тся Пришествием47 и отводится  благочестивым размышлениям; люди
же,  появляющиеся в Ящике Дальнего  Видения,  часто называют  его  "временем
покоя".  Однако звучит  это,  честно  говоря, довольно  странно,  ибо  такой
страшной суеты  на улицах, как в эти дни. мне до  сих пор в мире большеносых
никогда видеть  не  доводилось. (Кстати, писал  ли  я  тебе о Ящике Дальнего
Видения? Кажется, нет. Я уже плохо помню, о чем успел  тебе рассказать, а  о
чем  нет. Ящик Дальнего  Видения -  вещь в жизни  большеносых  очень важная.
Прости, если я до сих пор ничего не говорил о ней. Я восполню этот пробел),
     К празднику рождения бога, именуемому здесь  также "Святой  ночью", как
сообщил  господин  Ши-ми,  у  них принято  делать  подарки  родственникам  и
друзьям. Это считается не просто  обычаем, но священной обязанность каждого.
Сын  делает  подарки  родителям, родители  - детям, сестра  - брату, а также
дядюшкам  и тетушкам,  причем  не  только  родным, но и двоюродным, соседям,
коллегам  и деловым партнерам, подчиненные  преподносят  что-то  начальнику,
словом,  все одаривают друг  друга, даже если терпеть один другого не могут.
Вспоминая, сколько подарков нужно заготовить, господин Ши-ми всякий раз едва
сдерживает стоны.  С начала  месяца  большеносые принимаются бегать по всему
городу, покупая самые невероятные вещи, чтобы потом подарить их кому-нибудь.
Торговцы, разумеется, потирают руки. Если бы,  накупив подарков, люди просто
оставляли их  себе, говорит господин Ши-ми, никакой  суеты  не  было бы - и,
кроме того,  каждый точно знал бы, что именно он приобрел, потому что другие
обычно дарят  вам  самые нелепые,  некрасивые и ненужные  вещи, от  которых,
однако,   нельзя  избавиться   сразу,  так  как  даривший  может  смертельно
обидеться;  лишь  потом,  желательно  по  прошествии  нескольких  лет, можно
осторожно передарить  их  кому-нибудь. Все подарки передаются из рук  в руки
одновременно, вечером двадцать четвертого числа. Самое неприятное - получить
подарок от кого-то, для  кого вы  сами не припасли подарка (по  забывчивости
или   просто   сочтя   это  ненужным).   Поскольку  все  подарки   вручаются
одновременно, загладить этот промах невозможно, и несчастный одаренный ходит
потом весь год, опустив голову и не смея взглянуть в глаза дарителю.
     Вот  большеносые и  ломают  себе головы, как бы не забыть какого-нибудь
приемного дядюшку,  и я все время вижу  мужчин  и  женщин, мечущихся,  точно
одержимые демонами, по обледенелым  и  заснеженным улицам: обходя  лавку  за
лавкой, они  покупают  подарки  (и  при этом  нередко вынуждены  залезать  в
долги), выше головы нагружая себя пакетами и  пакетиками, и  тащат их домой,
чтобы  сложить  где-нибудь  в углу  и  раздать  всем, кому положено, вечером
двадцать  четвертого числа. Многие скользят  на льду и  падают.  Мне все это
хорошо  видно  из окна Го-ти Ни-цзя, ведь  оно выходит  прямо на улицу,  где
полным-полно лавок. Взбрыкнув ногами, люди  выпускают свои пакеты из рук,  и
те летят прямо в  физиономии прохожих. Или на  мостовую, где  колеса повозок
Ма-шин  расплющивают  их  в  лепешку. Прохожие  же,  одержимые  собственными
демонами, безразлично перешагивают через упавших, долго и неловко собирающих
разбросанное добро.
     Вот что большеносые называют  "временем покоя". Вот  как  празднуют они
пришествие бога. То-то он, наверное, радуется.  Боюсь, впрочем,  что  и мне,
человеку  более чем  постороннему, придется очертя голову  броситься  в этот
водоворот. Если я правильно понял намеки господина  Ши-ми, он самым коварным
образом припас мне подарок. Придется и мне купить ему что-нибудь.
