вшись
дома, Анфертьев  высверлил  в  торце  дырку.  После  этого  оставалось  лишь
зашлифовать поверхность наждачной бумагой.
   Он понял, что Ключ готов.
   И однажды Вадим Кузьмич задержался в лаборатории после  рабочего  дня.  В
заводоуправлении уже никого не оставалось, только  на  втором,  директорском
этаже слышны были шарканья швабры. Анфертьев  задвинул  щеколду  на  входной
двери.
   Прислушался. Швабра продолжала мерно шуршать  над  головой.  Сейф  молчал
выжидательно и настороженно. Вадим Кузьмич вынул из кармана нагретый ладонью
Ключ и быстро вдвинул его в отверстие. Ключ вошел легко, охотно и  замер  на
изготовке. Поворачивая  его,  Анфертьев  услышал  скрип  уходящих  из  пазов
стальных стержней. Он повернул Ключ  еще  раз,  и  бронированная  дверь  еле
заметно дрогнула.
   Анфертьев повернул ручку и потянул  на  себя.  Из  темной  глубины  Сейфа
дохнуло опасностью. Закрыв дверь, он  повернул  Ключ  два  раза  в  обратную
сторону и перевел дыхание.
   Испытания прошли успешно.
   Незаметно пронеслись зимние метели, похолодания и оттепели, несколько раз
заносило дорожку среди деревьев, и Анфертьев со Светой брели по щиколотку  в
снегу, протаптывая новую тропинку к щели в заборе, потом ее  снова  заносило
снегом, но наконец апрельское тепло сделало свое дело, и обнажились  опавшие
листья. Поначалу  мокрая,  льдистая,  скользкая  земля  становилась  теплее,
мягче, и по тропинке уже  можно  было  ходить  без  опасения  провалиться  в
подмерзшую лужу или влезть в грязь.
   Весна шла ветреная, неуютная, зябкая. Анфертьев снова надел светлый  плащ
с коротковатыми рукавами и ходил, не вынимая рук  из  карманов,  не  опуская
куцего воротника. От ветра йот пыли  глаза  слезились,  он  чувствовал  себя
некрасивым, и от этого не проходило в нем какое-то раздражение и  несчастное
состояние. Пойти на что-то серьезное с таким настроением он  не  мог  и  все
отложил до того времени, когда кончится ветер, когда потеплеет и на улице, и
в душе.
   Он стал  сдержаннее,  неохотно  откликался  на  шутки,  его  отношения  с
директором Подчуфариным стали суше, будто оба надоели друг другу. Иногда  на
него находило оживление, он куражился, кружился между  столами  бухгалтерии,
рассказывал какие-то истории, подсаживался к Свете и  все  заглядывал  ей  в
глаза,  будто  никак  не  мог  прочитать  там  что-то  приятное  для   него,
меняющееся, ускользающее. Потом вдруг замолкал на  полуслове,  протискивался
по узкому проходу в свою каморку и затихал там до конца дня.
   А между тем сначала робко, потом все очевиднее зазеленели клены во дворе.
   Администрация  завода  и  общественные  организации  стали  готовиться  к
апрельскому субботнику.
   Подчуфарин и Квардаков, запершись  на  день,  составили  план  озеленения
заводского двора. Наслушавшись о цветнике, в который якобы превратился город
Донецк, они решили свой завод украсить розовыми кустами, чтоб  они  радовали
взор трудящихся и призывали их к  дальнейшему  повышению  производительности
труда.
   Анфертьев, естественно, получил  срочное  задание:  во  время  субботника
наделать фотографий  на  рабочих  местах,  в  заводоуправлении,  на  очистке
территории и вывесить их у проходной.  Он  молча  выслушал  указание,  молча
кивнул. Дескать, будет сделано.
   - Я вижу, для тебя весна  -  не  самое  любимое  время  года?  -  заметил
Подчуфарин.
   - Мне больше нравится конец года.
   - Конец года? Почему?
