голову, словно смотрел на свой крест,  металлом  лежащий
на груди.
   - Прошу прощения за беспокойство, но меня к вам привела не праздность,  а
дело.
   - Я вас слушаю, - сказал  Гаврила  Васильевич  и  спохватился:  -  Да  вы
садитесь! - подвинул гостю табурет.
   - Благодарю.
   Отец Гаврон сел, расправил на коленях рясу и понюхал воздух.
   - Мясным пахнет.
   - Да вот, обедать собрался.
   - Однако постный день сегодня.
   - Запамятовал.
   - Грех!
   - Грех, - согласился учитель.
   Отец Гаврон уложил свои  большие  руки  на  колени  и  посмотрел  Гавриле
Васильевичу в глаза.
   - Я вот зачем к вам, - начал он. - Вы занимаетесь делом, угодным Богу. Вы
воспитываете в детских сердцах  понятия  о  нравственности  и  начиняете  их
добром, а также знаниями, данными Господом. Что поселилось в детском сердце,
то и останется в нем до последнего причастия... Правильно ли я говорю?
   - Правильно, - поддержал Теплый.
   - Так вот, есть у вас ученик, Джеромом зовут.
   - Есть такой, - подтвердил славист.
   - Столкнула меня с ним мирская суета, и заметил я в  мальчике  жестокость
необычную.
   - В чем это выразилось?
   - Мальчик убивает кур.
   - Кур?!
   Он считает, что куры заклевали его  отца,  капитана  Ренатова,  а  потому
мстит, безжалостно сворачивая им головы.  И  дело  не  в  том,  что  мальчик
заблуждается, относясь к Ренатову, как к отцу (Ренатов вовсе ему не отец), а
в том, что он убивает. Сегодня он лишает жизни птицу, а  завтра...  Согласны
вы со мною?
   - Конечно.
   - Наша с вами задача сейчас не упустить  детскую  ДУШУ"  а  направить  ее
совместными усилиями на путь истинный.
   - Спасибо, отец, за своевременный сигнал. Трудно уследить за всеми сразу.
Есть и в моем деле упущения.
   - Вот все, что хотел вам сказать...
   Отец Гаврон встал с табурета.
   - Прощайте, - поклонился он.
   - До свидания.
   Когда монах ушел, Гаврила Васильевич  вернулся  на  кухню  и,  передвинув
сковороду обратно на огонь, подумал: - Ишь ты, кур убивает!.. Вот  странность
какая!.." Еще Теплый с удовольствием подумал, что сегодня, после обеда,  ему
будет особенно хорошо работаться над расшифровкой рукописи Елены Белецкой  -
все-таки любая обнова создает приподнятое настроение.


   23

   Хотя после изуверского убийства  подростка-сироты  город  охватила  волна
протеста и ужаса, эта волна скорее была показушной, нежели истинным  накатом
народного страха. У народа своя логика: если  существует  город,  то  в  нем
должно найтись место всем - и святому, и маньяку. Святых в  Чанчжоэ  за  все
времена было предостаточно,  а  вот  маньяк  завелся  в  городе  впервые.  В
необъятной душе народа теплилась невысказанная надежда, что убийство сие  не
последнее  и  что  если  маньяк  настоящий  и  решится  на   серию   ужасных
кровопролитий, то Чанчжоэ встанет в один ряд с известными  городами  Европы,
родившими Джеков-Потрошителей и всякую прочую нечисть.
   Впрочем,  сегодняшним  днем  народ  более  всего  волновала   не   смерть
подростка,  а  полет  на  воздушном  шаре  всеобщего  любимца,   ученого   и
общественного деятеля, физика Гоголя.
   После падения с Башни Счастья  купца  Ягудина  все  человечество  Чанчжоэ
ожидало от Гоголя  выполнения  обещанного  -  то  есть  выстроить  для  всех
воздушный шар и улететь на нем к всеобщему  счастью.  Наконец  этот  светлый
день настал.
