й,
пожалуйста.

   - Отпустить тебя?! Ха, как же!.. Я только начал...

   - Все, что хочешь, для тебя сделаю! - взмолился Джером.

   - Все, говоришь? - Бибиков чуть ослабил хватку. - А ботинки мои оближешь?

   - Оближу, родной, оближу с наслаждением!

   - Ну давай.

   Гераня отпустил Джерома, выставив вперед толстую ногу в грязном ботинке.

   - Лижи, - позволил он.

   Джером опустился на  четвереньки  и  дважды  провел  языком  по  башмакам
Бибикова.

   - Еще! - приказал Гераня и одобряюще потрепал одноклассника по щеке.

   - Больше не буду, - отказался мальчик, пытаясь встать на ноги.

   - Будешь! - разозлился Бибиков и отвесил  по  макушке  Джерома  щелбан  с
оттяжкой так, что в голове загудело, как в барабане, а ноги подогнулись.

   - Все равно не буду!..

   Глаза Герани стали совсем маленькими. Он напряженно думал, какую еще муку
применить к заартачившемуся татарину. И было совсем уж решил схватить его за
нос и сдавить, сопливый, до лилового цвета, как вдруг  с  удивлением  увидел
маленький кулачок, с размаха  ударивший  его  промеж  толстых  ляжек.  Через
мгновение резкая боль достигла мозга Бибикова.  Он  осознал  ее  и  согнулся
пополам, вращая глазками, словно зарезанный кабан перед смертью.

   - Ах ты гаденыш! - сипел Гераня.

   - Что, миленький, больно? - участливо  спросил  Джером,  потирая  ладонью
грудь.

   Бибиков шумно дышал и, приседая, злобно смотрел по сторонам.

   - Сейчас, сейчас... - скрипел он. - Дай прийти в себя...

   - Ты еще поприседай.

   - Ой, как больно!..

   - Так и мне было больно... Ты, Бибиков, никогда не  делай  другому  того,
чего не хочешь, чтобы сделали тебе.

   Боль понемногу уходила из промежности Герани,  уступая  место  сладостным
ощущениям. Он сидел на полу, прислонившись спиной к  батарее,  и  пристально
рассматривал Джерома.

   - Что, полегчало? - спросил подросток.

   - Да, вроде...

   - Встать можешь?

   - Я, Ренаткин, боюсь за тебя, - произнес Гераня  с  гадкой  улыбочкой.  -
Вряд ли господину Теплому понравится, что ты его дебилом обозвал.  Он  очень
вспыльчивый человек.

   - Предашь? - поинтересовался Джером.

   - Зачем же так? - Бибиков осторожно поднялся с пола. - Проявлю лояльность
по отношению к учителю, несправедливо оскорбленному. - Он тщательно отряхнул
колени. - А сейчас, Ренаткин, ты узнаешь, кто такой Гераня Бибиков и  каково
его обижать!..

   Джером  увидел,  как  Гераня  медленно  к   нему   приближается,   сжимая
здоровенные кулаки. Гераня наклонил вперед голову и оскалил  в  предвкушении
бойни свою пасть.

   - Геранечка, миленький... - взмолился Джером. - Ты что собрался делать?..
Мы же с тобой в расчете... Миленький, не бей меня!..

   Бибиков колотил своего одноклассника с особым наслаждением, зная, что его
за это никто не накажет. Его кулаки, не разбирая дороги, врезались  в  самые
незащищенные  части  тела,  и  чем  больше  Джером  визжал,  тем  с  большим
остервенением бил его Гераня.

   Через три минуты пыток  мальчик  на  некоторое  время  потерял  сознание,
убежал поближе к смерти, а когда пришел в себя и открыл  глаза,  то  увидел,
как его мучитель, согнувшись от усталости, удаляется по коридору  в  сторону
спален.

   - Тупая свинья! - крикнул вдогонку Джером.

   Гераня обернулся, хотел было вернуться и  добавить,  но  отчаянно  болели
сочащиеся кровью костяшки кулаков.

   - Ну что, Чингисхан, - спросил он, - еще хочешь? Мало тебе?

   - Нет, миленький! Не хочу, родной!.. Мне достаточно!

   - То-то...

