с  маньяком!  Со  страшным  маньяком!  Вся  общественность  возмущена!
Последуют газетные публикации!.. Шериф обещал бросить  все  силы  на  поиски
убийцы, и наш долг помочь ему в этом!
   - Где  было  совершено  убийство?  -  спросил  Генрих  Иванович  и  вдруг
вспомнил, что вчера перед сном,  закрывая  окно  от  сквозняка,  различил  в
ночном небе редкостное сияние, которое звал про себя Лазорихиевым небом.
   -  Неподалеку  от  Интерната  для  детей-сирот  имени  Графа   Оплаксина,
погибшего в боях за собственную совесть.  Там  много  густого  кустарника...
Лицо подростка обезображено до неузнаваемости! Но я полагаю, что это дело не
рук убийцы, а рук... Господи, что  я  говорю!  По  моему  мнению,  это  куры
постарались. Они выклевали мальчику  глаза  и  объели  все  мясо  со  щек  и
подбородка! Надо что-то делать  с  дикими  курами!  Нужно  принять  какое-то
решение и всем городом бороться с ними!
   - Сначала нужно поймать преступника!
   - Да-да,  конечно,  -  согласился  доктор.  -  Самое  поразительное,  что
внутренние органы вырезаны из тела мальчика самым профессиональным образом!
   - Значит, нужно искать убийцу среди медиков и патологоанатомов .
   - Вы ведь знаете, что я единственный доктор в городе! Я и патологоанатом!
   - А приезжие?
   - Это не исключено. Я поделюсь с шерифом вашими соображениями!.. Мне  еще
нужно писать заключение о вскрытии, так  что,  дорогой  Генрих  Иванович,  я
прощаюсь и обещаю информировать вас о ходе следствия.
   - Буду вам весьма признателен, - поблагодарил полковник,  повесил  трубку
на рычаг и придвинул к себе листы с расшифровками...
   - ...В последующие десять лет,  -  прочитал  Шаллер,  -  в  город  прибыли
следущие жители:  Андриано  Питаев  со  своей  семьей,  семейство  Грыжиных,
потомственных сапожников, Клюевы,  Лупилины,  физик  Гоголь  с  собачкой  по
кличке  Брызга,  военный  Бибиков,  Степлеры,  Гадаевы,  Миттераны,  господа
Мировы, чета Коти..." Генрих Иванович перелистнул страницу. Далее также  шел
список приезжих:
   - Ягудин, Преславлин, Слухов, Чикин, Концович..."  Шаллер  перевернул  еще
страницу, но вереница имен и фамилий не кончалась. То же самое  продолжилось
и на тридцати других  страницах.  Лишь  на  последней,  в  самом  ее  конце,
начинался другой перечень.
   - В последующие десять лет в городе родились: Елизавета  Мирова,  близнецы
Сухомлинские, Евстахий Бутаков, Иван Иванов, Елена Гоголь, Пласидо Фальконе,
Андрей  Степлер..."  Генрих  Иванович  внимательно   вчитывался   в   список
рожденных, разместившийся на пятидесяти трех страницах.  Он  не  упускал  ни
одного имени и фамилии, произнося их вслух четко и раздельно, как будто  ему
необходимо было заучить все наизусть.
   - Где же моя фамилия? - произнес полковник, когда перечень закончился.  -
Где же мое имя?
   Он  отложил  прочитанное  в  сторону,  зашагал  взадвперед  по   комнате,
удрученный и расстроенный, судорожно размышляя; то и дело  он  выглядывал  в
окно и рассматривал сквозь опадающую  листву  силуэт  жены,  склоненный  над
пишущей машинкой.
   - Чертовщина какая-то! -o- произнес Генрих Иванович вслух.  -  Мне  сорок
шесть лет! Я тоже живу в этом городе! Тогда почему моего имени нет в списках
прибывших или рожденных?! Господи, абсурд какой-то!
