,  а у женщин дружбы нет --  одни подкусы
при улыбочках. Действительно, Виктория с Мариной изображают подружек, но это
не  мешает  Марине  при  случае  намекнуть, что  Виктория  приворожила  Юрия
Ивановича,  подмешав  ему  в пищу  кое-каких  снадобий,  связанных  с лунным
месяцем и языческими культами предков.
     А может, действительно,  приворожила? -- думаю я, забавляясь с уточкой.
-- Чем еще можно все это объяснить?
     12 ноября, Гамильтон -- Бишоп Рок, Северная Атлантика.
     Радиограмма: с приходом в родной  порт  инспекторский  смотр московской
комиссией. Начальство просит тщательно подготовиться. Пароходство существует
всего второй год -- министерство не спускает с нашего начальства глаз.
     В шестнадцать тридцать сыграли "Человек за бортом", потом легли в дрейф
и сыграли пробоину у четвертого номера, заводили пластырь.
     Ветер четыре, волна три.
     Насмешил боцман. Гри-Гри  за жизнь завел миллион  учебных пластырей.  И
вдруг забыл, с какой стороны брать на тали подкильные концы.
     У матросов раздражение на тревогу, общая  вялость, отсутствие какого бы
то ни было желания к лихости,  даже  при "Человек за бортом!".  Современному
молодому человеку "неудобно" совершать торопливо-быстрые движения, например,
бежать к шлюпке  под взглядами начальства: "Еще подумают, что я "специально"
стараюсь, а я  плевать на всю эту игру хотел!" Он может быть лихим и смелым,
а я плевать на всю эту игру хотел!" Он может быть лихим и смелым, но это его
смущает!.. -- так мне кажется.
     Комментарий  боцмана: "Если  так  шевелиться  будете,--  черви в  задах
заведутся!"
     Слишком  много  бессмысленной ругани.  Особенно при  подъеме  вельбота.
Образчики:  держи фалиня  втугую, чулок мамин! Не давай  раскачивать, в  лоб
тебе дышло! Выводи прямо под тали, чего шарики катаешь! Пускай волна пройдет
на хрен! Совсем охренели: какая волна?
     Как говорит Утесов: не знаю, какой одессит и откуда завез  в Одессу эту
одесскую музыку...
     Вокруг  был океан,  впереди  дальняя  дорога. И позади  дальняя дорога.
Ребятам уже очень хочется домой.  И о доме  они думают.  Думают  о  том, как
начнет   холодеть  ночами,  как  в  ватервейсах  будет  прихватывать  ледком
балтийскую водичку  и  как  Гри-Гри добровольно выдаст  им сапоги и ватники.
Тоску   и   ностальгию   можно   припрятать   по-разному   --  под   внешней
супербодростью,  утрированной  шутливостью,  под фривольными  шуточками, под
бессмысленно  грубой  и  грязной  руганью. И,  как  ни странно,  такая форма
действует на
     содержание,  как-то просветляет  тоску  длинной  дороги,  ослабляет  яд
психологической  несовместимости,  черт  ее  подери,  через все триумфальные
ворота с присвистом...
     Обнаружил  в  судовой  библиотеке  пятый том  Мериме  и  обалдел. Какой
точный,  обширный,  тонкий,  изящный  ум!  Какая  статья  о  Пушкине! Ничего
подобного у нерусских  о  нашей  литературе  не  читал.  Какая  собранность,
отчетливость мысли при полнокровном эстетическом восприятии.
     А в  томике еще статья  о  Стендале, путешествие по  Корсике,  набросок
биографии Сервантеса... Даже не хочется сразу читать все.
     Сдержанное  джентльменством  желание  Мериме  поспорить  с  Пушкиным  о
повадках цыган  -- он-то  цыганами  тоже  занимался, Кармен  родил! -- какая
прелесть  и  радость  читать!  Аи  да  Франция!  Ведь   Александр  Сергеевич
единственный раз опростоволосился и, прямо скажем, сел в веселую лужу, когда
клюнул на "Песни западных славян".
     Показал статью Шалапину и сказал нечто о том, что Пушкин будет еще века
и века спасать нас от одиночества и рационализма.
     --  Вы сами-то замечаете, что всегда употребляете слово "рационализм" с
уничижительно-ироническим оттенком? -- спросил Шалапин. -- Зачем это спасать
нас от рационализма? Время требует  от нас  сейчас  как  раз рационализма  в
каждом шаге! А вы только и делаете, что шпильки в него пускаете!
