- Это кто же вам сказал? - спросил митрополит, приглаживая бороду.
   - Кто, кто!.. Все говорят.
   - Мне, например, ничего такого не известно.
   - А вы, митрополит, у нас не от мира сего! - констатировал Бакстер. - Вам
доподлинно известно только одно - величина вашего состояния. - Он вытащил из
футляра трубку и набил ее табаком, искоса поглядывая на Ловохишвили.
   - Господа, господа! - недовольно протянул Контата. - Довольно  пикировок.
Скоро уже десять лет, как мы с вами выбраны в городской совет, а все одно  и
то же происходит. Умерьте свои чувства! Ведь общее дело делаем!
   Губернатор  прошелся  по  кабинету,  втягивая  в  себя   аромат   трубки,
раскуриваемой г-ном Бакстером.
   - Итак, есть ли у вас другие кандидатуры на должность начальника охраны?
   - Уеду я отсюда... - с грустью сказал г-н Персик.
   - Ну к чему вы сейчас это!
   - Я?! Не знаю... Как-то вырвалось...
   - Да пусть едет! - сказал г-н Туманян. - А процент его поделим! Все равно
бесполезная фигура!
   - Господа, господа! -  заскулил  Персик.  -  Не  знаю,  как  это  у  меня
получилось!
   Может быть, от романтики!..
   Считайте, пожалуйста, что я этих слов не говорил!
   - Тогда предложите кого-нибудь в начальники охраны!
   -  В  начальники  охраны?..  Я  сейчас...   Мне   кажется,   что   лучшей
кандидатурой...  -  Персик  замялся,  но  через  некоторое  время  лицо  его
просияло: - Отец Гаврон!
   Да, конечно, отец Гаврон! Вы помните, как он отличился на  строительстве?
Во всех отношениях достойная фигура!
   - А что... - прикинул Контата. - В этом что-то есть!
   - Почему все время мои  люди?!  -  рассердился  митрополит.  -  Что  вам,
мирских людей не хватает? При чем здесь куриное производство и монах?! Какая
связь?
   У нас монастырь вегетарианский! Мяса монахи не едят,  почему  они  должны
охранять производство, вместо того чтобы служить Богу?! Бред какой-то!
   - Это хорошо, что вегетарианцы! - поддержал г-н Бакстер. - Кур не пожрут!
   -  Это  неостроумно,  -  заступился  за  митрополита  губернатор.  -   Но
согласитесь, святой отец, что лучшей кандидатуры, чем  отец  Гаврон,  мы  не
найдем! Опять же, значительные отчисления от доходов идут церкви!
   - Хорошая кандидатура! - поддержал г-н Туманян.
   - Не пойму, как монах будет ходить с ружьем?..
   - Так и будет. Наперевес, - пыхнул дымом Бакстер.
   - Ай... - Митрополит махнул белой рукой и принялся  рассматривать  пейзаж
за окном.
   - Если мы решили с первым вопросом, а я думаю, что так оно и есть,  тогда
переходим к вопросу второму. - Губернатор прокашлялся. - Неделю назад на имя
городского совета пришла бумага интересного содержания. Всем  нам  известная
организация купца Ягудина просит разрешить строительство на главной  площади
и помощь в финансировании этого строительства.
   - А что за строительство? - спросил г-н Мясников.
   - В том-то и дело! В этом-то и закавыка!.. - Контата на  некоторое  время
замолчал, собираясь с мыслями. - Строительство небывалое...
   "- Не тяните, губернатор! - не выдержал митрополит.
   - Ягудинцы хотят возвести на площади башню.
   - Какую башню? - спросил Персик. - Водонапорную?
   - Нет, не водонапорную... Они хотят возвести Башню Счастья...
   - Что?! - не понял Ловохишвили.
   - Вы не ослышались, митрополит. Ягудинцы желают  строить  Башню  Счастья,
чтобы уйти по ней на небе са. Они считают, что таким  образом  избавятся  от
смерти, перейдя по кирпичам в лоно Божие.
   Губернатор пошевелил на столе бумагами и вытащил одну.
   - Вот проект, - показал он. - Ягудин обещает  закончить  строительство  в
два месяца и основные расходы понесет самолично.
   - Чушь! - выпалил митрополит. - Не понимаю, Ерофей Ерофеевич, для чего вы
вообще нам об этом сказали! Бросьте эту бумагу в урну, и забудем об этом!
   Нонсенс! Эка глупость - Башня Счастья!
   - Я тоже так считаю, - согласился губернатор. - Башня Счастья  -  абсурд!
