Вместе с Перу-старшим, офицером французской армии,
они предложили всем вооружиться, чтобы в случае чего  дать  отпор  рыскающим
бандам эсэсовцев. Зубр не разрешил С  ним  спорили,  он  накинулся  на  них,
категорически запретил брать оружие. И, как потом оказалось, был прав.
   Трудно объяснить, почему ему верили, еще труднее  -  почему  слушались...
Политически он был наивен, формально - безвластен. Может быть,  потому,  что
он был для всех русский, советский  человек?  Он  ведь  оставался  советским
гражданином, советским подданным. Но, с  другой  стороны,  все  остальные  -
советские военнопленные, да и  немцы,-  говорили  между  собою,  что  ничего
хорошего его не ждет после прихода русских.
 
 
   Надежды сменялись отчаянием.
   Линия фронта приближалась медленно, слишком медленно. Это  -  для  Зубра.
Для немцев она приближалась слишком быстро. Для Зубра все  выглядело  иначе,
как в негативе Слухи об армии Венка, идущей на помощь  осажденному  Берлину,
приводили его в уныние. Для него победа шла вместе с советскими танками, она
была и спасением Фомы.
   Думать иначе, чем думают все, удается  не  каждому,  это  всегда  трудно,
особенно же трудно было среди истеричного крика  геббельсовской  пропаганды,
среди немцев бегущих, замороченных. Два  десятилетия  жизни  в  Германии  не
прошли для Зубра бесследно, в нем накопилось немецкое. И это  неудивительно,
удивительно  другое  -  как  мало  он  онемечился.  Теперь  немецкое  в  нем
сочувствовало окружающим, ужасалось,  отзывалось  на  рыдания  и  смерти,  а
русское - ликовало, радовалось возмездию.
   Советские  танки  двигались  не  по  бетонным   лентам   автострад,   они
пробивались  сквозь  заградогонь,  засады,  укрепрайоны.  Они  должны   были
форсировать реки, выбивать из дотов...  Но  как  невыносимо  было  ожидание!
Успеют ли они освободить Маутхаузен?
   Время  испортилось.  Нет  ничего  хуже  застрявшего  времени,  когда  все
останавливается,  часовая  и  минутная  стрелки  не   крутятся,   в   голове
проворачивается одна и та же бессмыслица. Спрятаться от этого паралича  Зубр
пробовал единственным способом -  хватануть  спирта  и  забыться,  отключить
ожидание.
   Могучий организм мешал ему напиваться  до  бесчувствия.  Выпучив  красные
глаза, шатался он по институту, по парку, однажды приволок  за  рога  чью-то
корову с криком: "Черт! Поймал черта!"
   Появился  у  него  собутыльник,  немец,  маленький  горбун  из  соседнего
института. Немец  был  не  то  стеклодув,  не  то  монтажник.  Он  с  пьяной
бесцеремонностью доказывал, что, когда русские придут. Зубра повесят.
   - А тебя? - спрашивал Зубр.
   - У меня  видишь  какие  руки?  -  И  он  растопыривал  свои  обожженные,
изувеченные работой пальцы.- Я рабочий класс. А если Гитлер  удержится,  все
равно тебя повесят.
   - За что?
   - За то, что ты устроил тут убежище врагам рейха. У горбуна под Тильзитом
погиб восемнадцатилетний сын.
   - А где твой Фома?
   Они обнимались и плакали, потом горбун отталкивал Зубра:
   - У меня русские убили сына, а у тебя его забрали наци. Ты  мне  враг,  а
выходит, никакой разницы. Мы оба остались без детей.
   - Фома жив! - кричал Зубр.
   - Если его казнят, то русские тебя за это помилуют. Зачтут тебе. Но зачем
тогда тебе спасение, профессор?
   Горбун жалил его, язвил. Зубр мог  пришибить  его  одним  ударом,  но  он
становился на колени.
   - Так мне и надо. Горбун тряс его за плечи:
   - Где моя идея? Ведь у меня была идея жизни  -  великая  Германия.  Я  ее
внушал Ральфу. Где она? Германия -  одно  большое  дерьмо.  Ральф  погиб  за
дерьмо.
   В апреле в день начала  штурма  Берлина  горбун  повесился.  Накануне  он
принес Зубру известие о том, что команду "Мелк", в которую включен был Фома,
вернули из Вены в Маутхаузен, вероятно, для уничтожения.
