в  их неповинности в самом деле,  филистимляне потом  их
подобрали замертво; а ослов с подарками и стадо он угнал обратно в Цору.
     Старосты  переглянулись,  покачали  головами,  но  потом  улыбнулись  и
послали Махбоная в Экрон жаловаться:
     - В вашей земле  нет порядка: мы вам  послали подать, а ваши разбойники
смотрите, что  натворили, - стражу нашу искалечили, а  добро увезли неведомо
куда.
     На это нечего было возразить.
     - Ладно, -  сказал саран,  -  в  будущем году мы примем  вашу подать на
границе.
     * * *
     Когда пришло время, Самсон приказал старейшинам:
     - Смотрите, чтобы ваш обоз дошел до границы не раньше заката.
     Филистимский конвой прибыл в назначенное место еще в полдень; но никого
там  не застал, кроме грязного, лохматого калеки,  скрюченного корчей в один
огромный комок; под  мешком, надетым  на  него, трудно  было разобрать,  где
плечи, где ноги;  у него, очевидно, была водянка, таким большим  он казался,
ползая  по земле.  Он  подполз к офицеру  просить милостыни; тот швырнул ему
подачку  и, от нечего делать,  стал над  ним подтрунивать.  Солдаты  тоже. А
нищий жалобно ныл, клянчил и все к  чему-то прислушивался; и еще была у него
странность - он почти каждого спрашивал:
     - Как тебя зовут?
     Наконец он уполз, бормоча не то слова благодарности, не то бранные.
     Только на  закате  запылила дорога и показался  караван из Цоры. Офицер
обругал их за  промедление,  принял мешки,  сосчитал стадо, выдал начальнику
обоза казенную печать в качестве расписки  и погнал овец и ослов по дороге в
Экрон; а даниты, исполнив свой долг, побрели домой.
     Ночью, на полпути между границей и Экроном, солдаты стали: дорога между
холмами  была  завалена  утесами.  В ту  же минуту где-то в темноте зарычала
пантера, откликнулась ей другая, раздался  отчаянный храп зарезанного осла -
и  все ослы бросились врассыпную, толкая  солдат и валя  на  землю сбившихся
овец. Солдаты смешались. Вдруг они услышали голос своего офицера, кричавшего
откуда-то справа: на помощь! На самом деле офицер уже был  убит, а кричал за
него Самсон; и обе  пантеры,  и храпевший  осел - все это  был Самсон. Часть
отряда кинулась на голос начальника; но тут поднялось что-то невообразимое -
в  темноте и суматохе  они ясно слышали голоса товарищей, вопивших: погибаю,
спасайте! Где ты, Харон?  Сюда,  Гехази! - Так перебил  их Самсон,  двадцать
пять человек до одного; собрал ослов и стадо  и погнал обратно; и еще хуже -
забрал мечи  и копья и унес  их тоже в Цору и роздал  верным людям по своему
выбору.
     С тех  пор,  по преданию,  перестали филистимляне  требовать  кузнецкую
подать от Дана. Вместо того они обложили своих же кузнецов, а те стали брать
дороже с данитов; это гораздо проще и для казны столь же доходно.
     А у Самсона, после этого случая, появилась новая забава, охота за медью
и железом; и почти все сказания о проделках его говорят об этой охоте.
     Однажды  Самсон пришел  к  филистимлянам  в  Гезер  с большой  поклажей
сошников и заступов для починки. Отнес их в кузницу, передал  точильщикам, а
сам  присел отдохнуть на улице. Вокруг него собралась, по обыкновению, толпа
ребятишек и  взрослых, и он их забавлял прибаутками и фокусами. В толпе этой
был смуглый юноша лет восемнадцати; голова у него была бритая, как у жителей
Синайской  пустыни,  и лохмотья  кочевых  народов. Почему-то  он  Самсону не
понравился,  и  Самсон  ему. Юноша сказал назорею  что-то  грубое  на  своем
ломаном языке; Самсон ударил его, тот отлетел прямо на кузницу, едва не упал
в огонь; и  когда пришел  в себя, то стал проклинать  Самсона  по-своему,  а
потом прибавил по-ханаански, неуклюже коверкая слова: "Я тебе отомщу!"
     На  другой   день  Самсон   пришел  забрать  свою  поклажу.   Когда  он
расплачивался, вдруг из-за угла выскочил этот юноша и закричал:
     - Он украл пять топоров, я сам видел!
