овали  долгие беседы, в которых  мы далеко отошли от вопросов
философии   и   естествознания,   занимавших  нас  вначале.  Господин  Ши-ми
обеспокоен судьбой мира - своего мира. Нам за свой мир  беспокоиться нечего.
Мое путешествие показало, что у нас есть еще тысяча лет впереди - иначе меня
просто  вынесло  бы   за  пределы   человеческого  времени   (это,   кстати,
единственное, чего я  боялся  во время моего краткого  "полета", но  Небо, к
счастью,  этого  не  допустило). Да,  у  нас  есть  будущее,  пусть  даже  и
напоминающее бездонную пропасть. Господин Ши-ми опасается, что у его мира не
окажется даже такого будущего. Он не рассчитывает и на сотню лет. Временами,
признался он, ему кажется, что его мир не продержится и двадцати.
     Да и мне после всего, что я видел, эти опасения не кажутся пустыми, так
что объяснять их одним  лишь  разлитием  черной  желчи у  господина Ши-ми не
приходится.   Ему   действительно  есть  чего   бояться.   Все,  что  делают
большеносые, неминуемо приближает гибель этого мира, в котором, к сожалению,
живут и наши внуки.
     Нельзя сказать,  чтобы они делали это намеренно: они и не замечают, что
каждый шаг приближает их к пропасти. Молодежь просто не  желает ничего знать
и шагает, зажмурив глаза. Старики большею частью надеются, что не доживут до
ужасного  конца. Причина столь пагубного хода событий коренится  в себялюбии
здешних  правителей, озабоченных не столько  благом отечества, сколько  тем,
как бы подольше удержать власть. Если кого-то не выбрали главным мандарином,
он  считает  себя  опозоренным.  Верховные  мандарины  и  просто  мандарины,
канцлеры и министры только тем и заняты, что обеими руками цепляются за свои
должности. Ясно, что  управлять государственным кораблем они не в состоянии:
руки-то  заняты.  Правда,  временами   то  один,  то   другой  удосуживается
высвободить руку...  но лишь затем, чтобы  тайком протянуть ее какому-нибудь
доброхотному деятелю.
     Подобный  образ   мыслей,  конечно,  не  назовешь  достойным.  О  такой
добродетели, как у-вэй  (,большеносые даже не слыхали. И я знаю, отчего  это
так: от их неудержимого стремления менять все и вся, от того, что они путают
новое с лучшим. Новое может быть лучшим, но оно не обязано им быть. Впрочем,
надо ли объяснять это тебе, величайшему знатоку книги  Дао Дэ-цзин27 во всей
Поднебесной? Большеносые все время что-то меняют. И называют это, как я тебе
уже говорил, "П'ло г'ле-си". Покой им неведом.  Того, кто решит удалиться от
общественной  жизни,  чтобы  предаться  созерцанию и самоусовершенствованию,
сочтут  здесь  неудачником и  глупцом. Образ  мыслей  поистине  злонравный и
опасный. Поэтому ни один  из здешних  министров,  верховных  мандаринов  или
канцлеров добровольно от должности не отказывается: поступи он так,  не него
все стали бы  показывать пальцами. Кроме того, как говорит  господин  Ши-ми,
высокая должность означает и высокий доход.
     А еще это  происходит оттого, что большеносые почти совершенно не знают
ни учения великого мудреца с Абрикосового холма, ни достославного канона Дао
Дэ-цзин. Поэтому  за  души своих  подданных здешние правители не  отвечают и
отвечать  не  намерены. Я мог  бы  сказать,  что в  таком случае  они  и  не
заслуживают ничего иного, кроме гибели своего мира, если бы не опасение, что
вместе с ним погибнет  наше возлюбленное Срединное  царство.  Об этих  своих
выводах,  весьма неутешительных, я  рассказал господину Ши-ми, и  он со мной
согласился, а затем сообщил, что подобные опасения приходят в голову многим,
но в  целом людей разумных все-таки  слишком  мало, чтобы они  могли  что-то
сделать.  А  когда, наконец, это станет понятным большинству  неразумных или
хотя бы правителям, может оказаться уже поздно.
