матики, высшей из наук, будем выращивать и поощрять  другие  науки,  ибо
математика - наука всех наук Ляпунов приглашал  и  гуманитариев,  обещал  им
местечко под крылом точных наук Математикам полезен  некоторый  гуманитарный
блеск для общего  развития  Математики  возьмут  шефство  над  музыкой,  над
живописью Соперничество возникало с физиками, которые считали  себя  главнее
После атомной бомбы они возбуждали почтение и надежды  Может  быть,  им  под
силу создать изобилие энергии, даровым электричеством  преобразить  окраины,
облегчить жизнь, труд, решить все проблемы  Ждали,  что  последуют  новые  и
новые головокружительные открытия физиков, а тут еще подоспела  кибернетика,
все   зачитывались   книгами   Винера,   фантастические   картины   будущего
приблизились,  казалось,  вплотную  -   искусственный   интеллект,   роботы,
обучающиеся автоматы... Строился город физиков в Дубне,  атомная  станция  в
Обнинске, институты в сибирском Академгородке На физическом факультете  были
неслыханные  конкурсы  поступающих  Шли  кинокартины  о  физиках,  со  сцены
слышалось "Эйнштейн",  "протон",  "кванты",  "цепная  реакция"  Физики  были
героями дня Парни  в  клетчатых  рубашках,  лохмато-расхристанные,  небрежно
швыряющие жаргонными словечками, увенчанные между тем  премиями,  наградами,
высокими окладами, судили обо всем категорично и свысока  Гуманитарии  перед
ними робели Стыдились своего  невежества  Филология,  история,  лингвистика,
искусствоведение,  философия  казались  науками  отжившими,  второстепенными
Будущее  принадлежало  экспериментаторам  и  теоретикам  Они,   посвященные,
таинственные, связанные с  какими-то  "ящиками",  обещали  перемену  нравов,
покровительство  опальным  художникам  Общественное  устройство,  экономика,
право - все будет подчинено оптимальным научным законам
   Газетчики, лекторы доверчиво подхватывали их категорические пророчества
   По всем городам и весям страны полыхал  спор  о  физиках  и  лириках  Кто
развлекался, подначивал, кто всерьез,  до  боли  сердечной,  доказывал,  что
искусство осталось лишь для развлечений, оно - пустая трата времени, если не
дает информации Лирики смущенно отступали, склоняя голову перед новой силой
   За столом у Реформатских, Ляпуновых, у всех друзей только и слышно  было,
куда ехать, в какой научный центр, где будем строить науку, по  каким  новым
правилам будем там жить, какие принципы положим Дивное было время!
   Биологию, ту тоже обещали перестроить, перевернуть, пере-пере...  Молодые
математики, физики,  химики  засучив  рукава  брались  решить  ветхозаветные
проблемы биологии. Применить к этим козявкам, травкам электронику,  она  все
измерит, все смоделирует. Приборы откроют двери  для  математиков.  В  конце
концов вся ваша биология, биохимия, все  это  -  физика  и  математика,  это
разные формы движения материи. Установим  связи  и  познаем  сущность  самой
жизни, а тогда станем управлять процессами в организмах, в природе  на  всех
уровнях.  Хватит  вам  сотни  лет  возиться  у   микроскопов,   подсчитывать
количество ножек у букашек.
   Они считали Зубра своим  союзником,  но  он  только  посмеивался.  Грохот
физических барабанов не производил на него впечатления.
   - В каждом приборе, аппарате я прежде всего ищу кнопку "стоп"!
   Такое от  него  слушать  было  странно.  И  отмахнуться  было  нельзя.  О
биофизике кому судить как не ему - одному из ее создателей, основателей.
   Физиков обескураживало, что Нильс Бор, Гейзенберг, Шредингер - их  кумиры
- были для него коллегами, с которыми он работал, общался. Его пригласил сам
Капица сделать доклад на ближайшем "капичнике" - знаменитом  сборище  лучших
наших физиков.  Выступать  на  "капичнике"  считалось  смертельным  номером.
Здешняя публика воспитана была на крови и мясе. Могли загрызть,  растерзать,
сжевать, выплюнув любые регалии. Соображали быстро, усекали  что  к  чему  и
почем за несколько минут.
   Ничего этого он не боялся. Откуда он взялся, такой смельчак?
   Насчет того, откуда он взялся, это он с удовольствием рассказывал. У него
было множество рассказов о своих  предках.  Там  имелись  истории  шутливые,
трагические, скабрезные, трогательные.
   Как  он  рассказывал,  с  каким  подмигом,   рассыпчатым   хохотом,   как
взгаркивал! Магнитофонная запись всего лишь чертеж, переписанное в  книгу  -
копия копии, тень рассказа.
   От многих славных рассказчиков Зубр отличался  тем,  что  каждая  из  его
историй была не просто милой байкой,  она  рассказывалась  зачем-то,  что-то
объясняла в нем. Но это мы уяснили себе позже.
 
