и   непреклонный   Берти   и   эта
прямодушная, счастливая, победительная  Барбара  -  какие  они  все  разные!
Автомобиль тем временем уже спускался по крутому холму мимо выстроившихся на
окраине Баклендбери скромных вилл и серых домиков, где жили рабочие.
     - Нам  с  Энн  надо  заехать  в  штаб-квартиру  Милтоуна.  Может  быть,
забросить вас во вражеский стан, мистер  Куртье?  Пожалуйста,  остановитесь,
Фрис.
     Куртье еще не успел дать согласие, а автомобиль уже затормозил у  дома,
на котором энергичная надпись гласила: "От Баклендбери - Чилкокс!".
     Куртье, прихрамывая, вошел  в  комнату,  где  помещалась  штаб-квартира
мистера Хэмфри Чилкокса и сильно пахло  краской,  а  в  душе  его  еще  жили
ароматы юности, амбры и тонкого сукна.
     За столом сидели трое: старший, с серыми глазами-щелочками и щетинистой
бородкой, в котором по каким-то неуловимым признакам безошибочно  угадывался
бывший мэр, тотчас встал и пошел ему навстречу.
     - Мистер Куртье, я полагаю, - сказал он. - Рад вас видеть, сэр.  Весьма
сожалею, что вы стали жертвой насилия. Хотя в  некотором  роде  это  нам  на
пользу. Да, да. Это уж, знаете, против всяких правил. Не удивлюсь, если  это
подбавит нам две-три сотни голосов. Я вижу, вам порядком досталось.
     Худощавый человек с тонкими чертами  лица  и  вьющимися  волосами  тоже
подошел к Куртье; в руках у него была газета.
     - Но тут получилась одна неловкость, - сказал он. - Прочтите.

ОСКОРБЛЕНИЕ ПОЧТЕННОГО ГОСТЯ
                    ВЕЧЕРНЕЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ЛОРДА МИЛТОУНА

     Куртье углубился в заметку.
     Наступила зловещая тишина; ее нарушил человек с глазами-щелками.
     - Кто-то из наших, должно быть, видел все собственными глазами, вскочил
на велосипед и успел сообщить в редакцию, прежде чем номер сдали  в  печать.
Они ничем не порочат эту леди... просто  излагают  факты.  Но  этого  вполне
достаточно, - прибавил он холодно. - По-моему, его песенка спета.
     - Мы не виноваты, мистер Куртье, - смущенно  сказал  человек  с  тонким
лицом. - Право, не знаю, что мы можем тут поделать.  Мне  это  очень  не  по
душе.
     - Ваш кандидат читал это? - спросил Куртье.
     - Нет еще, - вмешался третий. - Мы сами увидели газету всего час назад.
     - Я бы ни за что не позволил этого, - сказал человек с тонким лицом.  -
Я крайне возмущен редактором.
     - Но послушайте,  -  сказал  человек  с  глазами-щелочками,  -  это  же
обыкновенная газетная заметка. Если она и наделает шуму, мы тут ни при  чем.
Газета никого ни в чем не обвиняет. Она сообщает факты. Вся суть в семейном!
положении этой особы. Мы ничем не можем помочь, а что до меня, сэр, я  бы  и
не хотел помогать. У нас тут, слава богу, распущенность не в  чести!  -  Это
было сказано с чувством. Потом, заметив,  какое  у  Куртье  стало  лицо,  он
спросил: - Вы знакомы с этой леди?
     - Знал ее еще девочкой. И всякий, кто  отзовется  о  ней  дурно,  будет
иметь дело со мной.
     - Уверяю вас, мистер Куртье, я  всецело  на  вашей  стороне,  -  сказал
худощавый. - Мы не имеем никакого отношения к этой заметке. Это один из  тех
случаев, когда выигрываешь, сам того не желая. Очень неудачно, что она вышла
на выгон вместе с лордом Милтоуном: вы же знаете, каковы люди.
     - Все дело в заголовке, - сказал третий. - Они уж постарались, чтоб  он
бросался в глаза.
     - Не знаю, не знаю, - упрямо пробормотал человек с  глазами-щелками.  -
Если лорд Милтоун желает проводить вечера в обществе  одиноких  особ,  пусть
пеняет на себя.
     Куртье обвел взглядом всех троих.
     - Больше я вам в этих выборах не помощник,  -  сказал  он.  -  Где  эта
редакция? - И, не дожидаясь ответа, схватил газету и вышел  из  комнаты.  За
дверью он остановился на минуту, нашел адрес и заковылял по улице.

ГЛАВА VIII

     Барбара сидела в автомобиле рядом с Энн, удобно откинувшись на подушки.
