тнями проходили мимо нее,  -  кто  они?  Откуда  эти  богатые,
изящные туалеты, эти ткани  изумительной  окраски,  серебряные  и  золотые
безделушки? Где обитают эти  прелестные  женщины?  Среди  каких  обтянутых
шелком стен, среди какой узорной мебели и пышных ковров проводят они  свои
дни? Где их роскошные  жилища,  наполненные  всем,  что  можно  купить  за
деньги? В каких конюшнях отдыхают эти лоснящиеся нервные  лошади  и  стоят
великолепные экипажи, где живут лакеи в богатых ливреях? О, эти  особняки,
этот яркий свет, этот тонкий аромат, уютные будуары, столы, ломящиеся  под
тяжестью яств! Нью-Йорк, должно быть, полон таких дворцов, иначе  не  было
бы и этих прекрасных, самоуверенных,  надменных  созданий!  Их  выращивают
где-нибудь в оранжереях.  Керри  было  больно  от  сознания,  что  она  не
принадлежит к их числу,  что  ее  мечты,  увы,  не  осуществились.  И  она
поражалась своему одиночеству в последние два года,  своему  равнодушию  к
тому, что так и не достигла положения, на которое надеялась.
   У пьесы был банальный  сюжет  из  жизни  светских  салонов,  где  среди
раззолоченной мебели разодетые дамы и кавалеры терзаются муками ревности и
любви. Такие пьесы всегда приводят  в  восторг  людей,  всю  жизнь  тщетно
мечтавших  о  подобной  роскоши.  Здесь  показано  страдание  в  идеальных
жизненных условиях. Кто  не  согласился  бы  погоревать,  сидя  в  золотом
кресле? Кто не захотел бы погрустить среди  надушенных  гобеленов,  мягких
пуфов и слуг в ливреях? Горе в таких условиях становится заманчивым. Керри
жаждала приобщиться к нему. Ей хотелось переносить  страдания,  каковы  бы
они ни были, именно в такой обстановке, или если это невозможно,  то  хотя
бы изображать их на сцене,  в  чудесных  декорациях.  Она  была  настолько
захвачена всем виденным, что пьеса показалась  ей  необычайно  прекрасной.
Она унеслась мечтой в этот искусственный мир и была  бы  рада  никогда  не
возвращаться к действительности. В антракте Керри разглядывала  элегантную
публику первых рядов и лож и пополняла  свои  представления  о  Нью-Йорке.
Теперь она знала, что до сих пор не видела его целиком, что этот  город  -
сплошной вихрь веселья и радостей.
   А когда они вышли из театра, тот же  Бродвей  снова  преподнес  ей  еще
более наглядный урок. Картина, которую она наблюдала по  дороге  в  театр,
стала еще эффектнее и в своей яркости  достигла  апогея.  Керри  не  могла
прийти в  себя  от  всей  этой  безумной  роскоши.  Какой  контраст  с  ее
положением! Да, она не живет, она даже  не  имеет  права  утверждать,  что
живет, пока на ее долю не выпадет хотя бы малая частица вот  такой  жизни!
Здесь женщины тратили деньги, не считая: стоило  лишь  заглянуть  в  любой
магазин, мимо которого они  проходили,  чтобы  убедиться  в  этом.  Цветы,
драгоценности, сласти - вот  что,  казалось,  наполняло  жизнь  всех  этих
элегантных дам. А она! У нее едва хватало карманных  денег  на  то,  чтобы
раза два в месяц позволить себе прогуляться здесь и посидеть в театре.
   В тот вечер уютная маленькая квартирка  показалась  Керри  будничной  и
заурядной. Это было совсем не то,  чем  наслаждался  весь  остальной  мир.
Равнодушным Взглядом следила она за служанкой, готовившей обед.  В  голове
то и дело вставали сценки из виденной комедии. Больше всего она вспоминала
очаровательную актрису, исполнявшую роль  недоступной  красавицы,  которая
лишь  после  долгих  ухаживаний  сдалась  возлюбленному.  Керри   покорило
изящество этой женщины. Ее туалеты были настоящим шедевром,  ее  страдания
были так правдивы! Тоска, которую  она  изображала,  была  понятна  Керри.
Керри была уверена, что и сама могла бы сыграть не хуже.  Некоторые  места
она провела бы даже лучше этой  актрисы.  Она  повторяла  вслух  отдельные
фразы...
   О, если бы попасть на сцену, если бы и ей  дали  такую  роль,  -  какой
интересной, какой полной стала  бы  ее  жизнь!  Ведь  она  тоже  могла  бы
волновать зрителей своей игрой.
