озвонить... Все-таки пятьдесят тысяч...
   - Не надо никуда звонить, - раздался голос Зинаиды Аркадьевны.  -  Я  уже
позвонила. Следователь сказал, чтобы никто не  уходил.  Всем  оставаться  на
местах.
   Мужчины! Быстро к Квардакову. Его надо задержать.
   - Как?! - вскрикнула Света и опять почему-то посмотрела на Анфертьева.
   Впрочем, все ясно - она  просила  его  вмешаться,  вступиться  за  Бориса
Борисовича, не доводить дело до крайности. А то ведь, чего греха таить, люди
мы простые, всяким тонкостям не обучены, и кто знает, в каком виде  застанет
Следователь Бориса Борисовича, если заводские ребята,  лишенные  зарплаты  и
премии, пойдут выполнять указание главного бухгалтера.
   - Я пойду к нему, - сказал Анфертьев.
   - Опасно! - предупредила Зинаида Аркадьевна. -  Крыса,  зажатая  в  угол,
может броситься на человека.
   - Борис Борисович - крыса?! - вскричала Света.
   - Какая разница, кто он, - рассудительно заметила Зинаида  Аркадьевна.  -
Может, крыса, может, змея... Я, например, тигр... Все это не важно. Денег-то
нет, а на нем краска.
   Света рванулась было за Анфертьевым, но Зинаида Аркадьевна с  неожиданной
ловкостью, преодолев несколько метров, перекрыла ей путь к двери.
   - Тебе нельзя отсюда уходить, - твердо сказала главбух.
   - Почему?!
   - Потому что твой Сейф пуст.
   - Но не съела же я эти пятьдесят тысяч!
   - Об этом ты скажешь Следователю, - Зинаида Аркадьевна кивнула в  сторону
окна - на заводском дворе  разворачивалась  милицейская  машина.  Когда  она
остановилась, из нее вышел высокий человек в длинном черном пальто и шляпе с
широкими  полями.  В  руке  он  держал  папку  с  никелированным   замочком.
Следователь безошибочно глянул в окно, из  которого  на  него  смотрели,  и,
наклонив голову, вошел в подъезд.
   Ну вот, свершилось.
   Совсем недавно, еще сегодня утром, один лишь вид Сейфа внушал почтение  и
острастку. Он олицетворял надежность на этом маленьком участке строительства
нового общества. Теперь же, опустошенный  и  обесчещенный,  он  являл  собой
жалкую  картину.  Все  вдруг  увидели  его  дряхлость,  ненужную  и  смешную
громоздкость,  за  которой  не  стояло  ничего,  кроме  никчемных  потуг  на
значительность. Увидели и ржавчину, и облезлость, и грязь под его  чугунными
колесиками, и паутинку над  ними.  То,  что  вчера  казалось  надежностью  и
достоинством, сегодня предстало, простите, дурью собачьей.  И  все  мечты  о
достатке, о красивой жизни, все надежды и упования, которые он  возбуждал  в
душах слабых, глупых и нетерпеливых, тоже оказались  Дурью  собачьей.  Может
быть, это  покажется  странным,  но  происшествие  многих  отрезвило  -  они
увидели, что их зарплата не настолько значительна, чтобы к ней относиться  с
почтением. Уж если пятьдесят тысяч могут исчезнуть средь бела дня так  легко
и просто, то что говорить о сотне - она исчезает как  с  белых  яблонь  дым,
сама по себе, без каких бы то ни было усилий со стороны владельца.
   Нет-нет,   никому   крамольный   образ   жизни   не    показался    более
привлекательным, но вот собственная жизнь, которая до сего дня была  не  так
уж и плоха, после  печального  происшествия  в  заводоуправлении  неожиданно
предстала унизительно убогой. Достаточно было  вообразить  в  своем  кармане
пропавшие  пятьдесят  тысяч,   чтобы   дух   перехватило   от   появляющихся
возможностей.
   А Анфертьев, запершись в лаборатории, с безнадежностью думал, что никаких
новых возможностей у него не возникло. Что он мог купить за эти деньги?
