угие  попросту  исчезают,
перерождаются и  становятся  другими  людьми,  сохраняя  разве  что  прежнюю
оболочку, третьим не удается сохранить и ее...
   Автор: Жизнь не прочь иногда исполнить самое заветное наше желание, самую
невероятную мечту, когда та потеряет всякий  смысл  и  не  принесет  ничего,
кроме хлопот. Чего с ней  делать-то,  с  мечтой?  Как  избавиться  от  этого
громоздкого подарка, от сверкающей коробки, перетянутой  лентами,  -  их  не
хочется даже развязывать...
   В бухгалтерию Анфертьев вернулся в конце дня  -  повестка  к  Следователю
давала ему право вообще в этот день  не  являться  на  работу.  Женщины  уже
увязывали свои авоськи с дневными покупками, Зинаида  Аркадьевна  стояла  на
обычном своем месте - в проеме двери, зажатая в нем  плотно  и  навсегда.  В
синих джинсах и сером свитере, Света сидела, откинувшись на спинку  стула  и
скрестив руки на груди. Во всем ее облике ощущалось что-то вдовье. Сейф  был
уже заперт, сумочка с ключами и косметикой лежала на столе. Все ждали, когда
большая стрелка коснется верхней  черточки,  чтобы  тут  же  выйти  из  этой
провонявшей бумагами комнаты на свежий воздух, за проходную, и по магазинам.
   - А вот и Вадим Кузьмич, - обронила Зинаида Аркадьевна.  -  Здравствуйте,
Вадим Кузьмич! Вы что, на вторую смену пришли?
   Анфертьев рассеянно  улыбнулся,  боком,  наискосок  протиснулся  к  столу
Светы, улыбаясь все так же неопределенно, нащупал спинку  стула,  не  глядя,
придвинул его и сел лицом к Свете.
   - Что с  тобой,  Вадим?  -  спросила  Света,  но  не  изменила  позы,  не
посмотрела на Анфертьева.
   - Со мной... Со мной ничего. А как у тебя?
   - Нормально.
   В ее ответе прозвучала холодность, даже неприязнь.  Последнее  время  она
разговаривала с Анфертьевым таким вот тоном, словно пытаясь  оттолкнуть  его
отдалиться самой. И то, что он открыто подошел и ней, сел рядом, уставился в
глаза,  не  осталось  незамеченным,  потому  что  все  уже  привыкли  к   их
отчуждению.
   Женщины переглянулись, состроили озадаченные гримасы и  засобирались,  не
дожидаясь  стрелки.  Света  тоже  поднялась,  взяла  сумочку,  требовательно
посмотрела на Анфертьева сверху вниз - он сидел, загораживая проход.
   - Пропусти, пожалуйста, - сказала она,  глядя  на  часы,  на  женщин,  на
закат, на звезды, на светящуюся между домами факельную букву М,  пылающую  с
неуместной яркостью.
   - Останься, - сказал он тихо. Свете  ничего  не  оставалось,  как  пожать
плечами, взглядом извиниться перед женщинами и сесть. Сумочку  она  оставила
на коленях, подчеркивая этим, что  не  собирается  задерживаться.  Анфертьев
взял сумочку и положил на стол: мы, дескать, будем  здесь  столько,  сколько
потребуется.
   - Потом закроешь. Света, - напомнила Зинаида Аркадьевна.
   - Да, я все сделаю.
   Бухгалтерия опустела. Свет не  включали,  и  в  комнате  наступил  густой
полумрак. Только из окна бил яркий свет от фонаря. Тень от  рамы  лежала  на
столе черным крестом.
   - Слушаю, - сказала Света нетерпеливо.
   - Борис Борисович прошлой ночью повесился в камере.
   Света не издала ни звука. Она сидела все так же, скрестив руки на груди и
глядя в окно. На лице ее лежали голубоватые блики перекальной лампы,  и  вся
она в это время казалась бледно-голубой.
   - Откуда ты знаешь?
