, что приносило хоть некоторое облегчение.
   Такое положение продолжалось довольно долго. И Керри и Герствуд влачили
в высшей степени однообразное  существование.  Потом  наступила  маленькая
перемена, увы,  к  худшему.  Однажды  вечером,  желая  как-нибудь  умерить
пристрастие Керри к новым туалетам и дать ей понять,  что  ему  не  так-то
легко справляться с расходами, Герствуд сказал:
   - Я начинаю думать, что едва ли сумею долго ладить с моим компаньоном.
   - Почему? - спросила Керри.
   - О, этот ирландишка так туп и так жаден! Он не соглашается ни на какие
усовершенствования в баре, а в таком  виде,  как  сейчас,  дело  не  может
давать прибыль.
   - И тебе не удается убедить его?
   - Нет, я уж  сколько  раз  пытался.  Единственный  выход,  насколько  я
понимаю, это основать свое дело.
   - И что же?
   - Видишь ли, все мои деньги в настоящее время вложены в этот бар.  Будь
у меня возможность некоторое время жить  бережливо,  пожалуй,  удалось  бы
открыть другой бар, который давал бы нам приличный доход.
   - Почему же не быть более бережливым? - сказала Керри, невольно подумав
при этом, что и так ничего лишнего не тратит.
   - Надо бы попытаться, - ответил Герствуд. - Я уже думал  о  том,  чтобы
снять квартирку поменьше и пожить экономнее хотя бы  год.  Мы  собрали  бы
достаточно,  чтобы  с  этой  суммой  и  деньгами,  вложенными  в  дело  на
Уоррен-стрит, открыть хороший бар. Тогда мы могли бы зажить так, как  тебе
хочется.
   - Что ж, ничего не имею против, - сказала Керри.
   В душе, однако, ей было больно, что  дело  дошло  до  этого.  Уже  один
разговор о меньшей квартире наводил на мысль о бедности.
   - В районе Шестой авеню за Четырнадцатой  улицей  есть  сколько  угодно
прелестных  маленьких  квартир.  Там  можно  было  бы   найти   что-нибудь
подходящее.
   - Если хочешь, я могу посмотреть, - сказала Керри.
   - Я убежден, что через год сумел  бы  порвать  с  моим  компаньоном,  -
повторил Герствуд. - Из дела в том виде, в  каком  оно  находится  сейчас,
ничего путного не выйдет.
   - Хорошо, я схожу и посмотрю квартиры,  -  сказала  Керри,  решив,  что
предложенный Герствудом переезд,  по-видимому,  имеет  для  него  огромное
значение.
   Вскоре после этого  разговора  они  переселились  на  другую  квартиру,
причем Керри по этому поводу впала в  глубокое  уныние.  Из  всех  событий
последнего времени ни одно так сильно  не  задевало  ее.  Она  уже  начала
смотреть на Герствуда не как на любовника, а как  на  настоящего  мужа,  и
считала себя неразрывно связанной с ним. Что бы ни  случилось,  ее  судьба
неотделима от сто судьбы. К сожалению, она замечала, что он становится все
более хмурым и молчаливым, что он нисколько не похож  больше  на  прежнего
сильного, жизнерадостного и энергичного мужчину. Морщинки в  углах  рта  и
около глаз говорили о надвигающейся старости. О том же говорили  и  многие
другие признаки. Керри стала понимать, что совершила ошибку,  и  вместе  с
тем ей теперь неоднократно приходило на  ум,  что  Герствуд,  в  сущности,
силой заставил ее бежать с ним.
   Новая квартира находилась на Тринадцатой улице, близ  Шестой  авеню,  и
состояла из четырех комнатушек. Район не нравился Керри. Здесь  совсем  не
было зелени, из окон уже не видно было реки. Улица была сплошь застроена и
густо заселена. В новом доме обитало  двенадцать  семей  -  люди,  видимо,
почтенные, но не выдерживавшие никакого сравнения с супругами Вэнс.  Такие
люди, как Вэнсы, жили в лучших квартирах.
   В  своей  маленькой  квартирке  Керри  обходилась  без  служанки.   Она
обставила ее очень мило, но это не доставляло ей ни  малейшей  радости.  В
душе Герствуд отнюдь не был доволен, что ему пришлось спуститься  ступенью
ниже, но он уверял себя, что ничего другого ему не остается. Надо до  поры
до времени примириться с этим, и пока что пусть будет так, как есть.