 
 
 
   ГЛАВА ТРЕТЬЯ
 
   Его детство было заполнено  пращурами  не  только  девятнадцатого,  но  и
восемнадцатого века.
   -  ...Тимофеев-Ресовский  это  я  по  отцу.   А   мать   моя   урожденная
Всеволожская. Древняя-предревняя русская фамилия. На самый верх  никогда  не
попадали, то беднели, то богатели, однако имений своих не  теряли,  так  что
окончательного  разорения  не  достигали.  Одна  из  невест  Грозного   была
Всеволожская. При Петре один из молодых Всеволожских полюбился  царю  и  был
послан за границу учиться  в  числе  прочих  абитуриентов.  Вернувшись,  как
положено, стал работать на благо отечества. Заимел дом  в  Санкт-Петербурге,
процветал. Однако при Бироне, когда петровским  птенцам  приходилось  плохо,
его однажды предупредили  об  аресте,  и  он  драпанул  с  чадами  на  своей
лошадиной тяге. Смылся он на свои дикие земли в Нижнее Заволжье, куда-то  на
границу с киргизскими ордами. Поскольку барин  он  был  хороший,  из  разных
имений к нему потихоньку стали стекаться его мужички, тем  более  что  Бирон
имения эти реквизировал. Так этот Всеволожский обосновался ровно независимый
князек. И задался  он  -  не  то  чтобы  пузо  ублажить  -  полезной  целью,
государственную, можно сказать, задачу себе поставил:  обезопасить  торговые
пути в Бухару, Хиву, Среднюю Азию, а  потом  и  в  Персию.  Грабили  русских
купцов хивинцы, кокандцы,  всякие  беспризорные  кочевники.  Он  сражался  с
этими, как он говорил, азиатами. Собралось у него  много  казаков.  Комфорт.
Никакого начальства кругом до горизонта, никто глаза  не  мозолит,  ни  один
мундир...
   Смешок, вздох сочувствия, горделивый хмык, как будто не про восемнадцатый
век, а про семейные  дела,  про  дядю  родного  рассказывает.  Прапрапрадеды
стояли за его спиной, не какие-то  пыльные  предки,  а  живые  родственники.
Соотношение между дремучей давностью и горячим  его  чувством  -  вот  какое
несоответствие удивляло.
   - ...Настоящий  разбойник  без  убийства  обходится.  Ему  страха  вполне
хватает. Для души было у родича отрадное им всем дело: узнав, что где-нибудь
на Волге сажали губернатором, комендантом или еще каким  начальником  немца,
он со своими казаками город сей брал штурмом, немца сек публично и с великим
срамом отпускал на все четыре стороны, пусть жалуется своему Бирону,  а  сам
ускакивал в свое не ведомое никому поместье. Так он свои  принципы  тетешил,
пользуясь тем, что веселая Елизавета и матушка  Екатерина  просмотрели  его.
Был он ранен на девятом десятке в плечо,  но  тяжко.  Верхом  тем  не  менее
доехал до дому, поддерживали его с обеих сторон его казаки. Похоронить  себя
приказал неподалеку  на  очень  красивом  месте.  Там  протекают  никуда  не
впадающие реки Большой и Малый Узень, они в пески уходят.  В  овраге  Малого
Узеня и стояла усадьба. На склоне оврага похоронили его.
   Имелся и другой пращур, вполне вроде  благонамеренный  мужчина,  который,
однако, дошел до пиратства. Он тоже, между прочим, был отправлен  Петром  за
границу изучать землемерию. Вернувшись, стал землепроходцем, ходил всю жизнь
на освоение охотских и камчатских земель.  Интересовался  образованием  рек,
озер и прочими объектами физической географии. В чине бригадира,  семидесяти
пяти лет вышел в отставку и поселился  в  малом  своем  имении  в  Калужской
губернии. Собрал  он  замечательную  библиотеку  на  европейских  языках  по
географии, минералогии, более же всего занимал  его  Гольфстрим.  Изучал  он
иностранные сведения по дебиту Гольфстрима - куда деваются его воды. Считал,
считал и решил, что известные ветви Гольфстрима не покрывают дебита,  должно
быть еще одно ответвление на восток от Груманта, ныне Шпицбергена,  и  Земли
Франца-Иосифа. Если там есть острова, то  это  должны  быть  зеленые  теплые
острова, с доброй зимой и ярким летом. И так он возмечтал, так  затуманился,
что  постановил  отправиться  в  экспедицию.  Все  движимое  продал,  имение
заложил, собрал полсотни своих мужиков-казаков и поехал в  Архангельск.  Там
снарядил три шнеки, и поплыли на них эти чудики в Арктику  открывать  теплые
острова...
 