Но организация Ягудина - не абсурд, а  реальность!  Это  политическая  сила,
которую в последнее время поддерживает большая часть горожан!
   И знаете, что самое интересное?..  -  Контата  выдержал  паузу.  -  Самое
интересное, что даже корейцы  поддерживают  идею  постройки  Башни  Счастья!
Лютые враги объединились под одной идеей! Вот почему, дорогой митрополит,  я
не мог умолчать об этой бумаге.
   - А зачем нашему народу нужна Башня Счастья?
   Разве он не счастлив? - удивился г-н Персик. - Такие  средства  расходуем
на благосостояние населения. Интернаты строим, больницы...
   - Пусть строят! - сказал г-н Бакстер и пустил колечко дыма в  потолок.  -
Чего мы от этого теряем?
   - А сколько этот Ягудин денег просит? - полюбопытствовал г-н Мясников.
   - Полмиллиона, - ответил губернатор.
   - Ну, не построим одну больницу. Всего-то... Желание народа все-таки!..
   - Идиотизм! - закричал Ловохишвили. - Какая башня?!  Какое  счастье?!  Вы
что, все с ума здесь посходили?! Народ собрался уйти на небеса, а вы ему еще
денежки на это даете!
   - Вас что более беспокоит, - спросил г-н Туманян, - что народ  на  небеса
уйдет или что мы ему деньги выделяем?
   - Господа, господа! Образумьтесь! -  Митрополит  схватился  за  крест.  -
Нельзя попасть на небеса по лестнице! Если бы такое было возможно, то всякая
нечисть греховная поползла бы в рай! На небеса есть лишь один путь  -  через
смерть и отделение души от плоти!
   - Успокойтесь, святой отец. - Контата подошел к Ловохишвили и  обнял  его
за плечи. - Никто не подвергает сомнению, что только душа может  попасть  на
небо, но никак не тело. Суть дела не в этом. Надо  дать  народу  возможность
совершить поступок, пусть он и абсурден.
   Пусть народ сам поймет, что заблуждался. Пока в его жилах  бродит  кровь,
ему не объяснишь, что нужно делать, а что нет...
   - А какова должна быть величина этой...  Башни  Счастья?..  -  недовольно
спросил Ловохишвили.
   - Ягудин рассчитал, что никак не менее версты.
   - Позвольте! - развел руками г-н Персик. - Но на такой высоте уже  летают
аэропланы. Летчики бы сказали о счастье, если бы его там нашли!
   Все члены городского совета посмотрели на г-на Персика.
   - Мы не об этом сейчас говорим, - отчетливо произнес г-н Туманян. - Не об
этом.
   Г-н Персик замолчал и  раскраснелся  лицом,  сообразив,  что  чего-то  не
понял.
   - Я так думаю, - резюмировал губернатор, - пусть строят... Деньги  мы  им
дадим и помощь всяческую окажем! Пусть эта Башня Счастья станет громоотводом
политических страстей... Господин Персик, потрудитесь,  чтобы  в  завтрашних
газетах было опубликовано наше решение!..
   Всю последующую неделю чанчжоэйцы обсуждали строительство Башни  Счастья.
Город опять будоражило и трясло. Возникали стихийные митинги и шествия.
   Особенно радовалась строительству беднота, не  ведавшая  такого  понятия,
как счастье, но ощущавшая в этом слове благодушие, созвучное ленной сытости.
   Газета - Флюгер" поместила передовицу,  в  которой  говорилось  о  научной
обоснованности счастья как некоей физической субстанции, которая достигается
лишь на определенной высоте по отношению  к  земной  коре.  Под  передовицей
стояла подпись известного физика Гоголя. Ему в городе верили.
   Еженедельник - Курьер" выразил надежду, что строительство будет успешным и
закончится в отведенные для него сроки. Ниже - Курьер" привел  биографические
данные купца Ягудина,  стержнем  которых  было  то,  что  Ягудин  с  детства
отчаянно страдал, ощущая нехватку всенародного счастья.
   Даже бульварная газетенка поручика Чикина  - Бюст  и  ноги"  поместила  на
своих страницах карикатуру возвышенного содержания. На вершине Башни Счастья
стоят, обнявшись, голые чанчжоэйцы. Часть из них уже шагнула за борт и  идет
по облачной тропе к Богу. И подпись: - Отец наш, мы возвращаемся к  тебе!"  В
городе по случаю начала строительства проходили народные гулянья, на которых
русский люд братался с корейским нелюдем. Корейцы по такому случаю раздавали
бесплатную водку со  всякими  корешками  и  змейками  в  бутылках.  Впрочем,
некоторые боевики Ягудина, разгоряченные спиртным, придавили-таки нескольких
косоглазых, списав это  на  бытовое  недоразумение,  а  не  на  национальную
вражду.
