ссказать  тебе о  здешних  деньгах.  Они
удивительны  и  странны  не  менее,  чем  комнатный родник для  опорожнения.
Монетами  здесь пользуются, хотя они почти ничего не стоят. Да и сделаны они
не из  серебра, а из  какого-то дешевого сплава, а то и  вообще из меди  или
железа.  Расплачиваются  же  люди в основном бумагой. Помнишь, я  писал, как
господин Ши-ми  вручил  той  даме, которая пришла  на  меня  жаловаться, две
бумажки?  Так вот, это  были деньги  -  такие  же  бумажные деньги,  которые
когда-то,  в эпоху Пяти  династий, безуспешно пытались ввести и у нас. Здесь
они  зеленого,  коричневого  и  синего  цвета.  У  них  трудно  произносимое
название,  я записал его как "Ма-ль'-к". Где  берет свои  Ма-ль'-к' господин
Ши-ми, я пока не знаю. Но у него то и дело появляются новые. Хотя сам он, по
его словам, их не делает.
     Вчера мне представилась возможность  убедиться,  что  эти бумажки - и в
самом деле деньги. Мы поехали куда-то очень далеко; мы - это господин  Ши-ми
и  я. Должен тебе сказать, что  здесь, кроме  повозок Машин,  существуют еще
целые дома на колесах. Господин Ши-ми называет их "Ша Ля-бан", но у них есть
и  другое  название,  которого  я не  запомнил.  В этих  домах-повозках  для
человека  опаснее  всего не адская  скорость,  как у Ма-шин, а  двери, через
которые входят и выходят. Окна у этих передвижных домов не открываются, зато
двери  открываются сами собой -  и закрываются так же, приводимые в движение
каким-то таинственным  механизмом. Человек  менее просвещенный, нежели  я, и
тут вынужден был бы предложить колдовство.  Меня же удивляет другое: судя по
всему,  владельцы  домов  Ша  Ля-бан сами не всегда  могут совладать с этими
механизмами. Похоже,  что двери  распахиваются  и  захлопываются,  когда  им
захочется самим, а не когда этого пожелают гости. К тому же происходит это с
головокружительной быстротой.  На дорогах есть места, где, если я  правильно
понял, можно ожидать появления и даже остановки таких Ша Ля-банов. Мы пришли
на  такое место  и  стали  ждать. Шел  дождь, и уже  не  первый день.  Через
некоторое время действительно появился Ша Ля-бан и  неуклюже подкатил к нам.
Господин Ши-ми схватил  меня  и  поставил на маленькую лесенку.  Полумрак  и
сырой,  спертый воздух в  доме  на колесах  испугали  меня, и я инстинктивно
метнулся назад, но господин Ши-ми выкрикнул что-то и подтолкнул меня вперед.
Я  упал  внутрь  дома,  и  тут дверь  захлопнулась.  Люди,  бывшие  в  доме,
засмеялись. Но эта дверь придавила господина Ши-ми! От страха за его жизнь я
чуть  не  лишился  рассудка, однако  все  обошлось.  Хотя в  первый  миг мне
показалось, что ему переломало все кости.
     Обстановка в этом железном доме убогая и  довольно грязная. Он даже  не
разделен  на  комнаты: это  одно помещение,  к  стенам  которого приставлены
короткие скамьи. Я спросил  у господина  Ши-ми, кто хозяин дома, чтобы пойти
поприветствовать его, но господин Ши-ми  сказал, что это  ни к чему. Пока мы
ехали, он мне кое-что объяснил. Оказывается, Ша Ля-бан - не настоящий дом, а
тоже  своего  рода повозка,  и  принадлежит она  правителю  города  Минхэня,
мандарину  по имени  Ки Цзин-гэ7:  именно он в  своей  безграничной  доброте
позволяет жителям пользоваться ими.
     В Ша Ля-бане было темно. Люди теснились в нем, обливаясь потом, и пахли
сыростью.   Довольно  часто  железный  дом   неожиданно  останавливался  как
вкопанный, и тогда всех  его  жителей и гостей бросало в разные стороны. Это
напоминало затянувшееся  землетрясение. Это тоже  устроено очень  неразумно.
Всякий раз, когда Ша Ля-бан останавливается, множество людей покидает его, а
другие входят.  Однако  при этом никто не здоровается и  не кланяется. Так я
еще раз убедился, что вежливость пришла  здесь в  полный упадок. И уже почти
уверился, что эти не знающие покоя, вечно мчащиеся куда-то на своих повозках
большеносые -  вовсе не наши внуки. Не понимаю:  куда они все  время мчатся,
чего ищут? Я долго пытался найти причину этого, но так и не смог. Боюсь, что
большеносые и сами ее не знают.