     Надзиратель кузницы велел развязать тюки, и там действительно оказалось
пять  топоров,  Самсону  не принадлежавших. Самсон очень  смутился; запустил
камнем  в юношу, но тот  увернулся,  спрятался позади толпы и издали дразнил
данита срамными телодвижениями.
     Другого на  месте Самсона за эту кражу бросили бы  в тюрьму; но Самсона
уже знали, а потому отпустили с суровым наставлением.
     Надзиратель  кузницы  был  филистимский  чиновник,  а  рабочие  все  из
уроженцев  северного  побережья  -   из  Дора,  из  Тира,  даже  из  Сидона.
Надзиратель подозвал юношу и хотел дать ему денег за услугу.
     - Лучше возьми меня на работу, - сказал тот.
     - А кто ты родом?
     - Я из шатров Амалека в пустыне; убил там одного и бежал.
     Амалекитян  брали даже  в  солдаты.  Надзиратель принял  его в кузницу.
Юноша  оказался  понятливый:  начал  с  раздувания  печи,  скоро  перешел  в
точильщики, а потом научился ковать и стал хорошим мастером. И тут он  вдруг
исчез.
     Юноша  этот был Нехуштан.  Еще  задолго  до  того послал  его  Самсон в
пустыню, учиться  говорить  по-амалекитянски и  коверкать ханаанскую речь на
ихний лад.
     Так появился у Дана первый кузнец, а потом и ученики его.  Они работали
потайно  в пещерах;  потому  что старейшины, боясь войны, были против  этого
новшества.
     * * *
     У  Самсона  было  правило:  после  разбоя  на  филистимской земле -  не
оставлять  таких  следов,  которые вели  бы в  области  Дана.  Если  за  ним
снаряжали  большую  погоню   с  луками  и   стрелами  -  редкое  оружие,   и
единственное, которого он боялся, - то он уходил от нее или в пустыню, или в
землю  иевуситов. Дикари эти его любили; а филистимляне, привыкнув  жить  на
равнине, карабкаться по горам не хотели.
     Один раз, отчасти по  нужде, а  главным образом  из умысла, он  миновал
землю иевуситов и скрылся по дороге в Гивеон. Гивеон  принадлежал Вениамину.
Из-за  этого стали  филистимляне придираться к  Вениамину. "Хорошо", подумал
Самсон; и в следующий раз повел за собою погоню прямо в область Иуды.
     В земле Иуды,  впрочем, были  у Самсона друзья. Там подрастала  хорошая
молодежь  вокруг Вифлеема; они  ловко метали камни  из  гнезда, пришитого  к
короткому  ремню,  и  почтительно  слушали  рассказы   Самсона,   когда   он
останавливался там по пути.
     Был он  желанный  гость и  в Хевроне,  но по  другой причине. Там  было
главное кодло левитов.  Они упрямо  величали  себя  "коленом"; может быть, и
вправду был у  них особый  родоначальник с непобедимой  душой бродяги. Почти
все левиты, шатавшиеся  по стране с  товаром  или колдовавшие в божницах  от
побережья до Эн-Геди, были родом из Хеврона или окрестностей.
     Они сказали Самсону:
     - Если нужно сбыть краденое добро так, чтобы следа не осталось, - помни
о нас.
     -  Всякое? - спросил он.  - И мягкое, и твердое? Они сразу поняли. В то
время уже зародился в горах спрос на боевое железо.
     -  Твердое добро  тяжело  развозить, - сказали  они, - мы тебе  за него
меньше заплатим. Но товар всегда товар.
     - Хорошо, - сказал Самсон. - Когда пришлю вам сказать: готово, соберите
большой караван и ждите меня к югу от Вирсавии.
     Около того времени он  опять услал  Нехуштана, -  в Яффу, пожить  среди
моряков и  грузчиков. Там данитов  брали  на  суда  охотно.  Нехуштан был  и
проворен, и пронырлив; хозяевам он понравился  и через месяц уже  с бичом  в
руках покрикивал  на грузчиков, а еще  через несколько месяцев был допущен к
кормовому веслу.
     Однажды он разыскал Самсона  в хижине туземца близ  Бет-Дагона и шепнул
ему:
     - Скоро должен прийти корабль с острова Куфри с грузом меди и железа.
     В темную ночь они встретились на набережной Яффы. Там стоял часовой, но
труп  его назавтра выбросили волны. Самсон и  Нехуштан сели в одну из лодок;
Самсон разорвал ржавую цепь, и лодка ушла в открытое море.
     Около  полудня  завидели  они сидонскую бирему.  На  палубе  ее  сидело
двадцать гребцов, а еще двадцать  весел работали снизу, сквозь отверстия  во
чреве корабля.