   Герствуд застал Керри в унылом настроении. Она сидела у окна в  качалке
и тихонько покачивалась, погруженная в свои думы. Не желая расставаться со
своими фантазиями, она отвечала скупо или старалась промолчать.
   - Что с тобой, Керри? - немного погодя  спросил  Герствуд,  заметив  ее
грустную молчаливость.
   - Ничего, - бросила она. - Я себя неважно чувствую.
   - Ты не больна, надеюсь? - спросил Герствуд, близко подойдя к ней.
   - Да нет! - почти с раздражением отозвалась Керри. - Просто мне  не  по
себе.
   - Очень жаль, - сказал  Герствуд,  отходя  и  одергивая  на  себе  чуть
топорщившийся жилет. - А я думал пойти сегодня в театр.
   - Мне не хочется, - сказала Керри.
   Ей было досадно, что приход Герствуда нарушил  и  развеял  ее  чудесные
видения.
   - Я уже была сегодня на утреннике, - добавила она.
   - Вот как! - сказал Герствуд. - Что же ты смотрела?
   - "Золотые россыпи".
   - Ну и как? Понравилось тебе?
   - Очень.
   - И тебе не хотелось бы пойти вечером еще раз?
   - Пожалуй, нет, - сказала Керри.
   Все  же,  очнувшись  от  своей  меланхолии  и  усевшись  за  стол,  она
передумала. Тарелка супа иногда творит чудеса. Керри пошла с Герствудом  в
театр и тем самым на время вернула себе душевное равновесие.
   Однако толчок к пробуждению был дан. Как бы она ни старалась забыть  об
этом,  чувство  неудовлетворенности  почти  не  покидало   ее.   Время   и
постоянство - о, какая это сила! Так капля воды  долбит  камень,  и  он  в
конце концов распадается на куски.
   Примерно через месяц после описанного нами утренника миссис Вэнс  снова
пригласила Керри в театр. Она слышала от Керри, что Герствуд не  придет  к
обеду домой.
   - Почему бы вам  не  пойти  с  нами?  Не  готовьте  сегодня  обеда.  Мы
пообедаем у "Шерри", а потом отправимся в "Лицей". Непременно  пойдемте  с
нами!
   - Благодарю вас, я, пожалуй, пойду, - согласилась Керри.
   Она уже с трех часов начала одеваться, чтобы к  половине  шестого  быть
готовой отправиться в  известный  ресторан,  в  ту  пору  конкурирующий  с
"Дельмонико". В наряде Керри, несомненно, сказывалось  влияние  изысканной
миссис Вэнс. Та постоянно обращала ее  внимание  на  всевозможные  новинки
дамского туалета.
   "А вы не хотите купить такую-то или такую-то шляпку?", или  "Вы  видели
новые  перчатки,  которые  теперь  носят  -  с  овальными   перламутровыми
пуговками?" - такие вопросы Керри постоянно слышала от своей подруги.
   - Когда вы в следующий раз будете покупать себе ботинки, дорогая моя, -
наставляла  ее  миссис  Вэнс,  -  непременно  купите   на   пуговицах,   с
лакированным носком и на толстой подошве. Это самая модная обувь  нынешней
осенью.
   - Спасибо, я так и сделаю, - говорила Керри.
   - Ах, дорогая моя, вы заметили, какие блузки появились  у  Альтмана?  -
сказала ей в другой раз миссис Вэнс. - Изумительные фасоны! Я  присмотрела
там одну блузку, которая, я уверена, очень пошла бы вам. Я тотчас подумала
об этом, как только увидела ее.
   Керри с большим интересом прислушивалась к советам приятельницы, ибо  в
отношении миссис  Вэнс  к  ней  чувствовалось  гораздо  больше  искреннего
Дружелюбия, чем бывает между двумя  хорошенькими  женщинами.  Миссис  Вэнс
искренне полюбила Керри за ее  мягкий  и  ровный  нрав,  и  ей  доставляло
удовольствие указывать соседке на модные новинки.
   - Почему вы не купите себе юбку из синей саржи, какие продают сейчас  у
"Лорда и Тэйлора", - сказала однажды миссис Вэнс. - Такую - колоколом. Они
как раз входят в моду; к тому же темно-синий цвет так идет вам!
   Керри жадно ловила ее слова. О подобных вещах ей никогда не приходилось
беседовать с Герствудом. Постепенно она начала высказывать желание  купить
то одно, то другое, а он соглашался,  ничем  не  проявляя  своего  мнения.