Хоть она уже вращалась в свете, а стало быть, успела кое-что повидать, в  ее
лице еще светился тот жадный интерес ко всему окружающему, которым так  милы
детские лица. Но на жителей Баклендбери она почти не обращала внимания,  уже
знакомая с тем странным, несколько забавным выражением,  которое  появлялось
на их лицах в ее присутствии, - ибо они всячески старались показать, что  им
нет до нее дела, и все-таки исподтишка на нее поглядывали. Да, она уже  ясно
различала этот загадочный взгляд, свойственный ее соотечественникам, которым
чужды цинизм, пессимизм и иные французские или русские  затеи.  Это  и  есть
источник всех национальных добродетелей и  пороков,  идеализма  и  тупоумия,
независимости и раболепства; двигатель всех  поступков,  убийца  мысли;  они
всегда смотрят либо снизу вверх, либо сверху вниз, но только не  прямо;  это
самая возвышенная, самая глубокомысленная, самая странная нация на свете,  и
она вечно одержима жаждой первенства.
     Окруженная этими взглядами, Барбара ожидала Куртье и, сама  истая  дочь
Британии, мысленно мерила своего нового знакомца тем же особенным  взглядом.
Ей тоже хотелось найти кого-то, на кого она могла бы смотреть  снизу  вверх,
только этого от нее никто не  дождется!  И  в  нашем  странствующем  рыцаре,
казалось ей, она нашла то, что искала.
     Он - существо из другого мира. Она встречала много мужчин, но он ни  на
кого не похож. Приятно быть в обществе умного человека, который  к  тому  же
много бродил по свету и сам участвовал в стольких рискованных  предприятиях.
Обыкновенные писатели или даже представители богемы, с которыми ей случалось
сталкиваться, были, в конце  концов,  всего  лишь  "придворными  мудрецами",
которые нужны  затем,  чтобы  аристократы  знали,  куда  идут  литература  и
искусство. А этот Куртье - человек действия; на него нельзя смотреть  с  тем
снисходительным восхищением,  которое  вызывают  люди,  примечательные  лишь
своими идеями и умением воплотить их в слове или  красках.  Он  уже  не  раз
обнажал меч и умел обнажить его даже в защиту мира. Он умел любить и не  раз
любил, во всяком случае, так говорят.
     Будь Барбара девушкой другого круга, она в свои двадцать лет  об  этом,
вероятно,  не  услышала  бы,  а  если  б  и  услышала,  ужаснулась  бы   или
возмутилась. Но она слышала и не возмущалась,  ибо  успела  узнать,  что  уж
таковы мужчины, а подчас и женщины.
     Она увидела, как он ковыляет к автомобилю, и  у  нее  дрогнуло  сердце;
дождавшись, пока  он  усядется,  она  бросила  шоферу:  "На  станцию,  Фрис.
Побыстрей, пожалуйста!" - и сказала:
     - На вас совершенно нельзя положиться. Куда вы ходили?
     Но Куртье не ответил, только хмуро улыбнулся ей через голову Энн.
     Едва ли не впервые в жизни встретив прямой  отпор,  Барбара  вспыхнула,
как от удара хлыстом. Губы ее плотно сжались, в  глазах  заплясали  недобрые
огоньки. "Хорошо же, мой милый", - подумала она. Но через  минуту,  взглянув
на него, увидела на его лице такое странное выражение, что тут же  забыла  о
своей обиде.
     - Что-нибудь случилось, мистер Куртье?
     - Да, леди Барбара, случилось... а все эта мерзкая, подлая штука - язык
человеческий.
     Безошибочное чутье  всегда  подсказывало  Барбаре,  как  себя  вести  в
трудные минуты; это было особое хладнокровие, почерпнутое из выражения  лиц,
которые она наблюдала, из разговоров, которые слышала с самого детства.  Она
верила своему чутью и, обменявшись с Куртье взглядом поверх головки девочки,
сказала:
     - Это имеет отношение к миссис Эн.?.. - И, прочитав в его глазах  "да",
быстро прибавила: - И к Эм.?
     Куртье кивнул.
     - Так я и знала, что пойдут сплетни. Ну и пусть! Что за важность!
     - Верно! - бросил он, и в его взгляде она уловила одобрение.
     Но тут автомобиль подъехал к вокзалу.
     По лицу маленькой женщины в серому выходящей из дверей, почти незаметно
было, что позади у нее долгий путь. Она остановилась и внимательно  оглядела
всех сидевших в автомобиле, от шофера до Куртье.