   Бибиков  ушел  своей  дорогой.  Джером  не  торопился  вставать  с  пола,
чувствуя, как из носа текут струйки крови, образуя на паркете темную лужицу.
Он вспомнил, как на уроке естествознания они проходили, что в теле взрослого
человека содержится четыре литра крови. Если лишиться хотя бы  ее  половины,
то человек  умирает.  Интересно,  задумался  Джером,  сколько  из  меня  уже
вытекло? Наверное, четверть стакана... Это немного.  От  этого  не  умирают,
наоборот,  даже  говорят,  что  небольшое   кровопускание   полезно.   Кровь
обновляется и обогащается кислородом... Кровопускание можно сделать бритвой.
Такое Джером видел, подглядывая в окно дома доктора Струве. Какой-то толстой
женщине  пускали  кровь,  перетянув  руку  жгутом...  То  же  самое,  что  и
кровопускание, - наложение на тело пиявок... Джером вспомнил, как на речке к
его ноге присосались целых три пиявки. Его тогда охватило мерзкое  ощущение,
он никак не мог отодрать черные  тельца  от  побледневшего  бедра,  пока  не
вспомнил, что нужно прижечь пиявку,  тогда  она  отвалится...  Позже  Джером
пытался  казнить  кровопийц.  Он  ковырял  их  палочкой,  но  те  никак   не
протыкались, а просто извивались.

   Все-таки Бибиков - тупая свинья, подумал Джером  и,  кряхтя,  встал.  Все
тело болело, а правый глаз заплывал синяком, как солнце тучей.

   Говорили, что Бибиков -  сын  погибшего  на  войне  полковника  Бибикова,
кавалера славных орденов и отважного смельчака. Но что-то в это  Джерому  не
хотелось верить. Как может от героя родиться свинья!.. Хотя именно  о  таких
случаях мальчик недавно прочел в какой-то брошюре, в  которой  помимо  этого
говорилось еще  о  недостаточном  половом  развитии  некоторых  инфантильных
особей мужского пола и о коронации наследного принца Базеля,  которому  едва
исполнилось десять лет от роду.

   Джером не торопясь побрел к своей комнате, щупая вздувшуюся яйцом скулу.

   Будет крайне  плохо,  если  Бибиков  расскажет  Теплому  об  оскорблении.
Пожалуй, славист станет бить его по рукам линейкой, отчего ногти посинеют, и
не исключено, что некоторые из них впоследствии сойдут...

   Мальчик добрался до своей комнаты и открыл дверь. Его соседа по комнате и
одноклассника по фамилии Супонин еще не было, а потому Джером тут же  улегся
на кровать, чувствуя,  как  засохшая  кровь  неприятно  стягивает  кожу.  Он
послюнявил палец и попытался очистить лицо.

   В комнате было не убрано. Повсюду валялись мятые вещи, а с люстры свисала
сумка-сетка, в которой обычно носят арбузы.  На  подоконнике  грудой  лежали
запыленные книги, часть из которых была с  отодранными  корешками.  Со  стен
свисали  покоробившиеся  иллюстрации  из   светских   журналов   фривольного
содержания.

   Самым примечательным в комнате были изделия  из  куриных  костей.  Всякие
домики, башенки и человечки, аккуратно расставленные  на  полочке,  удивляли
своей необычностью. Куриные косточки - а на тебе: такие прекрасные поделки!

   Джером  лежал  с  закрытыми  глазами  и  думал  об  ужине,  гадая  о  его
содержании.

   Морковные или свекольные котлеты будут некстати. От них  моча  красная  и
желудок некрепкий. Хорошо бы картофельное пюре с кусочком селедки,  а  лучше
всего с котлетой. И какой-нибудь морс на запивку. Клюквенный  -  кисленький,
так прекрасно утоляет жажду... Джером почувствовал, что очень хочет пить. Во
рту было такое ощущение, как будто он проглотил  целую  лопату  песка.  Язык
присох к нёбу и стал резиновым. Мальчик представил себя в  пустыне,  лежащим
на верхушке бархана. Солнце светит прямо в самую  макушку,  и  голова  может
треснуть, как переспелая дыня.

   Я могу умереть на верхушке бархана, подумал мальчик. Я засохну на  солнце
и стану мумией, как на картинке в учебнике по истории. Вполне вероятно,  что
меня тоже найдут через несколько столетий, раскопают и  перенесут  в  музей.
Будет ходить экскурсовод  и  говорить:  «Это  мальчик  из  эпохи...»  Джером
задумался, из какой же он эпохи, но названия времени, в котором ему довелось
жить, не знал...  «Это  мальчик,  умерший  на  верхушке  бархана,  -  скажет
экскурсовод. - Ему было тринадцать лет, и он  очень  хорошо  сохранился».  И
все, подумал Джером.
   Больше экскурсовод ничего не скажет, потому что ничего обо мне не знает.
   Смерть - это то, чего я не знаю и когда обо мне никто и ничего не  знает,
решил Джером и зевнул, почувствовав  при  этом  боль  в  разбитых  деснах...
Джером заснул. Он проспал два часа, пока его не разбудил Супонин.

