в  образе  Евы,  из  которого
никогда не родится космическое пространство, а лишь  такие  же  бесчисленные
орудия и неутоленные чрева... Бедный Мужчина! Он способен родить бесконечный
мир, а вынужден плодить мучеников из-за чьих-то шуток.

   Полковник почувствовал, как капля пота скользнула из-под мышки и  потекла
по животу.

   Поэтому член  всегда  неудовлетворен,  потому  что  он  не  может  зачать
галактику.
   Он мечется в поисках утробы, а это все  не  то,  не  та  утроба,  родятся
другие ему подобные, и мужские потомки  вслед  за  родителем  тоже  мечутся,
безуспешно растрачивая драгоценную энергию...

   Женщина - это Ложное Влагалище, не способное родить  Вселенной,  заключил
Генрих Шаллер. Поэтому каждый член ищет свое влагалище. Истинное Влагалище.

   Тело полковника замерло, его сковало  судорогой  от  такого  неожиданного
вывода.
   Пуховое одеяло показалось ему тяжелым, словно крышка гроба. Он еще  долго
не  шевелился,  не  открывал  глаз,  все  более  уверяясь  в   силе   своего
гипотетического заключения. Можно и умереть за такой вывод, подумал он. Лишь
бы убедиться в его правильности.

   Генрих Шаллер резко открыл глаза и посмотрел сквозь окно  на  небо.  Небо
было Лазорихиевым. По всему пространству от края до  края  неслись  кровавые
облака-сгустки, завихряясь в какие-то желтушные пятна. Было отчетливо видно,
как в высоте сражаются встречные ветры, сбивая облака в кучи, затем разгоняя
их мощным дуновением для новых столкновений. Полковник испугался.  Его  тело
затрясло, словно в сенной лихорадке. Это был знак. Знак Вселенной. Само небо
своей лазорихиевой красотой подтверждало правильность его вывода.

   Шаллер отбросил душившее одеяло, выскочил  из  постели,  рванул  на  себя
створки окон, впуская ветер, и протяжно закричал:

   - Лазорихиево небо-о-о!.. Возьми меня-я-я!..

   Небо ответило раскатами грома, накатило в окно  прохладой,  и  в  комнате
полковника запахло электричеством.

   - Я же понял! - продолжал кричать Шаллер.  -  Я  прикоснулся!..  Возьми-и
меня-я!..

   Пошел косой дождь, забрасывая лицо просителя ледяными брызгами, а он  все
стоял, дыша полной грудью, и смотрел ошалевшими глазами на израненное небо в
ожидании чуда... Прошли минуты.

   Полковнику стало холодно. Свежий ветер высушил от пота его тело, а дождик
смыл липкость. Генриху захотелось завтракать, и он, закрыв  окно,  прошел  в
кухню.
   Стал есть душистую белую булку с  грушевым  вареньем,  запивая  бутерброд
холодным молоком. Он оглядывал двухпудовые гири, стоящие в  углу,  и  думал,
что сегодня не выжмет их и сорока раз. Обычно ему это удавалось запросто.

   Ах ты, черт, думал он. Ведь было же Лазорихиево небо. Ведь не случайно же
оно выскочило именно сегодня, когда так хорошо думалось. Ведь не  просто  же
так страдал святой Лазорихий под кровавыми пытками, что в память о нем  небо
пылает кровью. Странно все это...

   Генрих  Шаллер  намазал  второй  кусок  хлеба  вареньем  и  загрустил  по
мужчинам, путающим желание зачать великое  с  неудовлетворенным  сексуальным
чувством...
   Надо бы опубликовать свои мысли с разъяснениями, подумал он,  но  тут  же
испугался, что его обвинят в насаждении порнографии  или,  на  худой  конец,
посоветуют обратиться к психиатру. Хотя нет, один  человек  с  удовольствием
опубликует - поручик Чикин в «Бюсте и  ногах»  -  и  заплатит  по  рублю  за
строчку.

   От  образа  неприличной  газеты   Генрих   Шаллер   почувствовал   легкое
возбуждение.
   Мысль перекинулась на Лизочку Мирову, пригласившую его сегодня вечером  к
себе в гости. Будет  много  замечательных  людей,  может  быть,  заглянет  и
губернатор Контата с членами городского совета... И Лизочкины подруги, такие
свежие, с умытыми личиками, с детскими улыбками и хорошенькими  фигурками...
Так будет на них приятно смотреть... А Лизочка... А с  Лизочкой,  когда  все
разойдутся...
   зачну галактику, подумал Генрих и  громко  рассмеялся.  Какая  все  чушь,
какие  мысли  глупые  от  скуки  приходят.  Он  посмотрел  на  небо,   вдруг
заголубевшее в своем просторе, и почувствовал, как хорошее настроение входит
в него полновесно, расправляя недоуменную душу.