 
   Человек, так хорошо знающий своих предков, встретился мне впервые. В наше
время дальше деда редко кто чего помнит и  знает.  Да  и  не  было  интереса
большого. Что предки? Какая от них польза? "Отречемся  от  старого  мира..."
Заодно отрекались и от родословной.  Там  кто?  Угнетатели  или  угнетенные,
темные, забитые. Мы начало всему. Мы все начинали заново. И снова заново.  И
еще раз. Чтобы дворянского своего происхождения не  скрывать,  такого  в  те
годы не водилось.  Он  же  хоть  и  посмеивался,  а  рассказывал  про  своих
куролесов с гордостью.
 
 
   - ...Ехали они помаленьку вдоль кромки полярных  льдов.  Пращур  промерял
температуру, скорости и другие качества и, по-видимому, убедился, что был не
прав,- неучтенных ветвей Гольфстрима  нет,  и  теплых  зеленых  островов  на
горизонте не будет. Добрались они до Груманта,  там  подхватили  их  штормы,
вынесли в северную Атлантику и  выбросили  на  берега  Нормандии.  Несколько
человек потонуло, остальные вылезли на французские  скалы  и  отправились  в
Париж. Вместо того чтобы просить русского посла в Париже отправить их домой,
пращур затевает новое предприятие. Возвращаться-то ни с чем неохота.  В  это
время французские коммерсанты осваивают Алжир, Марокко, а пращур мой  всегда
интерес имел к Северной Африке, и предложил он коммерсантам принять  участие
в их экспедиции в качестве охраны. Подрядились. Отправились в  Марокко.  Там
напали на них марокканские воины,  забрали  в  плен  и  продали  в  рабство.
Привезли на рынок в Александрию египетскую. Пращур  завязал  приятельство  с
единоверными греками, и те кого выкупили из рабства, кого  выкрали.  Старика
выкупили по дешевке - седой да тощий. Жили они у греков. И  однажды  увидели
турецкий фрегат. Там были только часовые. Безлунной ночью вместе  с  греками
на лодках подплыли, забрались, часовых скинули в море (все,  как  в  романах
Стивенсона!), подняли паруса и ушли на турецком корабле. Известно  им  было,
что Россия все еще находится в состоянии войны с турецкой  Портой,  и  стали
они  каперствовать.  Согласно  тогдашним  порядкам  за  участие  в   военных
действиях  частный  корабль  получал  процент  с  награбленного   имущества.
Поскольку судно оказалось быстроходным,  каперствовали  успешно,  причем  на
паях  с  единоверными  греками.  Море  теплое,  опять  же  -  воля  вольная.
Мужичкам-казакам нравилось сие занятие, пока не напоролись на турецкий  флот
и были взяты в плен. Однако не рабами, а военнопленными. Посажены в лагерь в
окрестностях Костантинополя.
   Далее шел рассказ о том, как снова помогали греки-единоверцы,  устраивали
побег за побегом, как переправляли  беглецов  в  Малую  Азию,  пока  они  не
собрались  всей  компанией  и  опять  долго  разбойничали  на   Анатолийском
побережье. Несколько раз я слышал этот рассказ, он повторялся  -  с  мелкими
разночтениями - в точности, но с вариациями и новыми подробностями,  такими,
которые появляются, когда проезжаешь одну  и  ту  же  станцию.  Ни  в  каких
печатных источниках история эта не зафиксирована, может, историк и сумел  бы
кое-что разыскать, но Зубр знал ее изустно была она одной из  внутрисемейных
легенд, что передавались из поколения в поколение. Таких  легенд  набиралось
много. Каждая имела сюжет, построенный на самобытном характере,  действующем
в гуще российской  истории,  подобно  Аннибалу  де  Коконнасу  из  "Королевы
Марго". Раньше я думал, что наша русская история слишком серьезна и  мрачна,
поэтому у нас не хватает таких героев, как в "Трех  мушкетерах",  как  герои
"Острова сокровищ", "Одиссеи капитана Блада". Ничего подобного, история  тут
ни при чем. Зубр показывал, что и у нас она богата и  смехом,  и  отчаянными
приключениями выдумщиков,  пиратов,  мечтателей,  шутейством,  авантюрами  и
такими анекдотами, которые украсили бы любой плутовской роман
 