     Написать  я, впрочем, хотел тебе вовсе  не об этом. К празднику  улицы,
стены  домов  и  окна  лавок  увешивают серебристыми  звездочками  и разными
другими амулетами (еловыми ветками, фигурками младенцев  в какой-то странной
люльке; рядом с ними часто помещают фигурки быка и осла, но всегда только по
одной от каждого), чтобы напомнить большеносым о памятной дате - и, конечно,
о святой обязанности припасти  как  можно больше подарков; в  Ящике Дальнего
Видения все время говорят о приближении "Святой ночи", настойчиво называя ее
всеобщим "Праздником мира".  Я нарочно узнавал: да, действительно, с полудня
двадцать  четвертого  до  утра  двадцать седьмого  дня  этого  месяца  царит
всеобщий мир. Но  только  потому, что в эти дни не работают, лавки и конторы
закрыты,   отдыхают  даже   рабочие   кузниц.   Люди   занимаются  тем,  что
распаковывают полученные  подарки,  разглядывают со всех сторон  и  бранятся
из-за их  очевидной бесполезности. Да, действительно, в  эти  дни никого  не
судят,  но  только  потому,  что и судьи не выходят на службу. А если где-то
идет война,  спросил я господина Ши-ми, то в эти дни  не воюют? Увы, отвечал
он,  до сих  пор  не  нашлось  военачальника,  который бы прекратил  военные
действия на время "Праздника мира". В последнюю войну, бывшую не так давно -
господин  Ши-ми  ребенком  еще  застал  ее,  -  устраивались  даже  "военные
Праздники мира". Только большеносые могут придумать такое. Никто и ничего не
отучит их от привычки смешивать понятия.
     В  дни  "Праздника  мира"  случается  больше всего  самоубийств,  мужья
убивают жен (впрочем, бывает и наоборот), детей выставляют на улицу, умирают
с голоду  старики. Это  происходит от  того, считает  господин Ши-ми, что  у
людей слишком  тесные жилища. Они  не  выдерживают  трехдневного совместного
заточения в своих крохотных, низких комнатушках. Этого никто не выдерживает,
и начинается ссора.  Он  сам помнит,  говорит господин  Ши-ми,  какие жуткие
ссоры устраивали его родители в дни "Праздника мира" - ни в какое иное время
года между ними подобного не  происходило. Однажды его отец  даже  сбежал из
дома, когда  мать запустила ему  в голову жареным  гусем -  за то, что  отец
несколько часов подряд пенял ей, что гусь пережарен.
     Едят  в дни "Праздника  мира"  необычайно  много -  возможно, от скуки.
Особой  любовью  пользуются  "праздничные"  гуси  и карпы.  Их  повсюду  уже
выставили в  лавках.  Пьют,  вероятно, тоже  немало; когда же большеносые не
едят и  не  ссорятся, они  все,  без сомнения, предаются  одному  и  тому же
занятию, которое любят больше  еды и питья, больше сна  и полового сношения:
они смотрят в Ящик Видения.
     Такие  Ящики есть в  каждом доме,  в каждой квартире,  почти  в  каждой
комнате (в моей  комнате на постоялом  дворе он тоже есть). Стоят  они очень
дорого и часто ломаются. Тем не менее любой большеносый скорее  откажется от
повозки  Ма-шин, он  скорее предпочтет не обедать, лишится кровати  и печки,
чем  останется без чудесного Ящика. Ящик есть у самого бедного большеносого;
он заложит жену и детей, даже душу,  будет ходить нагишом и  жить на  улице,
лишь бы иметь Ящик.
     (Нагие люди, виденные мною летом на всех лужайках, к этому отношения не
имеют:  они  раздевались вовсе  не потому, что решили  отдать последнее,  но
приобрести  Ящик.  Эти  слова  не  следует  понимать  буквально.  Их  нагота
объясняется просто  бесстыдством,  а также  убеждением, что это  полезно для
здоровья).
     Ящик Дальнего Видения довольно  велик  и имеет  в  передней части нечто
вроде окошка. Где-то  далеко,  в особом месте,  сидят  люди,  умеющие делать
живые  картинки  и посылать  их  по воздуху. Внутри  каждого  Ящика  имеется
механизм,  который ловит  эти картинки  и  показывает в  окошке, если нажать
особую пуговку, - и если Ящик, конечно,  не поломан. Это не волшебство, хотя
не первый взгляд и  кажется таковым. На самом деле Ящик устроен не  сложнее,
чем наш с тобой компас времени. Господин Ши-ми  объяснил мне его устройство,
но я не хочу утомлять тебя излишними подробностями.
