атом пиджаке и со сжатым кулаком,  плотно  лежащим  на  холодном  стекле
стола, Таньку в детском саду - ее взгляд  был  устремлен  на  часы,  висящие
между домами у подземного перехода. Танька с нетерпением ждала, когда за ней
придет отец, Вадим Кузьмич Анфертьев, обуреваемый  в  эти  минуты  страстями
подлыми  и  корыстными.  На  какое-то  мгновение  его   охватило   полнейшее
безразличие и к Сейфу, и к его содержимому, но он подавил в себе это чувство
как слабость, как страх перед неизвестностью и казнясь, страдая...  поднялся
и откинул крючок.
   Шагнув в залитую солнечным светом бухгалтерию,  придирчиво  осмотрел  ее,
заглянув за шкафы, под  столы  -  не  остался  ли  кто  за  вешалкой,  чтобы
подтянуть рейтузы, или почесать между лопатками, или  пришить  пуговицу.  Но
нет, бухгалтерия была пуста. Тогда еще раз проверил снаряжение.
   Ключ от Сейфа? В кармане.
   Перчатки резиновые? Есть.
   Меченые монеты? На месте. Потерпите, дорогие, недолго осталось.
   Пакет для денег? Держись. Совсем скоро.
   Ключ от двери в комнату архива? Есть.
   Ключ от кабинета Квардакова? Где же он?! Черт! Ага, нашелся.
   Все?
   Или что-то упущено?
   Кажется, все.
   Анфертьев  вышел  на  свободное  пространство  комнаты  и  остановился  в
солнечном  квадрате.  За  окнами  ходили  люди  в  промасленных   прожженных
спецовках,  отъезжали  машины,  кто-то  кого-то  искал,  кто-то  от  кого-то
прятался - обычная производственная жизнь. Анфертьев не удержался,  задернул
штору. Мало ли кому придет в голову - расплющить поганую свою морду о стекло
и заглянуть в бухгалтерию. И  Вадим  Кузьмич  старательно  поправил  складки
пыльной шторы. Подошел к двери и опустил кнопку запора  -  теперь  никто  не
войдет. Будет ковыряться с замком, будет чертыхаться и звать на  помощь,  но
не войдет. Не помешает. Не застанет.
   Подошел к Сейфу.
   Никаких чувств,  исходящих  от  этой  громадины,  уловить  Анфертьеву  не
удалось.
   Перед ним стоял железный сундук и ничего более. И ладно. И хорошо.
   По прикидкам Анфертьева получалось, что у него было пять минут, не более.
   Две минуты уже прошло.
   Оставалось три. Те самые три надежные минуты, в течение которых  ни  одна
из женщин не начнет колотить в двери, не вернется Света, чтобы подготовиться
к выдаче денег, не придет шальная мысль в непутевую голову Квардакова.
   С улыбкой, более походившей на оскал,  Вадим  Кузьмич  Анфертьев  натянул
резиновые перчатки, пошевелил в воздухе припудренными тальком пальцами  и  с
такой же напряженной улыбкой,  с  какой  его  отец  когда-то  резал  свинью,
приговаривая:
   "Потерпи, милая, сейчас все пройдет, все будет хорошо,  потерпи  немного,
вот видишь, тебе уже не больно..." - ласково говорил,  жалеючи  и  сострадая
этой захлебывающейся кровью свинье, проталкивая тем временем в нее  длинный,
отточенный накануне нож с деревянной  надколотой  ручкой,  вот  с  такой  же
улыбкой Анфертьев протолкнул в Сейф длинный тяжелый Ключ и не заметил  даже,
как произнес те же слова: "Потерпи, дорогой, я быстро, я сейчас... Вот  тебе
уже и не больно..."
