натугой.
   - Почему же? - вызывающе спросил худощавый молодой человек.
   - Очень просто, - пояснил Шаллер. - В русском  произношении  двух  долгих
слогов подряд не бывает. И вообще разница между долгим  слогом  и  ударением
утрачена.  А  оттого  такое  стихосложение  слишком  манерно,  и  как-то  не
по-русски все это звучит, право.
   Молодой  человек  недовольно  пожал  плечами,  сел  в  кресло  и  оглядел
присутствующих.
   - А вы сами  что-нибудь  сочиняете?  -  спросил  Шаллера  другой  молодой
человек, более плотного сложения.
   - Нет, - ответил Генрих. - Не сочиняю. Не чувствую за собой талантов.
   - Понятно. Обычно критиками становятся те,  кто  не  имеет  талантов,  но
очень завидует тем, кто ими обладает.
   - Признаться, я критиковал не таланты нашего досточтимого поэта,  а  лишь
способ стихосложения. Если я чем-ибудь  обидел  вашего  товарища,  то  прошу
простить меня, произошло это невольно.
   - Господа, господа!.. - весело обратилась  к  присутствующим  Лизочка.  -
Может быть, кто-то еще хочет что-нибудь прочитать?.. Ну же!..
   Но никто из присутствующих  читать  что-либо  при  Генрихе  Ивановиче  не
пожелал. В комнате зависла неприятная пауза, и Лизочка, разряжая  атмосферу,
пригласила всех пить чай с марципанами. Все отправились в чайную комнату,  а
Лизочка и Шаллер задержались. Девушка подошла к полковнику и положила голову
ему на грудь.
   - Зачем ты так? - спросила она с такой нежностью в  голосе,  что  Генриха
передернуло. - Они такие молодые и обидчивые. А ты такой сильный...  -  Лиза
погладила плечо  Шаллера,  глаза  ее  заблестели,  тон  голоса  сменился  на
игривый.
   - Ты умный, ты самый умный из умных, а они все глупые...  -  Ее  пальчики
проворно расстегнули нижнюю пуговицу мундира и ухватились за пряжку ремня. -
Такие глупые они все... Они мне так надоели,  ходят  каждый  день...  -  Она
потянула пряжку на себя, и та  расстегнулась.  -  А  ты  не  приходил  целую
неделю... Разве так можно поступать!.. - Прохладные пальчики скользнули  под
нательную рубашку.
   - Подожди! - попросил Шаллер.
   - Не могу, - честно ответила Лиза и сделала  своими  пальчиками  чудесную
штучку, сопротивляться которой Шаллер уже не  мог.  Он  лишь  успел  закрыть
дверь на запор и, увлекаемый  Лизочкой  в  водоворот  страсти,  помчался  по
течению к самой высшей ее точке.
   Вероятно, не случись этого интимного момента, Шаллер бы так и не  решился
на окончательный разговор с Лизочкой, но страсть еще  более  опустошила  его
душу, вн почти не мог смотреть девушке в глаза от  неприятного  ощущения,  а
резкие слова так и просились наружу.
   Лиза сидела абсолютно обнаженная, кокетливо выпячивая грудь.
   - Оденься, - попросил полковник.
   - Я тебя смущаю, дорогой? - Лизочка вздернула подбородок. - Мое тело тебя
слепит? Шаллера опять передернуло.
   - Оденься! - повторил он жестко. Девушка  почувствовала  перемену  в  его
голосе и прикрылась платьем.
   - Что-то случилось? - спросила она.
   - Да... Мы должны с тобой расстаться.
   - Что?
   - Нам необходимо расстаться! - повторил Ген-рих. - Мы больше не можем так
общаться.
   - Как? - шепотом спросила девушка.
   - Так... Давай останемся друзьями...
   Лизочка стала судорожно натягивать платье. У нее это получалось  неловко,
она никак не могла попасть рукой в рукав и оттого еще  больше  занервничала.
Шаллер смотрел на ее бедра  и  почему-то  вспомнил  первое  прикосновение  к
животу Лизочки, трепыхание ее тела под его большими руками; ему вдруг  стало
жаль девушку, и он решил говорить с ней мягче.
   - Пойми, ты молода, ты очень красива, у тебя все впереди...
   - Что впереди? - нервно переспросила Лиза, наконец справившись с платьем.
   - Мне сорок шесть лет!
   - Ну и что!
   - Я женат, и я не могу просто пользоваться тобой, не думая  о  будущем...
Твоем будущем.
   - Почему ты должен думать о моем будущем?! Я сама в состоянии подумать  о
себе!