   Желая  показать  Керри,  что  нет  оснований  считать  их  материальное
положение особенно тревожным и что нужно,  напротив,  лишь  радоваться,  -
ведь через год он получит возможность поправить свои дела, - Герствуд стал
чаще ходить с ней в театр и давал ей больше на хозяйство. Но все это  было
лишь временным явлением. Он постепенно погружался в  то  состояние,  когда
человек прежде всего хочет, чтобы его оставили в покое и не мешали думать.
Меланхолия, эта страшная болезнь, избрала его своей жертвой. Помимо газеты
и собственных  мыслей,  ничто  другое  его  уже  не  интересовало.  Любовь
перестала быть для него источником радости. Его девизом  как  будто  стали
слова: живи и мирись с жалким прозябанием.
   Дорога вниз имеет мало  остановок.  Душевное  состояние  Герствуда  все
расширяло пропасть между ним  и  его  компаньоном,  пока  и  тот  не  стал
подумывать о том, как бы отделаться  от  Герствуда.  Но  дело  разрешилось
быстрее, чем мог предполагать тот или другой, и  случилось  это  с  легкой
руки владельца дома, в котором помещался бар.
   - Вы читали? - спросил как-то утром Шонеси, показывая Герствуду заметку
в "Геральде", в отделе "Недвижимых имуществ".
   - Нет, не читал, - ответил Герствуд. - А в  чем  дело?  -  спросил  он,
заглядывая в газету.
   - Наш домовладелец кому-то продал свой участок земли.
   - Неужели? - вырвалось у Герствуда.
   Он взял газету и прочел:
   - "Мистер Август Вил продал вчера мистеру  Слосону  за  пятьдесят  семь
тысяч долларов принадлежащий ему участок земли размером двадцать  пять  на
семьдесят пять футов, на углу Уоррен и Гудзон-стрит".
   - Когда истекает срок нашей аренды? - задумчиво спросил Герствуд. - Как
будто в феврале?
   - Совершенно верно, - подтвердил его компаньон.
   - Здесь ничего не  говорится  о  планах  нового  владельца,  -  заметил
Герствуд и снова взял газету.
   - Надо полагать, что мы вскоре услышим от него о его планах! -  ответил
Шонеси.
   И в самом деле вскоре  выяснилось,  что  Слосон,  владевший  и  смежным
участком, собирался построить  по  последнему  слову  техники  новый  дом,
специально  под  конторы.   Старый   дом,   в   котором   помещался   бар,
предполагалось снести. На строительство нового  здания  должно  было  уйти
года полтора.
   Все эти подробности выплывали постепенно, и Герствуд стал понимать, чем
это все ему грозит. Однажды он завел об этом речь со своим компаньоном.
   - Вы не думаете открыть новый бар где-нибудь поблизости? - спросил он.
   - Какой в этом смысл? - отозвался Шонеси. - Углового помещения мы нигде
по соседству не найдем.
   - А в другом месте, по-вашему, не стоит?
   - Я лично не стал бы рисковать, - ответил тот.
   Да, эта неожиданная перемена несла Герствуду новые и  весьма  серьезные
затруднения!  Расторжение  контракта  означало  для  него  потерю   тысячи
долларов, а за время, оставшееся до истечения срока договора, нечего  было
и надеяться собрать другую тысячу.  Он  догадывался,  что  его  компаньону
надоело  их  сотрудничество;  когда  новый  дом  будет  построен,  Шонеси,
наверное, арендует в нем угловое помещение один.
   Итак, нужно было найти что-то иное, ибо  надвигался  полный  финансовый
крах. В таком настроении Герствуду было не  до  того,  чтобы  наслаждаться
уютом новой квартиры или обществом Керри, и дома у них воцарилось уныние.
   Весь свой досуг Герствуд уделял теперь поискам нового дела,  но  ничего
подходящего не попадалось. Мало того, он уже не обладал  той  импонирующей
внешностью, как три  года  назад,  когда  он  только  прибыл  в  Нью-Йорк.
Тревожные  мысли  придали  какую-то  растерянность  его  взгляду,  и   это
производило неблагоприятное впечатление. Не было у него на руках и  тысячи
трехсот долларов, на которые он раньше опирался  в  своих  переговорах.  А
примерно месяц спустя Шонеси, не видя  улучшения  в  состоянии  Герствуда,
сказал, что новый  домовладелец  будто  бы  наотрез  отказался  продолжить
аренду углового помещения.
   - По-видимому, нашему бару пришел конец, - добавил он, стараясь придать
своему лицу озабоченное выражение.
   - Ну, что ж, конец так конец, - угрюмо отозвался Герствуд.