   Оглушительно прозвучал щелчок в глубинах замкового устройства, потом  еще
один, уже потише. Тяжелая литая  рукоять  повернулась  легко,  даже  охотно,
словно поощряя Анфертьева к решительным  действиям  -  так  старая  красотка
бесстыдными телодвижениями и доступностью подталкивает наивного  парнишку  к
поступкам запретным и срамным.
   Дверь знакомо  поплыла  в  сторону,  раскрывая  темное  нутро  Сейфа.  На
металлической полке лежали пачки денег, излучая желтый, зеленый,  фиолетовый
свет. "Пятьдесят тысяч или больше, - обронила в разговоре с кем-то Света.  -
Думаешь, легко тащить на себе пятьдесят  тысяч!"  -  сказала  она,  и,  хотя
Анфертьева не было в бухгалтерии,  он  услышал  эти  слова  через  несколько
комнат и коридоров, стен и потолочных перекрытий, через кирпичные простенки,
слои штукатурки, ободранный кафель туалета. То ли  опасность  обострила  его
чувствительность, то ли нечистая сила взялась  помогать  ему  в  том  подлом
деле, а может, он и не слышал этих слов - они сами возникли в нем...
   С ласковой улыбкой, будто он  все  еще  вдавливал  нож  во  вздрагивающую
свинью, Анфертьев принялся сгребать деньги, захватывая сразу несколько пачек
и сбрасывая их в целлофановый мешок. Он ожидал, что это будет долгая работа,
но с удивлением увидел, что деньги на полке кончаются,  что  осталось  всего
пять, три, одна  пачка,  потом  и  она  с  легким  шелестом  соскользнула  в
прозрачный похрустывающий мешок.
   Все.
   Сейф пуст!
   Тише! - приказал себе Анфертьев. Ему показалось, что  он  слишком  громко
захлопнул дверцу. Впрочем, возможно, пустой Сейф всегда закрывается  громко,
посрамление, будто причитая от горя.
   - Ну, вот и все, - проговорил Анфертьев вслух. - Видишь, как  хорошо  все
получилось... А ты, дурочка, боялась,  переживала,  крик  подняла...  -  Так
говорил когда-то усатый Кузьма, поднимаясь от затихшей свиньи и снимая с рук
ее кровь, как снимают мыльную пену.
   А мешок и в самом деле был тяжеловатым, для нежных рук Светы уж во всяком
случае. Надо же, и никого не посылают в подмогу, кроме хромоногого охранника
с  разболтанным  револьвером,  из  которого  последняя  пуля  ушла   еще   в
гражданскую войну, когда выясняли между собой отношения махновские хлопцы.
   Теперь в архив. Ключ пляшет  в  руке,  вырывается,  тычется  тупой  своей
железной дурной мордой вокруг дырки и все никак не может в  нее  попасть,  а
где-то голоса, топот по лестнице, кто-то пробежал мимо двери бухгалтерии,  а
ключ все никак, а в пальцах легкость, в  ногах  слабость,  тошнота,  а  ключ
дребезжит о края скважины, но наконец проникает внутрь,  и  картонная  Дверь
проваливается.
   Анфертьев бросает мешок и тут же в  два  прыжка  возвращается  к  входной
двери, откидывая кнопку стопора. Боже! Как он вспомнил о  ней!  Если  бы  не
вспомнил - все бы пропало! Вся его  затея  лопнула  бы!  И  вся  хитрость  и
многомесячные прикидки рассыпались бы в пепел. Но - вспомнил. И опять в  два
прыжка в архив и тут же за собой дверь на ключ. И обессиленно  привалился  к
стенке - пронесло.
   Дальше проще.