   На глазах девушки появились крупные слезы. Она  подняла  лицо,  чтобы  не
пролить их, и  Шаллер  чувствовал,  что  с  Лизой  вот-вот  может  случиться
истерика.
   - Только не плачь, ради Бога! Ничего страшного не происходит! Просто я не
могу общаться с тобой безо всякой перспективы! Я женат на другой  женщине  и
никогда не смогу стать твоим мужем. Не плачь, пожалуйста!
   - Мне этого не надо, - ответила Лиза, роняя слезы на ковер. - Будь  женат
на другой женщине. Я согласна.
   - Господи Боже мой! Я не согласен так!
   - Как?
   Лизочка уже полностью потеряла контроль над  своими  чувствами,  и  слезы
катились по ее лицу свободно,  как  струи  дождя  по  оконному  стеклу.  Она
задавала вопросы, не думая об их  смысле,  просто  цепляясь  за  концы  фраз
Шаллера.
   - Я уже тебе объяснял!.. Мы не можем с тобой спать!
   - Почему не можем спать?
   - Пойми меня!
   - Что понять?
   - Пойми наконец, что все кончилось!
   - Что кончилось?! - Лизу  трясло.  Она  смотрела  на  Шаллера,  заливаясь
слезами.
   - Черт побери! - не выдержал полковник. - Возьмите себя в руки, Елизавета
Мстиславовна! - закричал он. - И не тряситесь вы так  в  конце  концов,  как
сумасшедшая, а то я уйду!
   - Хорошо-хорошо... Я не буду трястись, только не уходите!
   Неожиданно Лизочка вскочила с кровати и бросилась на пол, обхватив руками
ноги Шаллера.
   - Генрих Иванович!.. Не бросайте меня!.. Умоляю вас!..
   - Перестань, Лиза!..
   Полковник попытался поднять девушку с колен, но та так сильно вцепилась в
его ноги, что он испугался сделать ей больно.
   - Не бросайте меня, а то я не знаю, что с собой сделаю! Я  убью  себя!  -
закричала она так громко, что Шаллер занервничал.
   - Успокойтесь,  Елизавета  Мстиславовна!  Нас  могут  услышать,  случится
конфуз!
   - Пусть слышат!..
   Неожиданно девушка отпустила колени Шаллера. Глаза ее  мгновенно  высохли
от слез и наполнились решимостью.
   - Пусть слышат! - твердо сказала  Лизочка,  вставая  на  ноги.  -  Только
конфуз произойдет с вами! И еще какой конфуз!.. Если вы меня бросите, Генрих
Иванович, так запросто, то я объявлю во  всеуслышание,  что  вы  взяли  меня
силой!
   Пораженный, полковник смотрел на Лизочку, которая совершенно  успокоилась
и поправляла волосы, глядясь в зеркало.
   - Боюсь, Елизавета Мстиславовна, вам не поверят.
   - Поверят, еще как поверят!
   - Неужели вы думаете, что после ваших угроз  я  с  вами  буду  продолжать
какие-либо отношения?
   - Это ваше право выбирать, - ответила Лиза,  и  Генрих  увидел,  как  зло
сверкнули ее глаза в отражении зеркала. -  В  доказательство  своих  слов  я
объявлюсь беременной.
   - Вы же не беременны, Елизавета Мстиславовна. Это легко удостоверить.
   - А откуда вы знаете, что я не беременна?  -  повернула  к  Шаллеру  лицо
Лизочка.
   - Я был осторожен.
   - А вы что, единственный в мире мужчина, от которого можно забеременеть?
   - Конечно, нет... Вы хотите сказать, что у вас есть еще любовник?
   - А почему нет?.. - Лизочка взяла  пудру  и  дунула  на  пуховку,  пуская
пылевое облачко. - Вы его сегодня видели... Тот, который гекзаметр читал.
   - Ну что ж, Елизавета Мстиславовна, он молод, - ответил полковник. - И  у
него есть некоторые литературные способности. Вам и карты в руки. Тем  более
что вы ожидаете ребенка.
   - Значит, вы одобряете мой выбор? - спросила  Лизочка,  поправляя  прядки
волос над ушами.
   - Во всяком случае, не порицаю, - ответил Шаллер. - Да и имею ли я  право
на это...
   Лизочка села на краешек подзеркальника. Пуховка выпала из ее  рук.  Плечи
девушки опустились, и она с тоской посмотрела на Генриха.
   - Вы меня не любите, - мрачно проговорила она. -  Теперь  я  это  понимаю
наверное... Конечно же, у меня нет никого, кроме вас. Я не беременна...  Это
все от отчаяния... Слова эти... Надеюсь, вы понимаете меня?..
