вить (что не удивительно, ибо ноги в
этом мире у всех очень велики, - подумал я при этом, однако вслух не сказал,
так как у  госпожи Кай-кун, между нами говоря, ноги тоже слишком велики - по
нашим понятиям, конечно),  и если они от  голода уже  начинают пожирать друг
друга, -  что, конечно, помогает сократить население, но  не решает проблему
полностью, -  то почему  же люди оттуда  не едут сюда, где еще достаточно  и
еды, и места?
     -  О, это очень  просто, - ответила госпожа Кай-кун. -  Они об  этом не
знают.
     - А вы, конечно, не спешите сообщить им, - догадался я.
     - Конечно, - подтвердила она.
     И все  же  дело тут, как мне кажется, обстоит  не  совсем так. Попробую
выяснить поточнее. Возможно, я еще спрошу об этом господина Юй Гэнь-цзы.
     Так  или  иначе, детей у госпожи Да  Х'мань нет. Она принадлежит к  тем
образованным  и знатным  дамам, которые "дорожат своей независимостью" - что
бы это ни значило в приложении к женщинам. Приняла она нас радушно. Угощение
тоже было вполне сносным. Шан-пань был охлажден как следует. Мы беседовали о
том,  о сем, и я  испытывал истинное удовлетворение, хотя статуэтки, ковер и
некоторые другие вещи, бывшие в комнате, неприятно напомнили мне о буддизме.
     Когда  после ужина прошло некоторое время, госпожа Да Х'мань неожиданно
предложила сходить "попариться". Я не понял, о чем идет речь, однако госпожа
Кай-кун  немедленно согласилась, говоря, что объяснять  слишком долго, лучше
уж я сам все увижу. Вообще же это освежает и бодрит.
     Я не буду рассказывать тебе все подробности. Скажу  лишь, что "парятся"
большеносые в особых подвалах, именуемых "Сяо На" и введенных у  них  совсем
недавно. Кто  их  изобрел,  и  что  он  при этом  думал, остается  для  меня
загадкой. Скорее  всего,  это  связано  с  одной  из неискоренимых  привычек
большеносых - поливать  себя водой по  любому  поводу. Об  этом я как-нибудь
напишу тебе  подробнее.  Вообще же  я  заметил, что большеносые  удивительно
любят быть  мокрыми. Когда был  придуман этот способ  "париться",  многие из
большеносых немедленно устроили у  себя в домах купальные  подвалы. (У нас в
Го-ти Ни-цзя  тоже такой  имеется;  однако я  в  него не  хожу.) Подвал этот
обычно тесен, обшит досками и настолько жарко натоплен, что почти невозможно
дышать. Войдя туда,  большеносые усиленно  поливаются водой, хотя и без того
потеют,  как   напуганные   поросята,  и   хлещут  друг   друга   по   спине
свежесорванными  розгами;  худшее  же  из   всего,   что  обязан   совершать
"парящийся",  это регулярные прыжки в холодную воду. С  тех пор, как кипящая
вода исключена  у нас  из списка  дозволенных  пыток,  мир  не  видел ничего
подобного.
     Впрочем,  сколь  ни  мучительна была  эта  пытка, благодаря  ей  я тоже
пережил  нечто любопытное: когда мы спустились в подвал, обе дамы, нисколько
меня  не  стыдясь,  разоблачились  донага.  Да-да,  госпожа Да  Х'мань  тоже
разделась без всякого стеснения.  И, хотя я протестовал, как мог, меня  тоже
заставили раздеться. Госпожа Кай-кун довольно  язвительно шепнула мне, чтобы
я бросил свои "Ки Тайские церемонии": в Сяо На жеманиться не принято, и если
бы я, как  хотел  сначала,  оставил на  себе штаны, то хозяйка  сочла бы это
крайне невежливым.
     Итак, мы  уселись: госпожа Кай-кун,  госпожа  Да  Х'мань и я. Некоторое
время спустя я осмелился поднять взгляд на нашу хозяйку. Она была худая, как
мальчишка, и загорелая, точно раб после месяца полевых работ; грудь же у нее
была  поистине  гороподобна.  Величественные  размеры  груди  здешних женщин
бросились мне в глаза еще в той Харчевне Раздевающихся Дам,  где мы побывали
вместе  с мастером Юй Гэнем, а потому я считаю своим долгом внести некоторые
поправки в тот образ госпожи Кай-Кун, который ты мог составить по полученным
от меня письмам.