   Вернее, это было свежее утро с ласковым  ветерком,  трепыхающим  шевелюры
горожан, собравшихся в полном составе на главной городской площади.
   Уже установлен был шар и  зажжена  горелка.  На  возведенной  трибуне,  в
зеленом смокинге, слегка бледный, стоял сам герой дня, физик  Гоголь.  Почти
все отметили в выражении его лица трогательную печаль и  неподдельный  налет
героизма.
   Предстояло выслушать вступительную речь.
   - Сограждане! - начал Гоголь. - Соотечественники!
   В толпе притихли...
   Несмотря  на  полное  понимание  городскими  властями  всей   абсурдности
происходящего, губернатор города Контата, стоящий здесь же на трибуне, вдруг
ощутил прилив патриотизма к своим грудям, а оттого сложил  ладони  вместе  и
потряс ими в сторону физика, показывая ему тем полную свою поддержку.
   - Соотечественники! - продолжил Гоголь. - Настал день,  которого  мы  так
все ждали! Он действительно настал. То, что вы видите  за  моей  спиной,  не
просто воздушный шар,  а  Шар  Счастья!  Стоящий  слегка  в  стороне  Генрих
Иванович Шаллер разглядывал сооружение, наполняющееся теплым воздухом, и  не
будь он передовым человеком,  не  считай  себя  образованным  по-европейски,
вероятно, его естество поверило бы, что на этакой штуковине можно улететь  к
неведомому. Воздушный шар, его конструкция действительно  внушала  трепет  и
вызывала из недр душ  что-то  первобытное,  первородное.  Переливаясь  всеми
цветами радуги, волнуясь своей ненаполненностыо,  шар  достигал  в  диаметре
четырехсот футов. Корзина, прикрепленная к нему,  была  столь  вместительна,
что, казалось, способна действительно вознести в  поднебесье  все  городское
население. От вознесения сие сооружение удерживала дюжина канатов толщиной в
человеческую руку, которые сторожили крепкие мужики с топорами в руках.
   Шаллер оглядел толпу и заметил Франсуаз Коти, стоящую  рука  об  руку  со
скотопромышленником Туманяном. Полковник  подумал,  что  все  это  время  не
вспоминал о девушке, и ему почему-то стало грустно. Чуть бледная, со  слегка
растрепавшимися волосами, она была прекрасна. Еще более прекрасна  она  была
тем, что стояла почти обнявшись с членом городского совета Туманяном,  глаза
которого то и дело страстно глядели на девичью шею.
   Все  это  собственничество,  подумал  Генрих  Иванович  и  заставил  себя
смотреть на трибуну.
   - Друзья! Мы полетим к счастью! Мы вознесемся все! - вещал Гоголь.  -  На
моем шаре хватит места для всех!
   - Из чего корзина сделана? - раздался голос из толпы. - Выдержит ли?
   - Корзина сделана из виноградной лозы и панциря майского  жука!  Обмазана
гречишным медом!
   - А сам шар? Из чего пошил?
   - Кожа дикого голубя.
   - А что такое воздушный шар? - спросил другой голос.
   В толпе засмеялись.
   - Прошу занимать места! - возвестил физик.
   - Предлагаю к вознесению сначала увечных, слепых, горбатых и  слабоумных!
- выкрикнул человек, когда-то летавший на аэроплане. - Пусть они  уподобятся
птицам! А мы пока поглядим и все взвесим!
   В толпе опять засмеялись.
   - Да как же! - захлопал глазами Гоголь. - Я же для всех старался!
   - Да подожди, Моголь! Мы же еще недвижимость свою не реализовали!
   - А зачем вам деньги, когда мы летим к счастью!  -  закричал  в  отчаянье
Гоголь.
   - А чтобы еще более счастливыми быть! - резонно заметил кто-то.
   - А ты, Гоголь, корейцев с собою возьми!