   Написав  последние  строки,  Автор  подумал:  а  не  удвоить  ли   сумму,
похищенную  Анфертьевым?   Все-таки   маловато   ему   досталось,   учитывая
переживания. Но, поразмыслив, решил этого не делать. В конце концов, так  ли
уж важно, сколько спер Вадим Кузьмич, ведь мы с вами прекрасно знаем, что не
потратить ему и этих денег, несчастные пятьдесят тысяч не  принесут  ему  ни
радости душевной, ни счастья безоблачного, ни сытости беспросветной. А стащи
он из Сейфа сто тысяч, они его попросту раздавят. Ну да ладно, не  будем  об
этом. Анфертьева пригласили в кабинет Квардакова понятым. Он обязан был  все
видеть, понимать, а  потом  подписать  составленный  протокол  и  тем  самым
придать ему силу юридического  доказательства.  И  Зинаида  Аркадьевна  тоже
вызвалась в понятые.  Они  сидели  рядом  у  стены  и  молча  смотрели,  как
оперативные работники обыскивают кабинет. Сам  Квардаков  сидел  тут  же,  в
сторонке, и с интересом  наблюдал  за  происходящим.  На  лице  его  застыла
скорбная улыбка, глаза от переживаний стали вроде еще ближе  друг  к  другу,
ладони он сцепил вместе и зажал коленями. Впрочем, такое вот спокойствие ему
удалось сохранять до того момента, пока один из оперативников  не  приподнял
выступающую плашку паркета. Заглянув в углубление, он подозвал  Следователя,
который так и не снял широкополой шляпы и длинного черного пальто.
   Тот подошел,  покачал  головой,  оглянулся  на  понятых,  призывая  их  к
внимательности, взял лежавший под паркетиной Ключ и показал его Квардакову.
   - Борис Борисович, как это понимать?
   - Впервые вижу! - Квардаков откинулся на спинку стула и схватился  руками
за сиденье, будто боялся упасть.
   Следователь, не говоря больше ни слова, спустился в бухгалтерию, и,  пока
его не было, все сидели, остро ощущая, как где-то там, внизу,  в  эти  самые
секунды проворачивается Ключ в железных лабиринтах Сейфа.
   - Подходит, - сказал Следователь, вернувшись. Потом прошел еще  час,  еще
час, и за  это  время  добросовестный  Следователь  и  его  помощники  нашли
маленькие напильнички в нижнем  ящике  стола,  увидели  исцарапанную  планку
ящика стола, срезали несколько стружек вместе  с  въевшимися  металлическими
опилками и сложили их в целлофановые мешочки.
   Закончив работу.  Следователь  сел  за  стол  Квардакова  и  не  торопясь
составил подробный протокол обыска, прочитал вслух,  отставив  на  вытянутые
руки: видно, глаза его ослабели от многолетней кропотливой работы.
   - Понятые, - обратился Следователь к Анфертьеву и Зинаиде  Аркадьевне,  -
прошу вас  подписать  протокол.  Как  вы  слышали,  здесь  перечислены  наши
находки. - Ключ, опилки, надфили, описан тайник в паркетном полу, отражено и
то  обстоятельство,  что  найденный  в  тайнике  Ключ  подошел  к  замковому
устройству Сейфа. Прошу.
   Анфертьев приблизился к столу, беспомощно оглянулся  на  Квардакова.  Тот
подбадривающе кивнул ему - подписывай, мол, куда деваться,  сейчас  от  тебя
ничего не зависит, И Анфертьев подписал, испытывая гадливое чувство к самому
себе. Он надеялся, что такое ощущение не придет к нему, но  нет,  пришло.  И
осталось.
   Прислушиваясь к себе, Анфертьев убедился - гадливость не  исчезла.  Потом
подписала Зинаида Аркадьевна.
   - Нехорошо, Борис Борисович, - сказала она негромко, но напористо. - Я от
вас этого не ожидала.
   -  Что  делать,  Зинаида  Аркадьевна,  мне  очень  неприятно  видеть  вас
огорченной, - вежливо улыбнулся Квардаков.
   - Прошу в машину, - прозвучал голос Следователя.
   Квардаков, нескладно поднявшись, направился к  выходу,  почему-то  сложив
руки за спиной. Проходя мимо Анфертьева, остановился.
   - Вадим, ты это... Скажи Свете, что я... Я не виноват. Скажешь?
   - Скажу, - кивнул Анфертьев.
   - Ты извини, но... Видишь, как получилось... Не можем мы сегодня в  театр
съездить. Никак не получится. Давай отложим на несколько дней. За это  время
все выяснится, и мы провернем наше дельце.
   Следователь стоял рядом, его  лицо  в  тени  широкополой  шляпы  казалось
сочувствующим.
   - Боюсь, гражданин Квардаков, что вам не скоро  представится  возможность
проворачивать делишки.
   - Да? - живо обернулся  Квардаков.  -  Ну,  тогда...  Вадим,  тогда  тебе
придется съездить без меня. Все равно они тебя ждут. Покажешь снимки, и  все
сразу станет на свои места. Ни пуха.
   - К черту! - ответил Анфертьев.