Разумеется, он заметил новые наклонности Керри и,  слыша  на  каждом  шагу
похвалы по адресу миссис Вэнс, сообразил, откуда дует ветер. Пока он вовсе
не собирался в чем-либо препятствовать Керри, но вскоре убедился,  что  ее
потребности растут. Это, конечно, не могло быть ему особенно по  душе,  но
он все еще по-своему любил ее, а потому предоставил  событиям  идти  своим
чередом.
   Однако Керри  заметила,  что  Герствуд,  удовлетворяя  ее  желания,  не
обнаруживает при этом ни малейшего признака удовольствия.  Он  никогда  не
восхищался ее  покупками,  и  она  пришла  к  выводу,  что  он  становится
равнодушен к ней. Так в их отношения был вбит новый клин.
   Как бы то ни было, но указания миссис Вэнс не пропали  даром,  и  Керри
была вполне прилично одета в тот  день,  когда  она  собралась  со  своими
новыми друзьями в театр. Керри надела лучшее свое платье и с удовольствием
думала, что хотя ей и приходится ограничивать  свой  запас  нарядов  одним
"лучшим" платьем, оно, по крайней мере, ей к лицу и хорошо сидит.  У  нее,
несомненно, был вид холеной женщины двадцати одного года,  и  миссис  Вэнс
сделала ей комплимент, от которого на пухлых щеках Керри выступила краска,
а в больших глазах вспыхнул огонек удовольствия.
   Собирался дождь, и мистер Вэнс по просьбе жены вызвал экипаж.
   - А ваш муж не поедет с нами? - спросил мистер Вэнс, когда Керри  вошла
в уютную маленькую гостиную.
   - Нет, - ответила она. - Он предупредил меня, что не придет к обеду.
   - В таком случае вы бы оставили ему записку,  чтобы  он  знал,  где  Мы
находимся. Быть может, он еще успеет присоединиться к нам позже.
   - Вы правы, - сказала Керри. - Сейчас напишу.
   Сама она об этом не подумала.
   - Напишите ему, что мы до восьми будем у  "Шерри",  -  добавил  мистер.
Вэнс. - Впрочем, он и сам, верно, догадается.
   Шурша платьем, Керри прошла через площадку к  себе  в  квартиру  и,  не
снимая перчаток, набросала записку. Когда она  вернулась  к  приятельнице,
там оказался какой-то гость.
   - Миссис Уилер, разрешите  представить  вам  моего  двоюродного  брата,
мистера Эмса, - сказала миссис Вэнс. - Он поедет с нами. Правда, Боб?
   - Очень рад познакомиться, - сказал Эмс, почтительно кланяясь Керри.
   Керри с первого же взгляда  успела  заметить,  что  он  очень  высок  и
статен, тщательно выбрит, молод и недурен собой, но не более того.
   - Мистер Эмс приехал в Нью-Йорк на несколько дней, - сказал Вэнс,  -  и
мы стараемся немного развлечь его.
   - А, вы приезжий? - спросила Керри, снова оглядывая молодого человека.
   - Да, - ответил тот. - Я только что приехал из Индианаполиса и  пробуду
здесь с неделю.
   Он присел на стул в ожидании, пока миссис Вэнс закончит свой туалет.
   - Я думаю, Нью-Йорк показался вам прелюбопытным городом: тут  есть  что
посмотреть,  -  отважилась  заметить  Керри,  чтобы   избежать   неловкого
молчания.
   - Нью-Йорк слишком велик, чтобы его можно было обойти в одну неделю,  -
любезно сказал Эмс.
   Молодой человек был, по-видимому, весьма благодушного нрава и ничуть не
рисовался. Керри показалось,  что  он  еще  не  совсем  преодолел  остатки
юношеской робости. Он вряд ли умел вести блестящую беседу: достоинства его
заключались в том, что он был хорошо одет и  довольно  храбро  держался  в
обществе.  Керри  решила,  что  с  этим  человеком   ей   нетрудно   будет
поддерживать разговор.
   - Ну, теперь мы, кажется, готовы, - сказал Вэнс. - Экипаж у подъезда.
   - Да, пойдем, - сказала миссис Вэнс, входя  в  гостиную.  -  Боб,  тебе
придется позаботиться о миссис Уилер!
   - Постараюсь, - улыбнувшись, ответил Боб и подошел ближе к Керри. - Мне
кажется, вы не потребуете особого надзора? - добавил он, как  бы  прося  у
нее благожелательности и снисхождения.
   - Надеюсь, что нет, - отозвалась она.
   Они спустились по  лестнице,  и  вскоре  вся  компания  разместилась  в
экипаже.
   - Поехали, - сказал Вэнс, усаживаясь последним и захлопывая дверцу.
   Экипаж тронулся в путь.