   Сквозь пыльные папки,  разваливающиеся  скоросшиватели,  сквозь  мешки  с
бухгалтерскими бумагами, которые никому на всем белом  свете  не  нужны,  но
хранятся и одним своим существованием делают мир злым, Анфертьев пробрался к
старой, заваленной, прогнувшейся, отвратительной полке. Выдернул из  глубины
приготовленную папку толщиной сантиметров двадцать. Мешок с деньгами вошел в
нее легко,  все  тесемки  завязались  с  первого  раза  -  и  продольные,  и
поперечные. Папка  встала  на  свое  место  в  дальнем  углу,  отсыревшем  и
пропыленном,  населенном  пауками,  усыпанном  дохлыми  мухами,   встала   и
притворилась непорочной, будто ничего не держала в себе, кроме документов  о
производственной   деятельности   предприятия   по   ремонту   строительного
оборудования,  отчетов  о  перевыполнении  планов,  итогах  соревнования,  о
премиях и зарплатах, выданных за работу честную  и  самоотверженную,  -  вот
такой вид был у этой сволочной папки. Но Анфертьев затолкал ее  еще  дальше,
вглубь, завалил папками потоньше, скоросшивателями потолще,  с  физиономиями
попроще, поглупее, не вызывающими подозрений.
   Отдохнуть бы, на юг, к морю, а уж  потом  закончить  остальное.  Но  нет,
нельзя,  только  сегодня,  только  сейчас,  только  в  сию   секунду   нужно
заканчивать все, а если останется хоть малая малость, то можно считать,  что
ничего не сделано.
   Окно. Тот самый шпингалет. От всех прочих шпингалетов мира он  отличается
тем,  что  может  упасть  и  сработать  сам  по  себе,   без   прикосновения
человеческой руки. Нужно только с той, стороны посильнее хлопнуть  рамой,  и
шпингалет упадет в гнездо. Его железный глухой стук обезопасит  преступника.
Выпрыгнув в сухую, мертвую  траву,  Анфертьев  закрыл  за  собой  окно  и  в
последний момент с силой ударил кулаком  по  раме.  О,  восторг,  счастье  и
упоение! Стержень шпингалета -  милый,  дорогой,  послушный,  соскользнул  в
уютную, приготовленную для него ямку в раме окна.  Он  стал  в  гнезде,  как
обученный солдат в окопе.
   "Нет-нет! - раздался уверенный голос Следователя. - Это исключается. Окно
в  архиве  заперто  изнутри.  Значит,  преступник  мог  уйти  только   через
бухгалтерию, только через коридор и главный выход. Но в коридоре  все  время
были люди. Главный выход просматривается. И выйти незамеченным с такой кучей
денег... Нет-нет".
   - Нет так нет, -  проговорил  Анфертьев  вслух,  оказавшись  между  горой
бракованных конструкций и глухой стеной заводоуправления.  Наклонившись,  он
расправил смятые травинки, разровнял землю в том мечте, где отпечатались его
подошвы после прыжка из окна, бросил сверху несколько пучков травы и  быстро
прошел за ржавые конструкции - их берегли, чтобы  в  трудный  момент,  когда
будет решаться судьба квартального знамени, сдать как металлолом и обойти по
этому важному показателю  всех  остальных  конкурентов.  О,  Подчуфарин  был
большим мастером по выколачиванию знамен победителей соревнования.
   В какой-то миг Анфертьеву показалось, что кто-то мелькнул  за  деревьями,
краешком глаза он уловил движение. Судорожно дернулся, рванулся  в  сторону,
выглянул из-за кучи железок, но нет, никого не  увидел.  И  уже  хотел  было
выйти из своего укрытия невинной походкой, с  руками,  небрежно  сунутыми  в
карманы, но обнаружил, что в карманы они не проходят, что-то им  мешает,  за
что-то они цепляются. И когда посмотрел на руки, то содрогнулся - на них все
еще были резиновые перчатки. Стоило ему показаться в таком виде... Анфертьев
содрал перчатки, разрывая их, скомкал в пружинящий комок и, приподняв балку,
сунул перчатки под нее. Железка снова легла на место, плотно вдавив перчатки
в пропитанную маслами землю.
   Обойдя гору металла, Анфертьев вышел на открытое, залитое низким солнцем,
пронизанное здоровыми честными отношениями  пространство  заводского  двора.