   Нет, он не позволит этому человеку читать его мысли. Этого удовольствия
он ему не доставит.
   Через день или два Герствуду стало ясно, что необходимо так  или  иначе
предупредить Керри о случившемся.
   - Мне, кажется, грозит большая неприятность в деле, -  осторожно  начал
он.
   - Что случилось? - встревожилась она.
   - Владелец дома, в котором помещается наш бар, продал свой  участок,  а
новый хозяин отказывается возобновить контракт на аренду.  Таким  образом,
делу, вероятно, придет конец.
   - А разве нельзя открыть другой бар?
   - Едва ли найдется подходящее место, - ответил Герствуд. -  К  тому  же
мой компаньон, по-видимому, не желает продолжать дело сообща.
   - И ты теряешь деньги, которые ты вложил в дело?
   - Да, - с каменным лицом подтвердил ей Герствуд.
   - Как обидно! - воскликнула Керри.
   - Это жульнический трюк, - пояснил ей Герствуд. -  Вот  и  все.  Шонеси
наверняка откроет бар в том  же  месте,  как  только  будет  готово  новое
помещение.
   Керри пристально посмотрела на Герствуда, и по всему его виду ей  стало
ясно, что положение очень серьезное.
   - Как ты  думаешь,  удастся  тебе  найти  что-нибудь  другое?  -  робко
спросила она.
   Герствуд немного помолчал. Теперь уже незачем  было  придумывать  басни
насчет экономии и открытия нового  дела.  Керри  прекрасно  понимала,  что
Герствуд, как говорят, "вылетел в трубу".
   - Право, не знаю, - угрюмо отозвался он наконец. - Я попытаюсь.



34. МЕЖДУ ЖЕРНОВАМИ. БЫЛИНКА ВО ВЛАСТИ ВЕТРОВ

   Как только Керри поняла значение этих фактов, она,  подобно  Герствуду,
стала упорно ломать голову над создавшимся  положением.  Прошло  несколько
дней, прежде чем она вполне осознала, что если дело, в котором  участвовал
ее муж, закроется, то это повлечет за собою лишения и самую обычную борьбу
за кусок хлеба. В ее воображении всплывали  первые  дни  ее  пребывания  в
Чикаго, вспоминались Гансоны и их квартирка,  и  душа  ее  бунтовала.  Это
ужасно! Все, что связано с бедностью, ужасно. Если б только найти какой-то
выход! Месяцы, проведенные в обществе  супругов  Вэнс,  совсем  лишили  ее
способности  здраво  относиться  к   своему   положению.   Блеск   веселой
нью-йоркской жизни, которую ей  благодаря  любезности  этой  четы  удалось
увидеть краешком глаза, завладел ее душой. Ее научили хорошо одеваться, ей
показали, куда стоит ходить, а денег у нее ни на то, ни на другое не было.
Но соблазны постоянно напоминали  ей  о  себе.  Чем  неблагоприятнее  были
обстоятельства, тем  больше  привлекала  Керри  та,  другая,  жизнь,  вкус
которой она уже успела узнать. И вот нищета грозит окончательно забрать ее
в свои лапы и навсегда отдалить от нее мир мечтаний,  который  станет  для
нее недоступен, как небо, к которому нищий Лазарь тщетно воздевает руки.
   Вместе с тем то, что она узнала от  Эмса  о  высоких  идеалах,  глубоко
запало ей в душу. Сам Эмс ушел из ее жизни, но в ушах  Керри  звучали  его
слова о том, что деньги еще не все в жизни, что в мире есть много ценного,
о чем Керри не имеет и представления, что театр - великое искусство и  что
читала она до сих пор только вздор. Этот человек был  сильный  и  честный,
гораздо сильнее и лучше Герствуда и Друэ. Ей не хотелось сознаваться  даже
самой  себе,  но  разница  между  ними  была  мучительной.  Она  намеренно
закрывала на это глаза.
   В последние три месяца  существования  бара  на  Уоррен-стрит  Герствуд
частенько отлучался с работы и рыскал по газетным  объявлениям.  Это  были
безрадостные поиски. Нужно было что-то найти - и как можно  скорее,  иначе
придется тратить на жизнь те последние  несколько  сот  долларов,  которые
останутся после закрытия бара. А тогда уже нечего будет вкладывать в  дело
и придется искать службу.