     Лодка пошла навстречу биреме, а Нехуштан закричал в сложенные руки:
     - Эй, капитан! Мы слуги Махона из Яффы: он шлет тебе важные вести.
     Махон  из  Яффы  был  тот  купец,  которому  предназначался   груз;   и
корабельщики уже знали Нехуштана. Они остановили гребцов  и  бросили  канат;
юноша вскарабкался на палубу; за ним Самсон, и моряки и гребцы, разинув рот,
смотрели на великана.
     Юноша сказал капитану:
     - У берега Яффы рыщут разбойничьи барки; они уже  потопили Бен-Шиммуна,
нубийца Баголу и две лодки из нашего  флота. Говорят, они подстерегают тебя.
Поэтому велел тебе Махон держать на Газу.
     - А это кто? - спросил капитан, дивясь на Самсона.
     - Это новый десятник береговой стражи в  Яффе;  я приказал ему ехать со
мной, - важно сказал Нехуштан, - на  случай, если бы мы повстречались с теми
барками.
     Бирема повернула  на юг,  держась открытого  моря  вне вида  берега. По
расчету  капитана,  сутки скрылся  по дороге в  Гивеон.  Гивеон  принадлежал
Вениамину. Из-за этого стали филистимляне придираться к Вениамину. "Хорошо",
подумал Самсон; и в следующий  раз  повел за собою  погоню  прямо в  область
Иуды.
     * * *
     В  земле Иуды, впрочем, были у  Самсона друзья. Там подрастала  хорошая
молодежь  вокруг Вифлеема; они  ловко метали камни из  гнезда,  пришитого  к
короткому  ремню,   и  почтительно  слушали  рассказы   Самсона,  когда   он
останавливался там по пути.
     Был он  желанный гость и  в  Хевроне, но  по другой  причине. Там  было
главное кодло левитов. Они упрямо  величали  себя  "коленом"; может быть,  и
вправду был  у них  особый родоначальник с  непобедимой душой бродяги. Почти
все левиты, шатавшиеся по стране  с  товаром или  колдовавшие в  божницах от
побережья до Эн-Геди, были родом из Хеврона или окрестностей.
     Они сказали Самсону:
     - Если нужно сбыть краденое добро так, чтобы следа не осталось, - помни
о нас.
     - Всякое? - спросил он. - И  мягкое, и твердое? Они сразу  поняли. В то
время уже зародился в горах спрос на боевое железо.
     - Твердое  добро  тяжело  развозить, -  сказали они, - мы тебе  за него
меньше заплатим. Но товар всегда товар.
     - Хорошо, - сказал Самсон. - Когда пришлю вам сказать: готово, соберите
большой караван и ждите меня к югу от Вирсавии.
     Около  того времени он опять услал  Нехуштана,  -  в Яффу, пожить среди
моряков и грузчиков.  Там  данитов  брали  на суда  охотно. Нехуштан  был  и
проворен, и пронырлив; хозяевам он понравился и  через месяц уже  с бичом  в
руках  покрикивал  на грузчиков, а еще через несколько месяцев был допущен к
кормовому веслу.
     Однажды он разыскал Самсона  в  хижине туземца близ Бет-Дагона и шепнул
ему:
     - Скоро должен прийти корабль с острова Куфри с грузом меди и железа.
     В темную ночь они встретились на набережной Яффы. Там стоял часовой, но
труп его назавтра выбросили волны. Самсон и Нехуштан  сели  в одну из лодок;
Самсон разорвал ржавую цепь, и лодка ушла в открытое море.
     Около  полудня завидели они  сидонскую  бирему.  На  палубе  ее  сидело
двадцать гребцов, а еще двадцать весел  работали  снизу, сквозь отверстия во
чреве корабля.
     Лодка пошла навстречу биреме, а Нехуштан закричал в сложенные руки:
     - Эй, капитан! Мы слуги Махона из Яффы: он шлет тебе важные вести.
     Махон  из   Яффы  был  тот  купец,   которому  предназначался  груз;  и
корабельщики  уже знали Нехуштана.  Они остановили гребцов и бросили  канат;
юноша вскарабкался на палубу; за ним Самсон, и моряки и гребцы, разинув рот,
смотрели на великана.
     Юноша сказал капитану:
     - У берега Яффы рыщут  разбойничьи барки; они уже потопили Бен-Шиммуна,
нубийца Баголу и две лодки из нашего флота. Говорят, они  подстерегают тебя.
Поэтому велел тебе Махон держать на Газу.
