кончить свой  туалет,  и  теперь  она,  в  свою
очередь, пошла к дочери.
     Барбара, уже одетая, облокотилась на подоконник и глядела на море.
     - Скажи, дружок, Юстас уже встал с постели? - почти робко  начала  леди
Вэллис.
     - Ему разрешено подняться сегодня на час-другой.
     - Понимаю. А ему не повредит, если мы с тобой попробуем заменить миссис
Ноуэл?
     - Бедный Юсти!
     - Да, да. Но постарайся рассуждать здраво. Ему от этого не станет хуже?
     Барбара помолчала.
     - Нет, - оказала она наконец, - думаю,  что  теперь  опасности  никакой
нет; но это может решить только доктор.
     Леди Вэллис вздохнула с облегчением.
     - Ну, разумеется, прежде всего мы посоветуемся с доктором.  Я  полагаю,
на первое  время  Юстасу  понадобится  самая  обыкновенная  сиделка.  -  Она
украдкой взглянула на дочь и прибавила: - Я постараюсь обойтись  с  нею  как
можно  деликатнее.  Но  пойми,  Бэбс,  нельзя  давать  волю   романтическому
воображению.
     Улыбка, чуть тронувшая губы дочери, отнюдь не успокоила ее, напротив, в
ней ожили все недавние страхи за Барбару, ощущение, что и она, как  Милтоун,
вот-вот решится на какую-нибудь сумасбродную выходку.
     - Ну, я иду вниз, дорогая, - сказала она.
     Но Барбара  еще  помедлила  в  спальне,  где  десять  ночей  назад  она
ворочалась без сна, пока  не  вскочила  в  отчаянии  и  не  кинулась  искать
прохлады в ночных волнах. После мимолетной последней  встречи  с  Куртье  не
так-то просто было вновь увидеть Харбинджера, с  которым  в  день  приема  в
особняке Вэллисов она постаралась ни минуты не оставаться наедине. Она сошла
вниз позже всех.
     Вечером, когда в небе густо  высыпали  звезды,  на  дороге,  ведущей  к
берегу, было много гуляющих: это были горожане, приехавшие провести  у  моря
две недели своего отпуска. По двое, по трое и компаниями по шесть  -  восемь
человек они шли мимо невысокой стены, ограждавшей  скромные  владения  лорда
Денниса; обрывки разговоров и смех вместе с плеском волн доносились до слуха
Берти, Харбинджера, Барбары и  Лили  Мэлвизин,  которые  вышли  после  обеда
подышать морем. Приезжие равнодушно скользили взглядом по  тем  четверым  во
фраках и вечерних туалетах; они были заняты своими мыслями и с  наступлением
темноты  становились  все  молчаливее.  И  тем  четверым  тоже  не  хотелось
разговаривать. Было что-то в этом теплом темном звездном вечере, наполненном
вздохами ветра и волн, отчего разговоры стихали сами собой, и вскоре четверо
разделились на пары и пошли немного поодаль друг от друга.
     Харбинджер стоял у ограды,  вцепившись  в  нее  обеими  руками,  и  ему
казалось, что в мире не осталось больше слов. Даже злейший враг не назвал бы
этого молодого человека романтиком; но девушка рядом, чья щека и шея  смутно
белели в темноте, с небывалой остротой  заставила  его  ощутить  присутствие
тайны.  По  натуре  и  по  привычкам   человек   сугубо   деловой,   отлично
разбирающийся во всем, что конкретно и осязаемо, он  лишь  смутно  сознавал,
что во тьме этой ночи,  в  темных  водах  моря,  в  смутно  белеющей  фигуре
девушки, чье сердце  тоже  было  для  него  темным  и  непостижимым,  таится
нечто... да, нечто выходящее за рамки его философии, нечто  зовущее  его  из
уютного и тесного угла в пустыню  пред  лицо  божества.  Но  и  это  смутное
сознание скоро исчезло  потому,  что  аромат  ее  волос  слишком  мучительно
волновал его, и он  жаждал  наконец  прервать  это  непонятное,  невыносимое
молчание.
     - Бэбс, - сказал он наконец, - вы меня простили?
     - Да. Я ведь вам, уже сказала, -  ответила  она  спокойно,  равнодушно,
даже не повернув головы.
     - И это все, что вы можете сказать человеку?
     - О чем же нам поговорить? Как великолепно Казетта прошла круг?
     У Харбинджера едва не  вырвалось  проклятие.  Что  за  враждебная  сила
заставляет ее так с ним обращаться! Это все тот... тот  рыжий!  И  он  вдруг
начал:
     - Скажите, этот... - Но слова застряли у него в горле. Нет! Если правда
такова, он предпочитает ее не слышать. Всему есть предел!