     Мы  разговаривали,  играя  в  шахматы.  И  я  быстро  получил  огромное
преимущество. Если  бы я был на  месте противника, то сдался  бы немедленно,
ибо рассчитывать на  спасение в  такой  позиции  значило бы рассчитывать  на
специальную  или  невольную  ошибку  партнера. Шалапин  не  сдался.  В таких
случаях   мне   делается  стыдно  реализовывать  преимущество,   мне  стыдно
обдумывать ходы, как стыдно топтать упавшего. И я хожу как попало. И получаю
даже  какое-то облегчение,  когда противник  выигрывает. Но если  я  вижу  у
победившего  торжество:  вот,  мол,   он   малыми  силами   победил!  --  то
человеческая суть его делается мне ясной.
     Еще о игре. В любой игре хочется проверить Удачу, свою степень Везения,
проверить Судьбу. Что значит
     "проверить Судьбу"?  А это выяснить -- благородно это существо или нет.
Но если хорошо знаешь  теорию той или иной  игры,  то влияние  случайностей,
вероятностей  значительно обуздывается знанием приемов. То  есть  ты  уже не
Судьбу  проясняешь,  не  степень   ее  симпатии  или  антипатии  к  тебе,  а
экзаменуешь свои знания и умения. Любой экзамен тоже, конечно, интересен, но
совсем иным  качеством. Себя  экзаменовать -- или Судьбу экзаменовать! Чтобы
как   следует   проверить   отношение   ко   мне   Судьбы,  чтобы   возможно
беспристрастнее выяснить ее благородство или сволочизм, я не только позволяю
себе плевать  на  проверенные  приемы, но еще  люблю играть  с тем,  кто эти
приемы отлично знает и проводит в  игру точно и  бескомпромиссно. Вот тут уж
расположение  или  нерасположение  Судьбы  ко  мне  прочитывается  с  полной
объективностью, вот  тут уж в случае победы я испытываю торжество и радость,
которые глубинно укрепляют любовь к жизни.
     Юра  Ямкин, получив подавляющее преимущество, не сокращает  времени  на
обдумывание своих ходов и  доводит дело до победы без всяких сентиментов. Он
просто  не  знает  такого  слова.   Но   невозможно  даже   представить  его
торжествующим после победы над стеснительно-деликатным игроком.
     Шалапин торжествовал весь вечер...
     Ну что поделать, если  в нем легко обнаруживаются все, буквально все --
и  внешние  и  внутренние черты,  которыми  благородные художники награждают
низких,   неблагородных   героев:   близко   посаженные   глаза,   постоянно
холодно-влажные руки,  вместо улыбки -- растягивание морщинистых губ в косую
полоску, ресницы белесые, веки быстро краснеют и т. д. и т. п.
     Но между живым Петром  Васильевичем и  его  литературными братьями есть
замечательная  разница.  Ему нравится смахивать на  змею. И надо признаться,
это  по-своему  элегантная  змея.  И  взгляд  его студенистых  глаз вызывает
робость даже у неробких, ибо красноватые веки с белесыми ресницами вообще не
мигают.  Влажно-холодные руки  вполне  устраивают  Шалапина  он знает выгоду
отчуждения, отчужденность -- сознательная линия его поведения. При общении с
Шалапиным из людей  начисто выдувает юмор. Правда жизни Шалапина не  смешна.
"А разве смешна "Чайка"?  -- можно спасительно  спросить себя--- Ведь назвал
же Чехов "Чайку" комедией?"
     13 ноября, Гамильтон -- Бишоп Рок.
     Утро. Перисто-кучевые облачка по  всему  небу.  Маленькие белые хлопья,
шарики или валики без теней, напоминающие рябь на песке или рыбью чешую. Они
состоят из ледяных кристаллов  и плавают  в воздушном океане на высоте шести
-- восьми километров, сигнализируя о  приближении тыловой половины  циклона,
холодного  фронта  или  фронта окклюзии типа холодного. Нам, судя по  всему,
предназначен  холодный  фронт,  то  есть  штормовой  ветер,  шквалы,  грозы,
ливневые осадки, похолодание. После тропиков такая погода особенно удручающе
действует на людей.
     Предупреждаю пассажира. Он говорит, что в тяжелые шторма не попадал, но
вообще совсем не укачивается. И вдруг о Юре:
     -- Неужели  в  Морфлоте разрешается  так  вести себя? Неужели поведение
капитана  в  таких  вопросах у  вас  не  регламентируется?  Имеют  ли  право
общественные организации вмешаться  и указать капитану рамки и границы? Юрий
Иванович даже афиширует связь.