   - А что сегодня идет? - поинтересовался Эмс.
   - "Лорд Чомли", - ответил Вэнс. - С Созерном в главной роли.
   - О, Созерн бесподобен, - воскликнула миссис Вэнс. - Он такой забавный.
   - Да, газеты его очень хвалят, - вставил Эмс.
   - Я нисколько не сомневаюсь в том, что мы получим большое удовольствие,
- сказал Вэнс.
   Эмс сидел рядом с  Керри  и  потому  считал  своим  долгом  уделять  ей
известное внимание. Его  заинтересовала  эта  совсем  еще  молодая  и  уже
замужняя женщина, такая хорошенькая к тому же, но этот интерес был  только
почтительным. Молодой человек  отнюдь  не  был  ловеласом.  Он  с  большим
уважением относился  к  брачным  узам  и  помышлял  только  о  хорошеньких
индианаполисских девицах на выданье.
   - Вы уроженка Нью-Йорка? - спросил он, обращаясь к своей соседке.
   - О нет, я здесь всего два года, - ответила Керри.
   - Значит, у вас было достаточно времени ознакомиться с городом.
   - Я бы не сказала, - ответила Керри. - Нью-Йорк мне и сейчас  такой  же
чужой, как в первый день.
   - Вы не из западных ли штатов?
   - Да, из Висконсина, - подтвердила Керри.
   -  У  меня  такое  впечатление,  что  большинство   жителей   Нью-Йорка
поселились здесь лишь недавно, - заметил Эмс.  -  Мне  уже  назвали  много
людей из Индианы, работающих по моей специальности.
   - А какая у вас специальность? - спросила Керри.
   - Служу в одной электрической компании, - ответил молодой человек.
   Они продолжали болтать, перескакивая с одной темы на  другую,  разговор
их прерывался лишь замечаниями, которые время от времени вставляли супруги
Вэнс. Несколько раз беседа становилась общей  и  довольно  оживленной,  и,
наконец, они подъехали к ресторану.
   Керри успела заметить веселое  оживление  на  улицах,  по  которым  они
проезжали. Во, все стороны двигались люди в поисках развлечений.  Пешеходы
наводняли тротуары, по мостовым мчались экипажи, а  по  Пятьдесят  девятой
улице ползли переполненные вагоны трамвая. На углу Пятьдесят девятой улицы
и Пятой авеню  ярко  горели  огни  нескольких  новых  отелей,  окаймлявших
Плаза-сквер, и наводили на мысль о том,  в  какой  роскоши,  должно  быть,
живут там люди. Пятая авеню - улица богачей - была  еще  больше  запружена
экипажами, толпа джентльменов во фраках была там  еще  гуще.  У  ресторана
"Шерри" внушительный швейцар распахнул дверцу экипажа и помог всем  выйти.
Когда они поднимались по ступенькам, Эмс поддерживал Керри под локоть. Они
вошли в вестибюль, где уже толпились завсегдатаи, сняли пальто и накидки и
направились в богато отделанный главный зал.
   Керри в жизни не видела ничего подобного. За все время их пребывания  в
Нью-Йорке  Герствуд  в  силу  стесненных  обстоятельств  ни  разу  не  мог
позволить себе повести ее в такой ресторан. Здесь царила та не поддающаяся
описанию атмосфера, которая тотчас же говорила каждому посетителю, что  он
попал в совершенно особое место. Высокие цены ресторана ограничивали  круг
его посетителей. Здесь можно  было  встретить  либо  людей  богатых,  либо
принадлежащих к классу  охотников  за  развлечениями.  Керри  неоднократно
читала в газетах заметки о балах, банкетах, обедах и ужинах,  для  которых
тот или иной представитель "высшего общества"  избирал  ресторан  "Шерри".
"Миссис  такая-то  устраивает  в  среду  вечером  званый  ужин  у  "Шерри"
маленькому  кружку  друзей".  Подобные  избитые  заметки  о   развлечениях
"света",  которые  Керри  любила  ежедневно  просматривать,   помогли   ей
составить себе довольно ясное представление о пышности и великолепии этого
удивительного храма чревоугодия. И вот, наконец, она сама очутилась здесь!
Рослый дородный швейцар охранял двери в  вестибюль,  внутри  стоял  другой
рослый дородный джентльмен,  а  услужливые  мальчики  в  форменной  одежде
принимали у гостей трости, пальто, шляпы. Глазам Керри  открылся  красивый
зал, изысканно обставленный, залитый ярким светом, зал,  где  ели  богатые
мира сего. Счастливая эта миссис Вэнс! Она молода,  хороша  и  богата,  во
всяком случае, достаточно богата, чтобы ездить сюда  в  экипаже.  Как  это
чудесно - быть богатым!