     Конечно,  любезный Цзи-гу, тебе временами тоже  случается покидать свой
дворец:  в какой-то день ты отправляешься в библиотеку, чтобы прочитать одну
из книг божественного Мэн-цзы, в  другой день велишь отнести себя во  дворец
императора,  в  третий, допустим, вместе со старшим сыном посещаешь  храм. Я
знаю также,  что  ты  иногда  совершаешь прогулки по  парку. Все  это вполне
соответствует образу жизни сановника.  Простым  людям,  понятно,  приходится
передвигаться больше.  Женщины  ходят на  рынок  за  покупками,  растиратель
красок  обходит  заказчиков, желая  сбыть  товар, и так  далее.  Здесь же  в
движении  находятся  все, причем постоянно,  даже вечером, когда  становится
темно:  они мечутся во  всех  направлениях,  без видимой  цели,  лишь  бы не
оставаться  на месте. Суета  стихает лишь поздно ночью, да и то ненамного. И
если  бы  мы  с тобой  не  были достаточно высоко  образованными людьми, нам
пришлось бы предположить, что все они одержимы каким-то бесом,  ни на миг не
оставляющим их в покое.
     Именно для того, чтобы удовлетворите  свою тягу к движению или, точнее,
чтобы придать этому движению еще большую скорость, они и изобрели блуждающие
дома Ша  Ля-бан, которые ездят хотя и не  так быстро, как повозки Ма-шин, но
все же быстрее, чем ходит человек.
     Через какое-то время господину Ши-ми удалось  занять два места на одной
из  скамей,  и  мы сели. Так как  мне  уже много  раз  приходилось  ездить в
повозках Ма-шин, да  и  на царящую здесь ("сейчас") торопливую  суету  я уже
достаточно  насмотрелся, от  поездки в Ша Ля-бане мне не  сделалось плохо. Я
устроился на занятой господином Ши-ми скамье, откинулся на сиденье, стараясь
не обращать  внимание  на шум и вонь, и  попытался  спрятать руки  в рукава,
забыв, что здешняя нелепая одежда не позволяет этого сделать. Тогда я просто
положил руки на колени и стал  смотреть в одно  из больших окон,  за которым
передо  мной  развертывался  город,  невообразимо  огромный  - никаким  иным
словом, мой добрый Цзи-гу, его определить нельзя.
     Сначала я думал, что местность возле дворца бывшего вана, включая улицы
и  дома  вдоль канала Голубых колоколов,  где живет  господин Ши-ми, и  есть
центр  города  Минхэня.  Однако я сильно ошибался.  Это всего  лишь  далекая
окраина.  И чем ближе мы подъезжали к подлинному  центру  Минхэня,  тем выше
становились дома. Все дома здесь сделаны  из  камня, и дороги тоже. Деревьев
почти совсем нет. Точно скалы и ущелья, окружают человека со всех сторон эти
гигантские  дома  со сверкающими  окнами  из  стекла,  все  улицы  заполняет
бурлящий  поток  стремительных повозок Ма-шин, а между ними, гремя и  пыхтя,
лавируют блуждающие дома Ша Ля-бан, которых в центре города очень много, как
будто его жителям мало стоячих домов, и без того сказочно  огромных, так что
остается лишь удивляться, каким образом всем этим чудовищам удается избежать
столкновения  и не нанести друг другу  страшных повреждений. Свист, грохот и
завывания   невероятной   силы  парализуют  все   чувства,  лишая   человека
возможности воспринимать что-либо.  Мне показалось,  что я угодил в грозу, в
бушующий ураган из железа и камня. Это был настоящий хаос.
     Успокаивало  меня  лишь то,  что мой  друг, господин  Ши-ми,  оставался
спокойным  и  безразличным, не только не пугаясь этого  серо-черного ада, но
даже как будто его не замечая.