     Главная проблема в том, что самих большеносых стало  слишком много. Вот
уже несколько  веков  они  размножаются так быстро, что  их  дома и  селения
буквально трещат по швам. Их так много,  что большинству из них не находится
настоящего  дела.  Поэтому они  целыми  днями сидят  в огромных  мастерских,
изготавливая  никому   не  нужные  вещи,  а   государство  поддерживает  эти
мастерские, чтобы они не разорились, но они все равно разоряются, потому что
производимые ими товары становятся все  несуразнее, и покупатели выбрасывают
их все скорее. Мастерские  перестают давать прибыль, из-за чего государство,
естественно, получает все меньше налогов, и вот уже ему то и дело не хватает
денег,  чтобы  помогать  всем  вопиющим  о  помощи,  что правители  начинают
бояться, как бы  эти люди, оставшись вовсе без еды и без работы, от безделья
не задурили и не подожгли бы дворца, где они, их правители, заседают...
     Все  это страшно  запутанно  и  сложно,  одному человеку во  всем  этом
разобраться  не  под  силу:  дремучий  лес! И  состоит  этот  лес  из  самих
большеносых,  которых и в самом деле слишком много, в чем я убеждаюсь каждый
раз, стоит мне лишь выйти на улицу.
     Здесь, в стране  Ба  Вай, говорит господин  Ши-ми, еды пока хватает  на
всех. Но есть  и бедные страны, где голод  уже разразился.  Так что нехватка
еды  в Ба Вай - только вопрос времени. Что же делают большеносые? Что делают
их правители, чтобы предотвратить  катастрофу? Ничего!  Продолжают поглощать
свой  двойной   рацион,  пока  обстоятельства   позволяют   им  это  делать.
Поголодать,  говорят они себе,  мы успеем и завтра. Так они уходят  от самих
себя, уходят все дальше и дальше  от своей души. Они не знают ни И Цзин,  ни
Дао Дэ-цзин.
     Другая проблема -  это  грязь. По-моему, я  писал тебе об этом  в самом
начале: шум и  грязь были  самым первым моим впечатлением. Грязь тут тоже не
похожа на нашу. Когда у нас по улице, не вымощенной камнем, гуляет ветер, он
поднимает, пыль. Сильный ветер или  ураган заносит  эту пыль в дом. Сандалии
гонца, проделавшего долгий  путь,  оставляют  на  вычищенной циновке комочки
глины. Есть люди, подолгу не моющиеся, и свиньи, копающиеся в навозе. Но все
это, если можно  так  выразиться, чистая грязь. Здешняя же грязь состоит  из
липкой жирной  копоти,  оседающей  на всем и  пропитывающей даже  воздух. Из
большеносых никто, даже господин Ши-ми, этого не замечает, но я, привыкший к
чистому воздуху,  замечаю  это  даже  слишком  хорошо.  Дождь  тоже пропитан
копотью. Возможно, именно из-за этой всепроникающей нечистоты у них портится
и погода. В последнее  время, по словам господина Ши-ми, обнаружилось, что в
некоторых местах гибнут целые леса хвойных деревьев. У них опускаются ветви,
опадает  хвоя,  они  засыхают  и  умирают.  Большеносые  кричат  об этом  не
переставая, но делать никто ничего не делает. Между тем уже можно вычислить,
когда  у них погибнут последние деревья. Реки переполнены грязью  настолько,
что в них почти не водится рыбы. Однако большеносые спокойно в них купаются,
ибо  впитывают  привычку  к копоти буквально  с  молоком  матери.  Они всюду
закапывают   яды,   которые   неизвестно   зачем  в   огромных   количествах
изготавливают  в  своих мастерских. Но  яды, конечно,  не  лежат спокойно, а
просачиваются  из  земли в  корни и листья растений. Что  же  правители? Они
издают указы, запрещающие открыто говорить об этом!
     Остановить этот  пагубный ход событий мог бы только  отказ от подобного
образа мыслей. Но  для этого им не хватает знания, да и эту неудержимую тягу
к шагам в неизвестном направлении  вряд ли удастся искоренить.  Так что чему
быть,  того,  видимо,  не миновать. Кроме того, как думает  господин  Ши-ми,
вообще уже слишком поздно.  Я же, благодарение Небу, через полгода вернусь в
родное  время  -   надеюсь,  что  эти  несколько  месяцев  здешний  мир  еще
продержится. Господин Ши-ми признался со вздохом, что ему хотелось бы уехать
отсюда вместе со мной. Однако это невозможно. И  потом, если бы  это и  было
возможно, я бы предпочел взять с собой госпожу Кай-кун, но этого я, конечно,
господину Ши-ми говорить не стану.