   На глаза физика навернулись слезы. Потерявший  самообладание,  он  закрыл
ладошками лицо и всхлипывал.
   - Не для себя я старался... - слышали стоящие рядом. - Не для себя...
   - Не плачь, Моголь! Мы тебя уважаем!
   Физик открыл заплаканное лицо и в надежде спросил:
   - Ну что, полетите?
   В толпе молчали, понурив головы.
   - А как же труд мой, как старания?!
   Гоголь был столь трогателен в своем детском отчаянии, что горожанам стало
неловко, а некоторые  особенно  сердобольные  зашмыгали  носами.  На  помощь
согражданам пришел человек, имевший летный опыт.
   - Не обижайся на нас, Гоголь. Мы слабые по сути своей. Мы боимся  лететь!
А вдруг там нет счастья?! Тогда шар упадет на землю, и мы все разобьемся!..
   Может быть, ты первый полетишь?.. Только обещай нам, что вернешься,  если
счастье отыщешь. Тогда мы точно с тобой вознесемся...
   - Обыватели мы! - поддержал летуна кто-то. - Мещане!
   Гоголь простер руки к какой-то голове, выделяющейся лысиной из толпы.
   - Может быть, вы полетите? - с надеждой спросил герой.
   Лысая голова  загрустила  и  отрицательно  покрутилась  в  накрахмаленном
воротничке, закраснев ушами.
   - А вы? - обратился физик к толстой бабе с ужасными бородавками на  лице.
- Там ваше лицо станет прекрасным!
   - А не с лица воду пить! - нашлась уродина.
   Глаза Гоголя отыскали в толпе безногого инвалида, сидящего на  дощечке  с
колесиками. Инвалид  внимательно  слушал  оратора  и,  казалось,  мучительно
раздумывал над чем-то.
   - А вы!.. Вам-то что здесь делать?  Сидите  целыми  днями  на  паперти  в
ожидании копеечки! Полетели со мной, и там вы будете счастливы!
   - А действительно! - поддержал кто-то. - Лети с ним, Петрович! Чего  тебе
здесь делать? Может, бабу там какую сыщешь!
   - А  я-то  чего!  -  испугался  калека,  сжимая  в  руках  два  увесистых
пресс-папье.
   - Да надоел ты всем здесь! Проваливай на небеса! А  то  клянчишь  все,  а
после пьяный валяешься!
   - Там водки море разливанное! - со смехом сказал кто-то.  -  И  ноги  там
вырастут новые! А может, и еще кой-чего!..
   - Чего пристали-то! - зашипел Петрович  и,  отталкиваясь  пресс-папье  от
мостовой, потихонечку стал выкатываться из толпы. -  Ишь,  нашли  дурака!  А
нужны мне эти ваши ноги!..
   Остатки мужества покинули Гоголя, и он, еле удерживаясь от обильных слез,
отворачивая лицо от соотечественников, полез в корзину.
   - Прости нас, Гоголь! - послышалось из толпы. - Прости!
   И тут же со всех сторон от молодых и старых посыпались низкие  поклоны  в
сторону воздушного шара, сопровождаемые возгласами - прости!".
   Настал  прощальный  миг.  Наполнившись  теплым  воздухом,  шар  рвался  к
облакам, словно ядро из пушки. Гудели от напряжения канаты и  казалось,  что
они вот-вот лопнут, не выдержав такого могучего влечения.
   - Прощайте, -  прошептал  Гоголь,  оборотив  лицо  к  согражданам.  -  Не
поминайте лихом! - и махнул рукой.
   В ту же секунду  стоящие  наготове  мужики  взмахнули  топорами,  блеснув
солнцем в металле,  и  радостно  опустили  чугунные  языки  на  канаты.  Шар
дрогнул, качнулся, как будто не веря в  свою  свободу,  затем  выпрямился  и
поплыл потихоньку к небу.
   - Лечу! - крикнул Гоголь. - Улетаю!