 
 
   Впоследствии  это  подтвердилось.  В  ответ  на  мой  запрос  Центральный
партийный архив Института марксизма-ленинизма  ГДР,  подняв  все  источники,
смог сообщить следующее: "Дмитрий Тимофеев, рождения 1923 года, 11 сентября,
студент, был препровожден в Маутхаузен 10.8.1944 г.; в команду "Мелк" послан
14.11.1944 г. Возвращена команда 11-19.4.1945 г.". Установить, что  с  Фомой
стало далее, Центральный архив не мог. Известно лишь, на каких  строительных
объектах в Австрии использовали заключенных этой  команды  Работники  архива
посоветовали продолжить розыски в венском архиве  документов  Сопротивления.
Оттуда на мой запрос ответили,  что  дополнительных  данных  у  них  нет,  и
переадресовали меня во французский архив, где хранятся документы Маутхаузена
Мне было известно, что Елена Александровна посылала и туда запросы и  ничего
толком не могла узнать  Где-то  кто-то  сказал,  что  Фома  погиб  во  время
восстания заключенных в Маутхаузене перед самым приходом американских  войск
Слухи эти дошли до родителей позже, осенью  1945  года  А  в  ту  весну  они
верили, что он  жив,  ежедневно  ждали  от  него  вестей.  Фома  должен  был
вернуться, и они должны были дождаться его.
   Все понимали, что Зубр остается не только из-за Буха, куда  прежде  всего
кинется Фома. Он нашел бы их и в другом месте.  Зубр  не  та  фигура,  чтобы
затеряться.
   Все ученые связаны между собой. Не будучи лично знакомы, они тем не менее
знают друг о друге много - о характере,  о  семье,  о  пристрастиях.  У  них
действует некое международное сообщество,  братство,  система  оповещения  и
взаимовыручки.  Так,  оба  брата  Перу  появились  в  лаборатории  Зубра   в
результате хлопот научного издательства Пауля  Розабуда.  Издательство  было
связано с учеными разных стран Старшего из братьев, Шарля Перу, французского
офицера и физика, удалось освободить из концлагеря  под  предлогом  перевода
литературы для  атомщиков  Помогли  в  этом  немецкие  физики.  Когда  Шарля
пристроили к Зубру, приехал младший брат. Он привез от  Жолио-Кюри  обещание
оградить Шарля от всяких обвинений в  сотрудничестве  с  нацистами,  которые
после победы могли быть ему предъявлены
   Через эти тайные связи к Зубру поступило первое сообщение о том, что  его
ждут в  Штатах  и  будут  рады  предоставить  ему  лабораторию  в  одном  из
университетов, где работали его друзья - Дельбрюк, Гамов, Морган.  Он  никак
не отозвался на это предложение Тяжелый хмель не выходил из  него  Р.  Ромпе
был единственным, кто как-то сумел завлечь в эти дни работой,  они  написали
совместную статью "О принципе усилителя в биологии"
   - Только силища его таланта могла  вытащить  его  из  трясины  алкоголя,-
сказал мне Ромпе.
 
 
 
 
   ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
 
   Они были тезки и одногодки. Зубр звал его Миколой. Риль звал его Колюшей.
На людях они говорили между собой по-немецки, оставаясь вдвоем -  по-русски.
Николаус Риль происходил из прибалтийских немцев. Начинал  он  работать  как
физик у таких великолепных ученых, как Отто  Ган  и  Лиза  Мейтнер.  Высокие
нравственные правила этих физиков несомненно повлияли  на  Н.  Риля.  Придет
день, когда это поможет ему совершить выбор. Но путь его был  витиеватым.  В
первые годы фашизма Риль был  вдохновлен  возможностями,  которые  открылись
перед  ним,-  применить  свои  способности  физика  в  промышленности.  Надо
помнить, что изнутри для немецкого обывателя фашизм выглядел  совсем  иначе,
чем снаружи. Все в гитлеровской Германии делалось под  лозунгом:  для  блага
народа, во  имя  будущего  великой  Германии.  Это  создавало  иллюзии.  Да,
конечно, антисемитизм, национализм - плохо, но зато отчизна воспрянет!
   Перед войной Риль уже заведовал центральной радиологической  лабораторией
фирмы "Ауэргезельшафт". Он  обнаружил  предприимчивость,  деловую  хватку  и
притом данные незаурядного экспериментатора Ученый  причудливо  сочетался  в
нем с промышленником и коммерсантом. С 1939 года он  способствовал  Зубру  в
его радиологических исследованиях, помогал радиоактивными веществами. Любовь
к Зубру была его тайной данью воспоминаниям детства, России и  той  верности
чистой науке, которая быстро исчезала в Германии.