Вышел, сотрясаясь от ударов сердца, с пересохшим горлом, никого не видя,  не
узнавая, а со стороны казалось, что шел  он  спокойно,  с  ленцой,  щурился,
глядя на солнце, улыбнулся  пробегавшему  водителю  подчуфаринской  "Волги",
поддал ногой камешек, понимая, глубинным своим  нутром  чувствуя,  что  этот
простой жест говорит о незамутненном состоянии его духа, и каждый,  взглянув
на него, подумает только одно: "Делать дураку нечего". А он в  эти  рисковые
секунды прикидывал, что ключ от архивной двери не забыл, кнопку зама поднял,
шпингалет не обманул, сработал, в дверь никто не колотился...
   - Ну и ладно, - сказал он себе. - И ладно. Потерпи немного,  уже  не  так
больно... Скоро тебе станет совсем хорошо. Потерпи.
   И, глубоко вздохнув, словно расправляя слежавшиеся  легкие,  поднялся  на
второй этаж заводоуправления. Квардаков был на месте.  Это  плохо.  Придется
работать, подумал Анфертьев. И  толкнул  дверь.  Квардаков  сидел  за  своим
столом, напряженно уставившись в телефонный диск.
   - А! Анфертьев! - обрадовался он. - Заходи. У тебя все в порядке?
   - Пока... вроде... все.
   - После обеда едем в театр?
   - Едем, - обронил Анфертьев. - Там кефир завезли в буфет... Не хотите?
   - Кефир?! - Квардаков поднялся, его узко поставленные глазки  загорелись,
на спину упали солнечные лучи, и длинный ворс вспыхнул,  засветился,  шерсть
на загривке поднялась. - Надо бы перед дорогой, да очередь, наверно?
   - Вам-то дадут.
   - Вообще-то да! Зам я или не зам?! -  угрожающе  проговорил  Квардаков  и
выскочил в дверь. - Подожди меня! Я счас! - донеслось уже из коридора.
   Анфертьев устало подошел к вешалке и вытряхнул в обвисший наружный карман
квардаковского пальто меченые монетки из пакетика. Потом под плашку  паркета
положил Ключ от Сейфа. Прошел в туалет, бросил в унитаз пустой  целлофановый
пакетик, спустил воду. Из окна туалета открывался вид на бесконечное скопище
ржавого металла. Размахнувшись, он запустил туда ключ от архивной  двери.  И
направился в буфет.
   - На твою долю взять? - спросил его Квардаков,  радостно  сверкая  очами:
его без очереди пропустили к  прилавку  -  женщины  проявили  великодушие  к
заместителю директора, поскольку кефира, похоже, должно было хватить всем.
   -  Можно,  -  ответил  Анфертьев,  мучаясь  негаснущей   заботой   Бориса
Борисовича.
   - Деньги сейчас принесу, в пальто остались, - сказал Квардаков  буфетчице
и, вручив  Анфертьеву  две  бутылки,  две  зеленоватые,  холодные,  покрытые
капельками влаги бутылки, с улыбкой и ясным блеском глаз помчался  навстречу
своей погибели.
   Анфертьев проводил его прощальным взглядом. Он  видел  Бориса  Борисовича
Квардакова последний раз. Через минуту-вторую в буфет войдет другой  человек
- войдет опасный преступник, и кто знает, чем все кончится,  чем  обернется,
как скоро удастся ему снять с себя подозрение, да и удастся ли...