     Внизу, по берегу, в молчании прошли, обнявшись, влюбленные.
     Барбара повернулась и пошла к дому.

ГЛАВА XI

     Дни, когда Милтоуну впервые разрешили вставать с постели, были для той,
что ходила за ним во время болезни, днями  и  радости  и  печали.  Она  была
счастлива, глядя, как он сидит в кресле, удивленный  собственным  бессилием,
но мысль, что отныне он не зависит от  нее  всецело,  что  он  уже  не  слаб
священной слабостью беспомощного существа, пробуждала в ней  грусть  матери,
чье дитя в ней больше не нуждается. Теперь он с каждым часом будет  отходить
от нее все дальше, замыкаясь в твердыне своего духа. С каждым часом она  все
меньше будет его нянькой и утешительницей, все больше - женщиной, которую он
любит. И хотя мысль эта освещала туманное будущее, словно лучезарный цветок,
она порождала слишком печальную неуверенность в  настоящем.  Притом  теперь,
когда тревога за Милтоуна  осталась  позади,  Одри  почувствовала,  как  она
устала, так устала, что плохо понимала, куда идет и что делает. Но все та же
неизменная улыбка светилась в ее глазах, окруженных тенями усталости,  и  не
сходила с ее губ.
     Между бронзовыми  бюстами  Эсхила  и  Данте  она  поставила  вазочку  с
ландышами;  и  в  каждом  свободном  уголке  этого  царства  книг  в   честь
выздоровления Милтоуна были поставлены розы.
     Он полулежал в глубоком кожаном кресле,  облаченный  в  турецкий  халат
лорда Вэллиса, - это одеяние добыла для него Барбара, отчаявшись найти в его
аскетическом  гардеробе  что-нибудь  подходящее.  Аромат  ландышей  оказался
сильнее запаха книг, и пчела, смуглая  странница,  заполнила  комнату  своим
хлопотливым жужжанием.
     Они молчали и только, чуть улыбаясь, смотрели  друг  на  друга.  В  эти
тихие минуты, пока вновь не  заговорила  страсть,  в  дремотном  спокойствии
летнего дня сливались их души, медлительно и нежно встречались взоры,  и  ни
тот, ни другая не в силах были отвести глаза. Упиваясь друг  другом,  льнули
друг к другу их души, неразделимые, как музыка и  струны,  так  самозабвенно
теряясь одна в другой, что в эти минуты для них уже не было "я" и "ты".

     Как и было решено, леди Вэллис утренним поездом вернулась  в  Лондон  и
часа в три отправилась с Барбарой в Темпл, а по дороге заглянула к  доктору.
Все станет много проще, если Юстаса сейчас же  перевезти  в  их  особняк;  к
великому  ее  облегчению,  доктор  против   этого   не   возражал.   Больной
замечательно поправился, а ведь был на волосок от горячки! У лорда  Милтоуна
поразительно  крепкий  организм.  Нет,  против  его  переезда  возражать  не
приходится. В такую жару в его теперешнем жилье слишком душно. Уход  за  ним
превосходный - да, без сомнения! Еще бы! Тут взгляд доктора  стал,  пожалуй,
несколько   пристальней   прежнего.   Насколько   он   понимает,   это    не
профессиональная сиделка. После переезда можно будет  достать  другую.  Этой
леди необходимо дать отдых. Совершенно верно! Что ж, сиделку он  пришлет.  И
рекомендовал бы взять санитарную карету. Все это можно устроить сегодня  же,
немедля, он сам обо всем позаботится. Лорда Милтоуна можно будет увезти  без
особых приготовлений, санитары уже сами  будут  знать,  что  делать.  А  как
только у него появится хоть какой-то аппетит, - к морю, немедленно к морю! В
это время года нет ничего лучше! А чтоб  поддержать  силы,  недурно  бы  уже
сейчас прописать больному чуточку винца, самую малость, четыре раза  в  день
во время еды - только во время еды - смешать с яйцом и тертым яблоком. Через
неделю наш пациент встанет на  ноги,  а  после  двух  недель  у  моря  будет
совершенно здоров. Неумеренные труды... не щадил себя... еще бы чуточку... и
неизвестно, чем бы это кончилось! Да, да, совершенно верно! Перед обедом  он
сам еще заглянет, надо лично удостовериться, что  все  в  порядке.  Поначалу
перемена обстановки все же может чуточку  сказаться...  На  прощание  доктор
почтительно поклонился леди Вэллис, а когда она ушла, подсел к  телефону,  и
на его резко очерченных губах мелькнула улыбка.