     - Как дела, Фрис?.. Мистер Куртье, не так ли? Я знакома с вашей  книгой
и не одобряю вас, вы опасный человек... Здравствуйте. Мне нужны вот эти  два
чемодана. Остальные довезут потом... Вы сядьте впереди, Рэндл,  да  смотрите
не пропылитесь, Энн!
     Но Энн уже сидела рядом с шофером, она давно метила на это место.
     - Хм! У вас болит нога, сэр? Сидите, сидите. Мы поместимся втроем... Ну
вот, дорогая, теперь я могу тебя поцеловать. Ты еще выросла!
     Поцелуй леди Кастерли  был  не  из  тех,  которые  забываются;  поцелуй
Барбары, пожалуй, тоже. И, однако, они были ничуть не похожи. Живые,  зоркие
старческие глаза облюбовали местечко; лицо с упрямым подбородком устремилось
вперед; на мгновение сухие, жесткие губы застыли,  словно  желая  убедиться,
что не ошиблись направлением,  потом  с  силой  впились  в  самую  серединку
розовой щеки, дрогнули, словно вспомнив, что надо быть мягкими, и отскочили,
точно резинка рогатки.  А  у  Барбары  блеснули  глаза,  потом  голова  чуть
запрокинулась, губы  слегка  выпятились,  все  тело  чуть  дрогнуло,  словно
вырастая, волна волос всколыхнулась, раздался тихий, нежный звук, и все было
кончено.
     Поцеловав бабушку, Барбара опустилась на  свое  место  и  взглянула  на
Куртье. Они расположились  втроем  на  заднем  сиденье,  Куртье  касался  ее
плечом, - и, кажется, это его ничуть не огорчало.
     Поднялся ветер, он дул с запада и словно  весь  был  пронизан  солнцем.
Автомобиль  мчался  по  дороге,  а  вокруг  -  словно  бы  чуть   отрывистей
всегдашнего - куковали  кукушки  и  ветер  доносил  сквозь  листья  молодого
папоротника пряный аромат корней вереска.
     Тонкие ноздри леди Кастерли раздувались, вдыхал этот аромат, и вся  она
была похожа на маленькую, изящную перепелку.
     - У вас тут недурной воздух, - сказала она. - Да, мистер Куртье, пока я
не забыла... кто такая эта миссис Ноуэл, о которой я наслышана?
     При этих словах Барбара не могла не покоситься на своего соседа. Как-то
он устоит перед натиском бабушки? Сейчас будет видно, из  какого  он  теста.
Бабушка - страшный человек!
     - Она очаровательная женщина, леди Кастерли.
     - Без сомнения. Я только это и слышу. Что у нее там за история?
     - А у нее есть история?
     - Ха! - фыркнула леди Кастерли.
     Барбара еле ощутимо коснулась локтя Куртье. До  чего  же  приятно,  что
бабушку осадили!
     - Значит, у нее все-таки есть прошлое?
     - Я этого не говорил, леди Кастерли.
     И снова Барбара незаметно, с одобрением коснулась его локтя.
     - Что-то уж очень все таинственно. Придется мне самой разузнать.  Ты  с
ней знакома, моя милая. Вот и поведешь меня к ней.
     - Бабушка, дорогая! Не будь у людей  прошлого,  у  них  бы  не  было  и
будущего.
     Маленькой  рукой,  похожей  на  птичью  лапу,  леди  Кастерли  легонько
похлопала выучку по колену.
     - Не болтай вздор. И не вытягивайся больше, ты и так чересчур высокая.
     К обеду все были уже осведомлены  о  случившемся.  Сэр  Уильям  услыхал
новость от агента из Ставертона, где речь лорда Харбинджера не раз прерывали
ехидными выкриками. Достопочтенный  Джефри  Уинлоу,  отправив  жену  вперед,
прилетел на своем биплане из Уинкли и  захватил  с  собою  газету.  Из  всех
присутствовавших на семейном обеде только лорд Деннис Фитц-Харолд, брат леди
Кастерли, еще ничего не знал.
     Говорили об этом,  разумеется,  немного.  Но  едва  женщины  удалились,
Харбинджер  со  свойственными  ему  прямотой  и  непосредственностью,  столь
неожиданными при его типично английской наружности, а быть может, даже  чуть
нарочитыми, заявил, что если они не придушат  этот  слух,  Милтоун  кампанию
проиграл. Дело очень серьезное! Те подлецы не так глупы и теперь  выжмут  из
этого случая все, что только можно. А Милтоун, как назло, зачем-то укатил  в
Лондон. Черт знает, что за каша заварилась!