   - Эй, ты чего весь в крови? - спросил он, смотрясь в настенное зеркало.

   Супонин был на два года старше Джерома, хотя учился с ним в одном классе.
Он был хорошо сложен, с красивым лицом и прекрасно это  сознавал,  пользуясь
любым удобным  моментом,  чтобы  посмотреться  в  зеркало.  У  Супонина  уже
пробивались усики, чему слегка завидовал  Джером,  и  поговаривали,  что  он
имеет некоторый опыт с девчонками из старших классов.

   - С кем подрался? - спросил Супонин, тщательно укладывая волосы на  косой
пробор.

   - С Бибиковым, - ответил Джером.

   - Нашел, с кем драться!.. Бибиков - быдло! Чего с ним  драться?  Он  даже
боли не чувствует!.. Эка он тебя отделал. Зубы хоть целы?

   - Да вроде бы. - Джером потыркал во рту языком.

   - Все-таки ты странный, Ренатов. Какой-то  ты  неприбранный  и  слюнявый,
поэтому тебя никто не любит...  Кстати,  у  тебя  нет  бриолина,  а  то  мой
кончился?

   - Нету.

   - Видишь, у тебя даже бриолина нет!.. И скажи мне  на  милость,  Ренатов,
чего ты все время делаешь вид, что ты не такой, как все? Мой тебе совет:  не
задавайся и не выдрючивайся! Может  быть,  тогда  к  тебе  будут  относиться
лучше... И чего ты выбрал это дурацкое имя себе? Джером!.. Это чье же имя?

   - Не знаю. Может быть, английское.

   - То-то и оно! Какого хрена тебе английское имя нужно, когда ты в  России
живешь?

   Супонин повернулся к Джерому и вздернул голову, показывая прическу.

   - Так нормально? - спросил он.

   Джером кивнул.

   - Ничего не надо поправить?

   - Не-а.

   - А галстук?

   - Если только узел подтянуть.

   Супонин пощупал под горлом.

   - Так сойдет... Так вот, - продолжил он, брызгая на себя духами,  -  если
уж нам дали возможность поменять себе имена, то нужно  выбрать  то,  которое
тебе больше всего нравится!

   - Мне нравится Джером.

   - Господи, Боже мой! С тобой, Ренатов, очень трудно разговаривать!..  Мне
жаль тебя!

   - Почему?

   - Потому что ни одна девчонка не пойдет с тобой.

   - Куда?

   - Вот наступит время, тогда узнаешь - куда!.. Ты  худой,  Ренатов,  вечно
грязный и нечесаный, ходишь, как ребенок, в шортах! Ты  мне  тоже  не  очень
нравишься своим поведением, хотя, конечно, я  с  тобой  драться  никогда  не
буду!

   -   Почему?   -   спросил   Джером,   чувствуя   в   заявлении   Супонина
несправедливость.

   - Потому что ты, Ренатов, слабый и младше меня. А я считаю,  что  драться
со слабыми недостойно. И вообще, я драться не люблю. Если  человек  способен
думать мозгами, то ему незачем применять физическую силу. Ясно?

   - Ясно, - ответил Джером.

   - Ну, я пошел.

   - Куда?

   Супонин аккуратно повесил в шкаф  школьные  брюки,  убрал  в  ящик  стола
флакон с духами и запер его на ключик. Еще раз взглянул на себя в зеркало  и
подмигнул своему отражению.

   - Имей терпение, Ренатов. Никогда не любопытствуй  чрезмерно.  Дожидайся,
пока тебе сами скажут о том, о чем ты хочешь спросить!

   - А ты воздух по ночам портишь, - почему-то сказал Джером. - Как с  тобой
девчонки дружат?

   - Важно знать, с кем можно воздух  портить,  а  с  кем  нельзя,  -  изрек
Супонин. - Я знаю. - И вышел из комнаты.

   Джером опять остался один.

   Чего он пристал  к  моему  имени?  -  задумался  мальчик.  Ведь  директор
интерната ясно сказал, что каждый может выбрать себе  имя,  которое  ему  по
душе. И все выбрали... Интересно, почему всем детям не  нравятся  их  имена,
даденные родителями? Они их  просто  раздражают  и  бесят.  А  директор  это
почувствовал и разрешил взять себе другие.  Хотя,  конечно,  никто  не  взял
иностранных имен. Все выбрали привычные. Щеглова вместо Даши  взяла  себе  -
Екатерина, Бибиков сменил Гераню на Михаила. Какой  он  Михаил?  Геранька  и
есть Геранька. Свинья!.. А Супонин был Игорьком, а стал Сергеем.