   - Вы заняты подведением итогов и забываете обо мне.
   - Анфертьев! - вскричал Подчуфарин. -  Ведь  это  ужасно,  когда  о  тебе
забывают!  Надо  постоянно  доказывать  свое  присутствие.  Всегда.   Везде.
Телефонными  звонками,  телеграммами,  просьбами,  требованиями,  слезами  и
угрозами! Пиши письма, передавай приветы посылай проклятья,  но  все  вокруг
должны  знать,  что  атмосфера  земного  шара  просто  насыщена  тобой!   Ты
участвуешь во всем, что происходит вокруг, - трамвай  ли  сошел  с  рельсов,
объявлена борьба с пьянством,  налажены  отношения  с  Китаем,  межпланетная
станция засекла комету Галлея, ограблен ереванский банк - это все ты,  твоих
рук дело, твоя работа!
   - Я постараюсь, Геннадий Георгиевич, - смиренно сказал Анфертьев.
   - Да ну тебя! - махнул рукой Подчуфарин. - Катись!
   Наверное, не  бывает,  чтобы  человек,  изменившись  в  чем-то,  во  всем
остальном остался бы нетронутым. Самая малая перемена  неизбежно  влечет  за
собой другие, не  всегда  заметные,  но  они  тянутся  цепочкой  или,  лучше
сказать, прут цепной реакцией, и случается, небольшое происшествие, а  то  и
шальная мыслишка настолько меняют человека, что все диву даются: да  тот  ли
это Валька, Жорка, Сережка, которого мы знаем столько лет?
   Решившись на шаг  отчаянный  и  безрассудный,  Анфертьев  ощутил  в  себе
опасливую  настороженность  -  не  сказать  бы  лишнего,  не   выдать   себя
каким-нибудь словцом, жестом, взглядом. Сразу после  испытания  Ключа  Вадим
Кузьмич собрал все отпечатки, чертежи, оттиски и сжег возле мусорных ящиков.
И весь инструмент, как ни жалко ему было расставаться  с  новыми  тисочками,
напильничками, сверлами, он собрал в  плотный  пакет  и  сбросил  с  крутого
пешеходного мостика в Яузу. И  с  ключами,  которые  собирал  не  один  год,
расстался точно так же. И место у  подоконника,  где  он  обрабатывал  Ключ,
Анфертьев  прочистил  пылесосом,   протер   мокрой   тряпкой,   чтобы   даже
металлической пыли не осталось в щелях между плашками паркета,  на  чугунной
батарее, на столике, на вазочке, на салфеточке. В квартире  не  осталось  ни
одного предмета, который бы мог рассказать дотошному  Следователю  о  тайной
жизни хозяина. И опустошенность охватила его, словно он лишился важной опоры
в жизни.
   Теперь уже ничто не стояло между ним и Сейфом| все препятствия  отошли  в
сторону, освободив проход к железному сундуку.  У  него  возникло  ощущение,
будто кто-то тихонько подталкивал его сзади, а  он  упирался,  как  человек,
которого просят спеть или сплясать, а  он  не  то  робеет,  не  то  попросту
набивает себе цену...
   По оттаявшей земле моросил весенний  дождь,  сквозь  просыпающиеся  ветви
кленов заводские корпуса тоже казались как бы оживающими,  вроде  и  на  них
подействовало весеннее тепло. Снежные сугробы сошли, и показались их  черные
скелеты - фермы неоконченных кранов, зубчатые колеса бульдозеров,  безвольно
откинувшиеся гусеницы. Теплый дождь смывал с  них  прошлогоднюю  ржавчину  и
наносил свежую рыжую ржавчину этой весны.
   По тропинке под большим черным зонтом шли Вадим  Кузьмич  и  Света,  шли,
прижавшись друг к другу чуть теснее, нежели этого требовали размеры зонта.
   - Значит, так, - сказал Анфертьев, когда они оказались достаточно  далеко
от заводоуправления, - я еду в командировку. На четыре дня. В Запорожье.