     В общем, ты сидишь перед Ящиком и смотришь в него, точно через окно, на
разных других людей  (они тебя при этом не видят  - я нарочно справлялся, но
мои  опасения   оказались  излишними).  Большая  часть  из  того,  что   они
рассказывают  и  показывают,  тебе  решительно ни  к чему. Должен  признать,
однако, что поначалу это меня увлекло. Представь, что тебе удалось незаметно
заглянуть в  чужой дом и увидеть, как  живут  другие люди; это любопытно, но
скоро надоедает.  Ну, что  может  происходить  с этими  другими?  Лишь то же
самое, что и с тобой.  Они едят, пьют, любят друг друга  и дерутся, ездят на
лошадях или  повозках Ма-шин...  Все это достаточно скучно,  ибо давно  тебе
известно.
     Гораздо  меньше  увлекли  меня музыканты,  которых в  Ящике тоже  можно
услышать  довольно  часто. Эта  музыка не  имеет ничего  общего  с  великими
творениями мастера  Бэй Тхи-вэня и  других. Правда, бывает  забавно  видеть,
какие гримасы строит поющий господин или поющая дама; я иногда позволяю себе
это развлечение.  Чаще  же  всего в Ящике  показывают,  какие  товары  нужно
покупать  в  лавках.  Впрочем,  как  я  узнал,  это  не  вменяется  людям  в
обязанность: товары можно не покупать.
     В определенное время в окошке Ящика появляются большеносые, читающие по
желтым бумажкам, какие несчастья  произошли на свете за последние  несколько
часов,  а после них всегда выступает господин, сообщающий, что погода завтра
будет хуже, чем сегодня. Но самое плохое в Ящиках Дальнего Видения все же не
это. Я расспросил очень многих большеносых, потому  что Ящики - неотъемлемая
часть их жизни, и убедился в следующем. Живые картины, показываемые в Ящике,
настолько естественны, что многие (и я  в том числе, особенно поначалу,  мне
даже  сделалось  страшно)  считают  их  настоящими,  то  есть  происходящими
взаправду. Таковы,  однако,  далеко  не все  картины.  Конечно, большеносый,
рассказывающий по желтой бумажке  о  затонувшем где-то  судне,  или  другой,
обещающий дождь на завтра, настоящие. И те, которые  строят гримасы и вопят,
называя это пением,  делают это взаправду - в отличие от появляющихся потом,
которые в течение двух часов перешептываются, бранятся и убивают друг друга.
Эти  большеносые  -  не  настоящие,   они   только  играют  роли.  Это  тоже
лицедейство,  представляемое  -  хотя,  надо  признать,  и  не  всегда, - на
удивление ловко и умело. Я (несмотря на то, что я чужой здесь - или, скорее,
благодаря этому) легко распознаю лицедейство, но слишком многие большеносые,
отупев от долгого сидения перед волшебным Ящиком, принимают все,  что видят,
за чистую монету.  И перестают  воспринимать  действительность, черпая  свои
понятия уже из Ящика, а не из действительности.
     Большинство большеносых, как я  узнал, проводят  перед  Ящиком Дальнего
Видения все свое время, не занятое работой.
     Да и может ли быть иначе, если весь  смысл  своей жизни  и истории  они
видят в том, чтобы постоянно уходить от самих  себя, куда  угодно, главное -
как можно дальше? Вот они и вглядываются  в эти далекие и вовсе ненужные  им
картинки, лишь бы только не видеть самих себя.
     В  одном из  последних  писем я обещал  тебе рассказать  о  музыкальных
тарелках.  Это  -  очередной  пример  стремления  большеносых  размножать  в
невероятных количествах все,  что  ни  попадет под руку,  - как, впрочем,  и
Дальнее  Видение, ибо почти  таким же образом, как  Ящики размножают по сути
одну  и ту  же, пусть  даже  самую  безобразную картинку, так и  музыкальные
тарелки  служат  для размножения одних и тех же музыкальных пьес.  Представь
себе плоскую, очень тонкую черную тарелку; ее  осторожно вкладывают в особую
машину, только для этого и предназначенную (управлять ею не слишком трудно),
надавливают   на   несколько  пуговок   (надавливанию  всевозможных  пуговок
большеносые  придают, кажется, даже  большее значение, чем  совокуплению), и
вот  уже из  машины  льется  прекрасная  музыка,  ничуть  не  быстрее  и  не
медленнее, чем как  если бы ее играли приглашенные тобой музыканты. Все это,
конечно, очень странно и вполне в духе большеносых, но у музыкальных тарелок
есть одно неоспоримое преимущество: ты можешь в любое время услышать музыку,
какую  захочешь,  ничего   не  платя   музыкантам.   Побывав   на  публичном
музицировании, я  тоже  купил себе  такую машину (впервые увиденную  мной  у
господина Ши-ми) и поставил у себя в Го-ти Ни-цзя. Теперь я часто слушаю обе
пьесы, исполнявшиеся тогда, пытаясь проникнуть в их смысл. Пьесы мастера Бэй
Тхо-вэня я тоже слушаю очень часто.