     Для  того,  чтобы ты понял мои  слова,  мне  придется  сделать еще одно
небольшое отступление: вначале  я писал, как ты помнишь, что так же  не могу
различать жителей здешнего мира, как не мог бы различить ящериц, сбившихся в
плотный  клубок  в  прохладной пещере  (ты легко поймешь, откуда взялась это
малоприятное сравнение, если внимательно читал мои письма, в чем я, впрочем,
не сомневаюсь). Со временем я  научился  различать их лица, однако еще долго
не умел  отличать мужчин от женщин, - если, конечно, лицо искомой персоны не
украшала окладистая борода, что здесь встречается  не так уж часто. У женщин
большеносых  всегда очень крупные (по нашим  понятиям) ноги, почти ничем  не
отличающиеся  от мужских.  Долгое  время  я  полагал,  что  все большеносые,
встречающиеся мне  на  улицах,  принадлежат к  мужскому полу. Ведь, по нашим
понятиям, женщине на улице просто  нечего  делать. Таким образом,  я перенес
наше представление о женщинах на здешние свои наблюдения. И,  как ты  теперь
уже  знаешь,  ошибся. Потом  я какое-то время думал, что мужчин и  женщин  у
большеносых  можно различить по цвету  зонтиков. В  какой-то мере это верно,
как  я  выяснил,  однако  способ  этот действует  лишь во  время дождя,  ибо
большеносые пользуются зонтиками только для  защиты от воды, зонтиков же для
защиты от  солнца не знают.  А  дождь  у  них идет  хотя и часто, но тоже не
всегда.
     Потом, позже, я заметил, что у здешних женщин необычайно велика  грудь.
У  нас,  правда,  старухи  и  кормилицы  тоже  имеют большую  грудь,  но  мы
воспринимаем это скорее как отклонение от нормы. Вообще грудь, нормальная по
нашим понятиям, встречается  у  женщин-большеносых  редко. Кроме  того,  они
нарочно носят платье, открывающее и подчеркивающее грудь. Первая неприкрытая
грудь,  увиденная  здесь  мною,  -  ибо  столь  много  раз   описанное  мной
полупрозрачное платье с  волнистым узором никак нельзя назвать прикрытием, -
принадлежала  госпоже  Кай-кун. Вполне  естественно, что  мне, привыкшему  к
совершенно иным масштабам, она, при всем изяществе форм и окраске цвета юных
персиков,  показалось  неправдоподобно огромной.  Однако  далее у меня  была
возможность  наблюдать  груди танцовщиц  в  Харчевне Раздевающихся Дам, куда
привел  меня  господин  Юй  Гэнь-цзы;   и,  наконец,  теперь  я  мог  вблизи
рассмотреть грудь госпожи Да  Х'мань. В итоге могу сказать  следующее:  хотя
женщины большеносых по  возможности избегают рожать детей, а если рожают, то
сами их не кормят (я узнал об этом из беседы с  мастером Юй Гэнем, возникшей
по поводу особенно  выдающейся груди у  одной  из раздевающихся акробаток  в
упомянутой харчевне), груди у них тем не менее развиты чрезвычайно богато, и
ног  они девочкам  не перевязывают. По нашим понятиям, грудь госпожи Кай-кун
столь же непомерно велика, сколь и ее ноги.  Однако по здешним  понятиям она
скорее мала, да и ноги тоже.
     Наш великий мудрец с Абрикосового холма говорил: благородный муж, придя
в чужой край, не стремится  ввести там свои обычаи, а наоборот, подчиняется,
насколько  ему позволяют убеждения, обычаям  этого  края. Вот  так и  я,  по
крайней мере в этом отношении, придерживаюсь  обычаев  большеносых  и нахожу
большую грудь красивой. И, скажу  тебе,  в этом есть свои прелести.  Однако,
как я  уже говорил,  я не люблю  бесед на  интимные темы,  а  потому на этом
закончу.
     После того, как обе дамы наконец решили, что попарились достаточно,  мы
оделись и  снова  поднялись в квартиру госпожи Да  Х'мань.  Мое бедное  тело
потеряло при этом столько жидкости, что ссохлось, как сушеное ябоко, так что
я проглотил, кажется, целую бутылку Шан-пань одним глотком.