   - Там хорошие пейзажи? - спросила Света.
   - Нет, пейзажи там в основном индустриальные. Но у них сломался  какой-то
кран, и запорожцы прислали возмущенное письмо. Дескать, наш завод виноват.
   Подчуфарин велел заснять все поломки вдоль  и  поперек,  а  он  здесь  по
фотографиям будет принимать решение - с кого стружку снимать.
   - Завидую я тебе, Вадим! Я никогда не была в Запорожье и никогда  там  не
буду.
   - Почему?
   - Потому что я кассир.
   - Поехали со мной, сказал Анфертьев бесстрастно.
   - Куда?
   - В Запорожье. Я уже все обдумал. Туда два часа лету.
   - А работа?
   - Гори она синим огнем. Ты вылетаешь  в  пятницу  вечером.  И  в  пятницу
вечером мы встречаемся в Запорожье. Гостиницу я  беру  на  себя.  Суббота  и
воскресенье - наши. Возвращаемся в понедельник первым самолетом. Берем такси
и успеваем к началу рабочего дня.
   Все это Вадим Кузьмич проговорил монотонным голосом, глядя  на  кирпичный
забор, на мокрые стволы деревьев, на капли, срывающиеся с зонтика.  Если  бы
он кричал или шептал горячо и страстно, если бы он хватал  Свету  за  плечи,
таращил глаза, убегал вперед и возвращался, она бы не согласилась. Атак...
   - Ты с ума сошел! - Это единственное, что она нашлась сказать.
   - Немного есть. Договорились?
   Они прошли до конца тропинки, выбрались на улицу, для  чего  им  пришлось
сложить зонтик, потом они  снова  расправили  его  перепончатые  крылья  над
своими головами. Анфертьев  молчал,  давая  Свете  время  привыкнуть  к  его
сумасшедшему предложению.
   - Погода нелетная, - сказала Света.
   - Погоду беру на себя.
   - Ты не будешь об этом жалеть?
   - Не знаю. Но будет очень жаль, если  ты  откажешься.  Тогда  вообще  все
пойдет наперекосяк.
   - Думаешь, это возможно?
   - Да. Все возможно.
   - Я боюсь.
   - Я тоже. Я тоже боюсь, - повторил Анфертьев. - Я  боюсь,  что  у  нас  с
тобой ничего не будет, кроме щели в кирпичном заборе, кроме вонючих  макарон
в вонючем буфете,  кроме  жалких  встреч  в  тени  Сейфа  под  перекрестными
взглядами десятка женщин, которые давно забыли, что это такое, но  наверняка
знают, что должны нас обсуждать! - Анфертьев почувствовал что  его  охватила
нервная дрожь. -  Как  все  это  мило  как  мило!  Чистота  наших  отношений
заслуживает всяческого одобрения! Мы показываем пример  добропорядочности  и
высокой нравственности! Да, мы чисты, но наступает момент, когда  о  чистоте
лучше молчать. Стыдно! Ты заметила - люди бахвалятся несуществующими грехами
и пороками, но о чистоте молчат. Заметила? О чистоте молчат.  Она  постыдна.
Ею можно гордиться... Я не знаю, где  ею  можно  гордиться.  Да,  можно  все
оставить как есть, можно все пустить  на  самотек,  можно  подождать.  Чего,
Света?! Чего ждать? Счастливых перемен? Их не будет! Света,  их  не  бывает!
Перемены наступают, если  ты  их  сделал  сам,  обливаясь  потом  и  кровью,
продираясь сквозь зависть, зло и насмешки, падая от подножек и кусая за ноги
тех, кто тебе эти подножки делает!
   - Тише! Ты кричишь на всю улицу!
