ую  фразу  и  слушала
стрекотанье компьютеров в соседних кабинках.
     Собственно, я прекрасно понимала  - что со мною  происходит. Нормальный
стресс,  повторяла я себе,  такое  часто  бывает  с  людьми  первое  время в
эмиграции.  Например, Сашка Колманович,  наш  сосед, классный программист, в
Союзе  работавший   над  созданием   искусственного  интеллекта   четвертого
поколения, - недавно проходил  тест в какой-то частной фирме по производству
компьютерных программ. И последним заданием была просьба нарисовать женщину,
обыкновенную  женщину. Очумевший от  пятичасового теста Сашка  нарисовал два
треугольника, конус и корень квадратный из какого-то сумасшедшего числа... А
это  оказался примитивный тест на здоровую сексуальность. Вот и все. Так что
после этого рисунка Сашка проходил еще пять дополнительных тестов.
     - Рита,  Рит... - послышалось  из  кабинки справа... - Слышь,  вчера из
России Синайка вернулся...
     Слева, продолжая стрекотать на компьютере, медленно спросили:
     - Это кто... Синайка?
     -  Да  сосед  наш,  -  воскликнули   нетерпеливо  справа,  -  профессор
лингвистики,  помнишь, я рассказывала -  Синай  Элиягу  Аушвиц.  Старенький,
основатель кибуцов. Мы его дома Синайкой зовем...
     - Ну?
     - Вернулся в  полном балдеже... "Коммунизм, - говорит, - коммунизм! Кмо
кибуц гадоль! Свет - бесплатно, телефон - бесплатно. Коммунизм!"
     ...Особенно  от Ленинграда  в восторге. Пришел  к  "Авроре",  а  там на
набережной  бродячий  оркестрик  играет.  Синайка  спрашивает:  "Гимн можете
сыграть?" Лабухи говорят, мол, - будут доллары, будет гимн.  Он  им бросил в
кепку два доллара, они заиграли "Союз нерушимый республик  свободных". Он от
восторга  чуть не  спятил.  "А можно, - спрашивает, - я  дирижировать буду?"
Лабухи великодушные, разрешили... Представляешь картинку, Рит?
     Слева прекратили стрекотать, помолчали и проговорили задумчиво:
     - В  этом есть своеобразный  сюр: в  Ленинграде,  на фоне "Авроры", под
управлением  старого израильского профессора бродячий оркестрик играет  гимн
подыхающей империи...
     Мне так  понравились сразу  эти  двое, этот московский, такой  знакомый
ироничный  говорок  людей  моего  круга.  Очень  захотелось  остаться  здесь
работать.  Хоть  за три  копейки.  Хоть  за тысячу шекелей,  только  бы  "со
своими".
     Я вычеркнула все,  что написала  прежде, хмыкнула  и, понимая,  что все
равно  все  пропало,  застрочила:  "Не приведи господи,  конечно, но если вы
помрете  - не волнуйтесь.  Таки вас  похоронят, и  довольно быстро -  дольше
двадцати четырех часов  не позволят валяться в таком  виде на  Святой земле.
Вашим родным не придется тратиться  -  государство  Израиль  обслужит вас по
первому  разряду: катафалк, кадиш, то-се - словом, не обидят, вы  останетесь
довольны. Если же вы так привязаны к своей супруге(гу), что желаете  и после
смерти  лежать  с  нею рядом,  вам следует заблаговременно придушить  ее, не
позднее чем за 30 дней до своих похорон".
     Тут  над  барьером кабинки справа появилась голова, как мне показалось,
пятнадцатилетнего  мальчика. Круглые черные глаза с оценивающим любопытством
оглядели меня.
     - Здрасьте, - сказали мне. - Вы к нам редактором пробуетесь?
     Я молча махнула рукой.
     - А, понятно, похороны редактировать дал?
     - Кать... Ты поосторожней, - послышалось слева. - Он появится сейчас.
     - Да у них сейчас минха,  - отмахнулась та,  что оказалась Катькой. Имя
ей очень шло.
     - Он всем про похороны дает? - спросила я.
     - Ага, - отозвалась она.
     - А зачем?  - спросила  я.  - Ведь  с  этим  текстом  ничего невозможно
сделать.
     -  Да  он его  сам  придумал, -  объяснила  Катька охотно и  просто.  -
Развлекается...