   Генрих Шаллер познакомился  с  Лизочкой  Мировой  в  позапрошлом  году  в
сентябре на опушке Гуськовского леса, ровно через три года  после  нашествия
кур.  Полковник  никогда  бы  не  стал  заводить  тайных,  порочащих   честь
знакомств,  если  бы  его  жена  Елена  Белецкая  не  начала   писать   свой
нескончаемый роман.

   Лизочка  была  очаровательна  в  своем  простеньком  ситцевом  платье   с
оборочками  вокруг  шеи.  Впрочем,  платье  выгодно  подчеркивало   приятные
особенности ее молодого тела, и Генрих Шаллер, держа  на  локте  корзинку  с
двумя грибами на дне, с удовольствием разглядывал девушку.

   - Вы не боитесь прогуливаться по Гуськовскому лесу одна? - спросил он.  -
Ведь о нем ходит дурная слава. Ужасная, тайная слава.

   - Вот еще глупости, - ответила Лизочка, приветливо улыбнувшись. - Знаете,
как много здесь грибов? - и  показала  свою  корзинку,  доверху  наполненную
подосиновыми. - А у вас негусто. Хотите, подброшу по доброте душевной?

   - Да вы удачливая охотница!  -  с  преувеличенным  удивлением  воскликнул
Генрих Шаллер и запустил руку  в  Лизочкину  корзину,  перебирая  крепенькие
грибки. -  Ишь  ты  какие!  Как  на  подбор!..  Мясистые!..  Генрих  Шаллер,
полковник.

   - Лизочка Мирова! - протянула ладошку девушка и тут  же  спохватилась:  -
Ой!..
   Лиза... Елизавета Мстиславовна Мирова.

   - Генрих Иванович Шаллер, - улыбался полковник,  пожимая  мягкую  девичью
ладошку.

   - Почему вы улыбаетесь?

   - Наверное, потому что сегодня замечательный осенний день. Светит солнце.
Вы  случаем  не  родственница  действительного  статского  советника   Борис
Борисыча Мирова?

   - Племянница.

   - Как прелестно.

   - Почему это?

   - Что?

   - Почему прелестно?

   - Потому что у Борис Борисыча  такая  прелестная  племянница,  -  ответил
Генрих Иванович.

   Лизочка пошла  по  дороге  к  городу,  благосклонно  позволяя  полковнику
следовать за ней.

   - Позвольте, я возьму вашу корзинку, - предложил Шаллер.

   - Возьмите.

   При передаче корзинки Генрих Иванович случайно коснулся бедра  девушки  и
увидел, как щеки Лизочки мгновенно зарумянились.

   Да она совсем еще юная, подумал он  и  залюбовался  этими  щечками,  этим
слегка вздернутым носиком и нежными прядками на висках.

   - А вы не тот ли полковник, который вовсе не полковник? - бойко  спросила
Лизочка, пытаясь совладать со смущением, и пояснила: - Не вы ли спасли  сына
губернатора от лютой смерти, из рук мучителей?

   - Я тот полковник, - ответил Генрих Иванович.  -  И  Алексея  Ерофеича  я
действительно спас, за что и получил  из  рук  его  сиятельства  полковничьи
погоны.

   - А правда ли, что Алексея Ерофеича хотели разрезать на кусочки?

   - Правда.

   - И вам не было страшно?

   - Было.

   Лизочка на минуту замолчала, над чем-то раздумывая.

   - Но ведь вас тоже могли лишить жизни! - произнесла она с каким-то тайным
ужасом. - Я бы, наверное, не смогла кого-то спасти.

   - Это были  просто  пьяные  разбойники,  в  которых  ничего  не  осталось
человеческого. Со зверем справиться  легко,  а  вот  с  человеком  мыслящим,
хитрым, сильным физически - непросто. В том случае я имел дело с  животными,
и, как видите, Алексей Ерофеич жив и здравствует.

   Генрих Иванович перешагнул через канавку и подал Лизочке руку. Она  легко
шагнула и пошла следом.

   Какие у него сильные ноги, подумала девушка.

   Полковник Шаллер был одет в старые галифе и тяжелые  сапоги.  При  ходьбе
могучие ляжки слегка терлись друг о дружку, а сапоги поскрипывали.