   Шаллер с силой ударил кулаком по столу,  так  что  опрокинулась  чашка  с
недопитым чаем, вывалив горку размоченных чаинок на пачку листков.
   - Да в этой писанине ничего не сходится! Здесь все вкривь  и  вкось!  Все
расползается по швам! - Полковник смахнул разбухшие чаинки прямо на  пол.  -
Это мистификация! Ни одна дата не сходится с  официальной!  Почти  все  дети
рождены гораздо раньше положенного срока, и чрево, из  которого  они  вышли,
принадлежит  какой-то  плодовитой,  мистической   мадмуазель   Бибигон!   За
исключением ветра, который родила неизвестная Протуберана!
   Мысли Генриха Ивановича были прерваны появившейся в окне головой Джерома,
который скалился во весь рот, показывая зубы и свое хорошее расположение.
   - Эй! К тебе можно? - спросил мальчик, забрасывая ногу на подоконник. - Я
не помешал тебе?
   -  Помешал,  -  ответил  Шаллер,  раздосадованный  тем,  что,   вероятно,
подросток слышал те мысли, которые он в волнении высказывал вслух.
   - Экий ты неприветливый! Ну, раз уж я пришел, то зайду. Не уходить же мне
обратно!
   Джером ловко закинул на подоконник вторую ногу и через мгновение уже  был
в комнате. Он неторопливо огляделся, как будто ему предстояло прожить  здесь
всю жизнь, даже подпрыгнул несколько раз на одном месте, словно проверяя, не
прогнили ли доски пола и не пора ли их перестилать.
   -  Знаешь  новость?  -  спросил  мальчик,  удостоверившись,  что  пол  не
провалится, по крайней мере сегодня.
   - Какую?
   - Помнишь, я рассказывал тебе про своего соседа, Супонина?
   - Не помню.
   - Ну,  который  старше  меня  на  два  года  и  которому  тоже  нравилось
проделывать с женщинами то же, что и тебе.
   - Ах да, что-то припоминаю.
   - Так вот, его вчера убили, - с каким-то удовлетворением произнес Джером.
- Представляешь, вырезали сердце и печень!
   - Значит, это был твой сосед?
   - Так ты уже знаешь... - разочарованно протянул Джером.
   - Да, мне звонил доктор Струве.
   - Жаль! Мне хотелось донести до тебя эту новость первым.
   - Почему? - удивился Генрих Иванович.
   - Потому что я люблю приносить новости. И плохие, и хорошие.
   - Странное удовольствие.
   - Не думаю, что в этом вопросе  я  исключение.  Ведь  тебе  уже  позвонил
доктор Струве. Ему совсем  не  обязательно  было  тебе  звонить.  Ты  же  не
следователь.
   Просто человек любит приносить новости  первым.  Ему  нравится  потрясти,
послушать в ответ: - Да что вы! не может быть! как это  произошло?.."  Шаллер
не мог отказать мальчику в наблюдательности и вследствие этого  не  нашелся,
что ответить, а потому лишь улыбнулся и предложил Джерому чаю.
   - К сожалению, ничем не могу тебя угостить. Есть только варенье  и  хлеб.
Зато  варенья  много.  Грушевое,  яблочное,  вишневое,  клубничное...  Какое
хочешь?
   - Всего понемногу попробую, - скромно ответил Джером и уселся за стол.
   Генрих Иванович запалил самовар, вставил трубу в печное отверстие и, пока
тот гудел, разогревая воду, выставил на стол банки с вареньем.
   - Как ты думаешь, - спросил мальчик, - если Супонина убили, а он был моим
соседом по комнате, могу я его вещи забрать себе? Как бы в наследство?
   Шаллер перенес самовар, густо пахнущий сосновыми шишками, на стол, закрыл
трубное отверстие медной крышкой, чтобы не коптил,  и  заварил  в  китайском
чайничке чай.
   - А у него больше никого нет? - спросил полковник.