   - Я только что от Следователя.
   - Борис Борисович мертв?
   - Да. Он завещал мне свою машину.
   - Покатаешь?
   - Обязательно.
   - Я хочу, чтобы ты свозил меня в Крым.
   - Поедем в Крым. А в дороге будем слушать магнитофон, который он  завещал
тебе.
   - Ты счастлив, Вадим? - Она повернулась к Анфертьеву.
   - Не знаю.... Вряд ли.
   - Но ведь ты теперь состоятельный человек?
   - Что ты имеешь в виду? - Анфертьев похолодел. В словах Светы он  услышал
намек не только на машину, не  только  на  машину,  не  только,  ребята,  на
машину. - Что ты имеешь в виду? - снова спросил он, не дождавшись ответа.
   - Все.
   - Что все?! Что?!
   - Все, - чуть слышно повторила Света. - Все...  Это  ведь  ты  сделал,  я
знаю.
   Анфертьев молчал, глядя на Свету широко  раскрытыми  глазами,  в  которых
метались огни перекальной лампы. Он ощущал неудобство своей  позы,  затекшие
ноги, слишком уж круто повернутую голову к Свете, но  не  мог  пошевелиться,
сесть удобнее.
   - Я видела, - сказала Света буднично. - Ты остался в  лаборатории,  когда
все вышли и заперли бухгалтерию. Я хотела тогда с тобой поговорить,  поэтому
и заметила. Я стучалась к тебе, но ты не отозвался.
   - Что же из этого... Я часто остаюсь в лаборатории...
   - Я видела, как ты выпрыгивал из окна, - она кивнула в сторону архива,  -
как раз в тот обед. А потом ты с Борисом пришел в буфет... Там с ним  все  и
случилось... Краска и прочее... Я все знаю, Вадим. Я знала с самого  начала.
Это ты все подстроил. Я хотела тебя просить вернуть деньги, но теперь, когда
Бориса нет... Даже не знаю.
   Анфертьев молчал, ощущая ломоту в шее, в спине и не решаясь повернуться.
   Трудно сказать, сколько это продолжалось. Спутники описали полный круг  у
Земли, комета Галлея удалилась на миллион километров, доблестные  металлурги
выплавили немыслимое количество чугуна и стали, родились миллионы  детей,  а
миллионы стариков зарыли в  землю,  сталкивались  машины,  падали  самолеты,
извергались вулканы, в кого-то втыкали нож, гремели  свадебные  марши,  люди
предавались любви и ненависти, американцы высаживались в Гренаде, японцы - в
Америке, французы - в Африке, иранцы - в Ираке,  принц  саудовский  бороздил
космический океан, пенсионер Енсен к исходу  вторых  суток  заканчивал  свой
семитысячный анекдот, а эти двое молчали в полутемной  комнате,  пропитанной
запахами пыльных бумаг, женского пота и заводской гари.
   Потом  Анфертьев  поднялся,  с  беспомощной  улыбкой  подошел  к  архиву,
подналег на дверь, открыл ее и через  минуту  вышел.  Не  говоря  ни  слова,
положил папку на стол, вынул из сумочки  Ключ  от  Сейфа.  Света  безучастно
смотрела, как Анфертьев открывает Сейф и ссыпает туда тугие денежные  пачки.
Папку и мешок он скомкал и сунул в мусорное ведро. Уборщица заберет их, даже
не догадавшись, какие важные улики уничтожает.
   - К тому времени, когда у людей появляются миллионы, они  теряют  желание
их тратить, - криво усмехнулся Анфертьев.
   - Там все? - спросила Света чужим голосом.
   - Я к ним не прикасался.
   - Приходи завтра за премией.
   - Ты хочешь сказать...
   - Приходите за премией, Вадим Кузьмич. Я шла сегодня мимо детского  сада,
видела Таньку... Ей нужны  ботинки  на  осень.  Она  у  вас  до  сих  пор  в
босоножках бегает.