   Вероятно, он поднимает тяжести, продолжала думать Лизочка. Он атлет, хоть
ему, по всей видимости, за сорок. Все-таки есть во взрослых мужчинах  что-то
привлекательное. Какая-то сила от них исходит, физическая и умственная.

   Лизочка была знакома со многими  молодыми  людьми  Чанчжоэ.  Она  мельком
перебрала их лица в уме, но вынуждена была констатировать, что  ни  один  из
них не  излучал  такой  мужской  силы  и  уверенности,  как  идущий  впереди
случайный знакомец.

   - Ведь вы же никогда не были военным, - сказала она.

   - И что же?

   - Зачем вам полковничьи погоны?

   - Знаете, приятно, когда  оценивают  твой  поступок  военным  званием,  -
ответил Генрих Иванович. - Обратно, я не дворянин, а из разночинцев,  и  чин
мне помогает в общении с разными сословиями. Мне нравится быть военным и  не
служить. Нравится  ходить  в  мундире  и  отдавать  честь  таким  прелестным
девушкам, как вы.

   Лизочка улыбнулась, показывая ровные зубки и кончик языка.

   - Ну что ж, надевайте сегодня мундир и приходите в гости.  Будет  грибная
икра из сегодняшнего урожая.

   - И только лишь?

   - А там видно будет, - сказала Лизочка и снова зарделась, так  как  фраза
получилась двусмысленной.

   Они вышли на окраину города, и Лизочка замахала рукой  таксеру.  Подъехал
новенький тарахтящий «драблер», и девушка забралась  в  кабину  с  плюшевыми
сиденьями, установив корзинку с грибами на коленях.

   - Придете? - спросила она через окошко.

   - Непременно, - пообещал Генрих Иванович и еще некоторое время смотрел на
отъезжающий автомобиль.

   Он стал часто бывать  у  Лизочки.  Ему  как-то  ловко  удалось  оттеснить
молодых поклонников своей неторопливостью,  умными,  непривычными  для  ушек
девушки речами. И в один  из  вечеров,  когда  все  гости  разошлись  и  они
остались одни, произошло то, чего так  боится  и  так  ждет  каждая  молодая
особа, достигшая определенных лет.

   На узкой девичьей постели Лизочка незаметно  потеряла  невинность  и  уже
через несколько минут, закутанная в большое мохнатое полотенце,  справившись
с дрожью в теле, делово говорила о предстоящей женитьбе.

   - Так я же женат, - вспомнил полковник.

   Это  известие  Лизочка  перенесла  стоически.  Она  полчаса  молчала,  не
шевелясь, а  потом  еще  раз  отдалась  Генриху  Ивановичу,  причем  владела
инициативой и неожиданно проявила способности, удивившие Шаллера.

   Полковник рассказал девушке о своей жене, Елене Белецкой, которая вот уже
несколько месяцев не отрываясь пишет роман.

   Больше Лизочка никогда не заговаривала о женитьбе.




   3

   Всю последующую неделю после нашествия кур город будоражило и трясло  как
в лихорадке. То тут, то там то и дело возникали стихийные сборища,  крикливо
обсуждающие произошедшее.  Часть  населения,  особенно  бедная  и  голодная,
ничего не обсуждала, носилась по городу, ловя кур, сворачивая им шеи, колотя
по их головам палками,  стреляя  из  рогаток  и  самопалов.  Повсюду  дымили
костры, на которых запекали и жарили  куриные  тушки,  наспех  ощипанные,  и
оттого воняло в воздухе паленой плотью. В общем, в  городе  стоял  отчаянный
бедлам, город обжирался и гадал о смысле происшедшего.

   Газеты, утренние и вечерние, пытались толковать событие на все лады.
   Еженедельник «Курьер» напечатал передовицу под  названием  «Кара».  Смысл
статьи заключался в том, что нашествие  кур  есть  не  что  иное,  как  кара
небесная, предвестие прихода сатаны и категорический совет - не  жрать  кур,
так как это отнюдь не способствует хорошему пищеварению, мол, в куриной коже
содержится большое количество холестерина, развивающего сердечную болезнь, а
от этого страдает желудок... Газета «Флюгер» напечатала статью известного  в
городе физика Гоголя, где тот успешно доказывал, что город Чанчжоэ находится
в центре сильного магнитного поля. Восемнадцатого же сентября в природе  как
раз отмечалось сильнейшее магнитное возмущение, а куры, как известно,  самые
чувствительные ко всем силовым полям птицы, и поэтому их неудержимо  согнало
со всей округи именно в город Чанчжоэ.  Был  сделан  официальный  запрос  по
округам - не исчезли  ли  у  вас  таинственным  путем  все  куры  в  ночь  с
восемнадцатого на девятнадцатое?.. Округа не замедлили с ответом и  прислали
телеграммы, в которых говорилось примерно так: «Куры  на  месте  тчк  ничего
таинственного не случалось тчк почему спрашиваете тчк не шутка ли тчк».