   Вот он заходит, порывистый и счастливый, улыбается женщинам,  и  ворс  на
его пиджаке сверкает радостно, как одуванчик на весеннем солнце, отсчитывает
в ладошке мелочь, что-то говорит, и все  улыбается,  потому  что  слова  его
приятны, он  горит  нетерпением  побыстрее  выпить  этот  холодный  кефир  и
умчаться в театр, где его ждут, где он  сделает  доброе  дело  -  представит
талантливого фотографа. А Анфертьев, скосив глаза, уже видит, видит в ладони
Бориса Борисовича расплывающееся красное  пятнышко.  Оно  наливается  силой,
становится кровавым, будто Квардаков только что зарезал свинью  и  она,  еще
вздрагивающая, лежит здесь же, на полу  буфета.  Борис  Борисович  не  видит
этого красного пятна, он видит только монетки,  передвигает  их  пальцем  по
ладони, набирает нужную сумму и вручает буфетчице. Анфертьев,  взяв  бутылку
за горлышко, протягивает Квардакову.
   И едва тот коснулся ее, все маленькие голубенькие  капельки  на  холодном
боку  становятся  красными,  стекают  вниз,  просачиваются  сквозь   пальцы.
Квардаков оцепенело смотрит на бутылку с  кровавыми  отпечатками  пальцев  -
кефир ли в ней?!
   - Что это... - пробормотал Борис Борисович невнятно. - Что вы мне дали?
   -  Кефир,  -  растерянно  ответила  буфетчица  -  женщина  с  неимоверным
количеством завитых медно-красных волос и с большими алыми губами. -  Кефир,
- повторила она тверже. Многолетний опыт  работы  в  таких  вот  замызганных
торговых точках подсказал ей единственно правильное решение - она  бросилась
в атаку:
   - Видно, руки у вас в чем-то, Борис Борисович. Где-то  в  краску  влезли!
Ничего страшного! Там в углу рукомойник, пройдите. А бутылку я  вам  заменю.
Давайте ее сюда!
   Квардаков  тягучими  какими-то  шагами  прошел  в  угол  буфета,   плечом
отодвинул занавеску, открыл кран и, помедлив, поднес к струе руки, и... Вода
окрасилась. А ладони не становились чище, они делались все краснее, и  вода,
которая скапливалась в рукомойнике, тоже была красного цвета.
   Рядом стояла онемевшая буфетчица,  из-за  ее  спины  выглядывали  женщины
бухгалтерии,  Анфертьев  остался  в  отдалении  -  ему  не  было  надобности
приближаться к Квардакову, он знал, что происходит  у  рукомойника.  В  этот
момент в буфет вошла  Света.  Она  протиснулась  сквозь  толпу,  встретилась
глазами с Квардаковым.
   - Понимаешь, Светочка, - Квардаков почему-то обращался только  к  ней,  -
это... краска какая-то... Я мою, а она все сильнее... Даже не знаю...  Нигде
вроде не был... В кабинете,  здесь  вот...  Понятия  не  имею,  -  Квардаков
повернулся ко всем лицом и с  полнейшим  недоумением  показал  растопыренные
красные ладони.
   Света отступила на шаг, выбралась из толпы и побежала  вниз  по  лестнице
легко и часто, как теннисный шарик,  едва  касаясь  деревянных  ступенек.  В
бухгалтерии уже кто-то был, она  влетела  в  раскрытую  дверь,  бросилась  к
Сейфу, прижалась к нему, как Настенька к чудищу безобразному.
   - Я уж подумала, что с Сейфом что-то случилось, - Света села  на  стул  и
улыбнулась беспомощно.
   - А что с ним может случиться? - спросила женщина, натягивая нарукавники,
чтобы не пачкать бумаги чтобы дольше носилась кофта, чтобы не было ей сносу,
чтобы напоследок еще можно было ее распустить и связать  кофточку  поменьше,
для дочки, для внучки. - Ничего с  ним  не  может  случиться,  -  продолжала
рассуждать учетчица, натягивая нарукавники, как натягивает  хирург  перчатки
перед операцией.
   - Мало ли... Борис Борисович в краску где-то влез, ну я и подумала...
   - А, протянула женщина, не слыша Среты. - Ну и слава Богу.