     -- На судне ничего никогда не  скроешь. Потому, вероятно, капитан  и не
скрывает.
     -- Ни на каком производстве такие вещи  нельзя скрыть,  но люди хотя бы
делают вид, стараются хотя бы внешне регламентировать свое поведение.
     -- Послушайте,  Шалапин,  какое  вам дело  и  зачем  вы лезете  в чужой
монастырь? -- говорю я.
     -- Я социолог. Ваш пароход -- микромодель общества. Мне очень интересно
наблюдать. Между  прочим, ситуация повторяет здесь  ту,  в которой находился
начальник отдела кадров у нас в НИИ. Он тоже вступил в связь с секретаршей.
     -- Вы наблюдали за их отношениями?
     -- Не только наблюдал. Изучал. Это моя обязанность.
     14 ноября, центр Северной Атлантики.
     Холодный  фронт догонял справа с кормы,  а солнце было слева низко.  От
судна падала на зыбь четкая
     тень Возмущенная судном волна рождалась в этой тени, потом выкатывалась
из  тени  на  солнце  и  ослепляла  пенной  белизной,  настойчиво  заставляя
ассоциировать с рассыпающимся на солнце  чистейшим горным снегом, с  "зима и
солнце, день  чудесный", а  справа вздымался из  горизонта  мрак, клубящийся
аспид,   поражаемый   молниями,   как   змей  Георгием   Победоносцем.   Над
аспидом-змеем кипели кучевые облака. Над ними в зените беззащитно голубело.
     Фронт шел нам наперехват или мы шли ему наперехват.
     Но,  так или иначе,  этот  грозовой  воротник  -- огромный дугообразный
облачный кучево-дождевой вал был верным признаком жестокого шквала и тяжкого
шторма. Стрелы молний мелькали все  чаще  и, как и положено стрелам, дрожали
махровыми оперениями еще  какие-то доли секунды  после  удара  в черноту,  в
мрак, в  змея. Океан тускнел, и  в  помещениях пришлось включать свет,  хотя
солнце все еще светило  с левого борта. Зыбь начинала завихряться, но как-то
тяжело, поблескивая тускло,  как тюбики масляной краски. Когда  между нами и
фронтом   осталось   миль  пять,   видны   стали  смерчи   --   разорванные,
расхристанные, вертящиеся как юродивый под дождем. И  стал доноситься грохот
-- сплошной грохот, а не отдельные грома. Затем смерчи превратились в заряды
града и накрыли  судно  и  так  сразу  все  стало  странно,  что,  казалось,
электрический свет в помещениях изменил цвет, похож стал на мочу больного --
очень желтый,  именно какой-то болезненный. И в летящей мгле исчезли мачты и
грузовые стрелы и палубный груз.
     В начале  шторма у  меня бывает некоторое подобие сочувствия к  волнам,
Все-то они в пене, все,  голубушки, намыленные, всем соленое мыло глаза ест,
и по спинам, по желобкам и лопаткам пена струится, волосья мокрые на головах
дыбом  стоят,  а по  вспученным  грудям пена  мечется  и извивается,  как на
стиральной доске. И жалко мне океанские  волны,  как лошадку, которую пьяный
хозяин в автомобильную мойку  завел и бежать на месте заставил под мытьевыми
струями. И уж  она, волна-лошадка, бежит-то изо  всех сил, и глаза, бедняга,
жмурит, и  знать не знает своего направления  -- рыскает и рвется,  на галоп
сбивается. А теперь представьте миллион  таких  лошадей --  миллионный табун
намыленных диких мустангов. И такой они шум, гам, хай испускают, что  святых
уноси.  А  ветер  их -- хлыстом-мочалкой, мочалкой!  -- по голым  задам,  по
нежным  спинкам!  Он  ведь беспощадный  циркач,  он  волнам  в  гривы-хвосты
вцепится и пошел стегать! Пошел азиатом-наездником вскакивать и соскакивать,
улюлюкать  и свистать,  башкой  вниз под  брюхи  свешиваться,  задом наперед
садиться и на стремени волочиться...
     14--15--16 ноября, центр Атлантики.
     Никогда не видел зеленого луча на  закате. Но такой луч  раньше пронзал
меня, когда  дело шло  о спасении  на море. Говорят, увидеть зеленый  луч --
счастье. И такие мгновения счастья мигали мне  среди трагедии и смерти. И  в
этом не было кощунства,  ибо  чужое  несчастье  открывало во  мне все  шлюзы
братства  и объединения  с другими людьми, а это  и есть счастье.  Оно может
пронзить даже у открытой могилы друга.