   Анфертьев шел по вечерней Москве медленно и опустошенно. Он хотел выйти с
завода вместе со Светой, но в последний момент обнаружил, что  ее  уже  нет,
ушла.
   Это его уязвило,  он  думал,  что  ей  будет  интересно  обсудить  с  ним
подробности происшествия,  прикинуть  дальнейшие  события.  Кроме  того,  он
надеялся просто побыть со Светой, поговорить  с  ней,  попытаться  сгладить,
убить в себе неприятное чувство, оставшееся после обыска у Квардакова. И еще
ему нужно было убедиться, что Света ничего не подозревает, что  между  ними,
как и прежде, все в порядке, и, кто знает, может быть,  им  удастся  в  этот
вечер уединиться в ее комнатке  за  плотными  шторами,  за  тяжелой  дверью,
отгораживающей их от остальной коммуналки.
   Но это было бы слишком хорошо, так не бывает. Смирившись, Анфертьев надел
плащ и направился к знакомой щели в заборе. Он  шел  по  мокрой  тропинке  и
слышал собственные шаги по  размокшим  листьям,  гудение  пара  в  заводской
котельной, редкие автомобильные гудки, слышал  голоса  сегодняшнего  дня,  и
стояли перед ним недоуменные глазки Квардакова.
   Он не  ощущал  никакого  облегчения  после  страшного  риска:  ведь  всем
рисковал, всей оставшейся  жизнью.  И  привычный  разговор  со  Следователем
получился без обычной  напористости,  Анфертьев  отвечал  вяло,  нехотя,  не
испытывал никакого интереса к вопросам.
   "Скажите, Анфертьев, вы не задумывались над тем  как  удалось  Квардакову
вскрыть Сейф и унести добычу, чтобы этого никто не заметил?"
   "Нет, не задумывался. А вы уверены, что это сделал он?"
   "Кто же тогда? Я не встречал в своей жизни  столько  улик  против  одного
человека".
   "А это вас не настораживает? - спросил Анфертьев и тут  же  вычеркнул  из
своей памяти эти слова, будто он никогда их  не  произносил.  -  Но  это  же
косвенные улики", - поправился он.
   "Какие же они косвенные?! Ключ  от  Сейфа.  Напильники.  Опилки  в  ящике
стола.
   А вспомните его красные руки! Это тоже косвенная улика?  Во  всем  заводе
есть только одно место, где можно вымазаться в эту краску, - внутри Сейфа".
   "Вам виднее".
   "Да, конечно, мне виднее. Но видите ли, в чем дело...  Я  восстановил  по
минутам весь обеденный перерыв Квардакова. И оказалось, что у него  не  было
возможности войти в бухгалтерию незамеченным, не  было  времени  возиться  с
Сейфом, выгребать оттуда эти пачки, у него ни на что не было времени".
   "И как же вы это объясняете?"
   "Он сумел убедить людей, что они видели его не  в  то  время,  когда  они
действительно его видели. Если у Квардакова все  было  хорошо  подготовлено,
ему вполне хватило пяти минут".
   "А где деньги?"
   "Скорее всего их унес сообщник".
   "Никто не видел в заводоуправлении посторонних".
   "Его  сообщник  не  обязательно  должен  быть  посторонний",  -   заметил
Следователь проницательно.
   "Вам виднее", - повторил Анфертьев и спустился по ступенькам в полуподвал
пивного бара, оставив настырного Следователя под осенним дождем,  на  мокром
асфальте Столешникова переулка. Здесь  был  слабый  желтый  свет,  сводчатые
потолки, запах пива и рыбьих внутренностей. Пожилая  женщина  в  замызганном
халате сгребала со столов шелуху, красные  раковые  панцири,  сама  с  собой
ругалась по матушке и, тяжело  ступая  больными  ногами,  уносила  кружки  и
опустевшие бутылки. Анфертьев взял пива и устроился в  самом  углу.  Опустив
лицо, он ничего не видел, кроме стеклянного полумесяца кружки,  отороченного
пеной. Выпил, не ощутив ни вкуса, ни запаха, ни горечи пива.
   - Ну и ладно, - время от времени проговаривал он. - Ну и ладно. Там будет
видно. Разберемся.
   - Вы  что-то  сказали?  -  добродушно  спросил  его  красноватый  детина,
отгородившийся от напиравшего на него мира дюжиной кружек.
   - Все в порядке, старик, - Анфертьев приветственно поднял руку.
   - А почему ты не спросишь, отчего у меня такой красный нос?  -  улыбнулся
толстяк.
   - Действительно, отчего он у  тебя  такой  красный?  -  послушно  спросил
Анфертьев.
   - От беспробудного пьянства, деточка.