     Окончательно утвердившись после этого разговора в своем  решении,  леди
Вэллис села в автомобиль рядом с дочерью;  но  пока  он  скользил  в  потоке
других экипажей по оживленным улицам, непривычное беспокойство  вновь  стало
сквозить в ее всегда невозмутимых чертах.
     - Хотела бы я, дружок, чтобы этот  разговор  взял  на  себя  кто-нибудь
другой, - неожиданно сказала она. - Что, если Юстас откажется?
     - Не откажется, - сказала  Барбара.  -  У  нее  такой  усталый  вид,  у
бедняжки. И потом леди Вэллис с любопытством посмотрела на юное лицо дочери,
которое вдруг густо порозовело. Да, она уже не  девочка,  и  у  нее  истинно
женское чутье. И леди Вэллис сказала серьезно:
     - Это был с твоей стороны  очень  опрометчивый  поступок,  Бэбс.  Будем
надеяться, что он не повлечет за собою непоправимого несчастья.
     Барбара закусила губу.
     - Видела бы ты его в  таком  состоянии,  как  видела  я!  И  какое  там
несчастье? Почему им нельзя любить друг друга, раз они этого хотят?
     Леди Вэллис слегка поморщилась. Она и сама так думала. Но все же...!
     - Это только начало, - заметила она. - Ты  забываешь,  какой  у  Юстаса
характер.
     - Почему эту несчастную не выпустят из клетки? - воскликнула Барбара. -
Кому нужно, чтобы она жила, как в тюрьме? Мама, если я выйду замуж, а  потом
когда-нибудь захочу стать свободной, я своего добьюсь!
     Голос ее, всегда звонкий и веселый,  так  странно  задрожал,  что  леди
Вэллис невольно схватила и сжала ее руку.
     - Девочка моя милая, - сказала она, - зачем такие мрачные мысли?
     - Я говорю серьезно. Меня ничто не остановит.
     У леди Вэллис вдруг стало суровое лицо.
     - Все мы так думаем, дитя мое; а на самом деле это не так просто.
     - Уж, во всяком случае, это не хуже, чем быть погребенной  заживо,  как
несчастная миссис Ноуэл, - пробормотала Барбара.
     Леди Вэллис не нашлась, что ответить.
     - Доктор обещал прислать санитарную карету в четыре часа, -  прошептала
она. - Что я ей скажу?
     - Она поймет тебя с одного взгляда. Она такая.
     Дверь им отворила сама миссис Ноуэл.
     Леди Вэллис впервые видела ее не на улице и посмотрела на нее не только
с  напускной  уверенностью,  прикрывавшей  невольную   тревогу,   но   и   с
неподдельным любопытством. Хорошенькая женщина, просто прелесть! С искренней
симпатией она сказала:
     - Я вам так признательна! Вы, должно быть, совсем выбились из сил, - но
тут же поспешно прибавила: - Доктор сказал, что его надо увезти домой, здесь
слишком жарко и душно. Мы подождем тут, пока вы его предупредите.
     И тут она увидела, что Барбара права:  эта  женщина  из  тех,  кто  все
понимает мгновенно.
     Оставшись в полутемном коридоре, она оглянулась на Барбару. Та  стояла,
прислонясь к стене, запрокинув голову. Леди Вэллис не  могла  разглядеть  ее
лицо; но вдруг ей стало как-то сильно не по себе, и она прошептала:
     - Двойное убийство и кража. Прямо "Наш общий друг", Бэбс.
     - Мама!
     - Что?
     - Какое у нее лицо! Как будто ты хочешь выбросить цветок, а он на  тебя
смотрит.
     - Дорогая моя, - в совершенном отчаянии прошептала леди  Вэллис.  -  Ну
что ты сегодня говоришь?
     Прятаться в темном коридоре, слышать взволнованный шепот дочери  -  как
все это странно, непривычно и дико!
     А потом дверь снова открылась, и она увидела Милтоуна; он  полулежал  в
кресле, очень бледный, но в глазах его и в  складке  губ  было  все  то  же,
хорошо знакомое леди Вэллис выражение, и  она  сразу  почувствовала  себя  в
чем-то виноватой и неисправимо легкомысленной.
     - Я так рада, что тебе лучше, милый, - начала она почти робко. - Должно
быть, это было ужасное время для тебя. Такая жалость, что  я  до  вчерашнего
дня нечего не знала!
     Но ответ Милтоуна, по обыкновению, совсем сбил ее с толку.