     В  прошлом году многие  ведомства  пытались запеленговать  около дюжины
ложно  поданных  сигналов  "SOS",   но  безуспешно.  Виновников   обнаружить
оказалось очень  трудно из-за короткого  периода подачи  сигналов. И  все же
однажды такого нашли. Он был оштрафован на 400 фунтов  стерлингов и  получил
тюремное  заключение.  В  другом  случае  виновником  оказался  школьник  из
Йоркшира, подававший сигналы бедствия из своей спальни. Он был оштрафован за
"незаконное использование электроэнергии".
     Последний случай с нами лишний раз говорит о существенных пробелах  как
в  международном морском  праве, так и  в судебной практике  ведущих морских
государств.
     Когда  в  14.37  радист принял сигнал бедствия, Юра  вызвал меня,  и мы
посидели с  ним у приемника в радиорубке,  как  сидят врачи на консилиуме  у
постели безнадежного больного. Координаты испанца оказались в центре циклона
--  как будто  ими  туда  господь бог выстрелил из  снайперской винтовки.  И
трудно  было  представить,  чем мы  сможем помочь, если  и успеем  подойти к
полыхающему  судну.  От  одной  мысли  о спуске вельбота становилось  тошно.
Особенно еще потому, что у меня в ухе булькало -- попала вода, когда мылся в
     ванной.  Такое  у  меня  случается часто  и чревато сильнейшей  болью в
черепе  и  частичной  потерей  слуха. А  коли собираешься  геройствовать  на
морском спасении  и  тушить  пожар  на  чужом судне  в  штормовом океане, то
рекомендуется иметь все  органы,  члены  и членики  абсолютно  здоровыми.  Я
испытывал  обиду  на испанцев  и  на судьбу,  которая лишает покоя.  Морской
спасатель, как хороший солдат, не  должен думать об отдаленном  будущем, а я
думал о незаконченном сценарии,  и мне казалось, что человечество погибнет в
конвульсиях, если я не поставлю ему горчичник своей кинокомедией.
     Старший  помощник  у  нас  парень  странный,  боюсь,  у  него  что-то с
психикой. Потому Юра приказывает мне взять все"внутренности" под контроль, а
себе  оставляет судовождение  и связь.  "Внутренность" --  это приведение  в
готовность  и  проверка  противопожарного   имущества,  формирование  партии
высадки, экипажа  спасательного  вельбота,  подготовка  линеметов,  проверка
буксирного устройства и инструктаж людей.
     Командиром вельбота решаем послать второго помощника, командиром группы
высадки Юра назначает меня, ибо в далеком прошлом я работал на спасателях.
     Прошу   Сережу  собрать   аварийную   партию   и   проверить   подгонку
кислородно-изолирующих приборов по лицам.
     Второму помощнику Сереже столько лет,  сколько мне было, когда я первый
раз собирался на аварию -- тщательно брился безопасной бритвой, одновременно
изучая  в  зеркале  свою  физиономию,  физиономия была  покрыта слоем  смеси
отчаянного страха с отчаянным восторгом. Вероятно, Сережа сегодня испытывает
похожие эмоции. На  каютной  переборке  в ногах койки у Сережи-- как крест у
ожидающего  воскресения  православного   покойника  --   изображено  красным
фломастером  изречение:  "ВСТАВАЙТЕ,  ГРАФ!  ВАС  ЖДУТ   ВЕЛИКИЕ  ДЕЛА!   С.
Экзюпери".
     Французского пилота  могут  обвинить в плагиате, ибо  изречение ему  не
принадлежит, но я не стал  ничего говорить Сереже. Ведь именно имя  Экзюпери
воодушевляет  второго помощника  по утрам  больше,  нежели  само  изречение.
Пускай  Экс осеняет Сережу с переборки.  Вот  уж что невозможно представить,
так это английского  или  французского штурмана, начинающих  день  вместе  с
Антуаном де Сент-Экзюпери. И в этом есть кое-какая надежда.
     Я  знаю:  еще, что  Сережа ведет  дневник,  --  редкая  вещь сегодня. В
дневнике второй  помощник старатель но записывает слухи об  авариях на морей
гибели  судов. То, что суда  на этом свете  все еще иногда тонут  или горят,
помогает Сереже сохранить некоторое уважение к профессии. Еще  звонит иногда
колокол Лондонского Ллойда, звонит! Конечно, потонуть очень сложно нынче, но
как   отрадно,  что   какая-то   надежда   остается  --   слабенький   налет
мужественности на этом обабившемся океане!
