слушай! -  Квардаков  обхватил  ладонями  лицо  и
застонал, раскачиваясь  из  стороны  в  сторону.  -  Знаешь,  одно  время  я
занимался прыжками, имел успехи... В спорте, понял? Так вот однажды...
   - И мы сможем поехать прямо сегодня?
   - Сразу после обеда. Сразу. Я освобождаю тебя до конца рабочего дня.
   Возьмем машину и шуранем.
   А пиджак он не снимает, озадаченно подумал Анфертьев. Сегодня холодно,  и
пиджак не висит, как  обычно,  на  спинке  стула.  Это  плохо.  Надо  что-то
придумать.
   Вадим Кузьмич осторожно осмотрелся.  Паркетина  на  месте,  никто  ее  не
вогнал в гнездо, не приклеил, стол тот  же,  ящики,  как  и  прежде,  забиты
папками, и вряд ли Квардаков обратил внимание на забившиеся в щели  надфили,
подумаешь, надфили... Если он не снимет пиджак, придется все менять на ходу.
Вымазать ему спину известкой и заставить снять пиджак? Пусть он  снимет  его
на минуту и отлучится на  десять  секунд.  И  все.  Сливай  воду.  Надо  же,
похолодало, а батареи еще не включили. Такой пустяк -  холодные  батареи,  и
все оказывается под угрозой... Ладно, Борис Борисович, ладно.  Договорились.
Заметано. Едем в театр.
   Но с одним условием: до этого ты должен будешь зайти в  туалет  и  помыть
руки.
   Можно это сделать и в рукомойнике возле буфета.  Как  будет  угодно.  Это
ведь не очень обременительно? А потом пожалуйста, хоть в театр, хоть в цирк.
Но, боюсь, после этого тебе и дома оказаться будет весьма сложно...
   - Я очень благодарен, - с неожиданной церемонностью произнес Анфертьев  и
тут же устыдился своих слов, столько было в них надсадной уважительности,  а
если уж говорить точнее - столько в них откровенной подлости.  Но,  странное
дело, Борис Борисович  Квардаков  принял  эти  слова  за  настоящие  и  даже
растрогался. С повлажневшими глазами он подошел к Анфертьеву  и  с  чувством
пожал ему руку.
   - Ничего, Вадим, -  сказал  Квардаков  крепнущим  голосом.  -  Пробьемся.
Главное - держаться друг друга. Мы еще немного  попрыгаем.  Должен  сказать,
что прыжки - далеко не самое худшее в мире занятие.
   - А ты долго занимался прыжками? - полюбопытствовал Анфертьев.
   - Было дело, - сразу замкнулся Квардаков.
   - Ну что ж, будем стараться.
   - Стараться?! - с шалым восторгом воскликнул Квардаков. - Стараться мало.
   Надо рвать и метать. Понял? Рвать и метать!
   -  Да,  наверно,  ты  прав,  -  промямлил  Анфертьев.  -  Спасибо,  Борис
Борисович.
   Я пойду. Мне надо.
   - Вперед без страха и сомнений! -  крикнул  ему  вслед  Квардаков  слова,
услышанные им  на  каком-то  спектакле  и  запомнившиеся  своей  бесшабашной
удалью.
   "Многие свидетели утверждают, что вы были в кабинете Квардакова незадолго
до обеда, это верно?" - тут же в коридоре спросил Следователь.
   "Наверняка не помню. Но, если они так утверждают, возможно, это и было.
   Могу назвать вам десяток причин, и по каждой из них  я  мог  заглянуть  к
Борису Борисовичу. Например, для  того,  чтобы  решить  вопрос  с  альбомом,
который мне поручено сделать, чтобы согласовать размеры стенда,  его  решено
установить  у  проходной.   На   нем   предполагается   вывешивать   снимки,
поощрительные,  порицательные...  Я  мог  заглянуть  к  нему  и  по  личному
вопросу".