 
   - ...новенький линейный корабль и фрегат под турецкими  флагами.  Команда
пировала на берегу. Ночью испытанным способом оглушили часовых и  уплыли  на
север. Там князь Потемкин формировал в низовьях рек Таврический флот. В один
прекрасный день видят, как два турецких военных корабля приближаются к нашим
берегам. Однако они идут под русскими флагами. Поднялся переполох. Решили  -
обман какой-то, хитрость, но тут им на родном языке доступно разъяснили, что
на кораблях не басурмане, а вполне русские люди. Было превеликое торжество и
винопитие. Были отправлены гонцы  к  матушке  Екатерине.  Она  распорядилась
приобрести  турецкие  корабли  у  благополучно  прибывшего   из-за   границы
бригадира и включить их в состав российского флота. Бригадиру же  через  чин
пожаловать генерал-лейтенанта и  придворный  чин  генерал-адъютанта.  Деньги
немалые позволили  ему  возместить  убытки  экспедиции,  выкупить  именьице,
наградить своих мужичков...
   Оказывается, имелись на эту эпопею документы и грамоты. В семейном архиве
хранились дела о приобретении кораблей. Пожертвовали дела эти в Румянцевскую
библиотеку, но не успели передать из-за войны
 
 
   - ... Не так-то просто государству что-нибудь подарить. В двадцать втором
году калужские власти наконец  разрешили  нам  вывезти  архив,  но  к  этому
времени директор совхоза, украв все, что мог, стал заметать  следы,  устроил
поджог. Сгорели дом, мебель, архив, уже принятый Румянцевской библиотекой  и
приготовленный к отправке. Черт с ней, с рухлядью, архива жаль. Я бы  должен
был содействовать, так я на фронты  ходил,  а  когда  возвращался,  бежал  в
зоомузей к своим карповым рыбам и бычкам.
 
 
   Архив сгорел, осталась память, прочная из за обязанности знать и  хранить
родословную. Иначе быть не могло. Гордился ли он или стыдился кого  из  них,
но все они составляли его прошлое, его корни в этой земле, в его жилах текла
их кровь, в нем жили их гены, он был их продолжением.
   Фамильной чертой и по отцовской и  по  материнской  линиям  были  поздние
браки. Отец - Владимир Тимофеев родился в  1850  году,  мать  в  1866  году,
поженились они в 1895 году, то есть когда отцу было  сорок  пять,  а  матери
двадцать девять лет. Он же, Николай, Колюша, родился в 1899  году,  то  есть
еще в девятнадцатом веке. Обе бабки родились еще при Александре I.  Одна  из
них умерла при Ленине - вот какой отрезок захватила. В имении деда жили  три
старика повар, садовник и звонарь. Они еще дедом были переведены на  пенсию,
построили себе три избы и доживали там. Всех троих в 1912  году  вывозили  в
Москву на празднование столетия Отечественной войны, наградили их бронзовыми
медалями с надписью "Не нам, не нам, а имени твоему!"
   - ...Поскольку  я  в  своем  поколении  был  старшим,  то  первый  к  ним
прилепился, они меня очень любили, я после  обеда  бежал  к  ним  пить  чай.
Готовила им Надька, с их точки зрения девчонка,  ей  восемьдесят  лет  было,
нянька моей матери. Тоже жила на покое. Я сидел,  уши  растопыря  слушал  их
байки начиная с наполеоновских времен.  Все  это  было  ими  пережито,  весь
девятнадцатый век, так что для меня это было как современность. История  шла
ко мне от людей, а не от книг...
 