     В  ходе дальнейшей беседы как  раз  и выяснилось, что госпожа Да Х'мань
занимается упомянутой наукой  о  душе.  Моя  возлюбленная,  госпожа Кай-кун,
сообщила ей только, что я - "Ки Таец", приехавший в Минхень учиться. Госпожу
Да  Х'мань  это  страшно  заинтересовало.  Она начала говорить  о различиях,
существующих  между,  как она  выразилась,  "дальневосточной" душой  и душой
большеносых,  которую  она назвала  "западной".  При  этом я  довольно скоро
убедился, что об учении великого Кун-цзы она не  имеет ни малейшего понятия,
"дальневосточную"  же душу  связывает  в  первую очередь с  ненавистным  мне
суеверием буддизма.  Однако  поучать  ее  в данной  ситуации  показалось мне
неприличным, да  и, кроме  того,  Признаться,  Шан-пань уже  начал оказывать
действие, окружив меня плотным, почти непроницаемым облаком у-вэй. Поэтому я
лишь кивал, время от времени произнося: "Да, да".
     Когда пришло время прощаться,  госпожа Да  Х'мань поблагодарила меня за
чрезвычайно интересную беседу (хотя я за все время так и не произнес ничего,
кроме "да, да") и сказала, что  знакомство  с моей удивительной душой сильно
подвинет вперед  ее любимую  науку.  Я поклонился  и  ответил, что  сердечно
благодарю  ее за  замечательное  угощение,  устроенное для столь  ничтожного
лица, как я, за  не менее замечательное "попаривание" в купальном  подвале и
за  столь   гостеприимную   возможность   лицезреть  ее   выдающуюся  грудь,
напомнившую  мне  своими  формами  священные  горы   Тянь-Шань:   образ   ее
запечатлится в моей памяти навеки.
     Тут же выяснилось, что  этого  говорить  не следовало,  ибо госпожа  Да
Х'мань сделала недоуменное лицо и  даже отступила на шаг назад. После, когда
мы   ехали  домой,  госпожа  Кай-кун  объяснила  мне,   что   хвалить  столь
непринужденным образом  грудь чужой женщины считается у них неприличным. Вот
уж  чего   я  не  понимаю:  она   ведь   действительно  совершенно  свободно
предоставила мне свою грудь для обозрения! Ладно,  пусть в этом разбирается,
кто хочет. Мое дело - наблюдать и запечатлевать свои наблюдения. "Знающий, -
говорит великий  Кун-цзы в четвертой главе  трактата Лунь Юй, - еще не столь
совершенен, как  ищущий;  ищущий  же  не  столь  совершенен,  как  тот,  кто
безучастно познает окружающее".
     Несколько дней спустя госпожа Кай-кун передала мне привет от госпожи Да
Х'мань.  Я спросил, простила  ли она мне невольную бестактность. Да, сказала
госпожа Кай-кун,  конечно, потому что она потом старательно  все  обдумала и
еще раз перечитала книги основателей свое  душеспасительной науки. Сделанный
мною комплимент она объясняет тем, что меня  в детстве слишком рано отлучили
от кормилицыной груди. Великое небо, до чего они здесь только не докопаются,
подумалось мне. Кроме того, продолжала госпожа Кай-кун, моя  душа показалась
госпоже  Да Х'мань столь интересной, что она готова принять  меня совершенно
бесплатно. Она предлагает  мне  самому назначить время и  зайти к ней. Но я,
скорее всего, не воспользуюсь этим приглашением.
     Прими  же  самый сердечный  привет  и  заверения  в глубоких  дружеских
чувствах от твоего далекого друга -
     Гао-дая.

ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЕ
     (понедельник, 25 октября)
     Мой дорогой, неоценимый друг,
     спасибо за чудесное и столь обрадовавшее меня письмо. То, что ты списал
для меня все двадцать девять  стихотворений, очень меня тронуло, хоть в этом
и не было  нужды.  Кроме того, бумага, способная выдержать путешествие через
века, все-таки слишком дорога,  так что, по-моему, лучше тратить ее  на вещи
более достойные, нежели стихи  высокопочтенных  членов  императорской Палаты
поэтов,  именуемой "Двадцать  девять  поросших  мхом скал". Двадцать  девять
стихотворений! Из них девятнадцать принадлежат господину Куан  Вэй-фо!  Хоть
я, уезжая,  строго-настрого  наказал,  чтобы  к осеннему  состязанию  поэтов
каждый подал не  более  двух  стихотворений. О  чем только  думал этот  Куан
Вэй-фо,  сочиняя эту  кучу стихотворений?  Да  еще таких  длинных? Ведь  мне
придется читать все это... Вообще Куан Вэй-фо - один из назойливейших писак,
которых я когда-либо видел. Когда его где-то не признают первым, не включают
куда-то, он делается совершенно  невыносимым. Зато лентяй Ку  Гуа-шэн, как я
вижу, опять  не прислал ни строчки. Возможно,  он  не  справился с заданием.