   Толпа рухнула на колени, а митрополит Ловохишвили затянул - Отче наш"...
   Проводив взглядом шар,  величественно  уплывающий  в  поднебесье,  Генрих
Иванович в  смятении  покинул  городскую  площадь  и  направился  к  Гавриле
Васильевичу Теплому.
   На стук учитель ответил не сразу. Лишь после того как Шаллер заколотил  в
дверь кулаком, из квартирки  донеслось  какое-то  шебуршание  и  недовольный
голос слависта спросил:
   - Кто там?
   - Я это, я. Кормилец ваш! Открывайте!
   Дверь тут же открылась, и в ее проеме появилось  заспанное  лицо  Гаврилы
Васильевича.
   - Ах, это вы! А я тут после обеда  задремал!..  Что  ж  вы  в  дверях-то,
проходите, не обижайте меня!
   Первым делом,  пройдя  в  комнату,  полковник  осмотрел  письменный  стол
Теплого, затем уселся на табурет, пригладил волосы и спросил:
   - Что ж вы на проводах Гоголя не были? Весь город собрался!
   - Все улетели? - ехидно поинтересовался славист.
   - Да нет. Все героями быть не могут.
   - Значит, физик в гордом одиночестве?
   - Так точно.
   - Ну ничего, полетает и вернется. Будьте увере ны... Денежки принесли?
   - А есть за что?
   - А как же! Тружусь не покладая рук. Так сказать, в обильном поте лица!
   - Покажите!
   - Пожалуйста.
   Теплый вытащил из-под еженедельника - Курьер" пачку листов и  протянул  их
гостю.
   - В последнее время мне особенно хорошо работалось! Пожалуйте сотенную.
   Глаза полковника бегали по строчкам, он  машинально  вытащил  из  кармана
портмоне и отсчитал из него сто рублей десятками.
   - Получите.
   Гаврила Васильевич аккуратно сложил деньги и спрятал  их  в  ящик  стола,
заперев его на ключик.
   - Посидите еще? - спросил он.
   - Что?
   - Может быть, чайку?
   - Да нет, надо идти.
   - Ну что ж...
   Шаллер  скрутил  в  трубочку  рукопись  и  направился  к  двери.  Там  он
неожиданно остановился и оборотился к Теплому:
   - Скажите, это вы убили Супонина?
   Гаврила Васильевич вздрогнул и сжал кулаки.
   - У меня есть неопровержимые доказательства.
   Лицо учителя побледнело, он сделал  быстрый  шаг  вперед,  затем  так  же
быстро отступил.
   - Есть свидетели!
   - Не может быть! - зашептал славист. - Вы врете!..
   - Вас видели.
   - Кто?
   - Неважно.
   Полковник вернулся в комнату и вновь сел на табурет.  Теплый  отступил  к
окну и устроился за спиной Шаллера, трясясь всем телом.
   - Вас казнят прилюдно.
   - Не докажете.
   - Какими вы духами пользуетесь?
   - Что?
   - Или одеколоном?
   - Я ничем таким не пользуюсь! Что за дурацкие вопросы! - Теплый осторожно
снял с гвоздя нож и накрепко сжал, стараясь совладать с трясучкой.
   - Жаль. Парфюмерия могла бы вас спасти!.. Знаете, какой вы ужас испытаете
перед смертью, когда на вас будут  смотреть  тысячи  глаз,  а  палач  начнет
отсчет последней минуты?.. У вас расслабится кишечник, и вы  будете  вонять,
как ассенизатор, провалившийся в дырку. У  вас  пропадет  голос,  вы  будете
хрипеть от страха, а глаза начнут бессмысленно вращаться, потеряв фокус!
   Гаврила Васильевич медленно приближался к полковнику, вознося над головой
нож.
   - Потом не выдержит мочевой пузырь, и струя потечет из штанин на ботинки,
а толпа будет улюлюкать, приветствуя ваш бесконечный ужас!