   Супонин  чем-то  нравился  Джерому.  Мальчик  любил  смотреть,  как   тот
прихорашивается возле зеркала, выдавливая прыщики на лбу.

   - Половое созревание, - объяснил Супонин. - Так и прет со лба.

   Как может созреть пол? - размышлял Джером, разглядывая  паркет.  И  какая
связь между грязным полом и прыщами на лбу?

   Супонин был единственным человеком из класса, который ни разу не дрался с
Джеромом. Остальные, даже  самые  слабые,  хоть  раз,  да  попробовали  свои
кулачки на черепе Джерома.

   Единственное, что раздражало мальчика в Супонине, было то, что он  обожал
читать нотации и нравоучения и делал это почему-то в самое неурочное время -
чаще  ночью,  возвратясь  с  очередного  свидания,  когда  Джерому  особенно
хотелось спать. При этом он ежеминутно портил воздух, объясняя это тем,  что
газы вредно держать внутри - можно испортить желудок. Джером подозревал, что
желудок его  одноклассника  давно  испорчен,  и  все  хотел  ему  предложить
обратиться к доктору Струве, который наверняка  подберет  пилюли,  способные
унять вонючий гейзер.

   Иногда Супонин, когда у него было особенно хорошее настроение,  устраивал
в комнате фейерверки, поднося зажженную спичку к отверстию и пуская из  него
испорченный  воздух.  «Сероводород»  вспыхивал  на  мгновение  и  вызывал  у
мальчиков неудержимый приступ хохота. Джером выскакивал из кровати и начинал
ходить из угла в угол.

   -  Супонин,  -  смеясь,  говорил  он.  -  Все-таки  у   тебя   выдающиеся
способности!
   Твоя задница не просто задница, а задница-огнемет! Тебя надо посылать  на
войну, чтобы ты жег вражеские селения и города!..  Или  в  космос!  Тебе  не
требуется механического двигателя, у тебя есть  свой,  физиологический.  Как
дашь
   - так сразу в другую галактику!

   - Не-а. Не-а! - хохотал Супонин. - Я лучше буду в тюрьме работать!

   - Кем?

   - Палачом! В газовой камере! Ха-ха-ха!

   - Нет, не так! Тебе надо чуть потренироваться, и ты  сможешь  работать  в
цирке!
   Твой номер будет называться «Говорящая ж...».

   На эту не совсем светскую тему мальчики могли фантазировать до утра, пока
за окнами не занимался рассвет. Тогда, утомленный хохотом, Супонин мог вдруг
рассказать о тех тайных вещичках,  которые  особенно  волновали  Джерома.  А
волновало подростка то,  что  более  всего  занимает  умы  его  сверстников,
какое-то ощущение, напоминающее приближение дня рождения, когда  ты  знаешь,
что подарят тебе то, что более всего хотел. И ты готов плакать,  смеяться  и
спать в ожидании утреннего чуда.

   - И совсем это не утром бывает! - объяснял  Супонин.  -  И  не  чудо  это
вовсе!

   - А что это? - затаив дыхание, спрашивал Джером.

   - Обычная вещь, без которой не могут жить люди. Взрослые люди!

   - А без чего не могут жить взрослые люди?

   - Вот станешь взрослым, тогда узнаешь.

   - Так ведь ты тоже не взрослый! Поди, ты сам не  знаешь  ничего,  а  так,
представляешься только! - подначивал Джером.

   - Ты меня на слабо не возьмешь, Ренатов, - зевнул Супонин. -  А  впрочем,
кое-что я тебе скажу...

   Джером замер, как мышка в норке, поджав под себя колени.

   - Помнишь Гусицкую из последнего класса?

   - Да, - шепотом ответил Джером.

   - Помнишь ее странное отчисление из интерната?.. Так  вот,  ее  никто  не
отчислял, а просто она стала взрослой и стала жить своей  жизнью  в  городе.
Она скоро будет матерью.

   - Как это?

   - Дурак ты, братец! Ты что, не знаешь, как женщины рожают детей?

   - Знаю, - неуверенно протянул Джером.

   - Ну  вот  и  Гусицкая  скоро  родит  ребеночка...  А  знаешь,  кто  отец
ребенка?!.
   Я!.. Так что теперь суди, взрослый я или нет!