     В столовой команды сидят десять человек с КИПа-ми. Аппараты  проверены,
маски подогнаны. Теперь, когда  впереди есть  возможность оказаться в дыму и
пламени без учебных целей, каждый вцепился в свой аппарат,  как провинциал в
свой чемодан на  московском  вокзале. (У  испанцев  горит  шерсть  в носовых
трюмах.)     Сережа     объясняет    толпе    пользу     и     необходимость
страховочно-сигнального конца веревки при работе в горящем трюме.
     Слушатели-спасатели демонстрируют безрадостное и, упрямое сопротивление
второму  помощнику  и правилам хорошей  морской практики.  Со стороны  можно
подумать, что каждый матрос и  моторист -- клинический идиот.  От  лица всех
клинических идиотов выступает, конечно, Варгин:
     -- Веревка! Веревка! Она только мешать будет, чепуха эта веревка!..
     Сережа:
     -- Еще  раз объясняю. Конец необходим, чтобы вас можно  было  вытащить,
если  сознание  потеряете,  --  раз.  Второе, --  она  служит как, например,
сигнальный конец водолазу. Когда вы работаете в паре...
     -- Я за один угол заверну, за другой, веревка запутается --  вот тебе и
весь сигнал. Через угол не дернешь, а работать она не даст...
     -- Страховочный конец необходим, чтобы за него можно было вытащить.
     -- Как  ты меня на веревке вытащишь,  если  я  за два угла завернул? Ни
хрена ты меня не вытащишь, а работать она не даст...
     -- Веревкой вы можете подать сигнал, что...
     -- А позади  меня  кипа  с шерстью упала да и  придавила веревку! Вот и
окажешься как телок на привязи. Чепуха эта веревка...
     Девять остальных спасателей слушают диспут о веревке с полным вниманием
и нездоровым интересом. Сережа.
     --Конечно, если  сигнальный  конец передавит  кипой, так  вы сигнал  не
сможете подать, но разве можно все на пожаре предугадать...
     -- Вот я вас тогда и спрашиваю: зачем веревка-то? Зачем веревка, если я
за угол завернул или ее передавило? Вон  на "Камске" Ленька Полуянов полез с
веревкой да и запутался -- у них малярка горела под полубаком...
     Другой  клинический  идиот  --  мой  умница,  мой  Саша  Кудрявцев!  --
оживляется и говорит:
     --   Не,  это  на   "Ангарске"  малярка  горела,  а   на   "Камске"  от
электрического  чайника   началось  --  в   каюте,   между  прочим,  второго
помощника...
     Неформальный лидер, строго:
     -- А я говорю: на "Камске"! Сережа:
     -- Еще раз  объясняю.  Линь обязательно  нужен  для страховочной  цели!
Чтобы вас вытащить, если вы сознание потеряете.
     --  Как  же  ты  вытащишь-то,  если   веревку  шерстью  передавило?  --
спрашивает Варгин  с какой-то даже  жалостью к непроходимой  тупости второго
помощника.
     --  Варгин, когда космонавт Леонов выходил  в  открытый космос, он  был
привязан  сигнально-страховочным линем, хотя линь мог  зацепиться, например,
за антенну...
     Господи, как Сережа молод, если он все еще пытается призывать к логике;
сейчас он еще Аристотеля вспомнит!
     Варгин:
     -- А  здесь не космос! Какая сигнализация,  если я за два  или три угла
завернул? Попробуй дерни веревку, если за три угла завернул!
     Я:
     -- всем встать! Положить КИПы на палубу! Разобрать сигнальные концы!
     Неформальный лидер, продолжая сидеть:
     -- А чего вставать-то, когда качает...
     -- Варгин, заберите свой аппарат и убирайтесь отсюда к чертовой матери!
На спасение я вас не допускаю!
     -- Да я... да мы... я только...
     -- Вон! -- гаркаю я так, что  боль в ухе вспыхивает. Неформальный лидер
медлительно убирается за
     дверь, бормоча: "Утром -- бьют, днем -- бьют, ночью -- бьют, -- это уже
не по закону джунглей!" Я:
     -- Вот  инструкция! Здесь  написано: "Наличие  страховочного  конца  --
обязательно".  Так  положено!  Вот  вы,  Кудрявцев, завяжите  сами  на  себе
бросательный беседочным узлом! Можете?!
     -- А чего н