   Полковник кивнул.
   - Я знаю, что после всего, что я вам наговорила  здесь,  вы  меня  будете
ненавидеть...
   Шаллер попытался что-то сказать, но девушка замотала головой:
   - Не перебивайте меня, пожалуйста!.. Да а, вы будете  меня  ненавидеть!..
Или, на другой случай, просто презирать, что отнюдь не лучше...  Но  знайте,
что я вас любила. Вернее сказать, я вас и сейчас люблю, со всем безумием, на
которое способна женщина!..
   На глазах Лизочки вновь показались слезы.
   - Нет-нет, не волнуйтесь! Со мной более не случится  истерики!  Просто  я
хочу договорить вам все, но не совсем владею собой...
   Она провела по лицу тыльной стороной руки, размазывая слезы, и продолжала
почти спокойным голосом;
   - Вы были все это время для меня  идеалом  мужества!  Вы  великолепный  и
великодушный человек. В вас я нашла все то, чего  желает  от  мужчины  любая
женщина. Вы, как великий музыкант, способны играть на струнах женской  души,
извлекая из нее те звуки  и  чувства,  о  которых  не  догадывалась  и  сама
женщина... Спасибо вам, Генрих Иванович, за все! Спасибо хотя бы за то,  что
вы создавали иллюзию, что любите меня!..
   В  который  раз  за  сегодняшний  вечер  Шаллер  почувствовал,  что   его
передергивает.
   Но сейчас он был готов простить девушке эту приторную высокопарность, тем
более что это был момент расставания,  когда  благородная  и  чувствительная
натура форсирует свои переживания, нарочно мучая себя все более. Такова была
и Лизочка. Она готова была выпить чашу горечи до  дна,  сама  тянула  к  ней
нежные ручки, поднося отраву к алым губкам.
   - Признайтесь честно, - трагически попросила девушка. - Любили ли вы меня
когда-ибудь?
   - Да, - сказал неправду Шаллер.
   - Когда?
   Полковник чуть было не расхохотался. Он чуть было не ответил,  что  любил
Лизочку с половины второго до трех часов пополудни по нечетным дням  месяца,
но взял себя в руки и усилием воли заставил соответствовать  свое  выражение
лица происходящему.
   - Будьте спокойны, Елизавета Мстиславовна. Я вас любил...  И  не  в  этом
дело.
   Просто  в  жизни  мужчины,  особенно  когда  он  достигает  определенного
возраста, возникает желание одиночества. Желание остаться наедине со  своими
сокровенными мыслями. А любое чувство к женщине отвлекает его от мышления...
Надеюсь, вы меня понимаете, Елизавета Мстиславовна?
   Девушка покорно кивнула в ответ, и Шаллер решил сделать ей приятное.
   - Никто не знает, что преподнесет ему жизнь в будущем.  Вполне  возможно,
что все мысли будут додуманы до конца, что наступит духовное  опустошение  и
все вернется на круги своя. Чувства вернутся, и раскаяние охватит душу.
   Полковник понимал, что поступает нехорошо. Он  отдавал  себе  отчет,  что
этими туманными выражениями дает ей надежду, но ничего поделать с  собой  не
мог, слишком сладостно  было  это  чувство  -  владеть  любовной  ситуацией,
направляя порывы Лизочки в различные стороны.
   - Все может измениться, Лизочка!..
   - Как я люблю вас! - воскликнула девушка, и ее щечки  разгорелись.  В  ее
душу вошла надежда.
   - Жаль, Елизавета Мстиславовна, что мы с  вами  не  родили  галактику!  -
произнес Шаллер.
   - Что?
   - Да нет, ничего.
   - Я готова, я готова вам родить! - со всем отчаянием заговорила  Лизочка.
- Я знаю, у вас нет детей и вы мучаетесь этим безумно. Я готова  родить  вам
сына, даже не будучи вашей женой официально! Вы можете на меня рассчитывать,
Генрих Иванович!
   Шаллер понял, что надо немедленно  заканчивать  разговор,  либо  ситуация
грозит полностью выйти изпод контроля и дойти до абсурда.
   - Останемся друзьями! - жестко сказал полковник. -  А  сейчас,  Елизавета
Мстиславовна, приведите себя в порядок! Вы  должны  выйти  к  гостям,  а  то
подумают о нас с вами Бог весть что!.. Я выйду первым...
   - Хорошо, - покорно ответила Лизочка.
   - И не  ясалейте  пудры  для  своего  прекрасного  лица!  -  напутствовал
напоследок Шаллер и четким шагом вышел из комнаты.
