од  подумал
было о Дюбюше, но давно с ним не встречался и побоялся скомпрометировать его
своей просьбой. Свидетелями с его стороны должны были быть  Жори  и  Ганьер.
Вся история останется между приятелями и не вызовет никаких кривотолков.
     Время шло,  стоял  отчаянно  холодный  декабрь.  Накануне  свадьбы  они
подсчитали деньги и, хотя  у  них  оставалось  всего  только  тридцать  пять
франков, решили, что неприлично  будет  не  угостить  свидетелей;  чтобы  не
устраивать разгрома в мастерской, они решили пригласить друзей  позавтракать
в маленьком ресторанчике на бульваре Клиши. После завтрака все разойдутся по
домам.
     Утром, пока Кристина пришивала воротничок к серому  шерстяному  платью,
которое она кокетливо приготовила к церемонии, Клод, уже одетый, изнывал  от
скуки, и ему пришла мысль сходить за Магудо  под  тем  предлогом,  что  этот
чудак способен забыть о своем обещании. С осени скульптор жил на  Монмартре,
в маленькой мастерской  на  улице  Тийель,  где  он  очутился  в  результате
драматических обстоятельств, перевернувших его жизнь: во-первых, за  невзнос
квартирной платы  его  выселили  из  бывшей  зеленной  на  улице  Шерш-Миди;
во-вторых, последовал окончательный  разрыв  с  Шэном,  который,  отчаявшись
когда-либо заработать себе на жизнь живописью, ударился в торговлю, а  также
подвизался на ярмарках в предместьях  Парижа,  организуя  азартные  игры  на
средства  одной  вдовы;  наконец,  внезапно  исчезла  Матильда,  лавка  была
продана, а хозяйку, по-видимому, похитил и скрывал в каком-то тайном убежище
кто-нибудь из поклонников. Теперь Магудо жил совершенно один и  окончательно
впал в нищету; ел он только тогда,  когда  находилась  работа  по  украшению
фасада зданий или когда  кто-нибудь  из  его  менее  незадачливых  товарищей
призывал его на помощь при окончании работы.
     - Слышишь, я пойду за ним, так будет вернее, - повторил Клод  Кристине.
- Остается еще два часа... Если другие  придут  раньше,  пусть  подождут.  В
мэрию пойдем все вместе.
     Клод припустился почти бегом, было страшно холодно, усы его  обратились
в настоящие сосульки. Мастерская Магудо помещалась  в  глубине  квартала,  и
Клоду пришлось пересечь несколько маленьких садиков, белых  от  инея,  своей
печальной наготой напоминавших кладбище. Еще издали он узнал дверь Магудо по
колоссальной статуе сборщицы винограда, имевшей  когда-то  успех  в  Салоне,
которую из-за ее величины нельзя было поднять по узкой лестнице, вот  она  и
разлагалась здесь, похожая на кучу строительного  мусора,  вывалившегося  из
тележки  с  откидным  кузовом;  она  лежала  обглоданная,  жалкая,  лицо  ее
испещряли большие черные слезы дождя. Ключ торчал в двери. Клод вошел.
     - Ты уже пришел за мной? - сказал удивленный Магудо. -  Сейчас,  только
надену шляпу... Хотя  погоди,  мне,  пожалуй,  необходимо  растопить  печку.
Боюсь, не случилось бы чего с моей красавицей.
     Вода в чане замерзла, в мастерской было так же холодно, как и  снаружи;
уже целую неделю у Магудо не было ни гроша,  и  он  изо  всех  сил  экономил
остатки угля, разжигая  печку  только  часа  на  два  по  утрам.  Мастерская
походила на мрачный, зловещий склеп, рядом с ней  прежняя,  оборудованная  в
зеленной, показалась бы верхом благополучия; от голых стен и потрескавшегося
потолка несло могильным холодом.  По  углам  стояли  менее  громоздкие,  чем
"Сборщица винограда", статуи, созданные некогда со страстью и  вдохновением,
выставленные в Салоне и возвращенные из-за отсутствия покупателей. Казалось,
что, уткнувшись  носом  в  стену,  эти  скорбные  уроды  дрожат  от  холода,
выставляя  напоказ  свои  запылившиеся,  обломанные,  перепачканные   глиной
обрубки; их жалкая нагота годами агонизировала на глазах художника,  который
сотворил их кровью своего сердца и вначале, несмотря на тесноту,  охранял  с
ревнивой страстностью; постепенно они рассыпались,  становились  чудовищными
мертвецами, но будут стоять так до того дня, пока скульптор не возьмет молот
и сам не уничтожит их, превратив в прах, чтобы наконец свободно вздохнуть.