     Ты знаешь, мой дорогой Цзи-гу, что наша великая столица - самый крупный
город империи. И если я  скажу тебе, что  за время  нашей поездки в доме  на
колесах мы по меньшей мере семь раз успели  бы проехать всю столицу из конца
в  конец и тем не  менее  достигли лишь центра Минхеня, -  а  расстояние  от
центра до  окраин здесь такое  же и в любом другом  направлении,  как уверил
меня  господин  Ши-ми,  -  то  ты  мне скорее всего не поверишь, не  сможешь
представить себе, что существует город такой величины. Но он существует.  По
сравнению  с этим... его  даже нельзя назвать городом  -  это  целое скопище
гремучих,  переплетающихся городов  невероятных  размеров, полных  железа  и
камня, - по сравнению  с  ним  наша огромная,  шумная столица  - всего  лишь
сонный идиллический уголок, расположенный в тихой живописной местности. Этот
"город" не  знает  величия.  Мы  всегда  полагали, что каждый  большой город
обладает  своим особым  величием,  что люди, живущие в таком городе, будь то
Кайфын, Ханчжоу, Фучжоу или Гуанчжоу, также обретают частицу этого величия и
дарят его другим, что величие и слава нашего всемилостивого, благословенного
Небом  повелителя  умножается величием города и, столь приумноженное,  вновь
возвращается городу и его жителям...  Ничего этого:  в будущем не будет. Чем
крупнее будут становиться  города, тем они, очевидно, будут делаться грязнее
и  гаже. По-моему, жители Минхэня уже  и внутренним взором не могут  целиком
окинуть, свой город: он  перерос  их воображение. Грязь и шум давно вышли из
повиновения.  Грязь и шум здесь сильнее  людей. Я спрашиваю  себя, есть ли у
них здесь еще городская управа? Если и есть, то власть давно ушла из ее рук,
и  этот Ки Цзин-гэ, наверное,  только  и делает,  что  забавляется со своими
женами или разводит собак. Возможно, именно  поэтому у  них больше нет вана?
Возможно, я  неправильно  понял господина  Ши-ми, и несчастный ван Лю Дэ-ви,
третий этого имени, на самом деле не был изгнан, а добровольно покинул  этот
ад, чтобы поселиться в более спокойном месте? И предоставил эти взбесившиеся
каменные  и  железные  громады  самим  себе,  той жестокой  судьбе,  которая
неминуемо должна постичь их рано или  поздно? Или, может быть, здесь  вообще
не осталось  спокойных  мест, и  все  наши  города, когда-то  такие  разные,
сплелись теперь в единый клубок, опутывающий всю империю? Страшная  картина.
Как я рад, что смогу вскоре  вернуться в  родное время,  не столь жестокое к
людям. Да, будущее - действительно бездонная пропасть.
     Монеты 8 учат, что конец света настанет, когда небо сблизится с землей,
а звезды опустятся так низко, что  будут задевать за землю,  порождая искры,
от которых все и  сгорит. По  другому учению,  восходящему к Чжуан-цзы9, мир
непреходящ, люди  же с течением веков будут становиться все прозрачнее, пока
совсем не растворятся в воздухе, и тогда на земле воцарятся  муравьи... Есть
еще теория, гласящая, что в конце  времен  солнце  упадет в море, вода в нем
закипит и земля сварится,  и погибнет все на ней живущее, кроме саламандр...
Есть, наконец, расчеты незабвенного Линь Бо-цзы, которого знал еще  мой дед.
Линь  Бо-цзы пришел к выводу, что звезды в своем движении  истирают лазурный
камень небесного свода, а его пыль постоянно оседает на землю и когда-нибудь
погребет  все  живое... Нет, мой дорогой Цзи-гу, ничего этого не произойдет,
лишь железо и камень, вырвавшиеся из-под  власти человека, будут  все дальше
завоевывать землю, умножая  шум и грязь,  пока не задохнутся под собственной
тяжестью - это и  будет конец света.  Теперь  я хорошо это понимаю. И думаю,
что, считая от "теперешнего"  времени, в  котором я нахожусь, до этого конца
осталось совсем немного. К счастью,  у  нас, живущих в своем родном времени,
впереди еще целая тысяча лет.
     Но вернемся к поездке, предпринятой мною вместе с господином Ши-ми. Это
восьмое  письмо  и  так уже превратилось в целую связку листов. Мы  покинули
блуждающий дом там,  где,  по словам господина Ши-ми, находится  самый центр
этого огромного, нечеловеческого города. Шум, устраиваемый большеносыми, был
здесь,  если  только  это  возможно,  еще  сильнее.  Из  отверстий  в  земле
поднимался пар. Мы прошли  несколько улиц, и зашли в большую лавку,  со всех
сторон огороженную стеклом. Незадолго до этого я по просьбе  господина Ши-ми
передал  ему еще  один  из моих  пяди десяти  ланов. Пока мы ехали, господин
Ши-ми объяснял мне, что собирается делать, но я не совсем его понял: отчасти
из-за  грохота,  издаваемого  самим железным домом, отчасти  -  из-за криков
гостей,  ехавших с нами;  да и то,  что  намеревался делать господин  Ши-ми,
показалось мне  чрезвычайно сложным. Теперь же  я  мог  увидеть  все  своими
глазами.