   Они вместе вышли из заводоуправления, задержались, взглянули друг другу в
глаза.
   - Пока, - сказала Света.
   Анфертьев боялся, что им придется разойтись в разные стороны, и в  то  же
время хотел этого. Но, когда Света одним словом дала понять,  что  дороги  у
них  разные,  его  охватило  такое  горе,  что  забылись  все  страхи,   вся
нервотрепка сегодняшнего дня. Простое  "пока"  оказалось  куда  безжалостнее
всех подозрений Следователя.
   Света привычно направилась к щели в заборе. Анфертьев хотел  было  пройти
за ней, но не решился. Отныне он вынужден будет пользоваться  проходной,  он
уже не имел права отличаться.
   - Пойдем вместе? - Анфертьев  сделал  попытку  повернуть  колесо  судьбы,
вмешаться во вращение земного шара, подправить круговорот мировых событий. И
конечно, за эту безрассудную попытку был тут же наказан - его  отшвырнуло  в
прошлое, забросило в будущее, в безвременье, где  уже  нет  никаких  чувств,
никаких привязанностей, нет ни любви, ни ненависти, есть только  потребление
пищи и отправление естественных надобностей.
   - Послушай, - Света остановилась, повернулась к нему. -  Борис  некоторое
время назад предложил мне жить вместе. Тебе понятно, о чем я говорю?
   - Квардаков?
   - Да, Борис, - подтвердила Света. - Теперь... не  состоится.  Здесь  есть
доля и твоей вины, правильно? Но ты не беспокойся, премию получишь. Там тебе
около  пятнадцати  рублей  причитается.  Я,  конечно,  зря  молчала,   но...
Понимаешь, все никак не могла решиться поговорить с тобой...  А  теперь  уже
ничего не изменить. - Света  помолчала,  глядя  куда-то  сквозь  Анфертьева,
потом тронула его за рукав, улыбнулась:
   - Не вздумай снова забраться...
   Так, подумал Анфертьев. Еще раз по морде. Привыкай, дорогой.  Отныне  это
будет самое обычное обращение с тобой.
   Подняв  воротник  плаща,  сунув  руки  в  карманы,  он  мерно  зашагал  к
проходной.
   Наталью Михайловну Анфертьеву, в девичестве Воскресухину,  ее  муж  Вадим
Кузьмич Анфертьев застал в хорошем расположении духа. Она  была  возбуждена,
щечки ее горели,  пылали,  светились,  по  дому  Наталья  Михайловна  ходила
походкой одухотворенной, на Вадима Кузьмина взглядывала усмешливо, свысока.
   -  Как  поживаешь,  дорогой?  -  спросила,  обдав  его  душистым  ветром,
настоянным на духах из города Парижа, столицы прекрасной Франции. Спросила и
тут же пропорхнула мимо, давая понять, что он отвечать вовсе не обязан, если
уж это для него сложно, если слова у него  тяжелы  и  громоздки,  а  сам  он
удручен и угнетен.
   - Поживаю, - ответил Анфертьев, когда Наталья Михайловна была уже далеко,
когда она уже забыла о своем вопросе и о странном человеке в  мокром  плаще,
обреченно стоявшем посреди прихожей.
   - Что-нибудь случилось? - снова спросила Наталья  Михайловна,  проносясь,
как  ласточка  мимо  завязшей  в  паутине  мухи,  -  стремительно,  нарядно,
празднично.
   - Нет, ничего, - выдавил из  себя  Анфертьев,  как  выдавливают  засохшую
зубную пасту из старого тюбика. - Завтра обещают премию.
   - Премию? игриво воскликнула Наталья Михайловна. - Тебе? За что?
   - За хорошую работу.
   - Они ничего не напутали?
   - Скорее я напутал.
   - О! Ничуть этому не удивляюсь.
   - И кажется, даже рада?