     - Так ты говоришь, что у нас еще есть два  часа,  -  сказал  Магудо.  -
Тогда нужно разжечь огонь, осторожность этого требует.
     Разжигая печку, скульптор гневно жаловался. Ну и подлое же ремесло, эта
скульптура, последний каменщик, и тот куда счастливее. На один материал  для
статуи, которую заказчик покупает за три тысячи франков, нужно затратить  не
меньше двух тысяч: натурщики, глина, мрамор или бронза, всяческие расходы по
оборудованию; и все кончается тем, что скульптуру под  предлогом  отсутствия
места помещают в каком-нибудь официальном складском хранилище, а  ведь  ниши
для монументов пустуют, готовые цоколи в публичных садах ждут статуй. На все
один ответ -  нет  места!  Частным  образом  тоже  нет  никакой  возможности
заработать, с трудом  заполучишь  иногда  заказ  на  какой-нибудь  бюст  или
статую, которые оплачивают по подписке. Что и говорить, самое благородное  и
мужественное из искусств! Но зато, занимаясь этим  искусством,  легче  всего
подохнуть с голоду.
     - Ну, а как "Купальщица" продвигается? - спросил Клод.
     - Если бы не этот чертовский холод, она  давно  была  бы  закончена,  -
ответил скульптор. - Сейчас я тебе покажу.
     Убедившись,  что  печка  разгорелась,  скульптор  поднялся.   Посредине
мастерской, на постаменте, сделанном из  упаковочного  ящика,  перевернутого
вверх  дном,  возвышалась  статуя,  запеленутая  в  старые  тряпки,  которые
окутывали ее как бы белым саваном и так замерзли, что ломались на  складках.
Статуя эта была воплощением давнишней мечты Магудо, которую он долго не  мог
осуществить из-за недостатка денег; он создавал все новые и новые  варианты,
которые долгие годы валялись у него в мастерской.  Он  был  не  в  состоянии
ждать дольше и упрямо сам смастерил арматуру из палок, на которые насаживают
метлы, даже не скрепив их железом, - надеясь, что дерево выдержит. Время  от
времени он гнул статую, чтобы убедиться, крепко ли она держится: до сих  пор
все было в порядке.
     - Проклятье! - выругался Магудо. - Ей совершенно необходимо тепло.  Все
примерзло, настоящий панцирь.
     Тряпки  рвались  под  его  пальцами,  разлетались  ледяными  осколками.
Пришлось подождать, пока они несколько оттают; с величайшей осторожностью он
принялся распеленывать статую, сперва голову, потом грудь, потом бедра,  вне
себя от счастья, что она не повреждена, радуясь, как любовник,  наготе  этой
обожаемой им женщины.
     - Какова? Что скажешь?
     Клод, который раньше видел статую только в наброске,  наклонил  голову,
чтобы не отвечать тотчас же. Черт побери,  молодчага  Магудо,  помимо  воли,
перешел к гармонии, да, его грубые руки резчика  по  камню  умели  создавать
прекрасные вещи! После колоссальной "Сборщицы винограда" скульптор, сам того
не  замечая,  все  уменьшал  пропорции  своих  творений,   но   необузданный
темперамент оставался прежним, хотя и  смягчался  нежностью,  заволакивавшей
его глаза. Исполинские груди  становились  девственными,  бедра  удлинялись,
принимая изящную форму, истинная природа  пробивалась  сквозь  преувеличения
художника.  Все  еще  несколько  громоздкая,  его  "Купальщица"  была  полна
очарования,  плечи  ее  как  бы  передернулись  от   холода,   сжатые   руки
приподнимали грудь, прелестную  грудь,  созревшую  в  воображении  художника
среди отчаянной нищеты,  в  неудовлетворенных  мечтах  о  женщине;  поневоле
целомудренный, он создал чувственное творение, которое смущало его покой.
     - Так, значит, тебе не нравится? - сердито переспросил скульптор.
     - Нет, что ты, напротив... Я нахожу, что ты сделал правильно, внеся эти
смягчения, ведь ты именно так чувствуешь. Она будет иметь успех. Я  убежден,
что публике понравится.
     Магудо, которого такая  похвала  раньше  возмутила  бы,  казалось,  был
обрадован. Он объяснил, что намеревается покорить публику, не  отрекаясь  от
своих убеждений.