     Но вчера  вечером господин Ши-ми спросил  о другом:  не  мог  ли  бы  я
одолжить ему свою машинку на пару дней? Он  хотел  бы заглянуть пусть не  на
тысячу, а хотя бы на пару десятилетий в свое будущее. Он понимает, что с его
стороны это большая дерзость, и он  долго колебался, прежде чем изложить мне
свою просьбу, но для него это очень важно.
     Ты, конечно,  понимаешь, что эта  просьба нимало меня  не обрадовала. С
другой стороны, господину Ши-ми я обязан благодарностью как никому другому в
этом  мире, так  что  просто  взять  и отказать  ему не могу. Теоретически я
действительно мог бы отправить  его  на  пару десятилетий в будущее. Но что,
если он повредит механизм? Если он не сможет вернуться? Тогда и мне придется
навеки  остаться здесь,  в  этом  отравленном,  безрассудном  мире,  да  еще
оказаться на склоне лет свидетелем его ужасного конца. Нет, только не это! Я
сказал,  что подумаю, как выполнить его просьбу, ибо  задача это не простая.
Он кивнул. Возможно, позже он забудет об этом.
     Вот  и  все на сегодня.  Желаю тебе всего доброго. Погладь за  меня мою
маленькую Сяо-сяо - и при случае напиши мне письмо. До свидания -
     Твой Гао-дай.

ПИСЬМО ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
     (пятница, 10 сентября)
     Дорогой Цзи-гу,
     сегодня  я разговаривал  с  госпожой Кай-кун, хотя  и не ходил  к ней в
гости. Ты удивлен?  Да,  такое возможно. У них здесь есть  прибор, небольшая
шкатулка  с  дырочками,  в  которые  вставляют  пальцы и поворачивают особым
образом, после  чего  из  другой вещицы,  отдаленно  напоминающей кривобокую
репку,  можно  услышать голос нужного тебе человека.  Поначалу  это  кажется
волшебством, но  на  самом деле прибор устроен  даже проще, чем наш  с тобой
аппарат,  с  помощью  которого  я попал  сюда, в  будущее.  Под  землей, как
объяснил мне господин Ши-ми, протянуты длинные шнуры из медной проволоки; по
ним-то  посредством  особых  толчков и  передается  голос любого человека, у
которого в доме есть  такая шкатулка (она называется Тэ Лэй-фань). Эти шнуры
соединяют друг с другом все дома и  тянутся  даже в  другие страны. - И в Ки
Тай тоже? - спросил я. - Да, - ответил  господин Ши-ми, - и в Ки Тай... - Но
твоего голоса через эту репку  и медную проволоку я не услышу, потому что ты
-  прости  меня, друг мой,  но это  так! - для этого мира уже тысячу лет как
умер. Не  услышал  я  через него и нежного  голоса  моей любимой  Сяо-сяо, а
услышал только - или, чтобы уж быть точным, услышал  помимо прочего, - голос
кошки госпожи Кай-кун, мяукавшей где-то рядом (ибо прибор передает не только
человеческий голос, но и вообще  любые звуки), пока ее хозяйка  благосклонно
принимала мои уверения в совершеннейшем к ней почтении.
     -  О  благороднейшая  госпожа  Кай-кун!  - произнес  я.  -  Говорит ваш
покорный слуга  и  раб Гао-дай,  несчастный мандарин, недостойный даже  быть
отогнанным пинками  от порога вашего высокочтимого дома. -При  этом я сделал
два с половиной поклона, хотя и знал, что сквозь Тэ Лэй-фань она меня видеть
не может.
     Она засмеялась и сказала: -  Ах, это вы! Ну, как ваши  дела? Вы  еще не
уехали?
     Я  снова  поклонился  и ответил:  -  О  нет, я  по-прежнему  имею честь
пребывать под теми же небесами, что и вы, многоуважаемая госпожа  Кай-кун, а
также ваша почтенная  кошка, и безмерно  счастлив слышать ваш  сладкозвучный
голос в  приборе, именуемом Тэ Лэй-фан. Позволите ли вы вашему  покорнейшему
слуге осведомиться,  украшает  ли вас  и  в  данный  момент то  несравненное
многоцветное платье с волнистым узором?
     Она  снова засмеялась:  -  Нет, сейчас  на  мне старый халат,  и  я вся
перемазана в земле, потому что как раз пересаживала цветы.
     -  Простит  ли  высокородная  дама неслыханную дерзость,  не подобающую
моему скромному званию,  если я задам еще один вопрос: как  изволит поживать
ваша кошка?