   - Кого? - не понял Джером.
   - Разве у Супонина нет родственников?
   - Мы все - сироты, А я с Супониным прожил водной комнате три года. Я  его
родственник. Даром, что-ли, нюхал испорченный воздух! У него с желудком было
не в порядке, - пояснил Джером. - Так что, могу?
   - А велико ли наследство?
   - По тебе, может, и ничтожно, а по мне - велико.
   Мальчик, запустил ложку в банку с вишневым вареньем, потом отправил ее  в
жадный рот, при этом чавкая и цокая, как  бы  стараясь  лучше  распробовать,
затем  повторил  ту  же  самую  процедуру  с  остальными  банками  и   запил
проглоченное глотком душистого чая.
   - Хорош-ш-шее варенье! - сладко проговорил Джером, закатывая глаза.  -  И
чаек неплохой.
   - Угощайся, угощайся! - подбодрил полковник.
   - Я угощаюсь, угощаюсь... Знаешь, сегодня утром встретил учителя Теплого,
- сказал  мальчик,  глубокозачерпывая  из  банки  с  клубничным.  -  Ты  его
знаешь...
   Так вот, от него пахло духами. - Бешеный мул" называются.
   - И что же?
   - Да ничего  особенного.  Просто  этими  духами  пользовался  мой  сосед,
родственничек Супонин. Они мне так осточертели, что я их за версту  чую.  Не
- Бешеный мул", а бычья моча! Едкие-едкие! Раз помажешься - неделю воняешь!
   Неожиданно в голове Шаллера все сложилось. Несколько картинок  мгновением
пронеслись перед глазами: убогая комнатенка Теплого, стеллажи с атласами  по
судебной медицине, сам славист с престранным взглядом,  рассказы  Джерома  -
все вдруг всплыло воздушным пузырем в мозгу Шаллера.
   - Я знаю, кто убил Супонина, - произнес полковник  тихо  и  так  же  тихо
опустился на стул.
   - Не может быть! - деланно воскликнул  мальчик,  облизывая  ложку.  -  Ты
великий Пинкертон! Кто же этот злобный маньяк?! Поделись своими выводами, ты
же друг мне!
   - Подожди, подожди! - ответил Генрих Иванович,  пораженный  открытием.  -
Тебе незачем это знать!.. Как-нибудь потом...
   - Кто-нибудь из приезжих?
   - Возможно, - механически ответил Шаллер, не замечая  пары  хитрых  глаз,
уставившихся на него, и этих  вздернувшихся  в  ехидстве  уголков  губ,  еще
липких от варенья. - Тебе пора идти.
   - Гонишь?
   - Мне нужно еще поработать.
   - А над чем ты трудишься?
   - Слушай, - разозлился полковник. - Сначала ты приходишь незваным гостем,
а теперь не хочешь уходить! Выкинуть тебя в окно?
   - Ты обещал меня не бить.
   - О Господи!..
   - Ну ладно, ухожу...
   Джером поднялся со стула, погладил свой вздувшийся живот, гулко рыгнул, а
затем зевнул протяжно и со слезой.
   - Скучновато с тобой.
   - Что поделаешь, - развел руками Шаллер.
   - Ну, я пошел...
   - Давай.
   - Пока.
   - Счастливо.
   Джером уселся на подоконник и крутанул ногами в сторону сада. Он было уже
собрался спрыгнуть, как вдруг обернулся и сказал:
   - Куры обожрали все лицо Супонину!
   - И это знаю, - ответил Генрих Иванович.
   - И отклевали то место, которым писают! - добавил мальчик и,  спрыгнув  в
заросли лопухов, скрылся из виду.
   Генрих Иванович остался один и лихорадочно думал, что ему делать. Он  был
уверен, что  зверское  убийство,  совершенное  накануне,  дело  рук  Гаврилы
Васильевича Теплого, а не кого-то заезжего, и самое  главное  доказательство
тому - факт с духами, невзначай подсказанный Джеромом.