   - Анфертьев! Ты ненасытен. Тебе мало, чтобы твоя жена была красива, умна,
счастлива! Тебе надо, чтобы я приходила в восторг,  едва  увидев  тебя?  Это
слишком. Подойди к зеркалу и посмотри на себя. Ты бледен.  У  тебя  потухший
взор.
   Ты выглядишь старше своих лет, хотя у тебя и своих предостаточно. На тебе
дешевый мятый костюм. Размокшие туфли. У тебя в кармане рубль с мелочью.
   - Мелочь без рубля, - поправил  Анфертьев.  -  Но  зато  у  меня  галстук
ничего, - шуткой Вадим Кузьмин попробовал пресечь разоблачения жены.
   - Да! - согласилась она  быстро  и  решительно.  -  Галстук  тебя  вполне
выдержит. Это единственное его достоинство. Анфертьев, у тебя были  неплохие
галстуки, а посмотри на этот!  Он  мят,  он  широк,  как  лопата,  его  узел
перекошен и сморщен. И самое страшное - он у тебя коричнево-зеленого  цвета.
Где ты его взял?
   - Не знаю, - растерянно проговорил  Анфертьев.  -  Наверное,  купил...  Я
только сейчас увидел его...
   - Он тебя выдержит, - повторила Наталья Михайловна.
   - Надо будет попробовать. - Анфертьев снял плащ и повесил  его  на  дверь
туалетной, чтобы  на  вешалке  не  намокло  пальто  Натальи  Михайловны.  Не
нагибаясь, зацепив носком за пятку, снял размокшие туфли и, оставляя  мокрые
следы от носков, прошел в комнату.
   Забравшись с ногами в кресло, Танька  смотрела  телевизор.  Шла  передача
"Спокойной  ночи,  малыши!".  Показывали  мультик  с  привычным   и   весьма
злободневным  содержанием.  "У  тебя  есть  друг?"  -  спрашивает   мышонок,
зайчонок, медвежонок. "У меня нет  друга!"  -  отвечает  поросенок,  утенок,
кикиморенок. "Пойдем искать  друга!"  -  предлагает  нетопыренок,  удавенок,
упыренок. "А  ты  хочешь  быть  моим  другом?"  -  предлагает  скорпионенок,
динозавренок, лохнессенок...
   - Ну, что они там, все подружились?  -  спросил  Анфертьев,  опускаясь  в
соседнее кресло.
   - Нет еще, завтра будет продолжение. Но я уже знаю, чем все кончится, они
каждый месяц показывают одно и то же... Расскажи мне сказку, а? Расскажи! Ну
расскажи!
   - Сказку? - отрешенно спросил Анфертьев. - Хорошо. Расскажу.
   - Новую? - Танька перебралась со своего кресла к отцу на колени.
   - Да, совсем новую.  Новей  не  бывает.  Значит,  так,  жило-было  Чудище
поганое...
   - Страшное?
   - Не очень. Нормальное такое чудовище, но силой оно обладало неимоверной.
И были у него несметные сокровища. И все эти сокровища Чудище всегда держало
при себе.
   - Вот такая жадина? - не выдержала Танька.
   - Нет, дело не в этом. Просто ему поручили сокровища охранять.  Но  самое
большое богатство, которое было у этого Чудища, - красавица принцесса У  нее
были светлые волосы, голубые глаза, нежные руки, но сама она выросла  смелой
и решительной.
   - В чем она ходила?
   - Она носила синие джинсы и серый свитер.
   - Значит, это была ненастоящая принцесса?
   - Самая настоящая. Чудище очень берегло принцессу и не  отпускало  ни  на
шаг.
   Но нашелся однажды храбрый воин, который решил отобрать у Чудища все  его
богатства  и  освободить  принцессу.   Он   долго   готовился   к   схватке,
тренировался, выбирал себе оружие и наконец схватился с  Чудищем.  Он  сумел
перехитрить его и победить.
   - А сокровища?