     - А это кто? - спросил капитан, дивясь на Самсона.
     - Это новый  десятник береговой стражи  в Яффе; я приказал ему ехать со
мной, - важно сказал Нехуштан,  - на случай, если бы мы повстречались с теми
барками.
     Бирема  повернула на юг,  держась открытого  моря  вне вида берега.  По
расчету капитана, сутки с половиной надо было идти на полдень, а тогда можно
будет свернуть к востоку, пока не покажется Маим, порт филистимской Газы.
     По дороге Самсон подружился с корабельщиками, заучил их имена и голоса.
На вторую  ночь  капитан,  оставив своего  помощника на вахте, ушел  в каюту
спать. В  полночь он услышал голос  помощника,  звавший его  на  палубу. Еще
через несколько минут боцман услышал голос капитана,  звавший его на палубу.
И так  до конца. Все они поодиночке вылезли наверх по узкой лесенке; ни один
не успел  крикнуть, а  всплеска  воды  нельзя было  расслышать из-за  ударов
весел.  Наружные  гребцы сами точно  не знали, что творится  в  темноте,  но
смутно видели, что происходит нечто грозное; матрос-понукало, отбивавший для
них такт, свалился первым, и за него молотом стучал Нехуштан.
     Когда  все  кончилось,  Нехуштан пошел к  кормовому  веслу (кормчий был
выброшен в воду сейчас же за понукалой), а Самсон остановил гребцов и сказал
им:
     - Если будете слушаться, отпущу вас на волю.
     И дал им по тройному пайку еды, и велел не торопиться: ему нужно  было,
чтобы они подкормились и отдохнули.
     Так  они шли  на юг всю ночь, и  день, и еще ночь;  а на восходе солнца
выбросились на песчаный берег далеко южнее Газы, в самом сердце пустыни.
     Здесь Самсон  нагрузил ящики  с медью  и железом  на  гребцов,  сколько
хватило плеч и силы; а их было восемьдесят человек. Этот караван и погнал он
через пустыню  Амалека в Вирсавию 22;  Нехуштан, уже бывавший  в тех местах,
указывал дорогу  от  колодца к колодцу.  А у  Вирсавии  ждали  их  левиты  с
вереницей верблюдов; и тут Самсон отпустил  гребцов на волю и каждому дал по
монете серебра.

Глава XXIII. ТОВАР - МЯГКИЙ И ТВЕРДЫЙ

     Еще и  в другой  раз  доставил  Самсон левитам Хеврона большую  поклажу
твердого товара: такую, что по  сей  день живет  о ней  предание среди  всех
народов мира. Случилось это через много  лет после пожара  Тимнаты; и было в
этом деле то новое, что в первый раз за десять лет он коснулся  филистимской
женщины; правда, не по собственной воле, а так сложились обстоятельства.
     Самсон  чуждался  всех  филистимлянок  без  различия  - и мужних жен, и
блудниц;  впрочем,  и  различие было невелико  -  оба сословия  пользовались
одинаковым   почетом.  Филистимляне  называли   блудницу   словом   древнего
островного  языка;  в  переделке  на  ханаанейский  лад  оно   произносилось
"пиллегеш"  и в  старину означало жрицу. Те  из  блудниц, у кого был хороший
голос, и теперь  пели  по праздникам  в  храме наряду с дочерьми начальников
города; в  праздничном  хороводе тоже блудницы и мужние жены плясали наравне
и, встречаясь на улице, говорили  между собой приветливо. Некоторые блудницы
были очень богаты, владели  землями, что  замужним и  вдовам не разрешалось,
или давали деньги в  рост.  Некоторые  славились умом и тонкостью обращения;
те, что были похуже и победнее, содержали харчевни в городах и по дорогам.
     Женщина,  о  которой  будет речь,  появилась в  Газе  недавно. Приятели
Самсона  по выпивкам очень  ее хвалили: она долго жила в  Египте и знала все
искусства тамошней  любви.  Однажды  на улице ее показали Самсону. Она  была
рыжая,  напомнила ему Семадар, и его сердце сжалось.  Как и все женщины, она
благосклонно оглянулась  на  него:  глаза  у  нее  были тоже,  как у Семадар
зеленоватые.
     - Ты ей понравился, - сказал один из его спутников, рассмеявшись.
     - Таиш не любит  наших красавиц, - ответил  другой и рассказал первому,
который этого не знал, случай с женой казначея в Аскалоне.
     -  Ваши  слишком  тоненькие, - отшутился Самсон,  -  они пьют уксус для
стройности. -  Ив противовес он перечислил преимущества аввейских женщин, но
повторить это нельзя.