     - Ах, черт побери, до чего же я доволен, что ты одобрил меня, ведь я бы
уничтожил ее, если бы ты сказал, клянусь тебе!.. Еще две  недели  работы,  и
тогда я хоть дьяволу готов продаться, чтобы  оплатить  формовку...  Ну,  что
скажешь? Буду я иметь успех в Салоне? Может, даже медаль заработаю?
     Он взволнованно смеялся,  сам  себя  перебивая:  -  Ну,  если  не  надо
спешить, садись... Надо ждать, пока тряпки окончательно оттают.
     Печка накалилась докрасна,  в  мастерской  стало  очень  жарко.  Тепло,
казалось,  оживляло  "Купальщицу",  влажное  дуновение  проходило  вдоль  ее
позвоночника до самого затылка. Оба приятеля, сидя возле статуи,  продолжали
разглядывать ее в  упор,  разбирая  по  косточкам,  задерживаясь  на  каждой
детали.  Скульптор,  захлебываясь  от  радости,  как  бы  ласкал  ее  издали
округлыми жестами. Что за живот! Нежный,  как  раковина,  а  какая  красивая
складка у талии!
     В  эту  минуту  Клоду,  устремившему  взгляд  на  живот   "Купальщицы",
почудилось, что  он  галлюцинирует.  "Купальщица"  шевельнулась,  по  животу
прошла легкая дрожь, левое бедро вытянулось, она как бы  собиралась  шагнуть
вперед...
     - Посмотри на линию поясницы, - продолжал Магудо, ничего не замечая.  -
Потрудился же я над ней! У нее, старина, не кожа, а настоящий атлас.
     Мало-помалу  вся  статуя  пришла  в  движение.  Стан  повернулся,  руки
разжались, грудь вздымалась как бы  от  глубоких  вздохов.  Внезапно  голова
склонилась, бедра согнулись, и статуя начала падать, словно живое  существо,
которое в порыве отчаяния, испытывая гнетущую тоску, бросается на землю.
     Клод понял, что происходит, и тут же услышал отчаянный крик Магудо:
     - Проклятье! Крепления треснули, она падает!
     Когда глина  начала  оттаивать,  она  сломала  чересчур  слабое  дерево
креплений, раздался треск, похожий на треск ломающихся костей. Скульптор так
же любовно, как он издали ласкал свое творение, раскрыл падающей статуе свои
объятия, рискуя быть погребенным под ее обломками.  Какое-то  мгновение  она
качалась, потом, надломившись в лодыжках,  рухнула  вперед;  уцелели  только
прикрепленные к доске ноги.
     Клод ринулся вперед, чтобы поддержать друга.
     - Несчастный! Она тебя раздавит!
     Но Магудо продолжал стоять с  распростертыми  руками,  он  боялся,  что
"Купальщица" при падении разобьется. Статуя  падала  в  его  объятия,  и  он
сомкнул их вокруг ее девственного стана, который содрогался, как от  первого
пробуждения чувственности. Нежная грудь сплющилась, ударившись об его плечо,
бедра стукнулись об его бедра, а оторвавшаяся  голова  покатилась  по  полу.
Удар был так силен, что отбросил оглушенного скульптора к стене, он упал, не
выпуская из своих объятий обрубка женщины.
     - Несчастный! - повторял Клод, думая, что Магудо убит.
     Но тот с трудом приподнялся на колени и разразился рыданиями. Во  время
падения он ранил себе лицо, по  щеке  у  него  текла  кровь,  смешиваясь  со
слезами.
     - Вот до  чего  довела  чертова  нищета!  В  пору  утопиться!  Как  пут
работать, если не можешь купить даже двух металлических прутьев!.. И  вот...
И вот...
     Рыдания его возобновились, они были подобны отчаянным воплям  любовника
над трупом  искалеченной  возлюбленной.  Как  потерянный,  Магудо  шарил  по
валявшимся вокруг обломкам, касаясь головы, торса, разжавшихся  рук,  груди,
которая стала бесформенной, сплющилась, как бы пораженная  какой-то  ужасной
болезнью. Он гладил  эту  грудь,  задыхаясь  от  отчаянных  рыданий,  слезы,
смешиваясь с кровью, заливали его лицо.
     - Помоги же мне, - едва выговорил он. - Нельзя ее оставить так.