   Теплый почти вплотную подошел к Шаллеру, собираясь с силами на удар.
   - А потом палач начнет разделывать со всем искусством. Пристроит узел  на
шее сбоку, чтобы невзначай не сломать вам ее веревкой,  когда  выбьет  ящик.
Чтобы помучились подольше. Вы  будете  болтаться  на  ненамыленной  веревке,
перебирая  ногами,  словно  при  беге  на  короткую  дистанцию.  Вы   будете
задыхаться при полном сознании, прикусывая раздувшийся  язык.  Затем  лопнут
глаза, как тухлые яйца, свалившиеся со стола...  Но  вас  вовремя  снимут  с
веревки, дадут отдышаться и потом повторят процедуру снова...  Не  ожидали-с
от меня таких фраз?..
   - А-а-а!!! - отчаянно закричал Теплый и  опустил  нож  на  спину  Генриха
Ивановича.
   В самый последний миг тренированное  тело  полковника  увернулось  из-под
смертельного жала, лишь слегка поцарапавшись о него, могучие руки ухватили в
объятия тщедушную грудь учителя  и  сжали  ее  чугунными  тисками.  В  груди
Гаврилы  Васильевича  несколько  раз  треснуло,  он  обмяк   и   соскользнул
бессознанным на пол.
   В течение получаса Генрих Иванович сидел над телом убийцы и  наблюдал  за
сменой красок на лице Теплого. Щеки Гаврилы  Васильевича,  словно  небо,  то
алели  предзакатно,  то  становились  мертвенно-серыми,  как  перед   зимней
непогодицей. В уголках губ пучилась  слюнявая  пенка,  а  слипшиеся  ресницы
подрагивали жидкой крысиной шерсткой. Наконец сознание постепенно  вернулось
в учительскую душу, славист жалобно заскулил и зашевелил по полу ногами.
   Глядя  на  Гаврилу  Васильевича,  Шаллер  испытывал  невероятное  чувство
омерзения.
   Но самое странное, что омерзение  транспонировалось  и  на  него  самого.
Причины этого явления были не совсем понятны полковнику, а оттого  было  зло
на сердце и Генрих Иванович с трудом сдерживался, чтобы не  ударить  Теплого
ногой по лицу.
   - Как больно!.. - протянул учитель, с трудом открывая  глаза.  -  Как  же
больно!..
   - Отчего же вам больно? - поинтересовался Шаллер.
   Гаврила Васильевич было попытался приподняться с пола, но в груди у  него
вскипело  лавой,  глаза  закатились,  и,  вновь  теряя  сознание,  он  глухо
стукнулся головой об пол.
   Удивительно, как быстро теряют от боли сознание слабые  люди,  тогда  как
сильные мучаются при полной яви, подумал Генрих  Иванович,  сбрызгивая  лицо
учителя теплой водичкой, взятой из питьевого ведра.
   - Что вы со мной сделали!.. - запричитал Теплый.
   - А что такое?
   - Вы сломали мне все ребра!..
   - Неужели?!
   - Я совершенно не могу дышать!
   - Мне, право, неловко!..
   Гаврила Васильевич медленно перевернулся на бок. При  этом  на  его  лице
отобразились все муки ада, он плакал мелкими слезами.
   - Как больно, Господи!!!
   - Страдания облегчают душу, - поддержал дух Теплого  Генрих  Иванович.  -
Они облагораживают и подтверждают, что человек еще жив. Вы живы, и вас можно
с этим поздравить!
   Славист осторожно ощупал свою грудь и, увидев, что она  совсем  мягкая  и
проминается аж до самых легких, зашипел от ужаса, хватая ртом воздух:
   - Моя грудная клетка!.. Вы изуродовали ее!.. Я при смерти!..
   - Нет-нет! Вы ошибаетесь!.. Вы будете жить, так как  вас  ждет  последняя
миссия!
   - Какая? - теряя силы, спросил учитель.