     Через  несколько месяцев после того  Самсон опять пришел в Газу, но  не
открыто, а к туземцам, то есть на разбой. В этот раз  он натворил такое, что
саран вышел из себя и приказал его изловить во что бы то ни стало.
     Дело  было  так: незадолго  до  того  произошел  бунт  среди  туземцев.
Филистимляне, дорожившие рабочей силой, всегда по  возможности избегали того
способа  укрощения, который  называется: утопить  восстание в крови. Но  они
отобрали двенадцать  коноводов  и распяли их живьем на  пригорке  у  большой
дороги, близ самой Газы, и  оставили их там издыхать под сильной стражей.  А
среди туземцев этих было трое, у которых Самсон часто прятался от облав.
     Так они провисели на  пригорке,  пока не стемнело. Что произошло, когда
стемнело, точно никто не знал; но позже ночью прибежали  в Газу два солдата,
оба раненные,  с вестью,  что все  туземцы  сняты с  виселиц  и  на их месте
повешены стражники с  офицером посредине; спаслись только  они двое; за ними
тоже гнался Таиш до самой Газы, и они едва  ускользнули от него по извилинам
туземного предместья.
     Это было чересчур. Еще до полуночи войско
     оцепило весь город и предместья. Даже простые горожане схватили мечи  и
присоединились  к  обходам;  и  начался  повальный  обыск  во  всех  лачугах
туземного квартала.
     - Господин, - шепнул аввеец, у  которого Самсон укрылся на  ночь, - они
идут сюда.
     Это был зажиточный плотник, по имени  Анкор; хижина его была просторнее
других,  и  Самсона  в его доме принимали  всегда  с божескими почестями. Но
Самсон знал, что  с бедняги живьем  сдерут кожу,  если  застанут здесь  хоть
малый след его. Он влез на крышу, оттуда перелез на соседнюю и дальше. Когда
обход приблизился, он  соскочил прямо на голову факельщику, схватил  горящий
сук, сунул его кому-то в лицо, ударил кулаком влево, ногою вправо, прорвался
и  побежал. Но стража неслась за ним. Из переулка в переулок  он добрался до
филистимского  квартала; но  здесь  на каждом  углу светились  факелы, и при
свете их он увидел, что солдат вооружили луками.
     Он остановился в тени какого-то дома, соображая,  что делать. Вдруг над
ним послышался шепот:
     - Самсон?
     Он почему-то  сразу догадался, кто  это  и что  она не  собирается  его
выдать.  Он  откликнулся. Через мгновение она открыла маленькую дверь, взяла
его за руку и ввела к себе.
     - Запри дверь, - шепнула она. - И делай все, что я велю.
     Он  пошел  за нею по лесенке  в верхний ярус дома.  В небольшой комнате
слабо светилась лампадка  под синей кисеей. Мягко было  ступать по  полу,  а
посреди комнаты стояла большая квадратная постель.
     -  Молчи, - сказала женщина, выжидательно  глядя в  сторону  окна.  Она
стояла  спиной к лампе, лица не  было  видно, только  рыжие волосы  отливали
золотом.  Опять  у Самсона сжалось сердце; на  мгновение он  забыл о Газе  и
вспомнил другую ночь и  другую толпу  врагов, много лет  тому  назад.  Левой
рукой она еще  сжимала его руку, правой  взялась  за пряжку на  левом плече,
которая придерживала ее ночное платье.
     Скоро  на улице послышался гам и топот погони; отсвет факелов несколько
разогнал  в  комнате  полумрак.  Комната была убрана  богато; в  потолке над
кроватью было вделано медное зеркало.
     Она толкнула его к постели. Он сел.
     - Не так, - шепнула она. Он хотел лечь.
     - Не так, - шепнула она, указывая на его платье.
     Он послушался, снял с себя все и лег.
     Внизу раздался стук. Слышно было, как сбежала по лестнице  служанка и с
кем-то объяснялась у двери. Женщина быстро отстегнула свою пряжку, выступила
из  упавшей  сорочки и  легла на постель, обвившись  вокруг Самсона так, что
лица и плеч его не было видно.
     Служанка  подымалась  по лестнице вверх.  У  входа  в комнату качнулась
занавеска, выглянуло  лицо  негритянки. Она  всмотрелась, кивнула головой  и
опять побежала вниз.
     - У госпожи моей гость, - сказала она. - Они спят; чего вы шумите?
     Женщина встала и подошла, потягиваясь, к окну. Факелы, очевидн