   - Но как же  так,  -  думал  Шаллер.  -  Неужели  Лазорихиево  небо  может
зажигаться и злодею, поддерживая его своим сиянием?!  Ведь  недаром  же  при
первой встрече Теплый намекнул ему, что небеса горят не  только  для  добрых
полковников! С ним нужно покончить, - решил Генрих Иванович. - Его  прилюдно
казнят на площади!" Шаллер  подошел  к  металлическому  рожку,  висящему  на
телефонном ящике, как вдруг вздрогнул, словно вспомнил что-то очень важное.
   - А как  же  расшифровка  бумаг?!"  Рука  замерла  в  воздухе,  так  и  не
дотянувшись до телефонной трубки.
   - Если его арестуют, я никогда не узнаю, почему моего имени нет в летописи
города! И вообще я  ничего  не  узнаю!.."  Лоб  Генриха  Ивановича  покрылся
испариной. Он все еще держал руку вытянутой, но уже понимал с ужасом, что не
позвонит шерифу, по крайней мере сейчас.
   - Надо успокоиться, - решил  Шаллер.  -  Взять  себя  в  руки!"  Полковник
дернулся, опустил руку к бедру и пошевелил пальцами,  разминая,  словно  они
затекли. Затем посмотрел на двухпудовые гири, стоящие в углу, и было подался
к ним, но вмиг передумал, развернулся и быстрыми шагами вышел из дома...  Он
почти добежал  до  китайского  бассейна,  скинул  с  себя  одежду  и,  мощно
оттолкнувшись ногами, нырнул в пузырящуюся воду.  Генрих  Иванович  коснулся
дна грудью, даже слегка поцарапался о какой-то камушек, затем так  же  мощно
оттолкнулся от дна и вылетел на поверхность, захватывая ртом воздух.
   - Бред какой-то! - сказал он вслух и, доплыв до бортика,замер.
   - Духи - Бешеный мул" продаются  в  любом  корейском  магазинчике  и  стоят
двугривенный!.. Если человек интересуется судебной  медициной,  это  еще  не
значит, что он убийца!.. Разве может этот тщедушный человечишка,  в  котором
душа держится чудом, таким  жесточайшим  образом  зарезать  подростка,  чьим
учителем он был?.. Не может!" - сделал вывод Генрих Иванович и почти поверил
себе.
   Он успокоился и даже немного поплавал в  удовольствие,  решив  непременно
завтра же проведать слависта, отдать  ему  положенную  сотенную  и  еще  раз
заглянуть в самую душу своими проницательными глазами.
   - Конечно же нет, -  сказал  себе  Генрих  Иванович.  -  Лазорихиево  небо
зажигается только для добрых полковников!.."



   22

   Гаврила  Васильевич  Теплый  решил  купить  себе  новый   костюм.   Нужно
признаться, что это решение было вынужденным, так как старые пиджак и  брюки
окончательно  износились  и  вдобавок  были  безнадежно  забрызганы   кровью
Супонина.
   Отправившись в корейский квартал за обновой, славист всю дорогу ковырялся
в памяти, восстанавливая до мелочей события минувшей ночи. Каждая  деталька,
каждая   мелочишка,   вспомненная   им,   доставляла   сладчайшее    чувство
удовлетворения проделанным, и от этого учительский  шаг  становился  шире  и
уверенно чеканил стоптанными каблуками по булыжной мостовой.
   Уже входя в границы корейского квартала, Гаврила Васильевич разорился  на
еженедельник - Курьер" и прямо-таки зачитался броским  заголовком  на  первой
полосе: - Зверское убийство сироты под сенью опадающих каштанов!" - Ничего  не
скажешь, - подумал Теплый.  -  Красивое  название.  Только  в  нашем  городе
каштаны не растут..." Гаврила Васильевич замедлил шаг и вскоре  окончательно
остановился, прислонившись к углу какого-то дома, спеша прочесть статью.