     Войдя в  лавку,  я  сразу подумал,  что  попал  к  меняле.  Я уже давно
перестал удивляться тому, сколь  неразумно ведут  себя большеносые. Торговцы
выставляют в окне все свои товары. Их тщеславие граничит с бесстыдством: они
нарочно выставляют товары  так, чтобы любой, буквально любой прохожий мог их
увидеть. Это все равно, что указывать на них пальцем. Пусть так; я уж больше
не удивляюсь  и не возмущаюсь. Я даже  в  какой-то мере могу понять мясника,
раскладывающего кровавые куски мяса почти что прямо на улице, или  портного,
разворачивающего на глазах у всех свои  материи. Но чтобы владелец меняльной
лавки  выкладывал в  окне  свои  деньги?..  Я могу  объяснить  это  лишь тем
слабоумием,  в которое  впали местные  жители  за тридцать  разделяющих  нас
поколений. Причем, как оказалось, это была даже не совсем меняльная лавка. Я
так  до конца и  не понял,  что это было. Господин Ши-ми немного поговорил с
одним большеносым, у которого не только не было косы,  но даже вообще  волос
на  голове не осталось, потом  извлек мой  лан и  показал  ему.  Тот чуть  в
обморок не упал, потом  схватился  за голову обеими руками и издал несколько
хлюпающих звуков. Что ж,  мой милый Цзи-гу,  это вполне объяснимо: перед ним
был  новенький, ничуть  не  потертый лан  серебра с  императорской  печатью,
изготовленный, с его точки зрения, тысячу лет назад. Понятно,  что здесь это
-  редкость. Но я не поверил своим глазам, когда  господин Ши-ми,  отдав лан
торговцу, получил за него две коричневых и восемь синих бумажек, которые тут
же  передал  мне.  Эта  дурная  затея с  бумажными деньгами (у нас,  как  ты
помнишь, так  и  не  привившаяся)  здесь  не только  широко  распространена:
бумажные деньги стали для большеносых почти единственным средством  торговли
и  платежа.  Монеты  встречаются  редко  и  применяются  только  для  мелких
расчетов. Те бумажки, которые господин Ши-ми после известного тебе досадного
недоразумения передал гневливой  даме, и  которые я по неопытности принял за
записки, тоже были  деньгами. Делают  их  из  очень  грубой  бумаги, и  срок
действия  их  не  ограничен.  Либо  доверие  большеносых  к  своему министру
финансов  настолько  велико,  что  граничит со  слабоумием,  либо  же  такое
количество пыли и грязи в здешнем мире тем и объясняется, что никто не хочет
убирать их за эти бумажные "деньги". На каждой бумажке есть рисунок. Сначала
я полагал, что изображенные на рисунках головы принадлежат министру финансов
и его  сановникам. Однако это  не так.  Министр и  его  сановники  поступили
вполне  благоразумно,  отказавшись  поместить   на  бумажных  деньгах   свои
портреты.  Иначе  их  узнавали бы  на улицах! Кстати, бумажные  деньги любой
человек  может сделать себе и  сам: я  убедился в этом на  примере господина
Ши-ми. Как-то раз  он, покупая мне одежду, достал из  кармана листок бумаги,
начертил на нем несколько знаков - и торговец принял его вместо денег. Здесь
так многие поступают. Какая экономика выдержит  такое? Вот здешняя экономика
и не выдерживает - доказательств этого у меня уже более чем достаточно.
     Я хотел вернуть господину Ши-ми эти бумажные деньги, но он сказал,  что
они  принадлежат мне, и сунул их мне в  карман.  Мне захотелось попробовать,
действительно ли на них можно что-то купить. Господина Ши-ми это рассмешило.
Мы прошли с ним еще по нескольким улицам, и  вдруг меня привлекло стеклянное
окно одной огромной лавки, целого торгового дома, и я  остановился перед ним
в  глубоком недоумении. В окне  находился совершенно непонятный  предмет,  о
назначении  которого у меня не  зародилось  даже отдаленных догадок.  Указав
господину Ши-ми на этот  предмет, я дал ему  понять,  что  хотел бы  за свои
бумажки приобрести именно его.