   "Какому?"
   "Мне бы не хотелось говорить об  этом.  Борис  Борисович  хорошо  ко  мне
относится...  Дело  в  том,  что  он  предложил  мне  другую  работу.  Более
интересную".
   "Вам не показалось, что в день  ограбления  Квардаков  выглядел  странно?
Может быть, возбужденно, или он был замкнутым, молчаливым?"
   "Нет, Борис Борисович всегда ровен с подчиненными.  Ничего  необычного  в
его поведении я не заметил. Разве что уже в  бухгалтерии,  а  перед  этим  в
буфете... Но на его месте каждый мог бы потерять самообладание".
   "Пожалуй... Знаете, Анфертьев, вы единственный человек, который говорит о
Квардакове столь доброжелательно. Чем это можно объяснить?"
   "На многих подействовало само событие,  и  они  невольно,  сами  того  не
замечая, ищут в Борисе Борисовиче нечто отрицательное.  Если  бы  оказалось,
что Квардаков завтра летит в космос,  вы  не  представляете,  сколько  самых
восторженных показаний принесли бы вам те же люди о Квардакове. Мнение людей
- понятие растяжимое. Вы ищете преступника, и все включаются в вашу  работу.
Если бы вы искали героя, начались бы другие игры".
   "В столе Квардакова нашли его фотопортреты. Это ваша работа?"
   "Моя".
   "Как это понимать?"
   "Как  угодно.  Подобные  снимки  вы  можете  найти   во   многих   столах
заводоуправления".
   "Уже нашли. И тут вы правы. Знаете, почему я задаю вам столько вопросов?
   Только у двух сотрудников заводоуправления была возможность снять оттиски
Ключа.
   У вас - по причине особых отношений с кассиром, мы знаем об этом, включая
запорожские похождения, и у Квардакова - это злосчастная история с сумочкой.
Но и здесь замешаны вы... Странно, не правда ли?"  -  Следователь  попытался
заглянуть Анфертьеву в глаза.
   "Нет. Странной выглядит ваша логика, гражданин Следователь. Оттиск  Ключа
мог сделать каждый сотрудник заводоуправления, знакомый Луниной,  сосед  или
соседка, оттиск мог снять любой посетитель нашей бухгалтерии год, два,  три,
пять лет назад,  пришел,  чтобы  подписать  какую-нибудь  бумажку,  постоял,
рассказал занятную историю, покрутил ключи на пальце,  ткнул  Ключ  в  кусок
пластилина, зажатый в другой руке, и ушел посвистывая".
   "Тоже верно", - вынужден будет согласиться Следователь.
   Как ни медленно шло время, оно все-таки шло, и стрелка часов над  входной
дверью, преодолевая  силы  всемирного  тяготения,  неумолимо  поднималась  к
двенадцати. Заглянув в очередной раз в бухгалтерию,  Анфертьев  увидел,  что
Светы нет, сумочка ее не висит на спинке стула, а стол убран и безжизнен. Он
испугался, вбежал в свою каморку, тут же снова выскочил:
   - Где Света?
   - Что, прозевал свою Свету? - рассмеялись женщины. - За деньгами поехала.
   - Ах да! Опять эти деньги.
   Анфертьев присел за стол Светы. Покосился на Сейф. Попытался  понять  его
настроение. Холод. И пренебрежение. Больше ничего не уловил. Откинувшись  на
спинку  стула,  коснулся  затылком  стальной  двери.  На  какой-то  миг  ему
показалось, что Сейф дышит, как в сегодняшнем сне... Дверь выгибалась, потом
опадала, снова выпирала...
   - Наверно, Света до обеда не  вернется,  -  сказала  одна  женщина.  -  И
зарплата, и премия...
   - Может и успеть, - ответила ей другая.
   - Если уж очень повезет.
   - Света везучая.
   - Ничуть. Просто молодая, верно, Вадим Кузьмич? И красивая, да?