   - Воин отобрал у Чудища поганого все его богатства. Их  было  так  много,
что он набил  ими  все  карманы,  набил  мешок,  насыпал  за  пазуху  и  так
загрузился, что у него не оказалось даже  свободной  руки,  чтобы  протянуть
принцессе и увести с собой. И когда  унес  и  припрятал  все  сокровища,  он
вспомнил, что принцесса осталась у Чудища.
   - Какой дурак! - воскликнула Танька.
   - Да, он был не очень умный, -  согласился  Анфертьев.  -  Бросился  воин
назад.
   Он готов был  отдать  за  принцессу  все  сокровища,  драгоценные  камни,
кольца, но опоздал. Красавица полюбила другого  воина,  ему  не  нужны  были
богатства, он хотел только  освободить  принцессу,  но  погиб  в  схватке  с
Чудищем. И тогда первый воин принес все богатства и отдал их  Чудищу,  чтобы
тот отпустил принцессу.
   - Но тот не отпустил, - упавшим голосом произнесла Танька.
   - Ничего подобного! - воскликнул Анфертьев обиженно. -  В  том-то  все  и
дело, что отпустил! Но принцесса сама отказалась идти к  воину.  И  навсегда
осталась с Чудищем.
   - А воин? - настороженно спросила Танька.
   - Он ушел куда глаза глядят.
   - Наверно, плакал и рыдал?
   - Да, поседел от горя и ушел в другие страны, где его  никто  не  знал  и
никому он не был нужен.
   - И уже не вернется? Принцесса  его  не  простит?  Сказка  была  прервана
стремительным появлением Натальи Михайловны. Будоража и  смешивая  воздушные
струи, обрывая все разговоры отца и дочери, наслаждаясь  и  упиваясь  собою,
она внесла в  комнату  ощущение  какого-то  языческого  праздника.  Ощущение
исходило  от  хрустящего,  сверкающего  пакета,  распространявшего  радужное
сияние, точь-в-точь какое исходит  от  головы  святых  на  картинах  великих
живописцев прошлого.
   Разноцветные блики  замелькали,  забегали  на  стенах,  на  лицах  Вадима
Кузьмича, Натальи Михайловны,  Таньки,  сверкнули  в  хрустальной  вазе,  на
секунду затмили изображение на телевизионном экране,  полоснули  по  оконным
занавескам. Хрустящая упаковка раскрылась, как бутон  волшебного  цветка,  и
никто не мог бы сказать, что предстанет перед глазами изумленных домочадцев,
когда развернется, откинется последний лепесток, послушный  пальцам  Натальи
Михайловны. Все, кажется, сохранила она к сорока годам -  цвет  кожи,  блеск
глаз, даже срамные свои желания не растеряла.  Только  вот  руки  не  смогла
уберечь от разрушительного действия времени - ее мягкие, пухлые пальцы стали
цепкими и крючковатыми, кожа сдвинулась и  покрылась  мелкими  чешуйками,  в
ладонях появилась судорожность птичьей лапы.
   Анфертьев, не отрываясь,  настороженно  смотрел  на  расцветающий  бутон,
Танька, чувствуя необычность происходящего, даже закрыла рот  руками,  чтобы
не закричать от восторга,  когда  через  секунду  увидит  нечто  такое,  что
никогда не забудется, что навсегда останется с ней и будет  светиться  в  ее
прошлом, как несбыточная надежда на счастье.  Наталья  Михайловна,  конечно,
знала, что немногие могут  вынести  подобное  зрелище,  знала,  что  рискует
здоровьем и жизнью своих близких, но решила идти до конца.
   - Танька! Выключи телевизор! - приказала Наталья Михайловна, не отрываясь
от пакета.
   - Вадим! Убери ногу! Отодвинься!
   - Танька, не дыши мне в ухо!