     -  Мудрец Му (!- позвала госпожа Кай-кун (так она  зовет свою кошку). -
Иди сюда, Мудрец Му, с тобой хочет поговорить господин Гао-дай!  - Но теперь
та не захотела мяукать. Госпожа Кай-кун  спросила, слышно ли мне,  как кошка
мурлычет? Я ничего не  слышал, однако сказал, что слышно очень хорошо, чтобы
не огорчать благородную госпожу.  Затем  я похвалил погоду, установившуюся в
последние  дни,  а  госпожа Кай-кун  сказала,  что  заметила, как сильно мне
понравился напиток  Шан-пань, и пригласила  зайти к ней, когда мне захочется
снова его отведать. Я уже хотел  завершить разговор приличествующими  случаю
выражениями и поклонами (хотя, как я уже говорил, она не могла меня видеть),
когда она вдруг спросила: так когда же я к ней зайду?
     Можешь представить себе, как я был удивлен этим вопросом. Хотя, скорее,
это ты будешь удивлен им, меня  же, начавшего  привыкать  к нелепым  обычаям
этого  странного  мира, он не столько удивил,  сколько  заставил задуматься.
Большеносые никогда не бывают там, где их рассчитываешь застать. Положим,  в
нашем мире люди  тоже бывают  в  отлучке -  если,  например, отправляются  в
путешествие (вроде меня сейчас), но это, во-первых, обычно всем известно, да
и потом, если человек не гибнет в чужих краях, он когда-нибудь возвращается,
и его опять можно застать дома.  Здесь же все иначе. Большеносые отсутствуют
постоянно. Ближайший пример  -  господин Ши-ми. Сейчас он тут, через миг  он
там,  так и  носится в  блуждающем  железном  доме по всему городу.  В своем
жилище он, - если не  считать сна, - не  проводит за сутки и  четырех часов.
Почему? У него такая работа, объяснил он сам в ответ на мой вопрос. Работает
он учителем и библиотекарем в Главной школе ученых Минхэня. Поэтому дома его
застать невозможно. Никого из большеносых  невозможно  застать дома. Они все
время передвигаются, то пешком, то в повозках Ма-шин, то в железных домах на
колесах:  их  все  время  несет  куда-то.  То  ли  неумеренное  употребление
коровьего  молока тому  виною,  то ли  дело  тут  в  их  излюбленном  учении
(правильнее  было бы сказать: суеверии) о необходимости шагать все  дальше и
дальше... Здешние люди, когда хотят увидеть кого-то, не идут к искомому лицу
прямо в дом, где, по нашим понятиям его и можно застать вернее  всего (разве
что это лицо, как я уже говорил, отправится в путешествие или на аудиенцию к
канцлеру,  но  ведь  такое бывает не  часто); действуя так, застать человека
дома  можно только случайно.  Нет, здесь  люди сначала с мелочной  точностью
уговариваются о месте будущей встречи. Для этого они и изобрели свою репку с
медной проволокой.
     Для этого у большеносых есть также маленькие указатели времени, которые
они привязывают к  левому запястью. Эти указатели  бывают и большими - тогда
их ставят, как статуи,  на углах улиц или вешают дома на стену, как картины.
Большеносые часто возятся  с  ними,  подкручивая их и  поправляя, чтобы  они
показывали время как можно точнее.
     Такие  понятия,  как  восход и  заход  солнца,  полдень  и  так  далее,
представляются им слишком приблизительными. Время они делят на гораздо более
мелкие и мельчайшие доли. Большеносые, как и мы, пользуются годом, месяцем и
сутками;  однако  уже здесь они ввели  дополнительное  понятие  "Не Дэ-ляо",
примерно соответствующее одной лунной четверти. Сутки же они делят не только
на  часы,  но  и  на  шестидесятые  доли  часов  ("Ми  Ну-тао",  и  даже  на
шестидесятые  доли Ми Ну-тао; эта последняя единица  времени,  краткая,  как
взмах  крыльев  воробья,  называется  "Сэ  Кун-да").  Все  это и  показывают
указатели  времени,  маленькие  и большие.  Мне господин Ши-ми  тоже подарил
такой указатель  - я ношу его на левом  запястье  - и научил читать по  нему
время.
     Таким  образом,  если  я  хочу  навестить  кого-то,  или  кто-то  хочет
навестить  меня,  я  должен  взять репку,  покрутить  пальцами в дырочках  и
назначить время встречи: в такой-то из дней Не Дэ-ляо (у дней свои названия,
повторяющиеся  в  определенном  порядке),  когда  указатель времени  покажет
столько-то  часов  и  столько-то  Ми Ну-тао  (впрочем,  справедливости  ради
следует  сказать, что до такого  безобразия,  как указывать еще и количество
взмахов воробьиных крыльев, большеносые еще не дошли).