   - И ладно! Пусть все знают! Пусть не надеются! Их надо предупредить, пока
не поздно. Счастливых перемен не бывает,  граждане!  Не  надейтесь!  Они  не
приходят сами. К ним нужно продираться сквозь предубеждения и страхи!  Боже,
сколько страхов нужно перешагнуть! Страх показаться  не  таким,  каким  тебя
хотят видеть, страх не оправдать начальственное мнение!  Поступить  не  так,
как положено! Страх  оскорбить  чей-то  слух,  взгляд,  осязание,  оскорбить
чью-то тупость и невежество!
   Страх показаться  умнее.,  чем  положено,  образованнее,  чем  дозволено,
смелее, чем допустимо! И мы боимся,  боимся,  боимся!  Страшимся  произнести
слово, которое годами вертится на языке! Опасаемся  одеться  так,  как,  нам
хочется! Трусим сказать, поступить, подумать - вдруг не так!
   Анфертьев замолчал и шагал упруго и быстро, даже не  заметив,  что  давно
уже держит зонтик только над собой.
   - Слушай, ты весь дрожишь. - Света осторожно завела его руку  с  зонтиком
над собой.
   - Я давно дрожу.
   - Ты хочешь, чтобы я прилетела в Запорожье? Хорошо Я прилечу.  В  пятницу
вечером.
   - Точно?!
   - Если точно  прилетит  самолет,  -  сказала  она,  глядя  на  Анфертьева
исподлобья. - Но ты не прав, Вадим.  Не  все  страхи  стоит  крушить.  Перед
некоторыми можно и остановиться. Мне бы не хотелось, чтобы у нас с тобой все
было ясно. Пусть будет неопределенно и запутанно, пусть будет  зыбко,  пусть
все висит на волоске, но упрощать не надо. Я не хочу  избавляться  от  своих
страхов, понимаешь? Пусть они будут, я  сама  с  ними  справлюсь,  если  они
станут слишком уж досаждать. Понимаешь? Не знаю, кому из нас сложнее... Но я
не хочу, чтобы мне стало совсем легко и просто.
   Анфертьев молчал, пристыженный. Ее решимость была  тверже,  Света  готова
была  идти  дальше,  чем  он.  За  его  порывом  было  нечто   неустойчивое,
кратковременное.
   -  Ты  права,  Света,  -  сказал  он.  -  Меня  выводит  из  себя...  Все
остановилось, вот в чем дело... Нет движения. Нет перемен. Нечего ждать. Это
ужасно, когда нечего ждать!
   - Ты тоже улетаешь в пятницу?
   - Нет, в среду. Мне нужно прихватить два  рабочих  дня.  А  в  пятницу  я
встречу тебя в Запорожском аэропорту.
   - Неужели это возможно, Вадим? - улыбнулась Света первый раз за  всю  эту
их весеннюю дорогу под частым теплым дождем.
   Анфертьев не успел ответить - в этот момент прозвучал вопрос Следователя,
прозвучал у него в мозгах, в сердце, в печенке. Да,  в  Анфертьеве  уже  всю
зиму жил Следователь. Не очень часто напоминал о себе, но и забыть о себе не
давал. И нет в этом ничего удивительного. Разве вы не замечали,  как  в  нас
поселяется ненавистный враг и вы ругаетесь с ним каждый раз, когда остаетесь
одни, когда вспоминаете его ненароком? Разве не поселялась в нас  девушка  с
соседней улицы?
   Разве друзья не живут в нас? Сколько народу мы прописали в себе:  книжных
героев и продавцов из соседней лавки, живых и мертвых, знакомых и  тех  кого
никогда не видели! Дай нам Бог удачи разобраться со всеми, для каждого найти
слова и силы.
   "Скажите, Лунина, с кем из  заводоуправления  у  вас  сложились  наиболее
близкие, доверительные отношения?" - спросил Следователь.
   "У меня со всеми хорошие отношения". "А тут кое-кто называл Анфертьева...
   Вы с ним встречаетесь чаще, чем с другими?"
   "Анфертьев - наш фотограф, и  вход  в  его  лабораторию  из  бухгалтерии,
поэтому мы просто вынуждены встречаться с ним каждый день".