     - Благодарю! Я прекрасно провел время  и,  как  видно,  должен  за  это
расплачиваться.
     Он так улыбнулся, что бедная леди Вэллис уже  не  могла  наклониться  и
поцеловать его и просто не знала, как  же  быть  дальше.  На  помощь  пришла
истинно женская слабость, и на руку Милтоуна вдруг упала слеза.
     Обнаружив эту влагу, Милтоун сказал:
     - Ничего, мама. Я охотно вернусь домой.
     Все еще уязвленная его тоном, леди Вэллис тотчас овладела собой. И пока
шли приготовления к отъезду, исподтишка следила за ними обоими. Они почти не
смотрели друг на друга, а  когда  ей  случалось  поймать  такой  взгляд,  он
приводил ее в полнейшее недоумение. Она не могла понять его, словно  он  был
из какого-то незнакомого ей мира, этот глубокий, проникновенный взгляд.
     На душе у нее стало гораздо легче, когда Милтоуна, закутанного в  меха,
перенесли в санитарную карету, и она задержалась,  чтобы  сказать  несколько
слов миссис Ноуэл.
     - Мы у вас в неоплатном долгу. Все могло бы кончиться  много  хуже.  Не
горюйте. Прилягте,  вам  нужно  хорошенько  отдохнуть.  -  И  уже  с  порога
прошептала: - Он придет поблагодарить вас, когда совсем поправится.
     Спускаясь по каменным ступеням, она мысленно повторяла:  "Незнакомка...
Незнакомка... что и говорить, самое подходящее имя". И  вдруг  увидела,  что
навстречу почти бегом поднимается Барбара.
     - Что случилось, Бэбс?
     - Юстас хочет взять с собой немного ландышей,  -  ответила  Барбара  и,
пройдя мимо матери, поднялась в квартирку Милтоуна.
     Миссис Ноуэл уже не было в гостиной, и, подойдя к двери  спальни,  Бэбс
заглянула туда.
     Она стояла у кровати и снова и снова медленно разглаживала его подушку.
Барбара схватила букетик ландышей и выбежала вон.

ГЛАВА XII

     Милтоун,  унаследовавший  железное  здоровье  леди   Кастерли,   быстро
поправлялся. И на седьмой день, как только  у  него  появился  аппетит,  ему
позволено было в сопровождении Барбары отправиться к морю.
     Брат и сестра все свое время проводили в маленьком  летнем)  домике  на
самом берегу; они часами лежали на  песке;  а  когда  Милтоун  окреп,  стали
бродить среди меловых холмов и совершали дальние автомобильные прогулки.
     Барбаре, зорко наблюдавшей за братом, казалось, что он  почти  спокойно
впивает  благотворное  дыхание  природы,  стараясь  набраться   душевных   и
физических сил после  тяжкой  борьбы  минувших  недель.  И,  однако,  ее  не
оставляло странное ощущение, как будто его тут и нет вовсе; словно перед ней
пустой дом, дожидающийся, чтобы кто-то в нем поселился.
     За две недели Милтоун ни разу ни словом не обмолвился о миссис Ноуэл  и
лишь в последнее утро, когда они вместе глядели на море,  оказал  с  обычной
своей непонятной усмешкой:
     - Что ж, может быть, она  права,  что  боги  древности  не  умерли.  Ты
когда-нибудь их видишь, Бэбс, или ты так же слепа и глуха, как я?
     Да, конечно, гибкие  волны,  словно  нимфы  с  пепельными,  струящимися
волосами, все снова и снова  бросались  в  объятия  земли,  и  было  в  этом
какое-то древнее языческое упоение, неизбывный восторг, страстная  и  нежная
покорность извечной судьбе, чудесное смирение  пред  вечно  новым  таинством
бытия.
     Но Барбара, которую, как всегда, смутил странный  тон  Милтоуна  и  это
внезапное погружение  в  пучину  непривычных  мыслей,  не  нашлась  что  ему
ответить.
     А Милтоун продолжал:
     - Она еще  говорит:  только  прислушайся  и  услышишь  пение  Аполлона.
Попробуем?
     Но они услышали только дыхание моря да вздохи ветра в кустах тамариска.
     - Нет, - прошептал наконец Милтоун, - она одна умеет его расслышать.
     И снова Барбара увидела на его лице  знакомую  тень  -  не  грусть  или
нетерпение, но словно бы пустоту и ожидание.