     Давно известно,  что  разделенное  меньше  целого: неразделенное  целое
больше,  чем  сумма  его частей.  Это  закон,  в отношении времени  особенно
справедливый: здесь я  в этом убедился. Большеносые раздробили свое время на
множество  частей, и оно  мстит им тем, что  проходит так быстро, как только
может. А большеносые не перестают этому удивляться.  Они то и дело жалуются,
что время  -  если  воспользоваться выражением  того  господина  со  слишком
сложным  именем,  который был с нами у госпожи Кай-кун, -"уходит, точно вода
между пальцев". Почему же никто из них не задастся вопросом о причинах такой
напасти?  Ведь доискаться до них не так уж трудно. Я не  раз замечал, что  о
том,  у кого есть на что-то время, здесь говоря с обидой или пренебрежением.
Неужели  у  них  не  возникает  мысль,  что  это  нелепо?  Но  нет,  мыслить
большеносым не свойственно... На это у них "нет времени".
     Когда я поделился этими соображениями с господином Ши-ми, он задумался.
Потом сказал, что, может быть, я и прав (еще бы я был не прав! ). Но в таком
случае, предложил я, вы тоже могли бы  сделать из этого выводы. Он возразил,
что не может  бороться со  всеобщим раздроблением времени в одиночку: других
это не убедит,  а  ему  только повредит. Что  ж, возможно, он тоже по-своему
прав.  Пусть поступает, как хочет. Я прибыл сюда не для того, чтобы изменить
этот мир, а чтобы изучить его и набраться опыта, полезного для нашего мира.
     Вот так  я и договорился с госпожой Кай-кун, что зайду к ней  на третий
день следующей Не Дэ-ляо (то есть за день до сентябрьского новолуния), когда
мой  указатель времени  отмерит  пятнадцатый час  суток  и еще  тридцать  Ми
Ну-тао.
     Господин Ши-ми знает об этом. Недоразумение, грозившее возникнуть между
нами, рассеялось, ибо  это  я неверно  оценил  отношения, существующие между
господином Ши-ми и  госпожой  Кай-кун. Господин  Ши-ми  не испытывает  к ней
такого интереса,  который  заставлял  бы его возражать против появления в ее
доме других мужчин. Однажды я прямо спросил его об  этом, и он сказал, что я
правильно  сделал, решившись задать вопрос открыто, потому что ему тоже было
бы жаль, если бы наши с  ним отношения  омрачились ревностью или размолвкой.
Себя же  он считает лишь ее другом, сказал господин  Ши-ми, и обладать ею не
стремится.  Потом  он  добавил  - и  в  его  голосе я  безошибочно  различил
предостережение,  -  что госпожу Кай-кун считают весьма  опасной  для мужчин
дамой. Хотя она, как я сам мог  убедиться, не является гетерой, использующей
свой пол для  заработка,  однако жизнь  она  ведет, по  выражению  господина
Ши-ми,  "весьма легкомысленную", что, впрочем, не сразу  бросается в  глаза,
так как она весьма  сведуща в  различных искусствах,  а также в литературе и
философии. Более же всего, как он слышал, сведуща она в искусстве и способах
любви, однако  денег  за это  не берет.  Замужем  госпожа Кай-кун, по словам
господина Ши-ми, была дважды. Теперь она живет одна, сохраняя за собой право
принимать на своем ложе тех мужчин, которые нравятся ей самой.
     Мне,  конечно, было  очень интересно все это  слушать; что  же касается
предостережений  господина Ши-ми, то они показались мне лишенными оснований.
Ему самому я, разумеется, ничего не сказал об этом.
     Не так давно  "избранником" госпожи Кай-кун был один известный в городе
поэт. Он  даже написал в ее  честь  несколько стихотворений.  После недолгих
поисков  господин Ши-ми  нашел у себя его  книгу и подал мне.  Однако понять
этих стихотворений я не смог. Впрочем, господин Ши-ми признался, что тоже их
не  понимает. Вообще он  не сам купил эту книгу,  а получил  ее в подарок от
госпожи  Кай-кун.  Скорее  всего, продолжил господин  Ши-ми, книга просто не
раскупалась (как это бывает, мы  с  тобой хорошо знаем на примере  некото