   - Вам виднее, - Анфертьев резко поднялся и вышел в  коридор,  оставив  за
спиной беззлобный смех. Тощая рощица играла  на  солнце  бледными  стволами.
Пройдя по шуршащим листьям к  дальней  скамейке,  Анфертьев  сел,  захлопнул
плащ, сунул руки поглубже в карманы, поднял воротник.
   - Так, - проговорил он вслух.  -  Батареи  холодные,  Квардаков  ходит  в
пиджаке, Света не успевает к  обеду,  меня  ждут  в  театре...  Неужели  все
срывается?
   - Ничего не срывается, - сказал подошедший человек в  сером  берете  и  в
плаще с капюшоном. Он сел рядом с Анфертьевым,  оставив  просвет,  чтобы  не
коснуться его.
   Да, дорогой читатель, это был Автор. Не мог он оставить  своего  героя  в
столь ответственный момент, в столь трудную минуту, в столь опасный день.
   Разумеется, Автор не одобрял действия Анфертьева, более того, он искренне
осуждал его, но бросить на произвол судьбы... Нет, это было  слишком.  Кроме
того, Автор отвечал за ту громадную сумму, которую  собирался  похитить  его
герой.
   А кто может  предсказать  действия  человека,  который  вдруг  становится
обладателем пятидесяти тысяч рублей? Никто, и даже сам обладатель не  сможет
внятно ответить, как он поступит через минуту. Он попадает в  некое  силовое
поле, которое начисто лишает  его  способности  поступать  разумно,  трезво,
здраво. Весь мир предстает перед ним в искаженном  виде,  смещаются  обычные
понятия, некоторые исчезают вовсе, а вместо них возникает в  сознании  нечто
совершенно непристойное. Ближние могут подумать, что  он  влюбился,  что  он
пишет стихи, собирается поразить мир чем-то  возвышенно  прекрасным,  а  все
оказывается куда проще - человек .кассу хапнул. Автор заверяет читателя, что
все сказанное вовсе не досужий вымысел или домысел, призванный украсить  эту
страничку, нет, все сказанное зиждется на документальной основе.
   Да, так бывает. Человек разумно тратит большие деньги в мечтах,  а  стоит
ему найти на дороге четвертную, его сердце  колотится  до  следующего  утра.
Автору известен случай, когда женщина, найдя сотенную, потеряла сознание.  С
тех пор прошло  много  лет,  но  до  сих  пор  эта  находка  -  самое  яркое
впечатление в ее жизни. Кто знает, может быть,  в  последний  миг  перед  ее
затухающим взором промелькнет мятая сотня, обещая  все  радости  мира  и  не
давая их, кто знает. Помня об этом, Автор оставил свой стол и  со  скоростью
мысли примчался на  заводской  двор,  едва  успел  Анфертьев  опуститься  на
холодную скамейку.
   "Все остается в силе", - добавил Автор, видя неуверенность Анфертьева.
   "Посмотрим", - недоверчиво сказал тот и неприязненно посмотрел на Автора.
   Так же вот смотрит хозяин на слесаря, который пришел чинить ему унитаз.
   "Света успеет вернуться к обеду. Шпингалет сработает.  Об  этом  тоже  не
беспокойся. Ты помнишь о шпингалете?"
   "Помню! Дальше!" - нетерпеливо бросил Анфертьев.
   "Борис Борисович останется в пиджаке.  Он  слегка  простыл,  когда  вчера
возился с машиной".
   "Что же делать?" - Анфертьев капризно скривил губы.
   "В кабинете висит его пальто".
   "А на кой мне пальто Квардакова?"
   "В карманах мелочь".
   "Ну и что?"
   "Не могу же я тебе все время подсказывать. В конце концов, ты собрался на
это дело, а не я... Пальто ничуть не хуже. Даже лучше. Безопаснее. И если уж
тебе все так тяжело дается, могу сказать... В буфет завезли кефир".