     Харбинджеру всегда была присуща особая интонация, словно он боялся, как
бы его не заподозрили в излишней  серьезности,  -  эта  интонация  и  манера
держаться могут противостоять  всему,  кроме  насмешки,  а  перед  насмешкой
совершенно бессильны. И  когда  в  комнате  прозвучало  ироническое:  "Какая
именно, мой юный друг?" - он тотчас умолк.
     Если кто-либо пожелал бы найти достойное дополнение  к  леди  Кастерли,
он, вероятно, выбрал бы ее брата.  Неизменная  насмешливая  учтивость  лорда
Денниса была прямой противоположностью ее крутому нраву. Его голос,  взгляд,
повадка  были  под  стать   его   бархатной   куртке,   кое-где   серебристо
поблескивающей,  точно  обрызганной  лунным  светом.  И  волосы   его   тоже
поблескивали серебром. Тонкое, изящное лицо обрамляли белая бородка  и  усы,
подстриженные по моде елизаветинских времен. Карие  глаза,  все  еще  ясные,
глядели на мир прямо и открыто, со сдержанной добротой. Лицо его, хоть и  не
обветренное, не изборожденное следами бурь, с  кожей  удивительно  нежной  и
тонкой, странно напоминало лицо старых матросов и рыбаков, что весь свой век
жили простой трудовой жизнью, по раз и навсегда заведенному порядку. То было
лицо человека с неизменными убеждениями, склонного относиться иронически  ко
всяким новшествам, которые он уже полвека назад изведал и решительно отверг.
В нем угадывался разум, не лишенный тонкости и не чуждый понимания  красоты,
но давно уже отказавшийся от попыток подчинить  себе  чувства;  угадывалось,
что на смену проницательности в вопросах отвлеченных пришла проницательность
в делах практических, основанная на трезвом  жизненном  опыте.  Он  не  умел
выставлять себя напоказ - черта, вполне  естественная  в  человеке,  который
настолько преисполнен чувства собственного достоинства, что вовсе о  нем  не
заботится, - а кроме того, долгие годы был  предай  некоей  даме  сердца,  и
только ее смерть оборвала эту преданность: вот  почему  он  всю  жизнь,  так
сказать, оставался в тени. И, однако, он был  известен  своим  необыкновенно
трезвым умом, благодаря чему пользовался своеобразным влиянием  в  обществе.
Впрочем, его мнения спрашивали лишь в самых крайних  случаях.  "Совсем  дела
плохи? Что ж, есть еще старик Фитц-Харолд! Сходите к нему! Советов  от  него
не ждите, но что-нибудь он да скажет".
     И непочтительному молодому лорду Харбинджеру стало как-то не  по  себе.
Не слишком ли вольно он выражался? Не хватил ли через край? Он совсем  забыл
про старика! Подтолкнув ногой Берти, он пробормотал:
     - Я совсем упустил из виду, сэр,  что  вы  еще  не  знаете.  Берти  вам
объяснит.
     Призванный, таким образом, высказаться, Берти устремил  на  двоюродного
деда взгляд из-под полуопущенных век и, еле шевеля губами, начал объяснять:
     - Тут в коттедже живет  одна  леди...  очень  милая  женщина...  Мистер
Куртье с ней давно знаком... Милтоун бывает у нее... В тот вечер он  немного
засиделся... Ну, этот народец и раздувает  пустячный  случай...  намекает...
Если не принять меры, Милтоун потерпит поражение. Вздор, разумеется.
     Берти считал, что Милтоуну никакие искушения не страшны, а  все  же  он
свалял дурака, позволив этой женщине выйти с ним  на  выгон,  когда  кинулся
выручать Куртье, - теперь всем ясно, где он  проводил  вечер.  Этого  делать
нельзя, когда имеешь дело с  женщиной,  о  положении  которой  никто  ничего
толком не знает.
     Все молчали. Наконец Уинлоу сказал:
     -  Как   же   быть?   Вызвать   Милтоуна   телеграммой?   Такие   слухи
распространяются, как лесной пожар!
     Сэр  Уильям,  всегда  готовый  к   худшему,   выразил   опасение,   что
неприятностей не миновать. Харбинджер сказал, что редактору газеты  надо  бы
задать хорошую трепку. А не знает ли кто, как принял новость Куртье? Где он,
кстати? Обедает у себя в комнате? Берти заметил, что если Милтоун  сейчас  в
лондонском особняке, ему еще, может  быть,  не  поздно  послать  телеграмму.