   - Надо же, - проговорил Анфертьев и направился к выходу.
   Неожиданно для самого  себя  он  оказался  на  Садовом  кольце,  рядом  с
американским посольством. Прошел  мимо  расчетливо  выставленных  автомашин,
которыми  американцы  пытались  поразить  воображение  москвичей.  Анфертьев
только улыбнулся этой наивной хитрости заокеанских идеологов. Постоял  перед
высотным зданием на  площади  Восстания  -  оно  возвышалось  над  ним,  как
Кара-Даг, который он помнил еще с  тех  пор,  когда  студентом  на  попутных
рванул в Крым со своим другом Семидольским, для которого жизнь действительно
уготовила не  менее  семи  разных  судеб:  был  Семидольский  и  начальником
изыскательской партии, и домовладельцем, торговал мороженым,  несколько  лет
прослужил горноспасателем, потом женился, еще раз женился,  еще  раз,  но  в
конце концов оставил это занятие и уехал в свою глухую деревню, где  занялся
разведением кур и уток. Но, на его счастье или несчастье, мимо деревни  вели
дорогу.  Семидольский  нанялся  геодезистом,  через  сотню  километров  стал
главным инженером, продал дом вместе с живностью и  переселился  в  вагончик
дорожных строителей.
   Обо всем этом Анфертьев вспомнил,  пока  стоял  в  очереди  за  водкой  в
гастрономе, расположенном в первом этаже  высотки.  Купил  он  водки,  купил
все-таки.  Воровато,  прячась  от  многочисленных  служб,  которые   яростно
пресекали потребление алкоголя. "Мы не допустим, чтобы Зеленого Змия занесли
в Красную книгу!" - шутили москвичи, привыкшие ко всевозможным камланиям. Не
было в столице ни единого  магазина  с  названием  "Водка",  над  магазинами
висело благовоспитанное слово "Вино". Не иначе как кому-то  показалось,  что
само это слово может возвысить пьянство, и, кто знает, может быть,  тогда  и
пьянство перестанет быть  таковым,  а  превратится  во  что-то  иное,  более
достойное.
   Отстояв очередь в кассу, потом к прилавку, Анфертьев взял водку, сунул ее
во внутренний карман плаща и, ощущая  холод  и  тяжесть  бутылки,  вышел  из
магазина.
   Дверь рванулась из его рук, но в нее успел проскочить какой-то  мужичонка
в кожанке, и дверь тут же захлопнулась за ним, как мышеловка.
   Может быть, дорогой читатель, все  было  совершенно  иначе,  может  быть,
освещенный разноцветными фонарями, стоял под старыми липами доброжелательный
павильон, и в него входили оживленные, нарядные мужчины и женщины,  покупали
шампанское, марочные  вина  и  высококачественную  водку,  изготовленную  по
старым рецептам из природной воды и отборной пшеницы, а милые  продавщицы  в
белоснежных кокошниках заворачивали бутылки в яркие  пакеты  и  желали  всем
праздника, счастья, желали приятного вечера  в  обществе  любимых  женщин  и
любезных друзей...
   Но нет, не видел Вадим Кузьмич Анфертьев ни  ярких  огней,  ни  радостных
улыбок. Он торопился уйти в какое-нибудь  безопасное  место,  чтобы  сорвать
алюминиевую  нашлепку  с  горлышка  и,  припав  к  нему,  сделать  несколько
нетерпеливых больших глотков... Он миновал метро "Баррикадная" и шел дальше,
не видя жизнерадостных афиш  мультиков,  где  зверюшки  выясняли  отношения,
ссорились и смеялись, искали друзей, обижали их, но потом все-таки мирились,
они не могли не помириться со своими друзьями, потому что детишки, посмотрев
фильм, могли усомниться в победе добра над злом, могли решить, что  подлость
выгодна, спесь вызывает уважение, а сила куда надежнее ума и совести.
   Выпив в темноте подъезда  почти  половину  бутылки  единым  духом,  Вадим
Кузьмич обнаружил, что заткнуть ее  нечем.  Подобрав  с  асфальта  несколько
кленовых листьев,  он  свернул  их  в  плотный  валик  и,  откусив  бахрому,
затолкнул бутылку этой осенней пробкой. Сунув ее  в  карман,  Анфертьев  уже
безбоязненно вышел на свет фонаря. Теперь никто  не  может  поймать  его  на
распитии спиртного в общественном месте, никто не будет писать суровых писем
на работу с требованием  наказать  его  примерно,  премии  лишить,  снять  с
очереди на получение квартиры, не давать путевок  в  пионерские  лагеря  его
детям, не придет указаний плакат у проходной вывесить, чтоб все смеялись над
ним, пальцами на него показывали, комья земли ему вслед бросали и  улюлюкали
и чтобы по телевизору его показали.