   Полковник возвращался в парадную залу тем мсе длинным коридором,  которым
пришел. Несмотря на то что дело с Лизочкой Мировой решилось, Генрих не знал,
радоваться этому или нет.  В  какой-то  части  его  души  притаилась  тоска,
грозящая перерасти в сомнение: правильно ли он  поступил  в  этой  ситуации?
Вполне вероятло, что девушку можно было  оставить  при  себе.  Она  ие  была
навязчивой, не мучила его страданиями от неопределенности отношений  и  была
прелестной в интимные моменты. С другой стороны, и полковник придавал  этому
немалое значение, девушке надо было строить свое будущее, и он, считая  себя
человеком вполне благородным,  не  мог  лишить  ее  перспективы  нормального
брака. Но самым  главным  фактором  их  разрыва  послужило  то,  что  Шаллер
никогда, ни единым мгновением не любил Лизочку Мирову,  а  потому  устал  от
нее, утомился ее телом, слишком страстной любовью к нему и всем тем, что  ее
сопровождает... Однако в душе все же была тоска, и полковник  списал  ее  на
счет своей чувствительности и неспособности причинить человеку  боль,  после
чего сразу же забыл об этом.
   Генрих Шаллер вышел  в  парадную  залу  и  тут  же  оказался  в  обществе
губернатора Ерофея Контаты, который приобнял  его  и  подтолкнул  к  дальней
стене, где было не столь многолюдно.
   - Ну-с Генрих Иванович. - Контата заглянул  в  глаза  полковнику.  -  Что
нового, что приятного?
   - Господин губернатор, только у сильных мира сего могут быть новости и  в
связи с ними всякие приятственности.
   - Полноте, Генрих Иванович! Во-первых, для вас я просто Ерофей Ерофеевич,
а во-вторых, кто же тогда сильный мира сего, как не  вы!  -  Губернатор,  не
переставая обнимать полковника, пощупал его бицепсы. - Сталь! Литье!..
   Чугунное литье!.. Вы из тех русских богатырей, о которых  нам  бабушки  в
детстве сказки рассказывали. Вы - Лексис Залесский, победивший  Лакуниса!  -
Губернатор убрал руку с плеча Шаллера и, сменив задорное выраисение лица  на
серьезное, сказал: - Никогда не забуду того, что вы сделали для моего сына и
для меня!
   - Ерофей Ерофеевич, столько лет прошло... Да и сделал я то, что любой  бы
на моем месте сделал.
   - Нет, голубчик мой! - потряс пальцем с изумрудом губернатор. - Не любой!
   Далеко не любой!.. Это были отъявленные звери... Знаете ли вы, что на  их
счету были десятки загубленных душ?! Они резали  свои  жертвы  на  множество
кусочков, словно это были  не  люди,  а  свиньи,  и  перед  смертью  человек
принимал такие мучения,  что  любой  житель  ада  содрогнулся  бы  от  такой
картины... И ради чего мучили?! А не  ради  чего.  Просто  так.  Просто  для
забавы! Не за деньги, а для наслаждения!.. Скоты!..  Но  зверью  и  зверская
смерть!..
   - Контата перевел дух. - А знаете ли, Генрих Иванович,  что  после  того,
как изуверов четвертовали, патологоанатом  извлек  из  их  черепов  мозги  и
констатировал, что они на четверть болыпе, чем мозги  нормального  человека.
Не значит ли это, что человечество мутирует и чем больше у него извилин, тем
болыпе оно звереет?
   Шаллер задумался над предположением губернатора и согласился, что  в  его
мысли есть нечто рациональное.
   - Да, -  ответил  он.  -  Чем  человек  развитее,  тем  более  изощренные
развлечения ему требуются. Это правильное умозаключение.
   - Вот-вот! И я так думаю!.. Когда-нибудь человек дойдет до такой  степени
развития, что придумает себе развлечение наподобие  Апокалипсиса.  Сам  себе
его устроит и Бога не попросит о помощи!
   - Закон не допустит Апокалипсиса, губернатор.
   - Полноте, Генрих Иванович! Какой  закон,  если  человек  желает  зрелища
смерти, как мужчина желает женщину после годового воздержания!
   -  Юриспруденция,  Ерофей  Ерофеевич,  развивается  вместе  с   развитием
цивилизации.
   И с каждым новым  прецедентом  беззакония  возникает  прецедент  создания
нового закона. И не потому, что человечество  столь  морально,  отнюдь  нет.