   "Не может быть!" - воскликнул Анфертьев.
   "Завезли. Пришлось поработать", - скромно заместил Автор.
   "Вот за это спасибо! - с воодушевлением сказал Анфертьев,  поднимаясь.  -
Это уже кое-что".
   И он быстро, не оглядываясь, зашагал к заводоуправлению.  Но  прежде  чем
войти в дверь, обернулся. Скамейка была пуста. Анфертьев нервно  взбежал  на
второй этаж, подошел к  запертому  буфету  и,  наклонившись,  приник  к  еле
заметной  щели.  В  тесном  закутке  мерцали  голубовато-зеленые  бутылки  с
кефиром. Все правильно, четыре ящика. Бутылки, видимо, совсем недавно стояли
в холодильнике - на них сверкали маленькие капельки влаги. Проволочные ящики
тихонько вздрагивали от ударов кузнечного  пресса  в  Соседнем  цехе,  и  из
буфета доносился еле слышный перезвон бутылок.
   Спустившись в бухгалтерию, Анфертьев увидел, что Света на  месте.  Что-то
она рановато сегодня, подумал он.
   - Что-то ты рановато сегодня, - не удержавшись, сказал Вадим Кузьмич.
   - Представляешь, как повезло! - радостно  откликнулась  Света.  -  Только
подъезжаем к банку, а тут директор. Здрасьти, говорит, Светлана  Николаевна,
что-то вас давно не видно! И под локоток, под локоток в общий зал, к окошку.
   Выдайте, говорит, срочно, это мое личное указание! - Света рассмеялась.
   Что-то заставило Анфертьева обернуться, и он на секунду  сквозь  закрытую
дверь увидел всеведущую  физиономию  Автора.  Дверь  захлопнулась,  и  Автор
исчез. Да и был ли он?
   - А в буфет кефир привезли, - промолвил Анфертьев как бы между прочим.  И
хотя слова его были негромки и сказаны безразличным тоном, в бухгалтерии,  в
самых дальних и  ближних  ее  углах,  наступила  тишина.  Из  своей  каморки
выглянула даже  Зинаида  Аркадьевна  и  настороженно  уставилась  на  Вадима
Кузьмича.
   - Вы что-то сказали, Вадим Кузьмич? - спросила она.
   - Кефир, говорю, завезли.
   - Ну и шуточки у вас! - Зинаида Аркадьевна хотела было уйти, но что-то ее
остановило.
   - Сам видел, - сказал Анфертьев, пожав плечами.
   - И молчите?! - возмутилась главный бухгалтер, с грохотом закрыв дверь.
   Впрочем, она тут же вновь раскрыла ее и спросила у Светы:
   - У вас нет лишней авоськи?
   - Лишней нет... Но вы можете взять мою, - виновато ответила Света. - Если
вам нужно.
   - Спасибо,  Светочка!  Спасибо,  милочка!  -  Зинаида  Аркадьевна  что-то
сделала со своим лицом, оно сморщилось так, что на нем затерялись и  исчезли
все черты.
   Потом Зинаида Аркадьевна еще что-то сделала, и  черты  проступили  снова,
правда, немного другие, но все же главного бухгалтера можно было узнать.
   Женщины затихли, прикидывая емкость сумочек, и мысленно были уже там,  на
втором этаже, уже толпились у буфета. Но пока они были  еще  в  бухгалтерии,
пока до обеденного перерыва оставалось еще минут пятнадцать.  Однако,  когда
женщины устремили  свои  взоры  на  часы,  стрелка,  не  выдержав  массового
гипноза, прямо на глазах поползла к двенадцати.
   Не дожидаясь, пока  стрелка  коснется  вертикальной  черточки,  Анфертьев
позвонил своей жене Наталье Михайловне в далекий и недоступный институт, где
она общалась со своенравными пылинками.  Наталью  Михайловну  долго  искали,
бегали за ней по коридорам, объявляли по местному радио, и Анфертьев  слышал
в трубке голос диспетчера: "Наталья Михайловна Анфертьева! Вам нужно  срочно
подойти к телефону!