     Волнение охватило  Клода,  глаза  его  тоже  увлажнились  от  братского
сочувствия. Он кинулся к Магудо, но скульптор, хотя и позвал его на  помощь,
бросился сам собирать осколки, как бы опасаясь грубого прикосновения  к  ним
посторонних рук. Ползая на коленях, он поднимал кусок за куском  и  медленно
складывал их на доске. Наконец вся  фигура  была  восстановлена;  она  стала
похожа на женщину-самоубийцу, которая  от  неудачной  любви  выбросилась  из
окна, ее собрали по  кускам,  и  вот  смешное  и  жалкое  искалеченное  тело
собираются отвезти в морг. Упав на спину,  лежа  перед  статуей,  Магудо  не
отрывал от нее глаз, весь уйдя в это  мучительное  созерцание.  Рыдания  его
постепенно затихали, и наконец он сказал с глубоким вздохом:
     - Придется докончить ее в лежачем виде, что тут поделаешь!.. Бедная моя
красавица, как мне трудно было поставить ее на ноги, и какой великой она мне
казалась!
     Но тут Клод спохватился. А как же свадьба? Магудо надо переодеться.  Но
другого сюртука у него не было, пришлось удовольствоваться курткой.  Прикрыв
фигуру тряпками, подобно тому, как на мертвеца натягивают простыню, приятели
бегом пустились в путь. Печка гудела, в мастерской  наступила  оттепель,  со
старых, запылившихся скульптур стекали струи грязи.
     На улице Дуэ они не нашли никого, кроме маленького  Жака,  оставленного
на попечение консьержки. Кристина, устав от ожидания, ушла с  тремя  другими
свидетелями, решив, что произошло недоразумение и, возможно, Клод  и  Магудо
прошли прямо  в  мэрию.  Приятели  пустились  вдогонку  и  присоединились  к
компании на улице Друо, около мэрии. Вошли все вместе  и  были  очень  плохо
приняты из-за своего опоздания. В абсолютно пустом зале свадьбу провернули в
несколько минут. Мэр  промямлил  что-то,  супруги  сказали  священное  "да";
свидетели развлекались, высмеивая отвратительный стиль зала. На  улице  Клод
взял Кристину под руку. Все было кончено.
     День разгулялся, идти было приятно. Вся компания отправилась пешком  по
улице Мартир, чтобы попасть в ресторан на бульваре Клиши,  где  заранее  был
заказан маленький зал; завтрак прошел  очень  дружески,  но  никому  даже  в
голову не пришло поздравить молодых  с  брачной  церемонней,  разговор,  как
обычно во время их встреч, шел совсем о другом.
     Кристина, которая в глубине души  была  очень  растрогана,  хотя  и  не
показывала виду, три часа подряд должна  была  выслушивать,  как  ее  муж  и
свидетели ее брака горячо обсуждали несчастье со скульптурой  Магудо.  Когда
все  уже  ознакомились  с  происшествием,  они  еще  продолжали  без   конца
переживать подробности. Сандоз находил, что это из ряду вон драматично. Жори
и Ганьер обсуждали вопрос о прочности креплений, первого волновала;  главным
образом потери денег, второй наказывал, как можно было;  спасти  статую  при
помощи  стула.  Что  же  касается  Магудо,  потрясенного,  оцепеневшего,  он
жаловался, что совершенно разбит, хотя сразу этого и  не  почувствовал;  все
его члены ломило, болел каждый мускул:, кожа онемела, он воистину побивал  ж
объятиях каменной возлюбленной. Кристина промыла ему  кровоточащую  рану  на
щеке. Ей казалось, будто изуродованная статуя сидит вместе с ними за  столам
и только одна она и имеет значение, только она внушает страсть Клоду, а  тот
с неиссякаемым возбуждением и восторгом двадцать, раз возобновляет рассказ о
глиняной груди и бедрах, которые рассыпались в прах у его ног.
     За десертом  общее  внимание  было  привлечено  новым  обстоятельством.
Ганъер вдруг сказал, обращаясь к Жори:
     - Кстати, я встретил тебя в воскресенье с Матильдой... Да, да, на улице
Дофина.
     Жори покраснел и попытался вывернуться; однако нос его зашевелился, рот
собрался в складочки, и он глупейшим образом расхохотался.
     - О, случайная встреча... Честное слово, я не знаю, где  она  живет,  а
если бы знал, я бы вам сказал.
     - Как! Так это ты ее похитил? - закричал Магудо.  -  Успокойся,  можешь
оставить ее для себя, никто от этого не в накладе.
     В самом деле, Жори вопреки всем его привычкам и природной скупости снял
для Матильды маленькую комнату. Она неудержимо влекла его своей порочностью,
и он незаметно для себя скатывался к браку с  этой  вампироподобной  девкой,
хотя раньше, лишь бы ничего не платить, подбирал случайных женщин на улице.