   В общем, все происходило празднично.


   13

   Генрих  Иванович  лежал  в  китайском  бассейне,  слегка  шевеля  ногами,
возбуждая  ими  со  дна  пузырьки.  Полковник  Шаллер  сегодня  тосковал  и,
расслабляясь в теплых водах, пытался определить причину своей тоски.
   - Когда она вошла в меня своей прозрачностью? - думал Генрих  Иванович.  -
Может  быть,  когда  я  занимался  поднятием  тяжестей?..  Нет.  Когда  гири
взметались к небесам, тоска уже тревожила душу.. Когда же?.. Может  быть,  с
трещанием пишущей машинки?.. Нет... Скорее  всего,  ранним  утром,  когда  я
проснулся... Я тогда подумал о смерти..." С течением времени  полковник  все
чаще задумывался о смерти. Его теория  бесконечно  малых  величин  более  не
успокаивала сердца, а, наоборот, пугала возможностью ошибки.
   Шаллер оглядел свое голое тело, слегка искаженное под водой,  и  подумал,
что до смерти все же далеко, а осенние листья  плывут  по  бассейну,  слегка
подталкиваемые легким ветерком. Осень -  пора  умирания  осенних  листьев...
Пора умирания для человека - круглогодична.
   Генрих Иванович подумал, что размышления о смерти  приходят  лишь  тогда,
когда человек несчастлив. Когда же счастье окрыляет душу, человек забывает о
течении времени, не чувствует скорости прохождения земного пути и  похож  на
красивое  животное,  беззаботно  пасущееся  под  скалой,   готовой   вот-вот
обвалиться...
   - Выходит, что я несчастлив, если думаю о смерти? - спросил себя Шаллер. -
Но что такое счастье? Может быть, это неизменное  ощущение  радости?..  Вряд
ли.
   Постоянное чувство радости могут испытывать и  имбецилы.  Но  они  лишены
почти всех удовольствий земных. Радость их беспричинна,  она  рефлекторна  и
психически неосознанна. Скорее всего, счастье - это точка  пересечения  двух
диагоналей, мгновение, пик  вершины,  взгляд,  мысль..."  Полковник  глотнул
воздуха, погрузился в воду с головой, затем вынырнул и фыркнул.
   Счастье - это  умиротворение.  Жизнь  без  потрясений,  размеренная.  Все
любовные потрясения и переживания должны происходить в юности, в  ней  же  и
остаться.
   Полнота любовных эмоций одинакова как в юности, так и в старости,  с  той
лишь разницей, что к старости ты знаешь, как может  твоя  душа  любить,  как
готова страдать она от неразделенной страсти, а юность лишь тычется слепцом,
нащупывая пути для слез, и удивляется  радости  страданий.  Старость  должна
иметь плод любви, который принесет ей умиротворение. Любовь в старости - это
как динамо-машина, которая не подсоединена к лампочке,  а  просто  распыляет
электричество в пространство...
   Полковник оттолкнулся от бортика ногами  и  переплыл  на  другую  сторону
бассейна.
   Генрих Иванович подумал, что прошел уже месяц  с  того  момента,  как  он
отдал рукопись жены слависту Теплому, а известий от него никаких  нет.  Надо
проведать завтра учителя, решил полковник и, оттолкнувшись  от  дна  ногами,
выбрался из бассейна.
   За процессом купания Генриха Ивановича  наблюдал  Джером.  Мальчик  вновь
удивлялся могучести тела мужика и прицокивал языком. Он отнюдь не  мечтал  о
такой же силе и строении тела, а просто разглядывал незнакомца, как слона  в
зверинце, восхищаясь невиданной животиной.
   Джером незаметно последовал за мужиком и вы яснил, где тот живет. Мальчик
обнаружил в саду,  в  беседке,  худую  как  жердь  женщину,  которая  что-то
печатала на машинке, не обращая внимания на окружающую среду. Наверное,  это
его жена, сообразил Джером.
   Как бывают непохожи муж и жена, подумал он.
   Мальчик лежал на  земле,  сокрытый  ветками  крыжовенного  кустарника,  и
рассматривал силача сквозь стекла веранды. Рядом с его неподвижной  фигуркой
прогуливалась рябая курица, противно потрясывая гребешком  и  клюя  рядом  с
рукой наблюдателя. Незнакомец пил самоварный чай и  поедал  один  за  другим
большие бутерброды с вареньем. Джером облизнулся  и  молниеносным  движением
схватил курицу за шею. Птица рванулась, изо всех сил хлопнула  крыльями,  но
сломанная шея уже перекрыла ток крови к крохотному  мозгу,  и  курица  легла
трофеем на землю, закатив свои  чудесные  карие  глаза...  Джером  продолжал
наблюдать.