   После такого ответа физик Гоголь больше не  выдвигал  успешных  теорий  и
попросту опустил руки.

   Все  религиозные  объединения  -  от  буддийских  до  православных  -  не
усматривали в нашествии кур ровным счетом ничего хорошего, но от  конкретных
объяснений пока воздерживались, ожидая официального заявления властей.

   На  шестой  день  после  прибытия  кур  губернатор  города  Чанчжоэ   его
сиятельство Ерофей Контата собрал у  себя  городской  совет.  Он  поочередно
пожал руки г-ну Мясникову, г-ну Туманяну,  г-ну  Бакстеру,  г-ну  Персику  и
митрополиту Ловохишвили. Был подан в серебряных чашках  ароматный  чилийский
кофе и сэндвичи с тонко нарезанной курятиной. Митрополит Ловохишвили  принес
с собой сетку синих яблок, выращенных в монастыре и  напоминающих  по  вкусу
землянику. Яблоки были выложены  на  большое  китайское  блюдо,  расписанное
эротическими сценками.

   Ерофей Контата стоял возле окна и держался левой рукой  за  край  тяжелой
зеленой гардины. Он слегка склонил кудрявую голову к плечу, чуть отставил  в
сторону  ногу  в   лайковом   ботинке,   отчего   его   поза   приняла   вид
государственного деятеля в раздумье. Так прошла минута, озвученная  цоканьем
чашек о блюдца и пережевываньем бутербродов.

   - Ну-с, господин Мясников. - Его сиятельство Ерофей Контата оторвался  от
гардины и повернул голову к  человеку  с  татарским  разрезом  глаз.  -  Вы,
кажется, в прошлом естествоиспытатель, не правда ли?.. Следовательно, вам  и
начинать!..
   Что же, по-вашему, происходит?

   Губернатор прошел к столу, сел в кресло по-солдатски,  с  прямой  спиной,
закурил индийскую сигаретку, скатанную прямо из табачных листьев, и оборотил
свой взгляд к г-ну Мясникову. Тот,  не  отставляя  чашки,  недоуменно  пожал
плечами и сказал:

   - Понятия не имею, что происходит. Гадать в такой  ситуации  мне  кажется
неразумным.

   После  этой  фразы  г-н  Мясников  замолчал,  и  присутствующие  еще  раз
убедились в том, что он недолюбливает губернатора Контату.  Все  знали,  что
Контата и Мясников учились в городской гимназии, и как-то в выпускном классе
шестнадцатилетний Ерофей жестоко избил однокашника Кирилла  (имя  Мясникова)
за какую-то гадость. С тех пор минуло сорок лет, но неприязненные  отношения
сохранились.

   - На мой взгляд, -  заговорил  митрополит  Ловохишвили  ровным  и  хорошо
поставленным голосом, - на мой взгляд, не самое главное - определить причину
происходящего, а главное в том, каково будет следствие этой причины.

   Все присутствующие посмотрели на руки митрополита, пальцы которых щелкали
бусинами четок. Щелк длинным отполированным ногтем... Щелк!..

   Чашка с кофе перед митрополитом стояла нетронутой. Кофе уже не дымился  и
освободился от пенок.

   - Если человек лишил жизни другого, - продолжил Ловохишвили, -  то  нужно
знать причину душегубства для того, чтобы повесить убийцу или  смягчить  ему
наказание. Куда сложнее следствие убийства. Сироты, вдова, смятение душ...

   Митрополит уронил четки на толстый ковер и  наклонился  за  ними,  бряцая
крестом о массивный подсвечник с львиными лапами.

   Возникла тягучая пауза, и было видно, что губернатор  Контата  раздражен.
Он шевелил кожей на голове, отчего кудряшки перманента потрясывались.

   Наконец митрополит поднял с пола  четки,  но  продолжать  свою  мысль  не
собирался вовсе.

   - Ну-с, господа! В конце концов, так нельзя, в самом деле! - не  выдержал
скотопромышленник Туманян. Он взмахнул копной черных как смоль, длинных, как
конская грива, волос и сверкнул очень красивыми  глазами.  Г-н  Туманян  был
самым молодым членом городского совета, а потому часто распалялся. - В конце
концов, мы городской совет! Давайте говорить без обиняков, безо всякого  там
аллегорического смысла с потугой на философию!.. Никаких убийств  нету,  нет
сирот и вдов! В городе куры, миллионы кур!..