   Разворачивалась война с Англией. Риля  вызвали  в  военное  министерство,
предложили заняться производством урана для уранового проекта.  Скоро  стало
ясно, что на самом деле  заказ  имеет  цель  наладить  получение  урана  для
атомных бомб. Немцы, как известно, первые, раньше американцев, начали работы
над атомной бомбой. Проблема увлекла Риля.  Для  ученого  всякая  интересная
проблема - великий соблазн, часто перевешивающий  нравственные  соображения.
Риль  работал  самозабвенно.  Его  энергия,  изобретательность  позволили  в
короткие сроки развернуть промышленное  производство  металлического  урана.
Пришлось создавать технологию нового производства. К тому времени Риль  стал
главным химиком "Ауэргезельшафт".
   История  работ  над  атомной  бомбой  в  нацистской  Германии   запутана,
таинственна. Несмотря на усилия историков, многое в ней остается неясным.  В
одном серьезном исследовании сказано:
   "Неудачи Германии в деле создания атомной бомбы и атомного реактора часто
объясняют слабостью ее промышленности в сравнении с американской. Но, как мы
теперь можем видеть, дело заключалось не в слабости немецкой промышленности.
Она-то обеспечила физиков необходимым количеством металлического урана".
   Действительно, семь с половиной тонн урана было произведено  уже  в  1942
году.
   Мнения  историков  расходятся:  одни  считают,   что   немецких   физиков
преследовали  неудачи,  бомба  не  получилась  из-за   просчетов,   досадных
случайностей, другие полагают, что и  Гейзенберг,  и  Вайцзеккер,  и  Дибнер
незаметно саботировали атомные работы. Их неудачи - неслучайность, а умысел.
Они ясно понимали, что нельзя давать в руки Гитлеру столь  страшное  оружие.
Делали  вид,  что  занимаются  изготовлением,  темнили,  ловко  использовали
льготы, избавляя от армии талантливых ученых, спасали  немецкую  физику.  Не
науку ставили на службу войне. "Война на службу немецкой науке!" - вот каков
был их тайный лозунг.
   В Бухе атомщики работали рядом с Зубром. Это был другой институт, но Зубр
знал их, во всяком случае группу Гейзенберга. Что касается Лизы Мейтнер,  то
он помог ей устроиться в Англии, куда она бежала от нацистов. Известно,  что
он помогал и другим физикам. На мои расспросы о  Гейзенберге  Зубр  отвечал,
что вряд ли Гейзенберг и его окружение старались сделать бомбу,  не  похоже.
Во всяком случае поначалу они не торопились. Более определенных высказываний
он избегал. Работы эти были секретными, и он мог лишь о чем-то  догадываться
по настроению Гейзенберга, по некоторым  его  замечаниям.  Но  мнение  Зубра
существенно.  Когда  дело  касалось   чьей-то   репутации,   он   становился
осторожным.
   С 1942  года  Риль  стал  собирать  все  запасы  тория  в  оккупированных
европейских странах. Это был реальный капитал,  ценность  которого  понимали
только  осведомленные.  Постепенно  в  его  руках  сосредоточились  огромные
богатства - уран, торий...
   Кроме группы Гейзенберга над бомбой работала вторая, не зависимая от  нее
группа физиков Дибнера. Работали они успешно, дух соперничества  подстегивал
их. Все благие намерения вскоре стали отступать перед азартом гонки:  кто  -
кого, кто  первый.  Оправданием  была  любознательность.  Чистое,  казалось,
бескорыстное чувство, из которого родилась  наука.  Опасное  чувство,  когда
забываешь о  любых  запретах,  лишь  бы  проникнуть,  узнать,  что  там,  за
занавеской...
   Но и Риль, и Гейзенберг, и Дибнер, и Вайцзеккер, как ни хитрили, в  конце
концов  оказались  в  ловушке.  Даже  если  поверить  безоговорочно   в   их
антифашистские настроения - все равно им не  удалось  удержаться.  Тот,  кто
вступал на эту дорогу, попадался в капкан.
   То одна группа, то другая получала обнадеживающие  данные.  Еще  немного,
совсем немного - и реактор заработает как следует. Бомбы  тут  ни  при  чем,
уверяли они себя, реактор будет означать  только  атомную  энергию.  Точнее,
возможность цепной  реакции  с  имеющимися  у  них  материалами.  Ясно,  что
Германия проигрывает войну,  зато  реактор  поможет  ей  выиграть  мир,  она
опередит все страны в такой решающей области, как атомная энергия.  Германия
станет продавать энергию, чтобы восстановить разрушения...