   Незнакомец переоделся в военную форму, вышел в сад, а затем через калитку
на улицу. И  зашагал  по  дороге,  не  замечая,  как  от  дерева  к  дереву,
скрываясь, за ним следует худой подросток.
   Генрих  Иванович  прогуливался  по  окрестностям   и   думал   о   чем-то
незначительном, ошметками проносящемся  в  мозгу.  Он  то  и  дело  случайно
заглядывал через ограды домов и ухватывал обрывки картин чужого быта.
   - Люди живут, - думал Генрих Иванович. - И у всех у  них  свои  счастливые
мгновения. Кто-то счастлив осенним солнечным лучом, неожиданно  теплым,  так
что капельки пота образуются на  лбу.  Кто-то,  наоборот,  горюет  от  этого
последнего луча, уже заранее расстраиваясь, что луч - последний этой осенью,
а может быть, и в жизни".
   Шаллер заглянул за ограду  небольшого,  но  изящного  дома,  и  спокойное
течение его мыслей оборвалось. На шезлонге возле клумбы с огненными  астрами
возлежала римской  наложницей  Франсуаз  Коти.  Она  была  абсолютно  голой,
расположившаяся в бесстыдной позе, раскинув в разные стороны стройные  ноги.
Ее груди великолепно торчали навстречу солнцу, огромные глазабыли закрыты, а
руки, закинутые за  голову,  манили  белеющими  подмышками.  Возле  шезлонга
стояли хрустальный сосуд с клюквенным напитком, ваза с кусками колотого льда
и стакан, до середины наполненный красной жидкостью.
   - Она загорает, загорает! - проносилось в мозгу Генриха Ивановича.  -  Она
бесстыжая!.. Господи, какая красавица!.. Господи, как прекрасен ее живот!..
   Какие великолепные ноги!.." Полковник стоял за оградой, вытягивая шею, не
в силах оторвать взгляда от полных бедер,  спелых  и  покатых,  как  медовые
груши.
   С другой стороны ограды, в щель, на Франсуаз Коти уставилась другая  пара
глаз, не менее восторженных, но и изрядно напуганных. Это  были  мальчишечьи
глаза, еще ни разу до этого не лицезревшие великолепия  женского  тела.  Два
открывшихся до предела черных зрачка пожирали  наготу  и  подавали  странные
сигналы животу подростка, который неожиданно затвердел камнем  и  наполнился
переливающейся истомой.
   Генрих Иванович вздохнул грудью, и девушка открыла глаза.
   - Здравствуйте! - сказала она Шаллеру, приподнимаясь в щезлонге. - Какими
судьбами?
   - Да так вот... Прогуливался случайно... Добрый день...
   Полковник был не в силах оторвать взгляда от девичьей груди,  открывшейся
в другом, новом ее ракурсе. Он отчаянно  чувствовал  всю  дурацкость  своего
положения, но тем не менее смотрел на девушку  открыто,  словно  та  была  в
вечернем туалете.
   - Хотите зайти? - спросила Франсуаз, бросив  прозрачный  шарфик  себе  на
живот.
   - Не знаю, удобно ли?.. Вот так вот, незваным гостем...
   - Заходите, не стесняйтесь. Это гораздо удобнее, нежели глазеть  на  меня
из-за забора. Вход с другой стороны. Откроете калитку и не  бойтесь,  собаки
нет.
   Шаллер обошел участок с другой стороны и взялся  за  ручку  металлической
калитки. Если бы он не был так возбужден ситуацией, то, вероятно, увидел бы,
как из кустов к  дальним  деревьям  рванула  мальчишеская  фигура,  отчаянно
драпая.
   Пока Генрих Иванович обходил участок, Франсуаз успела набросить  на  себя
шелковый халатик с китайскими цветами, который  чрезвычайно  подходил  к  ее
стройной фигуре.
   - Коли вы уже пришли, предлагаю остаться в саду. Уж больно погода хороша.
   Садитесь  вот  за  этот  столик.  А  я  пока  приготовлю  чай.  Вы  какой
предпочитаете - липовый или корейский с жасмином?