   Митрополит Ловохишвили обиделся:

   - Мы должны дать населению ясный ответ, что происходит!

   - А мне кажется, я понял аллегорию  митрополита,  -  сказал  г-н  Персик,
поднимаясь со своего кресла. - Смысл крайне прост: факт  произошел,  и  если
наука не может дать исчерпывающего ответа  на  произошедшее,  то  мы  должны
просто озаботиться следствием, а именно: что делать с таким количеством кур!

   Митрополит Ловохишвили с благодарностью посмотрел на г-на Персика.

   - Плохо или хорошо, что в городе сосредоточилось такое количество кур?! -
продолжил с каким-то нервным воодушевлением г-н Персик, обращаясь  сразу  ко
всем. - А что, Господи Боже мой, страшного произошло?!. Ну, куры  в  городе,
ну, много их...

   - Не много, а миллионы, - встрял г-н Бакстер.

   - Прошу не перебивать меня! - взвизгнул Персик.

   - Действительно, -  поддержал  в  свою  очередь  оратора  Ловохишвили.  -
Какое-то неуважение. Странное дело, когда  что-нибудь  сказать  нужно,  вас,
уважаемый, не слышно и не видно... А перебить, так сказать, сбить оратора  с
мысли - вы всегда тут как тут! Нам всем сейчас нелегко... Удивительно, какая
бесцеремонность!..

   - Что вы имели в виду? -  Бакстер  угрожающе  посмотрел  на  митрополита,
краснея толстой шеей.

   - Вы прекрасно понимаете, что! - не испугался митрополит и звучно щелкнул
четками.

   -  Господа,  господа!..  -  В  голосе  губернатора  отчетливо   слышалось
недовольство.
   - Оставьте наконец свои стычки! Давайте решать дело, а уж после бить друг
другу морды!.. Тем  более,  господин  Бакстер,  я  не  сомневаюсь  в  исходе
кулачного боя  между  вами  и  митрополитом.  В  митрополите  как-никак  два
центнера...

   После слов губернатора митрополит Ловохишвили совсем расслабился,  а  г-н
Бакстер еще более покраснел, но сделал вид, что ему на все плевать,  и  стал
смотреть в окно. Г-н Бакстер был  небольшого  роста,  с  толстым  пельменным
телом  и  физической  мощью  не  отличался.  Зато  его  отличало   сказочное
состояние.

   - Продолжайте, г-н Персик, - губернатор сделал приглашающий жест рукой  и
сверкнул совершенным изумрудом в изящном перстне.

   - Итак, - собрался с мыслями г-н Персик,  -  а  что,  собственно  говоря,
плохого в том, что в городе миллионы кур? Я вас спрашиваю! -  Он  с  вызовом
оглядел присутствующих. - И заявляю - ничего!.. Даже больше того скажу:  это
хорошо,  это  замечательное  явление.  Наконец-то   в   городе   достаточное
количество мяса.
   Наконец-то все будут сыты и перестанут бросать камни в огород  городского
совета!.. Господа, вы  подумайте,  какие  перспективы  перед  нашим  городом
открываются.  Вы  только  вдумайтесь  -  миллионы  кур!..  Да  мы   построим
мясоперерабатывающий завод, будем производить куриную колбасу и  всякие  там
котлеты и пироги... Да что там пироги!.. Мы откроем консервный завод и будем
экспортировать куриное мясо по городам и весям... А пух?  А  перо?  Подушки,
перины, всякое там... - он запнулся, - прикладное  искусство...  Да  это  же
сказочное пополнение нашего бюджета... Миллиарды яиц в месяц!.. Вдумайтесь в
эту цифру, господа! По гривеннику  за  дюжину!  -  Г-н  Персик  запыхался  и
переводил дух.

   - А что, в этом что-то есть, - задумался Ерофей Контата.

   - Сто миллионов рублей за миллиард яиц, - изрек г-н Бакстер, сразу  забыв
про все обиды. - Я вкладываюсь в предприятие. Миллион.

   - Я тоже вхожу  в  дело  миллионом,  -  гордо  объявил  скотопромышленник
Туманян. В его красивых армянских глазах взошло южное солнце.

   - Считайте и меня компаньоном, - подал голос г-н Мясников.

   - Часть дивидендов прошу зарезервировать на реставрацию Плюхова монастыря
и на поддержание жизненного  уровня  двадцати  пяти  монахов.  -  Митрополит
Ловохишвили вз