   С вами будет  говорить  ваш  муж!  Наталья  Михайловна!  Ваш  муж  срочно
вызывает вас  к  телефону!"  в  -  Слушаю!  -  прозвучал  наконец  в  трубке
запыхавшийся сипловатый голос.
   - Тут у  нас  кефир  завезли,  -  сказал  Анфертьев,  и  вся  бухгалтерия
посмотрела на него с  уважением  -  прекрасный  семьянин,  заботливый  отец,
любящий муж. - Может, взять?
   - И ты спрашиваешь?! - привычно возмутилась Наталья Михайловна, поскольку
она частенько возмущалась словами, поступками, самим видом Вадима  Кузьмича.
- Конечно! Возьми пять бутылок. Деньги найдешь?
   - Найду, - подумав, сказал Вадим Кузьмич.  -  Надеюсь,  мне  без  очереди
разрешат  взять,  учитывая,  что  я  первым  принес  эту   новость,   -   он
вопросительно посмотрел в бухгалтерское пространство.
   - Разрешим, разрешим, - закивало, заулыбалось пространство.
   И опять все пятнадцать женщин, впрочем,  вполне  возможно,  что  их  было
пятеро, с таким напряжением уставились на минутную стрелку, и столько было в
их глазах нетерпения, мольбы и страсти, что стрелка, замедлившая  было  свой
ход, с новой силой рванулась к заветной цифре "двенадцать", когда всем можно
будет сорваться с  места  и  помчаться,  помчаться,  помчаться  по  стонущей
лестнице на второй этаж, где в запертом  помещении  стояли  четыре  ящика  с
кефиром.
   Поведение  стрелки  никого  особенно  не  удивило,  бухгалтеры  частенько
прибегали к подобным шалостям. Однако они знали  меру  и  не  озорничали  со
временем в конце квартала,  месяца,  года.  Дело  в  том,  что  в  те  самые
мгновения, когда они дружными усилиями ускоряли бег часов в  своей  комнате,
сами собой передвигались стрелки и на всей территории завода - в  цехах,  на
столбе у проходной, в кабинетах и конструкторских бюро и даже  на  волосатой
руке директора Подчуфарина.
   Никто не догадывался о бухгалтерских  проказах,  и  все  только  дивились
тому, как трудно в иной день выполнить  производственное  задание.  Казалось
бы, всего в достатке - и сырья, и заказов, и никто не прогулял, и начальство
на месте, нигде не ездит, не совещается, не конференничает, а план  выполнен
процентов на семьдесят, не больше...
   Желая подольше  сохранить  в  тайне  свои  злоупотребления  со  временем,
бухгалтеры переставляли иногда запятые в отчетных ведомостях. И  надо  же  -
сходило. Ни одна ревизия не обнаружила обмана. Чудно это было  и  непонятно,
какая-то нечистая  сила  таилась  в  сумрачном  помещении  с  двумя  окнами,
затянутыми легкомысленно выгнутыми железными  прутьями,  чтобы  облагородить
впечатление, чтобы никому и в голову не пришло назвать эти прутья  решеткой.
Подчуфарина зазывали поделиться опытом, он, разумеется,  щедро  делился,  не
подозревая  даже   об   истинных   пружинах   и   рычагах,   действующих   в
заводоуправлении. Его хвалили, обещали повысить, сулили главк или  трест,  а
если будет хорошо себя вести,  то,  может  быть,  и  министерство,  но  пока
ограничивались благодарностями к праздникам.