   Впоследствии  Вернер  Гейзенберг  так  сформулировал  свое  отношение   к
созданию бомбы: "Исследования в Германии никогда не заходили  столь  далеко,
чтобы потребовалось принимать окончательное решение об атомной бомбе".
   Не заходили потому, что наступление Советской Армии не позволило зайти.
   Да и кто бы принимал окончательное решение? Вряд ли бы  оно  зависело  от
физиков.
   А если бы зашли далеко? Удержались бы немецкие физики от искуса сотворить
бомбу? Испытать ее?..
   Что происходило дальше с немецкой бомбой. Об этом придется  рассказывать,
ибо она связана с судьбой Николауса Риля, которая в свою очередь, связана  с
судьбой Зубра.
   Итак,  разгром  Германии  приближался,  броневой  вал  советских   танков
накатывался, и  обе  группы  физиков  изо  всех  сил  торопились  изготовить
практический атомный реактор. Мешали тревоги, бомбежки, эвакуация.
   В берлинском бункере в конце января 1945 года принялись собирать  большой
реактор. В эти дни из  Берлина  побежали  те,  кто  мог.  Нарастала  паника.
Персонал  нервничал.  Когда  эксперимент,  в  сущности,   был   подготовлен,
поступило  распоряжение  об  эвакуации.  Еще  каких-нибудь  два-три  дня,  и
эксперимент осуществился бы. Но этих дней не было.
   Счет пошел на часы. Обливаясь слезами, проклиная и  Гитлера  и  Советскую
Армию, физики демонтировали  реактор,  не  успев  его  испытать.  31  января
груженые  машины  двинулись  в  Тюрингию.  Из  городка  Штадтильм   пришлось
переезжать  дальше,  в  Хейгерлох.  В  конце  февраля   группа   Гейзенберга
обосновалась и стала собирать в пещере Хейгерлоха  новый  котел.  Наконец  в
последний день февраля котел запустили. Реакция  не  получилась.  Гейзенберг
подсчитал: надо добавить тяжелой  воды  и  урана.  Эти  материалы  были,  но
доставить их  из-под  Берлина  оказалось  невозможно.  Опоздали.  Нарушилась
телефонная  связь,  не  хватало  электроэнергии,  бомбили  дороги.  Германия
агонизировала.
   Еще в сентябре 1944 года при бомбардировке Франкфурта сгорели  заводы  по
очистке урана. Пробовали  налаживать  завод  в  Рейнсберге,  но  пустить  не
успели, подошли советские войска. Остались заводы в Ораниенбурге.  Вместе  с
Бухом Ораниенбург должен был отойти в зону  советских  войск.  Американцы  к
тому времени уже прознали об атомных работах  немцев.  Подробностей  они  не
знали, знали, что немцы работают вовсю. Была создана "Миссия  Алсос",  проще
говоря, спецгруппа для захвата материалов, документов  по  атомной  бомбе  и
ученых-физиков. Американцы боялись, чтобы все это не попало русским. Генерал
Гровс, руководитель американского атомного проекта, указал "Миссии Алсос" на
Ораниенбург как  на  важнейший  объект.  Прикинули  и  решили  послать  туда
инженерную команду демонтировать урановый завод, захватить  специалистов  во
главе с Н. Рилем. Перед этим были захвачены профессор  Флейшман,  специалист
по разделению изотопов урана, и еще семь  физиков.  Таким  же  манером  были
"добыты" Отто Ган, Багге, Вайцзеккер, затем - Дибнер, Лауэ и сам Гейзенберг.
Война гналась за атомщиками уже в прямом смысле. Немцы спохватились, но было
поздно. История отомстила гитлеровцам за пренебрежение наукой, за  презрение
к высоколобым, за ненависть к интеллекту, к своей собственной культуре.
   Проникнуть в Ораниенбург не удавалось. Генерал Гровс просил  командование
ввести туда американскую часть, но  военные  побоялись  осложнений,  которые
могла вызвать незаконная акция. Тогда Гровс потребовал у генерала  Маршалла,
пока  не  поздно,  разбомбить  завод.  Маршалл  медлил,  не   видя   военной
необходимости. Гровс настаивал, угрожал и все же добился:
   15 марта шестьсот бомбардировщиков  -  "летающих  крепостей"  несколькими
волнами обрушились на этот город, превратив его в развалины. Уничтожено было
все начисто.