Просто юриспруденция - это наука, профессия. Ею занимаются профессионалы,  и
у каждого из них амбиции создать свой закон или на худой  конец  поправку  к
нему, так, чтобы в следующий раз не могла возникнуть ситуация, на которую бы
не  нашлось  подобающего  закона.  Юристы  отнюдь  не  святые.   Среди   них
преступников не меныпе, чем среди других  членов  общества,  но  они  творят
законы в силу своей профессии, исходя из общепринятых понятий о морали.  Это
точно так же, иак вы,  губернатор,  следите  за  соблюдением  законности  на
вверенной вам территории. И согласитесь, что вы также не чужды  обыкновенных
человеческих слабостей. Но тем не менее вы не насаждаете домов тер-пимости и
не устраиваете гладиаторских боев, где можно ткнуть болыпим пальцем вниз.
   Шаллер сомневался в том, что губернатор Контата поспевает за его  мыслью,
но сам увлекся этой темой и потому продолжил:
   - Возьмите, Ерофей Ерофеевич, классический пример со  святым  Лазорихием.
Ведь он убил свою мать за то, что она  отравила  двух  его  братьев  и  двух
сестер. Уже после этого на процессе  стало  известно,  что  мать  Лазорихия,
подсыпая в пищу кристаллы цианида, отправила на тот  свет  еще  сорок  шесть
человек, проживавших в гостинице, ей принадлежащей.  С  одной  стороны,  все
наши человеческие симпатии на стороне Лазорихия. Он свершил  акт  возмездия,
спасая еще Бог весть сколько людей. Но с другой стороны, прерогатива казнить
принадлежит   государственной   власти,   то   есть   вещи,   так   сказать,
неодушевленной, не персонифицированной.
   Ведь что такое государственная  казнь?  Она  у  нас  не  ассоциируется  с
палачом, у которого есть жена, который три раза  в  день  принимает  пищу  и
отправляет свои естественные потребности... Государство, как милующее, так и
карающее, - понятие абстрактное. У него нет ни  рук,  ни  мозгов.  А  святой
Лазорихий - обычный человек  с  бородой  и  усами,  решивший  самостоятельно
свершить правосудие. Он убил свою мать  и  до  собственной  смерти  отчаянно
мучился морально. Он уничтожил две ипостаси. Первую - свою мать и  вторую  -
убийцу. Его психика раздвоилась. Он не какой-нибудь моральный урод,  убивший
свою родительницу. Он  просто  потерял  точку  отсчета  морали...  Все  наши
симпатии, наши человеческие симпатии принадлежат, еще раз подчеркиваю,  ему.
Но государство - не человек, у него нет лица. У него нет симпатий. И оно без
сожаления казнило Лазорихия за убийство, пусть совершенное и  в  благородных
целях.  А  вследствие  этого  и  другие,  замыслившие  убийство,  не   будут
рассуждать, благородна ли их цель, рискуя отправиться вслед  за  жертвой  на
плаху.
   Шаллер взглянул на губернатора и понял, что Контата заскучал,  так  и  не
поспев за мыслями полковника. Впрочем, и сам Генрих  не  угнался  за  своими
рассуждениями, а потому решил додумать их в одиночестве, еще раз уверившись,
что понимающего слушателя, а тем более собеседника в этом  обществе  ему  не
найти.
   - Между тем, - сказал губернатор, - между  тем  тысячи  свидетелей  казни
Лазорихия, в момент отделения головы от туловища,  видели  некое  уплотнение
розового сияния, устремившееся из обезглавленного тела в небеса.
   - Я тоже это видел, - подтвердил Шаллср. - Это  душа  мученика.  А  любой
мученик
   - святой, что и позволило нашему митрополиту на Священном Синоде  убедить
архиереев канонизировать Лазорихия. Тем самым Ловохишвили и вся православная
церковь еще раз показали, что существуют отдельно от государства.
   - А я орден святого Лазорихия  ввел,  -  задумчиво  констатировал  Ерофей
Контата.
   - Впрочем, Бог с ними, с Лазорихием и государством... Хотя столько  крови
вытекло из шеи... Бог с ними, Бог... - замахал руками губернатор. - Я же вам
хотел одно предложеньице сделать...
   Шаллер с любопытством посмотрел на губернатора и вдруг увидел  проходящую
невдалеке, с бокалом шампанского, Франсуаз Коти. Сердце полковника екнуло.
   - Генрих Иванович. Вы  же  знаете,  что  наши  предприятия,  производящие
куриную продукцию и экспортирующие ее во многие страны мира,  день  ото  дня
разрастаются?
   Шаллер кивнул. В этот момент девушка обернулась и встретилась  глазами  с
полковником. Она по