 
   В гимназии он  живо  почувствовал  разницу  в  восприятии  истории  им  и
однокашниками. Для них что Отечественная война, что севастопольская кампания
были одинаковой стариной, а для него в севастопольскую повар был уже пожилым
человеком, служил казначеем в севастопольском ополчении, которое собирали по
всей России...
   Теперь могу признаться - слова надписи на медали я при случае проверил  в
Эрмитаже, в отделе нумизматики. Сперва специалисты сказали, что, очевидно, я
перепутал: с подобной надписью медали давались сразу после победы участникам
кампании 1812 года, серебряные и бронзовые. В  столетие  же,  в  1912  году,
медали были отчеканены с другой надписью. Я  расстроился:  одна  неточность,
другая - и рассказы Зубра могли превратиться в  россказни,  тень  подозрения
могла покрыть многое. Я проверял для того, чтобы  обрести  уверенность.  Мне
нужна была уверенность. Я вернулся в Эрмитаж и попросил  перепроверить.  Они
покопались в каких-то других справочниках и выяснили, что старикам-солдатам,
участникам Отечественной войны, то есть тем, кому  за  сто  лет,  давали  те
самые  медали  1812  года,  их  специально  изготовили  со  старого  штампа,
сохраненного в Монетном дворе: "Не нам, не нам,  а  имени  твоему!"  Рассказ
Зубра подтвердился. Кроме поразительной памяти можно было положиться на  его
добросовестность ученого.
 
 
   По морской линии в предках у него были:  адмирал  Сенявин,  тот,  который
кильватерную колонну выдумал; адмирал Головнин, который кругосветку  плавал,
у японцев в плену сидел; адмирал Невельской, который  присоединил  незаконно
Дальний Восток к Российской империи, за что был разжалован Нессельроде.
   - ...Почти разжалован! Почти! У этого Киссельвроде - так у нас  дома  его
звали - не получилось. А было так...
   Какое счастье, что я хотя бы часть дослушал, записал... Когда-то отец мой
пытался рассказать мне про его деда, моего прадеда, и про  какого-то  чудака
дядьку, но мне было некогда. Мне всегда было некогда, когда речь заходила  о
прошедшем, в котором меня не было. Так я и не узнал ничего о своих  предках,
а теперь уже спросить не у кого. Позади, за детством, за отцовскими братьями
и мамиными молодыми  польскими  фотографиями,  смутно  шевелятся  безымянные
фигуры, а дальше - пустошь, холодные просторы опустевших земель и селений...

 
 
   ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
 
   - ...Этот отличился в турецкую кампанию восемьсот  семьдесят  седьмого  -
семьдесят восьмого годов  на  Черном  море.  Успешно  применял  мины  против
турецкого флота. У турок флот был железный. Русские вместо брандер запускали
паровые катера с шестовыми минами, их заводили под корму или еще  куда.  Два
добровольца, один обязательно офицер, другой - матрос,  при  попутном  ветре
разгонялись на полный ход против неприятельского корабля,  который  по  ним,
естественно, палил изо всех пушек. Иногда они успевали  его  боднуть  в  бок
бомбой. Она взрывалась и доставляла одним радость,  другим  -  неприятности.
Матрос и офицер, ежели не успевали назад, то выпрыгивали и спасались вплавь.
Так что они далеко не всегда погибали. Геройство лишнее у нас не поощрялось.
   Так и произошло с моим двоюродным дедом, братом моего деда. Сам  дед  был
одним из деятелей освобождения крестьян. Служил директором казенной палаты в
Симбирске. Брат же его, моряк, был чудаковатый холостяк, однако  офицер  был
превосходный. В данной истории взорвали они не какую-то посудину, а линейный
корабль турецкого  флота,  вовремя  сиганули  в  воду,  потом  выбрались  на
какую-то косу,  спаслись.  Наградили  его  золотым  георгиевским  оружием  и
офицерским Георгием четвертой степени  -  я  его  помню:  белый  тяжеленький
крестик. Сделался он затем контрадмиралом и наконец полным адмиралом.
   Послали его с учебной флотилией по Средиземному морю. От  порта  к  порту
добрались они до Тулона. Стали там. Недалеко  Ницца,  Монте-Карло.  Потянуло
его туда, а как увидел рулетку, шарик этот  журчащий,  так  решил  рискнуть.
Рулетка чем хороша? Это риск в чистом виде.  Никакого  умения,  все  расчеты
исключены. Касаешься судьбы, выбор у тебя б