   - ...Подросток лежал абсолютно голый под  сенью  каштанов,  сквозь  листья
которых лился холодный, лунный свет на его вскрытую грудную  клетку  с  выре
занным сердцем, - читал Теплый. - Что же чувствовал юноша в  свой  последний
час, когда безжалостная рука убийцы вознесла над ним остро отточенное лезвие
ножа?"
   - Ужас, - ответил вслух Гаврила Васильевич. - Ужас.
   - И не говорите! - неожиданно  услышал  учитель  из-за  своего  плеча.  -
Жуткое убийство! Прямо-таки зверское!
   Он обернулся и увидел за своей спиной физика  Гоголя,  смотрящего  сквозь
толстые очки на газетный лист.
   - Беспрецедентное убийство!
   - Да-да, - буркнул Теплый и, оторвавшись от стены, быстро зашел  за  угол
дома.
   Там он сел за столик возле китайской чайной и подозвал корейца-официанта.
   - Маленький чайник с жасмином.
   - Плосу минуту сдать, - поклонился официант и исчез в потемках чайной.
   В ожидании чая Гаврила Васильевич продолжил чтение статьи:
   - ...Перевернув труп на живот,  доктор  Струве  также  обнаружил  глубокий
разрез в  поясничной  области,  констатируя  отсутствие  у  тела  печени..."
Славист механически сунул руку в сахарницу, выудил оттуда кусок  и  принялся
его грызть.
   - ...По первым признакам доктор Струве определил,  что  подросток  не  был
подвергнут сексуальному насилию, так как половые органы и анальное отверстие
убиенного не несли на себе каких-нибудь видимых повреждений".
   Сахарная крошка  попала  на  обнаженный  нерв  гнилого  зуба,  и  славист
вздрогнул от боли. В эту же секунду появился улыбающийся официант.  Поставив
перед клиентом чайник, он ловко налил жасминовый  напиток  в  чашку,  пуская
струю аж с полуметровой высоты, и сказал спасибо. Гаврила  Васильевич  отпил
из тонкого фарфора и пополоскал больной зуб. Боль отошла.
   Славист вспомнил темно-багровый цвет печени Супонина, металлический блеск
ее оболочки в лунном свете и почувствовал, как по телу, от  паха  к  плечам,
поползли приятные мурашки. Мелкие и быстрые, они достигли ноздрей  слависта,
и Гаврила Васильевич чихнул с брызгами.
   - Будьте сдоловы! - сказал услужливый официант.
   - Благодарю, - ответил Теплый и зачитался статьею дальше.
   - ...Следствие возглавил шериф Иван Фредович Лапа, который  поклялся,  что
сделает все возможное, чтобы отыскать убийцу в кратчайшие сроки.  Также  г-н
Лапа заявил, что уже сложилась версия,  по  которой  убийца  -  приезжий  и,
вероятно, имеет отношение к медицине. В свою очередь на заседании городского
совета губернатор Контата назначил премию в сто тысяч рублей тому, кто  даст
информацию,  помогающую  изобличить  преступника.   Церковь   в   лице   Его
Святейшества Митрополита Ловохишвили благословила шерифа Лапу на следствие и
выразила уверенность, что силы Добра в конечном итоге победят силы Зла".
   Гаврила Васильевич закончил чтение статьи и откинулся на спинку стула.
   - Сколько же  было  здоровья  в  этом  мальчишке,  -  подумал  он.  -  Его
вырезанное сердце стучало во внутреннем кармане пиджака всю обратную дорогу.
Вот интересное ощущение - как будто у тебя два сердца!" Однако надо покупать
костюм.
   В корейской лавке он долго ходил вдоль вешалок с  костюмами,  разглядывая
скорее бирки с ценами, нежели качество ткани. Цифры на ценниках ранили его в
самое сердце, а оттого все удовольствие от прочитанной  статьи  улетучилось,
уступив место жабе, сидящей на кадыке и мешающей сглатывать.