   Джером отчаянно думал над тем, что ему рассказал Супонин. Безусловно,  он
знал, что женщины рожают детей, что у младенцев должны быть отцы,  но  какая
связь между этим и взрослостью, Гусицкой и Супониным -  это  оставалось  для
мальчика загадкой. Однако какой-то частью души, а правильней  сказать,  тела
он чувствовал, что в этом-то и есть та притягательная разгадка,  которую  он
никак не может отыскать, но так этого жаждет.

   - А когда я стану взрослым? - спросил Джером.

   - Когда у тебя волосы вырастут на лобке, - ответил Супонин, отвернулся  к
стене и захрапел.

   Более в ту ночь он ничего не рассказывал Джерому такого, что  могло  хотя
бы пролить слабый свет на тайну, так мучившую мальчика.

   С той бессонной ночи Джером слишком часто стал рассматривать свой  впалый
живот
   - не закудрявились ли внизу  черные  волоски,  которых  у  Супонина  было
навалом, словно на голове. Но лобок мальчика оставался белым и гладким,  как
снежное поле в самую стужу.

   Сволочь, считал он про свой лобок.

   Сейчас Джером лежал на своей кровати и думал, что если бы  его  отец  был
жив, то уж он-то непременно рассказал бы  ему  обо  всем  таинственном,  что
происходит на земле.  Но  капитана  Ренатова  сейчас  обихаживали  ангелы  в
райских кущах, ему было не до земных глупостей, а потому мальчик проживал  в
интернате, получая общественное воспитание.

   То, что Джером утверждал, что он сын  капитана  Ренатова,  раздражало  не
только его одноклассников, но и учителей тоже. И дело не в том, что  капитан
Ренатов считался в городе героем, вовсе нет. О таком персонаже никто даже  и
не слыхивал сроду. О том, что отставник стал жертвой нашествия кур, никто не
ведал. Официальные власти об этом умалчивали, пресса не писала, а  потому  в
героя он вырасти уж никак не мог.  Раздражала  настойчивость  и  уверенность
мальчика в том, что капитан Ренатов все  же  был  его  отцом,  хотя  никаких
подтверждений тому не было. Джерому даже устраивали встречу  со  вдовой,  но
Евдокия Андреевна только руками разводила, объясняя, что они  с  мужем  были
парой бездетной, да и не похож мальчик на Ренатова! Тот был белокур, а  этот
черный на голову. Но Джером стоял на своем, рассказывая  из  жизни  капитана
Ренатова такие подробности, какие мог знать только близкий родственник.

   - А кто же мать-то? - спрашивала мальчика Евдокия Андреевна,  ужасаясь  в
душе, уж не прижил ли супруг ребеночка на стороне.

   - Мать не знаю, - отвечал Джером. - Знаю только про отца.

   Может быть,  я  его  мать,  прикидывала  Евдокия  Андреевна,  но  тут  же
крестилась и образумливала себя тем,  что  мужчина  еще  может  не  знать  о
рождении своего ребенка, но уж женщина... А не взять ли мне его к себе жить,
думала капитанская вдова.

   - Мальчик, хочешь жить со мной?

   - Нет, - отвечал Джером. - Буду жить один, в интернате. Но хотел бы иметь
что-нибудь на память об отце.

   Что же ему дать? - гадала женщина. Дом наш разрушен. Ничего памятного, ни
единой вещицы не осталось от старой жизни, все прахом пошло. Разве что сапог
капитана?.. В глазах Евдокии Андреевны защипало, как от  дыма,  она  открыла
сундук и вытащила из него сапог с треснувшим голенищем.

   - Вот в этом сапоге, - пояснила она,  плача,  -  в  этом  сапоге  капитан
Ренатов и встретил свою смерть. Видишь, еще следы крови сохранились. Хочешь,
возьми его...

   - Возьму, - ответил Джером, по-хозяйски засовывая сапог в сумку.

   - Может быть, ты хлебушка хочешь?

   - Сыт...

   В дверях Джером поинтересовался, не осталось  ли  от  капитана  медальки,
врученной ему генералом Блуяновым перед отставкой.

   И это знает, удивилась Евдокия Андреевна.

   - Нет, - ответствовала она. - Не осталось.

   - И на сапоге спасибо, - поблагодарил Джером и вышел вон, к  поджидавшему
его интернатскому привратнику.




   6

   Дожевав пятый по счету бутерброд с вареньем, Шаллер надел свитер и  вышел
во двор. В руках он  держал  мельхиоровый  поднос  с  бутербродами  и  чаем.
Закрывая за собою  дверь,  он  уже  слышал  осточертевшее  трещанье  пишущей
машинки и недовольно поморщился.
   Елена Белецкая сидела в беседке на жестком табурете, склонясь над пишущей
машинкой. От ее прямой спины балерины ничего не осталось, позвоночник пр