Это,  конечно,  хорошо  в  том  смысле, что  на мою  долю  достанется  одной
глупостью меньше,  однако  столь явное пренебрежение предложенной честью уже
граничит с наглостью. Великое небо, за какие грехи Сын Неба возложил на меня
сию почетную  обязанность  - начальствовать  над  его достопочтенной Палатой
поэтов? Уж лучше бы я присматривал за разведением государевых пекинок или за
удобрением  казенных  полей.  В  условленный  срок  я  сообщу  тебе,  какому
стихотворению можно присудить награду. Время у меня еще есть.
     То, что вице-канцлер  соизволил  наконец  дать согласие на  брак своего
сына с моей дочерью, очень меня радует. Теперь надо как можно скорее уладить
это дело. Мне хочется,  чтобы  в  следующем году, когда я вернусь - надеюсь,
живым  и  здоровым,  -  ребенок  был   уже  "на  подходе".   Так  и  передай
вице-канцлеру с подобающей случаю кротостью. Если же этого не произойдет, то
в будущем году я не приглашу его на праздник Жертвоприношения  предкам - или
посажу  на  самое  худшее  место.  Кстати,   которую  из  дочерей   Ты   ему
предназначил?  Имя  "Гао-фа"  мне  ничего не  говорит. Это не та,  у которой
большие уши? Уши у нее от матери. В моей семье ни у кого не было таких ушей.
Стихов же мне, пожалуйста, больше не шли. Если этот лентяй Ку Гуа-шэн все же
надумает прислать  стихотворение, отправь его ему обратно, указав,  что срок
подачи  стихотворений на  конкурс уже истек. Двадцать девять  стихотворений!
Великое небо!  Стихотворцев  развелось у  нас  поистине слишком  много Скажу
больше: недавно  я  снова имел  долгую и очень приятную беседу с  господином
Ши-ми.  Так  вот, по его  словам, с точки  зрения  большеносых  люди  нашего
времени  прямо-таки изнывали от безделья,  ибо только и знали,  что сочиняли
горы  стихов по любому  поводу и  без такового. Вот как мы выглядим в глазах
потомков!
     Впрочем,  встретились  мы  с  господином  Ши-ми  -  произошло  это  уже
несколько  дней назад,  - конечно, совсем не  для того, чтобы обсуждать  эти
вещи.  Он  зашел за  мной  в  Го-ти  Ни-цзя в  довольно  ранний  час,  чтобы
пригласить на  заседание  суда:  я  ведь  хотел познакомиться  с правосудием
большеносых, ибо оно составляет неотъемлемую часть общественной жизни.
     Мы  вместе позавтракали в Го-ти Ни-цзя и пошли. Находилось  здание суда
совсем  недалеко. Это оказалось не то здание, где  я  вынужденно провел свою
первую  ночь  в этом мире.  То был полицейский суд, теперь  же мы  пришли  в
Главный городской суд Минхэня.
     Тот  судья,  с  которым  я  познакомился  в  самом начале,  -  он-то  и
препоручил меня, как  ты помнишь, заботам господина Ши-ми, - попросил своего
коллегу из городского суда  оказать нам дружескую услугу,  и  вот мы вошли и
обратились прямо к нему.  Зовут его господин Мэй  Ло. Высокопочтенный  судья
Мэй Ло принял нас очень сердечно, однако в целом суд произвел на меня сугубо
удручающее  впечатление.  Я уже достаточно  хорошо узнал здешние нравы,  так
что, конечно, не ожидал  найти величественного  дворца с изящно расписанными
колоннами.  Однако то, что  я  увидел, было  просто  возмутительно.  В  этой
постройке, хоть и довольно большой по размерам, нет  и тени величия, и ничто
в  нем  не  напоминает   о  законе  и   порядке,  хотя  именно  суд  призван
восстанавливать закон и порядок, когда те приходят в упадок.
     Первое, что бросилось мне в глаза, - лавки, устроенные в нижнем  этаже.
Да-да, ты не ослышался:  в здании суда помещаются лавки!  В то время, как  в
верхних покоях вершится священная  справедливость, внизу торговцы предлагают
всем желающим штаны, подушки, цветы, кожаные  футляры и музыкальные тарелки!
(Об этих музыкальных тарелках я обязательно расскажу тебе особо; но это уж в
другой раз.)