   Промучившись таким образом с полчаса, Гаврила  Васильевич  нашел  наконец
то, что искал. В дальнем углу лавки висел с виду приличный черный  костюм  с
приемлемой, по мнению слависта, ценой, втрое меньшей, чем за другие пары.  К
костюму также прилагалась белая рубашка и черные лакированные  ботинки,  что
тоже устраивало учителя.
   - Беру, - сказал Теплый хозяину и вытащил деньги,  тщательно  разглаживая
купюры.
   Хозяин тотчас сделал скорбную  физиономию,  и  Гавриле  Васильевичу  даже
показалось, что на глаза корейца навернулись слезы.
   - Искленне сочувствую васему голю! - тонким голосом произнес хозяин.
   - Какому горю? - не понял Теплый.
   - Похолоны - всегда голе.
   - Какие похороны? - удивился Гаврила Васильевич.
   - Да как зе, вы зе костюм для покойниська покупаете, - пояснил кореец.
   - Ах вот оно что, - понял славист. - Вот почему цена столь невелика".
   - А чем же этот костюм от обычных отличается?
   - Да в обсем нисем. Нитоська похузе, ботиноськи на клею, лубасеська плохо
стилается... В обсем, длянь костюмсик!
   - Скидку дадите?
   - Лублик.
   - Три.
   - Два, - торговался хозяин.
   - Да побойтесь Бога! Сами говорите, что костюм дрянь! Так дайте приличную
скидку!
   - Это для зывых длянь, а для  мелтвых  обнова  холоса!..  Два  лублика  и
гливеннисек!
   - Ладно, - согласился Теплый, отсчитывая деньги. - Только дайте к костюму
пуговицы запасные.
   - Гливеннисек.
   - Да как же гривенничек! - озлился славист. - Вы обязаны давать к костюму
запасные пуговицы.
   - Не обясан, не  обясан!  Мелтвес  аккулатно  носит  костюмсик,  мелтвесу
запасные пуговисы не нузны!
   - Заворачивайте! - распорядился Теплый и отдал хозяину деньги.
   Уже идя обратно и тиская в руках сверток с  обновой,  Гаврила  Васильевич
поминал добрым словом купца Ягудина, при котором корейцы имели хоть какое-то
уважение к аборигенам, опасаясь погромов.
   - Скоты, - подумал про корейцев учитель. - Форменные скоты!" Придя  домой,
Гаврила Васильевич примерил костюм. Пара смотрелась неплохо. Хотя брюки были
чуть велики, зато пиджак сидел как влитой,  а  верхняя  пуговка  рубашки  не
давила на кадык, как это обычно бывает.
   Свой старый костюм Теплый связал в узел, засунул в печь и, обильно  полив
керосином, поджег...
   Гаврила Васильевич  снял  с  гвоздя  сковороду,  поставил  ее  на  печную
конфорку и, когда она разогрелась, плеснул  на  чугунное  дно  подсолнечного
масла. Закипая, масло распространило по кухоньке семечковый  запах.  Славист
пошевелил ноздрями, втягивая его -  приторно-сладковатый,  затем  выудил  из
большой кастрюли завернутое в тряпочку  сердце  и,  порезав  его  на  мелкие
кусочки, бросил на сковороду.
   - Пусть моя жизнь продлится на жизнь убиенного, - тихо произнес Теплый.
   В дверь постучали.
   Гаврила Васильевич вздрогнул, выругался про  себя,  сдвинул  сковороду  с
огня и пошел открывать. На пороге, облаченный  в  чистую  рясу,  стоял  отец
Гаврон.
   - Здравствуйте, - как-то робко проговорил монах. - Могу ли я войти?
   - Войдите, - удивленно ответил Теплый.
   Монах  вошел  в  комнату  и,  не  оглядываясь  по  сторонам,  остановился
посередине, опустив