     Господин Ши-ми схватился за живот от смеха. Смеялся он не надо  мной, а
над моим (с его точки зрения весьма  нелепым) желанием купить именно это. Он
несколько раз принимался объяснять мне, что это  такое, но смех мешал ему, и
я так ничего  и не  понял. И, поскольку я упорствовал  в своем решении,  ему
ничего не оставалось,  как  сопроводить  меня внутрь этой огромной лавки или
торгового дома.
     Там, внутри, царило необычайное  оживление. Толпы большеносых двигались
во всех  направлениях, бесцеремонно толкая  друг друга  и  даже не  думая  о
соблюдении  хотя  бы   малейших   форм   вежливости.  Во  время  наводнения,
случившегося, если  ты  помнишь, в  год смерти  вице-канцлера Ян-цзи,  когда
народ, живший  в домах  у берега, бросился, ища спасения, в верхние кварталы
города,  -  впрочем, что  я тебе напоминаю, ведь  ты  сам  был тогда главным
начальником пожарной стражи и знаешь, что в то же самое время жители верхних
кварталов, спасаясь от  внезапно вспыхнувшего пожара, кинулись вниз, к реке,
так  что  два встречных  потока этих несчастных  столкнулись  на  середине и
возникла страшная давка,  равной  которой не упомнят  не только старики,  но
даже самые древние хроники, да и позже никто не слыхал о подобном кошмаре, в
котором бы все кругом так  нещадно толкали друг друга, затаптывая упавших, -
так вот,  никто и никогда не видел больше такой огромной  и отчаянной  толпы
народа,  кроме как  в  этом  торговом доме города Минхэня, куда меня занесла
одна лишь любознательность. При этом учти, любезный друг  Цзи-гу, что тогда,
в год смерти  вице-канцлера  Ян-цзи, пожар  и  наводнение  вызвали  сумятицу
все-таки среди  обыкновенных  людей,  тогда как  здесь,  в этой  сумасшедшей
толпе,   сталкивались   между  собой  тяжелотелые,   большеносые   великаны,
заполнявшие  своими  низкими, громкими  голосами  все огромное  пространство
торгового дома. Мне показалось,  что  я  попал  в ад. Однако  я  по-прежнему
держался  своего  плана, твердя  себе: ты прибыл  сюда  с  научной целью,  а
ученый, желающий познать истину,  не должен  поддаваться  страху, даже когда
перед ним разверзнутся врата ада.
     Не следует  забывать также, что в этом аду у меня был верный проводник,
отважный и самоотверженный  господин Ши-ми: он  встал впереди, взял  меня за
руку и  бесстрашно повел, раздвигая толпы большеносых,  в ту часть торгового
дома, где я мог приобрести желаемое.
     Название  у этого  предмета довольно длинное, я запомнил  только  "Нань
Ло"; с одной стороны он желтого,  с другой -  синего цвета и  довольно велик
размером. Из  чего он  сделан,  я  не  понял: материал  грубый,  но довольно
гибкий.  Нань  Ло  может  пребывать в  двух  состояниях.  Первое походит  на
сложенный во  много раз шатер или великанский плащ. Посредством на удивление
разумно  устроенного  насоса  торговец  напустил в Нань  Ло воздуху,  и  оно
перешло  в  другое  свое состояние,  превратившись в кольцеобразную  подушку
необычайной толщины. Сдерживая смех,  господин Ши-ми спросил, по-прежнему ли
я хочу приобрести эту вещь? Честно говоря, тогда я хотел уже только  одного:
поскорее выбраться из этого  ада. Но мне  показалось невежливым отказываться
от  покупки  после  того,  как торговец,  хотя он всего  лишь  прислуга, так
старательно надул  для  меня это  Нань Ло. Поэтому я протянул  ему несколько
моих денежных бумажек,  и - смотри-ка! - торговец покорно принял их, отвесив
мне  (я внимательно следил) семь  восьмых поклона. Вообще-то ему после этого
следовало  бы  отрубить голову, как последнему  нечестивцу,  потому что  при
нашей  с  ним разнице в рангах он  обязан  был отблагодарить меня по меньшей
мере полным кэ-тоу10, сопроводив его двумя  трехчетвертными поклонами - да и
то  если  я,  оказав ему  честь, предположу,  что он и  есть владелец  всего
заведения.  Если же  этот надуватель Нань Ло - всего  лишь слуга  настоящего
владельца,  то он  должен был  бы  с полу  подбирать  мо