   Если бы кто-нибудь простодушный и простоватый заглянул  в  бухгалтерию  в
эти  минуты,  он  не  заметил  бы  ничего  необычного  -  сидели  женщины  и
обрабатывали   важные   финансовые   документы.   Но   человек,   обладающий
проницательностью, сразу бы заметил, что все неотрывно и пристально  смотрят
на часы - сквозь дырочки в чеках, сквозь счеты, поверх очков,  в  отражениях
настольного стекла, сквозь друг друга, что многие уже выставили ноги  из-под
стола, чтобы в тот самый миг,  когда  большая  стрелка  займет  вертикальное
положение, рвануться и, сшибая стулья, роняя счеты и кипы бумаг  со  столов,
понестись и упиться радостью победы, чувством молодости  и  превосходства  -
когда удастся первой коснуться выкрашенной коричневой краской ручки  буфета.
Человек наблюдательный заметил бы, что в  плотных  кулаках  женщины  сжимают
авоськи и рублевки, заметил бы их  учащенное  дыхание,  порозовевшие  щечки,
глаза,  сверкающие  азартом  предстоящей  борьбы,  -  все  настраивалось  на
перегрузки, вполне сопоставимые с космическими,  хотя  они  не  принесут  ни
славы, ни звезд.
   Анфертьев прошел по извилистому проходу между столами и скрылся  в  своей
лаборатории. Света проводила его взглядом, поскольку не  смотрела  на  часы.
Она подумала, что Вадим Кузьмич, пользуясь положением свободного  художника,
мог бы не торопясь подняться к буфету, но нет, почему-то остался здесь.
   Когда стрелка коснулась наконец заветной черточки и  женщины  необузданно
умчались вон из бухгалтерии, чудом не вынеся дверь  вместе  с  рамой,  Света
лишь посмотрела им вслед, и не было в ее взгляде ни усмешки,  ни  осуждения.
Возможно, она их и не видела, не слышала топота над  головой,  не  заметила,
как легкой рябью пошел потолок.  Она  подошла  к  двери  фотолаборатории  и,
изогнув указательный палец, легонько постучала в картонную дверь, уверенная,
что Анфертьев там, в красных своих сумерках. Но никто не  ответил  ей,  хотя
Вадим Кузьмич всегда узнавал ее стук и всегда радостно откликался. "Бегу!  -
кричал он. - Спотыкаюсь!
   Теряю калоши!"  И  Света  заранее  улыбалась,  чувствуя,  что  Анфертьеву
приятно ее видеть.
   Но сегодня Вадим Кузьмич не отозвался. Он сидел, затаив дыхание, презирая
себя, и оставался твердым в своем злом замысле. Света  удивилась,  постучала
еще раз и, не задерживаясь больше, набросила пальто,  прихватила  сумочку  и
вышла, заперев за собой дверь. Анфертьев слышал, как проворачивается в замке
ключ, как Света для верности дергает дверь с той стороны. Уже с той стороны.
Он услышал даже стук удаляющихся каблучков, и стук этот отозвался в его душе
безутешной болью. Все в этот проклятый день проис-1 ходило в последний  раз,
все обрывалось, все исчезало в пропадающем времени, хотя и оставалась у него
немыслимая надежда, что не все гибнет, не навсегда, что  можно  еще  кое-что
сохранить, оставить на черный день.  Ошибка.  Единственное,  что  удается  в
таких случаях, - оттянуть конец, только оттянуть, но  это  сделает  его  еще
страшнее.
   Ничего не останется.| Где-то там, в оставленном мире,  слышались  голоса,
чьи-то шаги, хохот, глупый, безудержный хохот людей грубых и бездушных.  Что
делать, в таких случаях самый мелодичный смех кажется вопиюще неуместным. Мы
все слышим время от времени такой смех, ненавидим его и потом стыдимся своих
чувств.
   Из  своей  преступно-красной  комнаты  Анфертьев  видел  плотную  очередь
бухгалтерских женщин, втянувших  животы,  чтобы  быть  ближе  к  прилавку  с
кефиром, видел Свету в пронизанной  осенними  лучами  рощице,  Квардакова  в
мохн