   Риль чудом выбрался из пылающего города и ушел в Бух к  Зубру.  Подлинная
причина этой страшной бомбардировки была ему ясна. Американцы  не  могли  не
знать хотя бы от захваченных ученых, что ни о какой немецкой бомбе не  могло
быть речи. Реактор и тот не успели испытать. Следовательно, урановые  заводы
разрушили  только  затем,  чтобы  они  не  достались  русским.   Для   этого
Ораниенбург сровняли с землей. Не нам, американцам,-  значит,  никому!  Риль
негодовал, ругался.  Получилось,  что  русские  еще  воюют  с  фашистами,  а
американцы, союзники, тем временем воюют  с  русскими.  Разве  союзники  так
поступают?! Что  бы  ни  говорилось  о  политических  соображениях,  никакие
высокие слова тут не могут служить оправданием. Уничтожить  производство,  в
которое он, Риль, вложил столько сил, его  детище,  его  выдумку!  Постыдная
акция! Он повторял слова Ратенау о том, что если средства безнравственны, то
и цель безнравственна. Цель - любимое оправдание безнравственных.
   Бомбардировка подтолкнула Риля.  Решение,  которое  он  принял,  было  не
столько за Россию, сколько против Америки.
   - Пока гром не грянет...- обиженно заметил Зубр.- Ну, ладно,  аминь  тому
делу!
   Приободренный Зубром Риль остался вместе с ним ждать прихода русских.
   Тем временем среди развалин Ораниенбурга Риля искали эсэсовские  офицеры.
Они получили задание проверить, не осталось ли поблизости от  фронта  важных
засекреченных  исследовательских  групп.  Кого  находили,  тому  приказывали
немедленно отправляться на  юг  в  "Альпийский  редут".  За  неподчинение  -
расстрел. В "Альпийский редут" собирали конструкторов, связанных с  проектом
новых баллистических ракет, с производством Фау-2, стали собирать атомщиков,
узнав, что за ними охотятся американцы. "Редут" помещался  на  стыке  границ
Германии, Австрии, Швейцарии.
   Буховским  институтом  не   интересовались.   Лаборатория   генетики   не
принадлежала к важным объектам. Там возились с  какими-то  мушками,  никаких
спецзаданий они не имели. Риль мог спокойно отсиживаться  здесь  до  прихода
Советской Армии. Спокойно - так говорится.  Спокойных  не  было.  "Как  меня
примут русские?" - размышлял вслух Риль. "Прекрасно примут",- уверял Зубр. И
насчет американцев из "Миссии Алсос" успокаивал: "Сюда они не  сунутся,  они
нас боятся". Нас - означало русских.
   Шла охота за мозгами - первая в истории охота такого рода.
   Риль понимал, что; уговаривая его, Зубр  ничего  определенного  знать  не
может, что уверенность  его  ни  на  чем  не  основана.  Тем  не  менее  она
действовала. Более всего действовало то, что сам Зубр оставался, и  не  так,
чтоб примеривал, где лучше, где выгоднее.
   Ему  нужно  было  оставить  не  только  Риля,  но  прежде   всего   своих
сотрудников-немцев, ядро лаборатории. Порознь они не представляли той силы и
ценности, как вместе. Последние дни, последние  часы  давала  им  война  для
выбора. Бежать или остаться? Восток или Запад? Куда податься? Циммер  привык
верить шефу, слишком часто тот оказывался прав. Борн  нервно  высмеивал  его
веру - чем может шеф поручиться? Где гарантии? Каторжный труд в Сибири - вот
что их ждет.
   Среди  русских  в  Германии  действовала   специальная   организация   по
переброске  желающих  на  Запад.  Раздувались  гнетущие  страхи,  посулы   и
предложения сбивали с толку растерянных людей.
   А "час ноль" приближался.
   - Помните, Николаус, как вы трусили, когда мы к Нильсу Бору ехали? - Зубр
начинал крупно трястись, изображая Риля.
   Все смеялись, но как-то принужденно, а Циммер говорил:
   - Вам-то что, вас Бор принял, вас и большевики примут, а что они  сделают
с нами?
   Все разговоры, размышления сводились к этому подступающему "часу ноль".
   Ни доводы,  ни  логика  не  действовали,  требовались  иные  силы,  чтобы
удержат