   Вошел бледный Анфертьев. Увидев счастливое лицо Светы, он  приблизился  к
ней, что-то сказал, но слов его никто не услышал - ни он сам, ни  Света,  ни
женщины вокруг, потому что не было  в  этих  словах  ничего,  кроме  тихого,
незатихающего  визга,  напоминающего  комариный  писк.  В  дверях   появился
Квардаков с красными, как у гуся, лапами и с доверчивой улыбкой.  За  ним  в
бухгалтерию протиснулись те, кто  был  в  буфете,  -  узнать,  чем  это  все
кончится.
   - Единственное, что меня утешит, - это зарплата, - пошутил  Квардаков.  -
А, Света?
   - Ну что ж, если вам нужно так мало, - Света беззаботно вставила  Ключ  в
железную щель, повернула его два  раза,  обхватила  тонкими  пальцами  литую
латунную ручку, и Анфертьев с болезненной четкостью услышал стон  в  глубине
Сейфа. Чудище будто оживало, будто просыпалось после гнетущего сна. Впрочем,
вполне возможно, что стон прозвучал в глубинах самого Анфертьева.
   Света потянула на себя тяжелую дверь  Сейфа,  и,  когда  внутрь  ворвался
солнечный свет, она  невольно  замерла  на  какое-то  мгновение,  словно  не
понимая, что с ней  происходит,  просунула  руку  в  пасть  чудищу,  провела
пальцами по пустой холодной полке и,  обернувшись,  виновато  посмотрела  на
Квардакова.
   - Здесь ничего нет, Борис Борисович, - Света не могла оторвать взгляда от
его красных рук. И все, кто был в комнате,  уставились  на  пылающие  пальцы
Квардакова. Вначале все колыхнулись в сторону,  чтобы  убедиться,  что  Сейф
действительно пуст, потом раздался тяжкий общий вздох, а  уж  потом  взгляды
сами собой скрестились на руках Квардакова.  И  он  сам,  словно  подчиняясь
какому-то приказу, тоже уставился на свои ладони. В  его  маленьких,  серых,
узко поставленных глазках не было ничего, кроме полнейшего недоумения.
   - Да, действительно... Ничего нет, -  проговорил  Квардаков,  заглянув  в
Сейф.
   - А до обеда деньги были  на  месте,  -  бесстрастно  произнесла  главбух
Зинаида Аркадьевна, стоя в проеме двери своего кабинетика.
   - Света, это не  я!  -  твердо  сказал  Квардаков.  Девушка  лишь  пожала
плечами.
   Дескать, как скажете.
   - Это не я, ты слышишь?! - вдруг заорал Квардаков, схватив Свету за плечи
и притянув ее к себе так, что их лица почти соприкоснулись. А  Анфертьев  не
мог оторвать взгляда от красных рук Квардакова,  впившихся  в  белую  блузку
Светы. - Ты мне веришь?!
   - Верю, - Света передернула плечами. - Мне больно, Борис Борисович.
   - Света, я не прикасался к этому вонючему ящику! "Боже! - воскликнул  про
себя Анфертьев. - Да ведь он живой! Квардаков-то, оказывается, внутри живой!
А я, я все время относился к нему, как к какому-то ходульному существу...  А
он живой, у него внутри болит..."
   Квардаков оттолкнул от себя Свету, оставив на ее плечах отпечатки красных
ладоней, и, круто повернувшись, направился к выходу. Перед ним расступились.
Он вышел, с грохотом захлопнул за собой дверь, и все услышали  его  шаги  по
лестнице.
   - Надо позвонить в милицию, - сказал Анфертьев бесцветно.  Он  еще  хотел
что-то сказать, но смолк, споткнувшись о взгляд Светы. Она смотрела на  него
с бесконечным удивлением, и больше  ничего  не  было  в  этот  момент  в  ее
прекрасных глазах. Только удивление. - Я сказал что-то не так? - спросил он.
   - Нет-нет, все правильно, - Света часто заморгала. - В самом  деле,  надо
п