     Несколько  дней  назад я  побывал  на музыкальном  представлении совсем
иного  рода.  Туда меня тоже  пригласил господин Ши-ми. Он зашел за  мной  в
Го-ти Ни-цзя и сообщил, что хочет сделать мне очередной сюрприз.
     Мы  пришли в огромный дом,  вход  в который украшали  высокие  колонны.
Внутри собралось  уже много большеносых.  Сам дом  был  даже больше, чем мой
постоялый двор.  Мне  показалось, что это  храм;  когда  я сообщил  об  этом
господину Ши-ми,  тот  рассмеялся и  сказал, что  его  действительно  иногда
называют "Храмом богинь искусства". Какое-то время  мы бродили  по  покоям и
коридорам, потом раздался громкий, резкий звонок, и мы вошли, как я понял, в
самый  главный зал. Он сразу же напомнил мне другой зал, тот, где мы слушали
публичное  музицирование; здесь впереди тоже сидели музыканты, только на сей
раз их едва можно было  разглядеть,  и настраивали свои инструменты, издавая
режущие слух звуки. Внизу в зале стояло множество кресел;  кресла помещались
и на балконах, устроенных не снаружи, как обычно, а внутри здания  - всего я
насчитал пять или  шесть рядов таких  балконов. На креслах  более или  менее
поспешно  рассаживались люди.  Все  кресла были поставлены  так, чтобы  люди
смотрели  в одном  направлении. Мы  сидели  на  первом балконе, если считать
снизу.
     Освещение начало слабеть и наконец угасло совсем. Все снова захлопали в
ладоши. Я спросил, что происходит,  но господин Ши-ми улыбнулся  и  ответил,
что скоро  я сам все  увижу. Сначала, однако,  я  не видел ничего. Музыканты
исполнили короткую пьесу, которая также ничего мне не объяснила, ибо  играли
они почти в полной темноте. И тут большой занавес, на который я сначала даже
не обратил внимания, пополз вверх, открывая широкий, ярко освещенный помост,
где  были  расставлены... Не знаю,  как  и назвать. В общем, разные картины.
Короче, это тоже оказалось лицедейством, представлением с музыкой и танцами,
в котором участвовали живые люди (не  только мужчины,  но и женщины);  как я
узнал,  их долго этому учат и потом хорошо оплачивают. Это актеры, такие же,
как у нас, и все представление тоже немного походило на наш театр.
     Правда, оно не было ни ритуальным, ни аллегорическим; скорее,  это была
довольно длинная  повесть, только  изложенная в песнях и картинах. Актеры не
пользовались   танцем,  мимикой  и   жестами,   как  у  нас,  чтобы  сделать
происходящее ясным и понятным каждому, а  в точности изображали все так, как
если бы оно происходило в  действительности. Выглядело это  довольно смешно,
ибо люди на освещенном помосте старательно делали вид, что не замечают сотен
или даже тысяч большеносых, сидящих во тьме и  глядящих на них во все глаза.
Когда кто-нибудь из актеров говорил: светит луна! - над  помостом вывешивали
луну,  и все заливалось  бледным  светом, так  что на  первый  взгляд  могло
показаться,  будто перед  тобой  окно,  за  которым  открывается  незнакомая
местность; когда же другой  говорил, что идет в такой-то дом, на помосте его
ждала  стоячая  картина  дома.  То  и   дело  актеры  принимались  петь,  то
поодиночке, то хором, но всегда в сопровождении оркестра.
     Да, это, в сущности, была повесть в песнях и  картинах, но понял  я это
лишь позже,  из объяснений господина Ши-ми. Сам же я, когда  они пели, почти
не понимал слов, и смысл повести остался мне непонятным. Вроде бы речь шла о
том,  как  одна  дама  приехала   в  чужую  страну  и  вышла  там  замуж  за
высокопоставленного чиновника, а потом бросила его (или он ее). По ходу дела
актеры отпускали шутки, над которыми все большеносые громко смеялись; однако
актеры продолжали делать вид, что ничего не замечают.