   - Вадим! Перестань ухмыляться, как идиот!  Она  хотела  было  отдать  еще
какое-то распоряжение, но уже не было надобности. Последний  лепесток  этого
лотоса, этой розы, этого, в конце концов, рододендрона отошел в  сторону,  и
глазам Анфертьева и Таньки предстал...  том  толщиной  в  ладонь,  в  мягкой
обложке, украшенной очень красивыми иностранными буквами.  Среди  букв  были
изображены люди в  несказанно  завидном  образе  жизни.  Загорелые  юноши  и
девушки смеялись, касались друг друга, преисполненные  легкости,  свободы  и
любви.
   - Что это? - выдохнул Анфертьев.
   - Каталог! - шепотом произнесла Наталья Михайловна,  но  так  произнесла,
что не поставить восклицательного знака после ее слова было никак нельзя.  -
Вадим, они выпускают вот такие... вот такие... и каждый может  выбрать  себе
все, что он хочет! Представляешь?!
   - Кто они?
   - Ну там, - Наталья Михайловна  показала  большим  пальцем  за  спину.  -
Иностранцы.
   - А, - протянул Анфертьев разочарованно. - Это ихний посылторг. А  выбрал
бы я вот эту девушку в белых трусиках.
   - Вадим, они предлагают не девушек, они предлагают трусики!
   - А трусики я отдал бы тебе, Наталья.
   - Вадим! Ты дурак! - Наталья Михайловна произнесла это с  таким  чувством
внутреннего убеждения, что в другой вечер Вадим Кузьмич мог бы и  обидеться.
Но сейчас ее слова для него не имели значения.
   - А ты дура, если за такие трусики не можешь простить мне такую  девушку.
Ты должна гордиться и говорить всем -  посмотрите,  какая  девушка  у  моего
мужа!
   - Танька, иди спать! Вадим, прекрати! Я не шучу. Ты посмотри,  как  живут
люди... Как живут! Скажи честно, ты хотел бы спать на такой кровати?
   - С той девушкой? Конечно. Но при одном условии - трусики с нее ты  взяла
бы себе.
   - Вадим, я снова говорю тебе - прекрати!  Мне  не  до  шуток.  Ты  только
посмотри, какой холодильник! В него можно поместить что угодно, и даже  если
в него нечего помещать, пусть стоит пустой, пусть распространяет вокруг себя
мягкое кошачье урчание, пусть  только  не  содрогается  как  припадочный  по
ночам,  пусть  не  рычит,  не  скрежещет,  как  наш.  А  какой  лифчик!   Ты
когда-нибудь видел  что-нибудь  подобное?  Нет-нет,  не  говори.  Ничего  не
говори! Все, что ты можешь сказать, я знаю. Тебе чуждо,  Анфертьев,  чувство
прекрасного. А в этих туфлях, вот с этими сережками, при таком  ожерелье,  в
этой шляпке, под этим зонтиком, с этой  сумкой,  в  этих  мехах,  при  такой
косметике я могла бы... я могла бы... Я могла бы ничего не делать на работе,
и все были бы счастливы только видеть меня в  конце  коридора,  поймать  мой
взгляд, мою улыбку. Они содержали  бы  меня,  как  англичане  содержат  свою
королеву, они платили бы мне ставку, награждали бы каждый  квартал  премией,
вручали бы к Новому году "тринадцатую зарплату" за то  лишь,  чтобы  я  хоть
изредка появлялась у них, проходила бы по лабораториям, по двору  института,
по прилегающим улицам! А мои пылинки, мои несчастные малышки!
   Как бы они радовались, когда я приникла бы к микроскопу в  таком  наряде!
Они бы открыли мне все свои тайны, и я наверняка защитила бы  диссертацию  и
получала бы рублей на сто больше! Анфертьев! О Анфертьев! Ты посмотри, какой
ковер! На этом ковре... Только не говори мне, пожалуйста, про ту  худосочную
девицу, которая пленила тебя на первой странице! Я уже знаю, что, как только
произнесла слово "ковер", ты сразу вспомнил  про  нее!  А  какая  кухня!  Ты
посмотри, какая кухня! Я готова питаться одной картошкой! На такой к