   Миновав плотную группу дружинников, Анфертьев облегченно перевел дух.
   Удаляясь от мужчин и женщин  с  красными  повязками,  он  невольно  пошел
четче, чуть ли не печатая  шаг,  и  хотя  проводили  его  взглядами,  но  не
остановили. Пронесло.
   Внутренний скулеж, не затихавший с утра, отдалился, стал глуше и  уже  не
вызывал болезненной дрожи в теле. Анфертьев обмяк и почти  равнодушно  думал
об оставшейся на заводе добыче. Света вообще расплылась  в  его  сознании  и
представлялась теплым радужным пятном. Оно немного грело, немного тревожило,
но не настолько, чтоб думать об этом всерьез. Вскоре Света уплыла в  темноту
зоопарка, растворилась в сырой мгле, но  перед  Анфертьевым  вдруг  возникли
пронзительные, узко поставленные глаза Квардакова - невидимый  зам  пронесся
мимо на невидимой своей машине.
   - Ну, ни пуха, старик! - сказал ему вслед Анфертьев. - Помогай тебе Бог.
   И он рассмеялся пьяно и беззаботно. Потом  уловил  запах  листьев  клена,
торчавших из бутылки, и посерьезнел, погрустнел. На какое-то время он словно
исчез - Анфертьев не помнил себя  два  часа.  В  памяти  остались  лишь  гул
голубых  вагонов  метро,  бесконечные  лестницы  с  рифлеными   ступеньками,
полыхающие ночными факелами буквы М на столбах у подземных переходов,  и  он
шел от факела к факелу, нырял под землю, снова оказывался на поверхности  и,
даже не узнав, где он, снова уходил вглубь,  под  город.  И  вдруг  все  это
оборвалось,  и  Анфертьев  обнаружил  себя  на  сырой  скамейке,  перед  ним
раскачивался пасьянс окон большого дома, за  шторами  мелькали  тени  людей,
изредка хлопали двери подъездов.
   - Где я? - спросил Анфертьев у проходящего парня.
   - В Москву тебя занесло на этот раз, - рассмеялся тот.
   - Тогда еще ничего, - пробормотал Анфертьев и, вынув бутылку из  кармана,
убедился, что там еще кое-что осталось. Водка нагрелась и  не  холодила  его
левый сосок. Анфертьев догадался, что сидит во дворе дома, где живет  Света.
Да-да, все правильно. Он здесь уже бывал, и вот, надо же, опять его затащили
сюда смутные желания. Потом он понял, что сидит на скамейке давно, не меньше
часа,  и  ждет  Свету.  Он  почему-то  решил,  что  она  обязательно  должна
почувствовать, что он здесь.
   И тут он увидел Свету. Она вышла  из  подъезда  в  наброшенном  на  плечи
пальто и с ведром в руке. Придерживая пальто. Света  пробежала  к  мусорному
ящику.
   - Вот видишь, старик,  твой  расчет  оказался  верным,  -  похвалил  себя
Анфертьев и крикнул:
   - Света! Она остановилась, посмотрела в его  сторону  и,  увидев  светлое
пятно плаща, подошла:
   - Вадим? Что ты здесь делаешь?
   - Отдыхаю. Шел домой, решил передохнуть...  Сейчас  дальше  пойду,  -  он
махнул рукой вдоль двора.
   - Но тебе в другую сторону!
   - Ох, Света... Кто может сказать наверняка, какая сторона наша,  в  какую
стоит идти, в какую не стоит... Где  я  смерть  найду,  где  богатства,  где
красавица меня поджидает...
   - Боже! Ты пьян!
   - Самую малость, Света, самую малость... Присядь. Я это место и нагрел, и
высушил... Садись, тебе понравится,  -  Анфертьев  сдвинулся  в  сторону.  -
Хочешь выпить? - Он вынул из-за пазухи бутылку.
   - Нет. Не хочется.
   - А ты не будешь возражать, если я выпью?
   - Пей, - Света передернула плечами. Анфертьев запрокинул голову  и  двумя
большими глотками допил  водку.  Повертев  бутылку  в  руках,  он  осторожно
поставил ее в ведро.
   - Это ты виновата, что я так  напился.  Я  хотел  с  тобой  выйти,  а  ты
сбежала... Нехорошо. Мне стало так горько, так обидно... Что я чуть было  не
заплакал.
   - Сейчас уже легче?
   - Да, отпустило маленько, - Анфертьев  замол