   "Как вы думаете, он мог "это" сделать?"  "Анфертьев?  Никогда.  Он...  Он
слишком слаб". Такой вот разговор вдруг ворвался в сознание Анфертьева, пока
он, ссутулившись, стоял под мокрым зонтом и смотрел Свете в глаза. И тут  же
все в нем затихло, как ничего и не было - ни Следователя, ни  его  вопросов,
ни его подозрительности. Но тут же словно кто-то  повернул  ручку  настройки
приемника, и в него болезненно остро вошел вопрос самой Светы: "Вадим...  Но
это же подло.
   Отвечать-то мне". "Я сделаю так, что тебе не придется отвечать". "Так  не
бывает.
   Кому-то отвечать все равно придется. И так ли уж важно, посадят меня  или
кого-то другого?"
   "Это важно. Сидят  миллионы  людей,  но  я  не  чувствую  себя  от  этого
несчастным. Не велика беда, если к ним прибавится еще один. А ты  останешься
на свободе в любом случае".
   "Ты уверен, что  мне  захочется  после  этого  остаться  на  свободе?"  ,
Анфертьев не стал отвечать, он повернул ручку  настройки  и  тут  же  поймал
волну Натальи Михайловны.
   "Вадим, - проговорила она низким сипловатым голосом, - зачем тебе столько
денег? На кой черт они тебе?"
   "Какие деньги, ты о чем?" - удивился Анфертьев.
   "Те самые, которые ты задумал взять в этом дурацком Сейфе".
   "Не знаю... Я не думал о деньгах".
   "Врешь. Как же ты не думал, если собираешься все это  провернуть  в  день
зарплаты и премии, когда Сейф будет полон. Зачем они тебе?"
   "Понятия не имею. Куплю Таньке большой мяч, раскрашенный под земной  шар.
На нем будут материки океаны, проливы, острова... Я куплю этот мяч и  подарю
Таньке.
   И скажу ей - тише, Танечка, не плачь, не утонет в речке мяч".
   "Ты не можешь купить его на свою зарплату?"
   "Нет. Не могу. Потому что таких мячей нет в продаже. Я его придумал".
   "Ты добьешься только одного - этот мяч утонет вместе с тобой".
   - Не утонет, - чуть слышно произнес Анфертьев и только тут заметил Свету,
стоявшую рядом под одним зонтом. - Извини, - сказал он, - я слегка отвлекся.
   - Ты сказал - не утонет. Кто не утонет?
   - Мяч.
   - Какой мяч?
   - Резиновый. Большой блестящий мяч - глобус. На  нем  есть  реки,  озера,
красной звездой помечен город Москва, там есть леса. Северный полюс... И все
на одном мяче.
   - И он может утонуть?
   - Может. Но он не утонет. Я все обдумал...
   - Скажи, Вадим, а этот мяч...
   - Света, я жду тебя в пятницу вечером  в  аэропорту  Запорожья.  Ты  меня
узнаешь по синему галстуку с красными полосками. Ты не представляешь,  какой
дорогой подарок мне сделала! Спасибо тебе.
   - Слушай, Вадим, тебе что, совсем паршиво?
   - Похоже на то.
   - Что с тобой происходит?
   -  Понимаешь,  ко  мне  мой  старый  друг  не  ходит.  Он  стал   большим
начальником.
   Ну и что?
   - Мы оказались с ним на разных ступеньках. Моя ступенька -  далеко-далеко
внизу. Я почти не виден. Еле различим. И то хорошо  вооруженным  глазом.  Со
мной нельзя разговаривать без смеха. У меня все смешное.
   - И нельзя никак поправить дело?
   - Знаешь, Света, есть на примете один способ, несколько рисковый, правда,
но, боюсь, он отбросит  меня  еще  ниже.  Тогда  некоторым  придется  просто
помереть со смеху. Но этого  может  и  не  случиться,  поскольку  ниже  моей
ступеньки и нет ничего. Я совсем не рискую, падать некуда.