     На другой день она уехала в Лондон: там ее ждала мать,  уже  побывавшая
на регате в Каузе и  у  герцогини  Глостерской,  чтобы  сразу  по  окончании
парламентской сессии ехать в Шотландию. И в тот же день Барбара  отправилась
к миссис Ноуэл. К этому ее побуждало не столько сочувствие, как беспокойство
и тревожное любопытство. Теперь, когда Милтоун совсем поправился, на душе  у
нее было смутно. Не ошиблась ли она, позвав миссис Ноуэл в сиделки?
     Когда она вошла в маленькую гостиную, Одри сидела на кушетке в  оконной
нише  с  книгой  на  коленях;  Барбара  заметила,  что  книга  раскрыта   на
оглавлении, - как видно, хозяйка  читала  не  слишком  внимательно.  Она  не
выказала волнения при виде гостьи и не спешила расспрашивать о Милтоуне. Но,
пробыв в этой комнате каких-нибудь три минуты,  Барбара  невольно  подумала:
"Да у нее такое же лицо, как у Юстаса!" И в самом деле, Одри тоже напоминала
необитаемый  дом:  ни  нетерпения,  ни  недовольства,  ни  скорби  -  только
ожидание! И едва Барбара, смущенная и растерянная, это  поняла,  доложили  о
приходе Куртье. Было ли это простое совпадение или некоторый  расчет  с  его
стороны (ибо с побережья он получил записку, где говорилось, что Милтоун уже
здоров,  а  она,  Барбара,  возвращается  в  Лондон  и   непременно   зайдет
поблагодарить миссис Ноуэл) - это было так же неясно, как  и  охватившие  ее
чувства; и она приняла неприступный вид, хотя, вероятно, помнила, что Куртье
этого не выносит. Во  всяком  случае,  пожимая  им  обеим  руки,  он  сильно
покраснел. Он пришел проститься, сказал он Одри. На той неделе он  наверняка
уедет. Там  уже  дошло  до  вооруженных  столкновений;  силы  революционеров
невелики, у врага огромное численное превосходство. Ему давно уже  следовало
быть там!
     Барбара, еще раньше отошедшая к окну, вдруг обернулась.
     - Два месяца тому назад вы проповедовали мир! - сказала она.
     - Не всем дано быть безупречно последовательными,  леди  Барбара,  -  с
поклоном ответил Куртье. - Эти бедняги борются за святое дело.
     - Вам кажется, что оно свято только потому, что они оказались слабы!  -
И Барбара протянула руку миссис Ноуэл. - До свиданья, миссис Ноуэл. Наш  мир
предназначен для сильных, не так ли?
     Она хотела этимм словами задеть его - и по его голосу поняла,  что  это
ей удалось.
     - Не говорите так, леди Барбара; это естественно звучит в  устах  вашей
матушки, но не в ваших.
     - Но я тоже так думаю. До свиданья! - И она вышла из комнаты.
     Она ведь сказала ему, чтобы он не уезжал -  что  сейчас  она  этого  не
хочет, - а он все-таки едет!
     Но едва она после своей неожиданной вспышки вышла на улицу, ей пришлось
закусить губы, чтобы сдержаться, так ей стало досадно и горько. Он был  груб
с нею, а она с ним, вот как  они  простились!  Потом  она  ощутила  на  лице
солнечные лучи и подумала: "Что ж, ему все равно, ну, и мне тоже!"
     - Разрешите позвать для вас такси? - раздался за нею знакомый голос,  и
тотчас обида стала утихать; но  Барбара  не  оглянулась,  только  с  улыбкой
покачала головой и чуть посторонилась, чтобы он мог идти по тротуару рядом с
нею.
     Но хотя они пошли пешком, поначалу оба молчали.  В  Барбару  точно  бес
вселился, ей нестерпимо хотелось понять, что за чувства скрываются  за  этой
почтительной серьезностью. И как бы выпытать, вправду  ли  ему  так  уж  все
равно? Она не поднимала скромно опущенных глаз, но на губах ее  играла  чуть
заметная улыбка, и ее ничуть не огорчало, что щеки ее  разгорелись.  Неужели
она не услышит никакого... никакого... неужели он преспокойно  уедет  без...
"Нет, - подумалось ей, - он должен что-то сказать! Должен объяснить мне -  и
без этой своей отвратительной иронии!"
     Неожиданно для самой себя она сказала:
     - Они просто ждут... Что-то должно случиться!
     - Очень может быть, - серьезно ответил Куртье.
     Барбара посмотрела на него  и  не  без  удовольствия  увидела,  что  он
вздрогнул, точно пронзенный ее взглядом, и сказала негромко:
     - И, по-моему, они будут совершенно правы.
     Она понимала, что это опрометчивые слова, да и