Скандал надо задушить в Зародыше! И во всех этих  разговорах  проскальзывало
вполне  естественное  для  родовитых  молодых  людей  нетерпеливое   желание
отнестись к случившемуся просто как к  возмутительной  дерзости  и,  образно
говоря, дать негодяям по руками
     Опять наступило молчание, и на сей раз его нарушил лорд Деннис.
     - Мне жаль бедную женщину.
     Харбинджер резко повернулся в  сторону  этого  бесстрастного,  учтивого
голоса, но к нему тут же вернулось  самообладание,  которое  так  редко  ему
изменяло, и он поддакнул:
     - Вот именно, сэр, вы совершенно правы.

ГЛАВА IX

     В маленькой гостиной, куда обычно уходили дамы, когда приглашенных было
немного, миссис Уинлоу подсела к  фортепьяно  и  стала  тихонько  перебирать
клавиши, так как леди Кастерли и леди Вэллис с обеими  дочерьми  не  слушали
ее, сбившись в кучку и словно объединившись перед лицом надвигающейся беды -
сплетни.
     Любопытное  обстоятельство,  характеризующее  Милтоуна:  ни  здесь,   в
гостиной, ни в столовой никто не усомнился в чистоте его отношений с  миссис
Ноуэл. Но там все случившееся казалось важным лишь с точки  зрения  выборов,
здесь же успели понять, что выборы далеко  не  самое  главное.  Безошибочное
чутье, которым женщины мгновенно  постигают  все,  что  касается  их  мужей,
сыновей и братьев, уже подсказало им,  что  такого  человека,  как  Милтоун,
подобная сплетня накрепко свяжет с его Незнакомкой.
     Но они ступали по такой тоненькой корочке  фактов,  а  под  ней  лежала
столь глубокая трясина догадок и предположений, что говорить  об  этом  было
мучительно трудно. Вероятно, никогда еще ни бабушка, ни мать, ни сестры  так
ясно не понимали, какое большое место занимает в  их  жизни  этот  странный,
непонятный Милтоун. Все они  старались  подавить  тревогу,  но  она  все  же
прорывалась у каждой на свой лад. Леди Кастерли сидела в кресле очень прямо,
и только еще более решительная, чем обычно, речь, беспокойное движение  руки
да непривычная складочка меж бровей выдавали ее волнение. У леди Вэллис  вид
был озадаченный, точно она сама удивлялась  своей  серьезности.  Лицо  Агаты
выражало откровенную озабоченность. Женщина  тихая,  но  с  характером,  она
наделена  была  тем  прирожденным  благочестием,  что  без  всяких  сомнений
приемлет  общепризнанную  мораль  и  догматы  церкви.  Весь  мир   для   нее
ограничивался домом и  семьей,  а  все,  в  чем  ей  чудилась  угроза  этому
средоточию ее попечений, внушало ей неподдельный, хоть и сдерживаемый  ужас.
Ее считали заурядной, скучноватой и недалекой - точь-в-точь наседка, которая
вечно квохчет над своими цыплятами. Но  была  в  ней  и  героическая  жилка,
только  это  не  бросалось  в  глаза.  Однако  она  была  искренне  огорчена
положением, в котором очутился  брат,  и  ничто  не  могло  ее  отвлечь  или
утешить. Ему грозила опасность как будущему мужу и отцу, а  в  жизни  мужчин
только эта сторона и была ей понятна. Именно эта  угроза  пугала  ее  больше
всего, хотя она и понимала, что гибель грозит  и  его  душе,  ибо  разделяла
взгляды церкви на нерасторжимость брака.
     Барбара стояла у камина, прислонясь белыми плечами к  резному  мрамору,
заложив руки за спину и опустив глаза. Время  от  времени  ровные  брови  ее
подергивались, губы вздрагивали, с них  слетал  легкий  вздох,  а  потом  на
мгновение вспыхивала  тотчас  подавляемая  улыбка.  Она  одна  не  принимала
участия в разговоре - юность познавала жизнь;  и  о  мыслях  ее  можно  было
судить по тому, как ровно дышала ее юная грудь, досадливо  хмурились  брови,
по опущенным долу синим глазам излучавшим тихое неугасимое сияние.
     - Будь он такой, как все! - со вздохом сказала леди Вэллис. - А то ведь
он способен жениться на ней просто из духа противоречия.
     - Что?! - вырвалось у леди Кастерли.
     - Вы ее не видели, дорогая. Она, к несчастью,  очень  привлекательна...
такое прелестное лицо.
     - По-моему, мама, если развода потребовал муж, Юстас на ней не женится,
- тихо сказала Агата.
     - Вот это верно, - пробормотала  леди  Вэллис.  -  Будем  надеяться  на
лучшее!
     - Неужели вы даже не знаете, кто  тр