   - Как, вы уже запамятовали?.. А прилюдная казнь?
   - Да что же это такое. Господи Боже мой! - вскричал Теплый. - Что  же  за
издевательство такое, в самом деле! Перестаньте говорить мне гадости!
   - Бедный Сулонин! Что он вам сделал?
   Гаврила Васильевич с невероятным трудом,  охая  и  ахая,  приподнялся  на
локтях и прислонился к стене, всей своей мимикой выказывая непомерные муки.
   - За что вы убили подростка?
   - Ах, вам не понять!.. Ой, какие боли!
   - Отчего же! А вы попытайтесь!
   - Напрасные труды!
   - Все же!..
   - Мне нужен доктор!
   - Я вас слушаю.
   - Дайте воды.
   - Хорошо.
   Шаллер поднялся с  табурета  и  зачерпнул  ковшиком  из  ведра.  Стуча  о
щербатый край зубами, Гаврила Васильевич стал  судорожно  втягивать  в  себя
воду.
   Напившись, он оперся затылком о стену и шмыгнул носом.
   - Хотите знать, зачем я убил Супонина?
   - Прелюбопытно.
   - Из-за вас.
   Генрих Иванович опешил.
   - Что значит из-за меня?
   - А то и значит!.. Вы поручили мне работу... Работа эта требует не только
способности, но и некоей гениальности, иначе ее не сделать. Согласны?
   - Допустим.
   - Гениальность просто так не дается, она из  чего-то  черпается!  Кому-то
она дается в ущерб каких-то достатков. Кто-то лишен здоровья или  ума...  Вы
отдаете себе отчет, что гений - совсем не обязательно ум?! Множество  гениев
были крайне ограниченными  людьми  во  всем,  что  не  касалось  области  их
деятельности!.. - Теплый охнул, схватившись за грудь. - Сейчас  я  продолжу,
отдышусь только!..
   Генрих Иванович терпеливо ждал, уже предчувствуя, к чему клонит учитель.
   - Кто-то лишен любви и способности к продолжению рода...  Есть  и  другие
формы... Кто-то, творя,  прибегает  к  паренью  ног  в  тазике  с  добавками
наркотических веществ, кто-то усердствует,  экспериментируя  с  алкоголем...
Кто-то неумеренный сладострастен...
   - Я бы уточнил - извращенец!
   - Пусть так, - согласился Гаврила Васильевич.  -  Но  в  чем  вина  этого
субъекта?.. Он же не виноват в конце концов, что  его  одолевают  непомерные
страсти! Это болезнь своего рода, неподвластная контролю!
   - Если болезнь не поддается лечению и опасна для окружающих, то  больного
необходимо изолировать!
   - Вот-вот! - обрадовался Теплый. - А вы говорите -  казнить!  Прилюдно!..
Это то же самое, что умерщвлять больного сифилисом, который,  зная  о  своей
болезни, продолжает заражать окружающих. Несоразмерна ответственность!
   - Вы - убийца! Вы - извращенец! Вы лишаете жизни человека, дабы потрафить
своим страстям! Вас надо уничтожить лишь только для того, чтобы  ваша  казнь
стала предостережением для других таких, как вы!
   - Вы от чьего лица говорите? От своего или от лица государства?
   - А какая разница?
   - Преогромная!.. Передовая и образованная личность  не  может  добиваться
смертной  казни  кого  бы  то  ни  было!  Гуманизм  -   вот   что   отличает
цивилизованного человека от варвара! Отвечать смертью  на  смерть  -  против
любых  религиозных  канонов!..  Другое  дело  государственная  машина.   Она
подчинена законам, она безлика! Она отделена от церкви, в конце концов!..
   Генрих Иванович слушал слависта и вспоминал, что те  же  самые  мысли  он
когда-то высказывал губернатору Контате. Сейчас, столкнувшись с практикой, а
не с теорией, эти мысли казались ему ошибочными, но тем не  менее  полковник
отдавал должное