   Все, что в газетах попадалось по части баров, было либо слишком дорого,
либо слишком уж мизерно. Надвигалась  зима,  газеты  предвещали  застой  в
делах, и, судя по общему настроению, наступали трудные времена.  Терзаемый
заботами, Герствуд стал замечать и чужие невзгоды. Сообщения  о  том,  что
обанкротилась такая-то фирма, что там-то обнаружили голодающую  семью  или
подняли  на  улице  человека,  умиравшего  от   истощения,   -   все   это
останавливало  теперь  внимание  Герствуда,  когда  он  пробегал   глазами
утренние  газеты.  Газета  "Уорлд"  выступила   однажды   с   сенсационным
известием:  "Зимою  в  Нью-Йорке  будет  восемьдесят  тысяч  безработных".
Герствуда как ножом по сердцу полоснули эти слова.
   "Восемьдесят тысяч! - думал он. - Какой ужас!"
   Для Герствуда такие мысли были весьма необычны. В дни  его  преуспеяния
все в мире шло как будто благополучно. Подобные  сообщения  ему  случалось
видеть и на столбцах чикагской "Дейли ньюс", но он никогда не  обращал  на
них внимания. Теперь же эти вести казались ему серыми тучами,  обложившими
в ясную погоду горизонт. Они грозили закрыть собою  все  небо  и  омрачить
дальнейшую жизнь Герствуда. Чтобы сколько-нибудь подбодрить себя, он порою
мысленно восклицал:
   "Э, зачем так тревожиться? Ведь я еще не вышел  из  игры,  у  меня  еще
полтора месяца впереди! А на худой  конец  сбережений  все  же  хватит  на
полгода".
   Как ни странно, но сейчас, преисполненный тревоги за будущее,  Герствуд
часто возвращался в думах к  жене  и  детям.  В  первые  три  года  он  по
возможности избегал этих мыслей. Он ненавидел миссис  Герствуд  и  отлично
обходился без нее. Да ну ее! Он еще выбьется на дорогу! Но  теперь,  когда
фортуна повернулась к нему спиной, он все чаще и  чаще  стал  задумываться
над тем, что поделывает жена, как живут его сын и дочь.  Им-то,  наверное,
так же хорошо, как и раньше. Вероятно, они занимают тот же  уютный  дом  и
пользуются его, Герствуда, добром!
   "Черт возьми! Ну разве не возмутительно, что все досталось им? -  часто
негодовал он. - Что же такое я сделал в конце концов?"
   Оглядываясь на прошлое и разбираясь в событиях, которые привели  его  к
похищению   денег,   Герствуд   теперь   находил   для   себя   смягчающие
обстоятельства. Что он сделал особенного? Почему он  оказался  выброшенным
за  борт?  Откуда  все  эти  напасти?  Казалось,  только  вчера   он   был
состоятельным человеком и жил в  полном  комфорте.  И  вдруг  у  него  все
вырвали из рук.
   "Уж она-то, во всяком случае, не заслужила того добра, что ей досталось
от меня! - думал он, вспоминая про жену. - Если бы люди знали правду,  все
единодушно решили бы, что я ничего особенного не сделал".
   Из этого вовсе не  следует,  что  у  Герствуда  было  желание  изложить
кому-нибудь все факты. Это было лишь стремлением морально оправдать себя в
собственных глазах. В борьбе с надвигавшейся нуждой  ему  необходимо  было
сознавать себя честным человеком.
   Однажды под вечер, недель за пять до  закрытия  бара  на  Уоррен-стрит,
Герствуд отправился по трем или четырем объявлениям, которые  он  нашел  в
"Геральде". Один бар находился на Голд-стрит.  Герствуд  доехал  до  этого
места, но даже не вошел внутрь. Это был простой кабак, до того жалкий, что
ему  стало  противно.  В  другом  месте,  на  Бауэри,  он  нашел   красиво
обставленный бар. Здесь, неподалеку от Грэнд-стрит, был  расположен  целый
ряд подобных заведений.
   Три четверти часа Герствуд беседовал о своем вступлении в  товарищество
с владельцем бара, который утверждал, что решил  взять  компаньона  только
из-за слабого здоровья.
   - Сколько же потребуется денег, чтобы  приобрести  половинную  долю?  -
спросил Герствуд.
   Он прекрасно знал, что располагает самое большее семьюстами долларами.
   - Три тысячи, - последовал ответ.
   Лицо Герствуда вытянулось.
   - Наличными? - спросил он.
   - Наличными.
   Герствуд сделал вид, будто размышляет над  выгодностью  предложения  и,
возможно, еще согласится, но во взгляде его сквозило уныние.  Он  поспешил
закончить разговор, сказав, что еще подумает, и тотчас же ушел.
   Владелец бара более или менее разгадал его мысли.