     - Каждому  своя  мера  удовольствия,  -  сказал  Сандоз  с  философской
снисходительностью.
     - Что верно, то верно, - ответил Жори, закуривая сигару.
     Засиделись допоздна, совсем стемнело, когда проводили до  дому  Магудо,
которому необходимо было лечь в  постель.  На  улице  Дуэ  Клод  и  Кристина
забрали Жака у консьержки. Войдя в  свою  мастерскую,  они  содрогнулись  от
холода и долго шарили в потемках, прежде чем им удалось зажечь лампу.  Печку
пришлось растапливать заново; пока они возились со всем этим,  пробило  семь
часов. Они были сыты, поэтому только закусили  остатками  вареной  говядины,
главным  образом  для  того,  чтобы  составить  компанию  ребенку,   который
отказывался от супа; уложив его спать, они, как обычно, уселись около лампы.
     Только на этот раз Кристина не принялась за шитье,  она  была  чересчур
взволнована и сидела, устремив глаза на  Клода,  положив  праздные  руки  на
стол; а Клод тотчас же углубился в рисование,  набрасывая  одну  из  деталей
своей картины - рабочих,  разгружающих  на  пристани  св.  Николая  баржу  с
гипсом. В  душе  Кристины  шла  сложная  работа:  проносились  воспоминания,
сожаления, постепенно ее охватила безысходная тоска, невысказанная боль, она
остро чувствовала и свое бесконечное одиночество и его безразличие, хотя  он
и был рядом - только руку протянуть. Он сидел тут, за тем же столом,  что  и
она, но Кристина чувствовала, как он далек от нее - он весь там, в  Ситэ,  и
даже еще дальше - в безграничной, недосягаемой сфере искусства,  так  далеко
от нее, что уже никогда  ей  не  суждено  нагнать  его!  Несколько  раз  она
пыталась заговаривать с ним, но так и не добилась  ответа.  Проходили  часы,
она томилась от безделья и от нечего делать принялась пересчитывать деньги.
     - Ты знаешь, сколько у нас осталось?
     Клод даже не поднял головы.
     - У нас только девять су... Полная нищета!
     Он пожал плечами и прорычал:
     - Мы еще разбогатеем, отстань!
     Вновь наступило молчание, которое она  уже  не  отваживалась  нарушить,
молча разглядывая девять монеток, разложенных ею на столе. Пробило  полночь,
ее начинало знобить от холода и бесцельного ожидания.
     - Давай ляжем спать, - прошептала  она,  -  я  так  устала.  Увлеченный
работой, он ничего ей не ответил.
     - Смотри, печка погасла, мы простудимся... Давай ляжем. Умоляющий голос
достиг наконец его слуха, и он весь передернулся от раздражения.
     - Да ложись,  если  хочешь!..  Ты  же  видишь,  что  мне  надо  кое-что
закончить.
     Обиженная его грубостью, она какое-то время еще сидела  около  него  со
скорбным видом. Потом, чувствуя свою навязчивость,  поняв,  что  присутствие
праздной женщины выводит его из  себя,  она  прошла  в  спальню  и  легла  в
постель, оставив дверь открытой. Прошло полчаса, потом еще четверть часа; ни
звука, ни дыхания не доносилось из спальни, но Кристина не спала, она лежала
на спине с открытыми глазами и наконец решилась на последний робкий  призыв,
жалобно прозвучавший из темноты:
     - Любовь моя, я тебя жду... Умоляю, мой любимый, приди ко мне.
     В ответ донеслось проклятие. Все стихло, он думал, что она задремала. В
мастерской становилось все холоднее, обуглившийся фитиль лампы горел красным
пламенем, а Клод, поглощенный рисунком, казалось, не отдавал себе отчета  во
времени. В два часа ночи Клоду пришлось все же подняться, потому что масло в
лампе выгорело; в бешенстве он понес лампу в спальню, чтобы не раздеваться в
потемках; его неудовольствие еще увеличилось, когда он увидел, что  Кристина
не спит, а лежит на спине с открытыми глазами.
     - Как! Ты все еще не спишь?
     - Нет, мне не хочется спать.
     - Ты меня еще и упрекаешь... Я же двадцать раз говорил тебе,  как  меня
злит, если ты меня дожидаешься.
     Лампа угасла, он вытянулся в темноте возле Кристины. Она по-прежнему не
двигалась, а он зевал, раздавленный ус