   - Липовый, если позволите, - ответил полковник и, пока Коти  приготовляла
где-то в глубинах дома чай, судорожно думал, что ему еще ай  как  далеко  до
старости и к черту все размышления о  смерти,  а  также  о  различиях  между
юностью и старостью. Перед глазами Шаллера все еще стояла, отчаянно  волнуя,
картина об- наженной девушки, особенно ее бесстыдно  раскинутые  ноги,  и  к
моменту появления Франсуаз он еле сумел справиться с наваждением, прикусывая
себе до крови язык.
   - Что расскажете?  -  спросила  девушка,  когда  Шаллер  взял  с  подноса
маленькую чашечку и хлебнул пахучего чая.
   -  Изумительные  погоды  стоят,   -   проговорил   Генрих   Иванович,   с
неудовольствием отметив мещанское построение фразы.
   - Эка я разволновался, - подумал он. - Эка необычно для меня".
   - Чудесная осень, - согласилась девушка. - Кстати, знаете новость?
   - Какую же?
   - Лизочка Мирова обручилась с купцом Ягудиным.
   Шаллер с интересом посмотрел на Франсуаз. Этой новости он еще не слышал.
   - Когда же?
   - На прошлой неделе. Неужели вы не знали?.. Кому  же,  как  не  вам,  это
знать?
   - Почему вы, собственно, решили, что я это должен знать в первую очередь?
   - Потому что вы находились с Лизочкой в интимной связи.
   - Это она вам сказала?
   - Зачем же. У меня у самой глаза есть... - Франсуаз посмотрела на Шаллера
и ухмыльнулась. - Она вас любила, а вы ее нет... По-моему, она вас и  сейчас
любит.
   - Но почему с Ягудиным? - спросил вслух как бы сам себя полковник.
   - Потому что Ягудин сейчас самая заметная фигура в городе. Он  -  звезда!
Опять же, богат и строит Башню Счастья. Его имя у всех на устах, он  как  бы
является примиряющим звеном между высшим и низшим классами.
   - Пренеприятная фигура! - сказал Генрих Иванович, чувствуя раздражение. -
Ограниченная злобная личность!
   - Это в вас собственник говорит! - улыбнулась Коти,  зачерпывая  ложечкой
вишневого варенья. - Вы же никогда не любили Лизочку...
   - Почему вы знаете?
   - Я не права?
   Генрих Иванович промолчал. Эта девушка, сидящая напротив  в  халатике  на
голом теле, запросто теребила своими тонкими  пальчиками  укромные  местечки
его души, наблюдая за ее реакциями, как психиатр  за  рефлексами  психически
больного.
   - Могу я задать вам встречный вопрос?
   - Безусловно. - Франсуаз повела головой,  перебрасывая  копну  каштановых
волос с одного плеча на другое. Открылось изящное ушко с дырочкой в мочке. -
Спрашивайте.
   - Вы когда-нибудь любили?
   Девушка задумалась, накручивая на мизинец прядку волос.
   - Да, я любила.
   - Извините за бестактность, но вы -  девственница  и,  следовательно,  не
можете судить о полноте любовных ощущений, о изощренных сторонах любви.  Мне
кажется, что вы обвиняете в  несострадательности,  тогда  как  сами  некогда
довели своего воздыхателя до самоубийства. Бедный юноша  разнес  себе  мозги
медвежьей картечью! Другая бы на вашем месте всю последующую жизнь провела в
монастырской келье, замаливая грех.
   Шаллер мстил девушке за ее прямоту.
   Франсуаз Коти с удивлением смотрела на полковника.
   - Вы говорите так, как будто вы мой врач  и  свидетель  нерушимости  моей
девственной плевы! Откуда вам про это известно? Господи, до чего все мужчины
очаровательны в своей уверенности! - Коти улыбнулась.  -  И  потом,  дорогой
Генрих Иванович, я абсолютно далека от идеи сострадательности в любви.
   Наоборот, я уверена, что сострадание неуместно в любовных отношениях, оно
бесплодно и, как ни парадоксально, причиняет еще больше зла.  Чем  более  вы
жестоки  по  отношению  к  объекту,  который  вас  любит,  а  вы  им  только
пользуетесь, тем менее болезнен для несчастного разрыв! - Франсуаз подцепила
ложечкой вишенку и отправила ее в рот, показав  на  мгновение  свои  крепкие
зубки.  -  Признаюсь  вам  по  секрету,  что  в  свое  время  я   сострадала
неразделенной  любви  корнета  Фурье  ко  мне.  Я  даже  отдалась   ему   из
сострадания, будучи совсем юной... Видите,  к  чему  все  это  привело!  Так
будьте уверены, что я стою на тех же позициях, что и вы. М