   "Едва ли это серьезный покупатель, - сказал он себе. - Что-то он не так
разговаривает".
   День был свинцово-серый и холодный.  Пронизывающий  ветер  напоминал  о
близости зимы. Герствуд направился  еще  в  одно  место,  близ  Шестьдесят
девятой улицы. Было уже пять часов, когда он прибыл туда.  Сумерки  быстро
сгущались. Владельцем бара оказался толстый немец.
   - Я к вам по поводу вашего объявления  в  газете,  -  сказал  Герствуд,
которому не понравились ни бар, ни его хозяин.
   - Уже все! - ответил немец. - Я решил не продавать.
   - Вот как? - удивился Герствуд.
   - Да, и кончен разговор. Уже все.
   Немец больше не обращал на него внимания, и Герствуд обозлился.
   - Ладно! - отозвался Герствуд, поворачиваясь к двери. - Проклятый осел!
- процедил он сквозь зубы. - На кой  же  черт  помещает  он  объявления  в
газете?
   Крайне угнетенный, направился он домой,  на  Тринадцатую  улицу.  Керри
хлопотала на кухне, и только там горел  свет.  Герствуд  чиркнул  спичкой,
зажег газ и уселся в столовой, даже не поздоровавшись с Керри.
   Она подошла к двери и заглянула в комнату.
   - Это ты, Джордж? - спросила она.
   - Да, я, - отозвался Герствуд, не поднимая  глаз  от  вечерней  газеты,
которую он купил по дороге.
   Керри поняла, что с ним творится что-то неладное. В угрюмом  настроении
Герствуд был далеко не красив: морщинки возле глаз обозначались  резче,  а
смуглая кожа принимала какой-то нездоровый сероватый цвет. Вид  у  него  в
такие минуты был непривлекательный.
   Керри накрыла на стол и поставила еду.
   - Обед готов, - заметила она, проходя мимо Герствуда.
   Он ничего не ответил и продолжал читать.
   Керри села за стол на свое место, чувствуя себя глубоко несчастной.
   - Ты разве не будешь есть? - спросила она.
   Герствуд сложил  газету  и  перешел  к  столу.  Молчание  лишь  изредка
прерывалось отрывистыми "передай, пожалуйста...".
   - Сегодня, кажется, очень скверная погода? - заметила  через  некоторое
время Керри.
   - Да, - ответил Герствуд.
   Он только ковырял вилкой еду.
   - Ты все еще думаешь, что  бар  придется  закрыть?  -  спросила  Керри,
пытаясь навести разговор на тему, часто обсуждавшуюся за столом.
   - Не думаю, а знаю! - бросил он с ноткой раздражения в голосе.
   Его ответ рассердил Керри. У нее и без того был невеселый день.
   - Ты мог бы и не говорить со мной таким тоном, - сказала она.
   - Ох! - вырвалось у Герствуда.
   Он отодвинулся вместе со стулом от  стола,  собираясь,  видимо,  что-то
добавить, но промолчал и снова принялся за газету.
   Керри поднялась, с трудом  сдерживая  себя.  Герствуд  понял,  что  она
обиделась.
   - Не уходи, Керри! - сказал он, видя, что она направляется в  кухню.  -
Доешь хотя бы.
   Керри, ничего не ответив, прошла мимо него.
   Герствуд еще некоторое время почитал  газету,  потом  поднялся  и  стал
надевать пальто.
   - Я немного пройдусь, Керри, - сказал он, заходя на кухню. - Мне что-то
не по себе.
   Керри молчала.
   - Не сердись, - продолжал Герствуд. - Завтра опять все будет хорошо.
   Он смотрел на нее, но она мыла посуду, не обращая на мужа ни  малейшего
внимания.
   - До свиданья, - сказал он, наконец, и вышел.
   В этой стычке впервые обнаружились их натянутые отношения,  а  по  мере
того как близился день закрытия бара, настроение в  доме  становилось  все
более и более мрачным. Герствуд не в силах был  скрывать  то,  что  в  нем
происходило,  а  Керри  непрестанно  спрашивала  себя,  куда  это  все  ее
приведет. Дошло до того, что они  почти  перестали  разговаривать  друг  с
другом,  причем  не  Герствуд  чуждался  Керри,  а,  напротив,  она   сама
сторонилась его. И Герствуд заметил это. Его возмущало, что  она  с  таким
равнодушием стала относиться к нему. Он прилагал все усилия к тому,  чтобы
сохранить дружеские отношения, - как ни трудно это ему давалось при  таких
обстоятельствах, - но за