   Вэнс шел впереди, между рядами столиков с ослепительной сервировкой, за
которыми небольшими группами сидели обедающие. Новичку тотчас же бросались
в глаза достоинство и уверенность, с  какими  держались  посетители  этого
ресторана. От множества электрических лампочек, лучи которых отражались  в
хрустале, от блеска позолоты на стенах  все  сливалось  в  одном  слепящем
сверкании; проходит несколько минут, прежде чем глаз привыкает и  начинает
различать отдельные предметы и  лица.  Белоснежные  сорочки  джентльменов,
светлые наряды дам, бриллианты,  пышные  перья  -  все  это  являло  собой
чрезвычайно эффектное зрелище.
   Керри шла по залу с  горделивым  видом,  ничуть  не  уступавшим  осанке
миссис Вэнс, и, подойдя к столику, опустилась на  стул,  предложенный,  ей
метрдотелем. Она подмечала каждую мелочь окружавшей их обстановки,  вплоть
до подобострастных поклонов  официантов,  за  которые  так  охотно  платят
американцы. Выражение лица метрдотеля, пододвигавшего каждому  по  очереди
стул, и жест, которым он приглашал сесть, - уже одно это стоило  несколько
долларов!
   Едва они уселись, на сцену выступила излюбленная богатыми  американцами
показная,  расточительно-дорогая  и  нездоровая  гастрономия   -   предмет
изумления и недоумения всего культурного мира. Пространное меню предлагало
вниманию посетителей бесконечное разнообразие всяких блюд, которых хватило
бы на  прокорм  целой  армии,  а  цены  сразу  показывали,  что  думать  о
благоразумных тратах более чем смешно. Десятки разных супов от  пятидесяти
центов до доллара за порцию, сорок сортов устриц, по шестьдесят центов  за
полдюжины, закуски, рыбные и мясные блюда, - и все  по  таким  ценам,  что
простому смертному вполне достаточно было бы этой суммы,  чтобы  заплатить
за ночлег в приличном отеле. Доллар пятьдесят и два доллара наиболее часто
встречались  в  этом  изящно  отпечатанном  прейскуранте.  Конечно,  Керри
заметила это, и, увидев цену жареного цыпленка, она вдруг вспомнила другое
меню и другой день, когда  она  впервые  обедала  в  хорошем  ресторане  в
обществе Друэ. Это воспоминание мелькнуло на миг, точно  грустная  мелодия
забытой песни, и тотчас же исчезло. Но даже в этот краткий миг она  успела
увидеть другую Керри - бедную, голодную, потерявшую всякое  мужество,  для
которой Чикаго был холодным, неприступным миром, где она бродила в тщетных
поисках работы.
   Стены  зала  представляли  собой  зеленовато-голубые  прямоугольники  в
пышных золоченых рамах с замысловатой лепкой  по  углам:  над  фруктами  и
цветами из гипса безмятежно витали жирные купидоны. По потолку  раскинулся
сложнейший золотой узор, сходившийся в центре к бросавшей целый сноп огней
люстре из электрических лампочек, перемежающихся со сверкающими призмами и
золочеными  гипсовыми  подвесками.  Паркет,  вощенный  и   натертый,   был
красноватого оттенка; куда ни посмотри - всюду зеркала, высокие,  светлые,
с граненой кромкой; зеркала отражали мебель, лица, огни - десятки и  сотни
раз.
   Столики сами по себе не представляли ничего особенного, но на  скатерти
и на салфетках красовалось "Шерри", на серебре - "Тиффани", на  фарфоре  -
"Хэвиленд", а маленькие лампочки под красными абажурами на каждом  столике
отбрасывали розовый свет на лица, на туалеты  и  на  стены  и  удивительно
украшали зал. Официанты придавали ресторану  еще  большую  элегантность  и
изысканность  своей  манерой  кланяться,  бесшумно  приходить  и  уходить,
обмахивать  столик  и  ставить  тарелки.  Каждому  гостю   они   оказывали
исключительное  внимание.  Слегка  согнувшись,  склонив  голову  набок   и
отставив локти, официант повторял за гостем:
   - Черепаший суп, так. Одну порцию,  слушаю.  Устрицы,  полдюжины,  так.
Спаржа, слушаю. Оливки...
   Та же процедура повторилась бы с каждым в отдельности, если бы Вэнс  не
заказал  сразу  для  всех,  предварительно  выслушав  советы  и  пожелания
каждого. Керри, широко раскрыв  глаза,  смотрела  на  собравшееся  в  зале