     Комната,  где  заседает  господин  судья Мэй  Ло, имеет вид  более  чем
жалкий. В ней странно пахнет, и мебель вся давно обносилась. По размерам эта
комната походит на собачью  конуру, и. тем не  менее. там сидят двое  судей,
которые  пошевелиться не могут, чтобы не задеть  соседа.  По всей видимости,
судей здесь не  уважает  никто  - ни народ,  ни  даже власти, именем которых
вершится правосудие. Господин Мэй  Ло с  болью в голосе подтвердил  эти  мои
наблюдения,  добавив,  что  нижние лавки  занимают  гораздо  более  обширные
помещения и отделаны много лучше, чем каморки судей.
     На  господина Мэй  Ло  в Главном суде города  Минхэня возложена  особая
обязанность. Помнишь,  в  первое  время  я удивлялся, как  эти стремительные
повозки Ма-шин,  железные  дома на  колесах  и  все  остальное,  заполняющее
каменные улицы гигантского города, ухитряются не сталкиваться друг с другом?
Однако  позже  я узнал, что  удивляться  не  стоит. Они сталкиваются, и даже
довольно  часто. Повозки  при  этом ломаются, водители  же  получают увечья.
Поломки бывают так велики, что починить повозку уже не  удается; увечья тоже
бывают велики, и тогда  случается,  что для водителя  звучит последний  гонг
(.Если же водители остаются живы,  то  после лечения они  затевают спор, кто
виноват в  столкновении, иначе говоря, - кто из них будет платить за починку
повозки другого.
     Этими спорами в Главном городском суде занимаются шесть судей, и работы
у них столько, что отдыхать  некогда. Господин Мэй Ло - один из таких судей.
Объяснив мне эти и другие подробности, господин Мэй Ло, - другой судья, стол
и стул которого  также находятся в этой комнате, куда-то отлучился, поднялся
с места и  сказал, что ему пора  готовиться к заседанию. Он повязал себе  на
шею особый белый платок или бант, похожий на  те, что наши женщины носили  в
эпоху династии Тан, и надел черную мантию.
     Со мной происходит все та же история: хоть я уже знаю, сколь низко пали
нравы  в этом мире хаоса, я всякий  раз  лелею  надежду,  что  у большеносых
осталась хоть капля почтения перед обычаями  прошлого.  Мне никак не удается
оставить  эту надежду.  И  всякий раз я испытываю  разочарование. Я так и не
закалил свою душу.  Видно,  человек, всеми нитями души связанный  с  далеким
прошлым, не способен привыкнуть к разочарованиям. Зал, в котором должно было
состояться  заседание суда, - господин Мэй  Ло объяснил господину Ши-ми, как
пройти туда, и мы долго шли по узкому, темному коридору, - был на самом деле
не зал, а комната, лишь немногим больше той,  где  стоит  стол судьи.  Самая
маленькая горенка  в моем  постоялом  дворе  - дворец  по сравнению  с  этим
"залом".  Ничто  не говорило в нем о величии и  достоинстве, приличествующих
месту  отправления  правосудия.  Мы  сели  на одну  из  задних  скамей:  она
заскрипела,  точно  желая разделить  мое настроение,  вызванное  этим убогим
зрелищем. Людей  в  комнате  было очень много: они  стояли,  переговариваясь
громкими, низкими  голосами  -  не только мужчины, но и женщины! - и листали
разные  бумаги,  производя невыносимый  шум.  Я  пытался  определить, отчего
комната выглядит так убого. Может быть, из-за  скрипучей скамьи?  Или  из-за
полуразвалившихся стульев в  первых рядах? (Один из стульев совсем сломался,
и его части были небрежно свалены у стены.) Из-за  стен, покрытых вездесущей
копотью? Из-за большеносых, шумевших, точно на рынке? Да, из-за  этого тоже,
но прежде  всего,  -  это пришло  мне в голову, когда мы с  господином Ши-ми
уселись на скрипучую скамью, - из-за удивительно низкого потолка. Хотя роста
большеносые все, как правило, довольно высокого (даже  женщины; так, госпожа
Кай-кун, например, Или из-за полуразвалившихся стульев  в первых рядах, выше
почти  на целую  голову),  жить и работать они предпочитают  в очень  низких
помещениях. Им едва хватает места, чтобы  выпрямиться.  Почему? На этот  мой
вопрос пока  никто не сумел ответить. Наши храмы высоки,  у  дворцовых залов
потолки - точно небо,  и даже  в частных домах мы стараемся устроить потолки
так,  чтобы  они  нас  не  подавляли.  Большеносые же едва не касаются своих
потолков головами. Как только это пришло мне в голову, я  тотчас  же спросил
об  этом господина  Ши-ми. Он удивленно  посмотрел  на меня, явно  не