   - А что за способ?
   - Света, обратный билет я возьму. С гостиницей тоже все будет в  порядке.
Мы вернемся в понедельник утром. А встретимся в пятницу вечером. Если ты  не
возражаешь, я поцелую тебя куда-нибудь в неприметное для прохожих  местечко,
а?
   - Не возражаю.
   Анфертьев наклонился к  Свете,  отогнул  поднятый  воротник  ее  плаща  и
поцеловал в шею чуть пониже уха, поколебавшись, поцеловал еще раз.  Поправил
воротник, замел, так сказать, следы.
   - Ну вот, никто и не  догадается,  -  Вадим  Кузьмин  подмигнул  Свете  и
прыгнул в запотевший изнутри трамвай. Смахнув рукой влагу с заднего  стекла,
он увидел, что Света  из-под  зонта  смотрит  ему  вслед.  Анфертьев  прижал
растопыренную ладонь к стеклу и еще успел заметить, как Света слабо  махнула
рукой.
   "Скажите, Анфертьев,  -  подойдя  сзади,  спросил  Следователь,  -  какие
отношения у вас были с Луниной?"
   "Нормальные", - Вадим Кузьмич сбросил со своего плеча  руку  Следователя,
прошел в вагон и сел на свободное место.
   "Некоторые свидетели утверждают,  что  их  можно  назвать  близкими,  это
верно?"
   - Следователь уже сидел рядом.
   "Вы хотите узнать, спал ли я с ней? Нет, не спал. Но  постоянно  к  этому
стремился".
   "Поймите меня, Анфертьев, правильно, мне важнее разобраться в ней, а не в
вас".
   "Вы ее подозреваете?"
   "А кого мне еще подозревать?"
   "И она... Света Лунина... подходит на роль грабителя?"
   "Вполне. Молодые ныне более раскованны, нежели  мы  с  вами,  верно?  Они
проще смотрят на жизнь, легче  и  беззаботнее  относятся  к  вещам,  которые
заставят содрогнуться нас. Прикиньте сами... Молодая девушка, не  красавица,
но весьма соблазнительная, да?  Вокруг  столько  всего  -  наряды,  поездки,
театры, напитки. А зарплата... Сами понимаете".
   "На что же она надеялась?"
   "Вот на этот ваш вопрос. Дескать, что же я, такая дура,  чтобы  навлекать
на  себя  такие  подозрения...  Очень  примитивное  мышление.  Как   говорят
шахматисты, на один ход вперед. Если красавицы могут рассчитывать..."
   "Света Лунина - очень красивая женщина", - холодно сказал Анфертьев.
   "Вы уверены в этом?" - усмехнулся Следователь.
   "Конечно".
   "В том, что она женщина?"
   "Пошел вон!" - И Анфертьев решительно отвернулся к окну, залитому дождем.
   В трамвай с двух сторон вошли контролеры  -  пожилые,  высохшие  женщины,
закаленные в схватках с безбилетниками, суровые  и  безжалостные.  Анфертьев
сжался, как в зубоврачебном кресле, вспомнив, что так и не взял  билет.  Обе
женщины подошли к нему одновременно с двух сторон.  Не  отрываясь  от  окна,
Анфертьев протянул им трешку. Но наказание заключалось  не  только  в  этом,
нужно было еще выслушать этих женщин.
   - Что же это вы позволяете себе, молодой человек? - начала одна из них  с
лицом  цвета  сырой  картошки.  -  Бедные  родители...  если   бы   знали...
государство...  образование...  бесплатно  лечит  болезни...  жена,  похоже,
совсем извелась... под крышу вырастут дети, все норовят обмануть,  словчить,
граждане, посмотрите, расхититель... по лицу видно, привык  воровать,  убить
может.
   Анфертьев воткнул в уши по указательному пальцу и с улыбкой повернулся  к
контролерам: прошу прощения, я вас совершенно не слышу. Он их слышал, но они
этого не знали