     Часа  через два занавес  снова опустился,  и все захлопали в ладоши.  В
зале зажгли свет, и тут  произошло  удивительное: и  дама, и чиновник, и все
прочие снова вышли из-за  занавеса на помост. Вот тут-то они совершенно ясно
дали понять, что прекрасно знали о большеносых, сидевших в зале и  следивших
за ними все это время. И каждый из них долго кланялся.
     Одеты они  были  довольно странно, совсем не  так, как обычно одеваются
большеносые. Я удивился,  что ни разу до сих пор не встречал на улицах людей
в  таком платье, но господин Ши-ми снова  рассмеялся и объяснил, что они так
оделись нарочно. Сейчас все дамы  и  господа  пойдут к  себе, в другую часть
дома, снимут эти пестрые платья, наденут обычную одежду и пойдут домой.
     Мы тоже  пошли,  но  сначала  зашли в  харчевню,  чтобы  поесть. Тут-то
господин  Ши-ми  и спросил меня, причем по его  лицу  и голосу  я понял, что
вопрос задан не без умысла:  понравилось ли мне представление? О да, ответил
я, во  всяком случае, это было весьма  любопытно. Не заметил ли я  чего-либо
необычного? Конечно, мне многое показалось необычным... Необычного для  мира
большеносых,  уточнил он; не показалось  ли мне  что-либо знакомым? Нет, был
вынужден ответить я.
     Господин Ши-ми засмеялся. Оказалось,  что имя автора этой повести  тоже
известно:  его звали Лэй-гао48, он умер около тридцати лет назад. Называется
она "Повесть о Стране улыбок", и речь в ней идет о Срединном царстве! Теперь
уже я  не  мог  сдержать  смеха. Я-то  был  твердо уверен, что ничего  более
"большеносого" и быть на свете не может, а актеры, оказывается, представляли
историю,   случившуюся  у  нас,  в  Срединном  царстве!   Так  вот  как  они
представляют себе нашу жизнь! Ясно, что ни актеры, ни тем более сам господин
Лэй-гао не  только никогда  не  видали  нашей страны,  но  и ничего о ней не
слыхали. Я  смеялся  и не мог остановиться. Потом я попросил господина Ши-ми
завтра снова сходить со мной в этот Храм богинь искусства, чтобы  посмотреть
все представление еще  раз. Теперь, когда я знаю,  в чем дело, оно доставило
бы  мне  истинную радость.  Однако мое  желание,  к  сожалению, нельзя  было
выполнить:  таких повестей у  большеносых  много, поэтому "Повесть о  Стране
Улыбок" играют  далеко  не  каждый день (в  других повестях  речь  идет не о
Срединном царстве). Господин Ши-ми заглянул в маленькую  книжечку и  сообщил
мне, что  эту  повесть  будут  играть теперь только в  следующем  месяце.  Я
обязательно на нее пойду. А до тех пор придется обождать. Так проходят здесь
мои дни. Снег все  идет. Я купил себе толстую, длинную накидку синего цвета,
какие носят большеносые.  Если бы  ты  мог меня видеть!  Иногда  мне  самому
бывает смешно, когда я себя вижу. В харчевню  под названием "Райский сад"  я
заходил.  Танцовщица,  показывавшая трюк с маленькими  белыми шариками,  там
больше  не  выступает.  Извини,  что  не смог  выполнить  твою  просьбу. Мне
сказали, что она уехала в другой город и теперь выступает там. При всей моей
любви  к тебе я все  же надеюсь, что ты не  заставишь меня отправиться на ее
розыски.
     Передай от меня привет юному Ло Дэ-саню. Скажи ему, что слава не вечна,
хоть он и получил в этом  году первую премию. Но не говори ему, откуда я это
знаю. Приветствую и сердечно обнимаю тебя издалека -
     Твой старый друг Гао-дай.

ПИСЬМО ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЕ
     (четверг, 23 декабря)
     Мой милый Цзи-гу,
     ты неправильно  меня  понял:  для того,  чтобы играть, то есть  слушать
разные пьесы, нужны и разные музыкальные  тарелки. Одна такая тарелка всегда
играет только  одну пьесу, точнее, одну длинную или несколько коротких. Дело
в  том,  что  машина,  куда  их  закладывают, -  не музыкальный  инструмент.
Инструмент знает все музыкальные пьесы, но они как бы спят и, когда музыкант
ударяет по  нему  или водит смычком,  нужная пьеса пробуждается  и  начинает
звучать. С  машиной  этого  сделать