     Тотчас рядом с Катькиной головой  возникла  другая - коротко стриженная
курчавая голова борца  с  удивительно хладнокровным выражением глаз.  Обычно
такое  выражение  глаз бывает у  людей  с хорошо развитым чувством  юмора. Я
догадалась, что это вторая сотрудница, Рита.
     - Хотите совет? - спросила она. - Вы умеете лицемерить?
     - Конечно! - воскликнула я.
     - Так вот... -  она  говорила медленно, словно  вдумываясь  в  какое-то
дополнительное значение слов. - Сейчас Христианский выведет вас гулять...
     - В каком смысле?
     - По улицам... - невозмутимо уточнила  она. - И станет рассказывать про
свой роман...
     - С женщиной? - спросила я.
     - Он будет рассказывать о своем романе "Топчан", - пояснила Рита. - Так
вот... Хвалите.
     - Помилуйте, как же я могу хвалить, если не читала?
     -  Ну,  бросьте,  -  Рита  поморщилась,  словно я брякнула  несусветную
глупость.  - А еще хвастаетесь, что умеете лицемерить. Скажите,  что замысел
гениален,  что сюжетные  повороты неслыханно новые; и главное -  обязательно
просите, умоляйте дать почитать.  Просто  хватайте  за рукава и  ползайте на
коленях.
     Хлопнула   дверь   и  над   барьерами   кабинок  поплыла  черная   кипа
Христианского.  Он оживленно  посвистывал.  Тут  же Катьку  и Риту сдуло  по
кабинкам, застрекотали компьютеры.
     - Ну, как ваши  дела? -  спросил Яша приветливо,  заглядывая ко  мне. -
Знаете что, бросьте  вы  это. Не за то боролись. Здесь  такая  духота,  а на
улице  благодать, теплынь. Не хотите  ли  пройтись  минут десять?  Заодно  и
поговорим...
     Я надела куртку,  мы вышли и  вдоль забора какой-то стройки, мимо  ряда
цветочных  магазинчиков  и  кондитерских  пошли  ходить  туда  и обратно  по
тротуару.  Я  шла   рядом  с  неумолкающим  Христианским  и  не  переставала
удивляться точности  Ритиного  сценария. Правда,  начал  Яша почему-то  не с
художественной  прозы  своей, а с  журнала,  который он сам  писал и сам  же
издавал, назывался журнал "Дерзновение".
     (Вообще, почти сразу по приезде в Страну я обратила внимание на то, что
многие  газеты  и  журналы  носят   здесь  такие  вот,  с  печатью  тяжелого
национального  темперамента  названия: "Устремление", например, "Прозрение",
"Напряжение", "Вознесение" - нет, пожалуй, последнее название не из той, как
говорится, оперы.)
     Так  вот,  сначала Яша пересказывал мне  свою статью  из свежего номера
журнала  "Дерзновение",  в которой  он  исследовал и  сравнивал исторический
взгляд на эпоху правления царя Персии Кира, - с одной стороны, Иосифа Флавия
и, с другой стороны, комментатора ТАНАХа - Раши.
     - Вот, посудите сами, -  журчал  надо мной  Яшин голос, - Флавий пишет,
что  от начала царствования Кира до воцарения Антиоха Эвпатора, сына Антиоха
Эпифана, прошло 414 лет.  Поскольку  Эпифан умер  на  149-м  году  правления
династии Селевкидов, на долю Персидской  империи остается 414 минус 149 плюс
- посчитайте, посчитайте! - плюс 18 лет, итого - 247 лет,  что, по существу,
то же самое, ибо любой год, завершающий упомянутые промежутки времени, может
оказаться неполным. Но не за то боролись! Итак, примем для простоты 246..."
     Что  это,  думала я, кивая головой  и изображая  вдумчивое внимание, он
действительно  полагает,  что я  подсчитываю  в уме годы правления  династии
Селевкидов, или в благоговейный  трепет вгоняет? А может, он  только три эти
абзаца с цифрами насчет Селевкидов и выучил и всех претендентов на должность
редактора уводит гулять и тут пугает до смерти?
     Но нет, - Яша сыпал и  сыпал династиями,  цифрами, именами из  ТАНАХа и
Флавия...
     -  Кстати,  имя  персидского  сановника   самарийского   происхождения,
посланного  Дарием,  последним царем  Персии,  в Самарию, представляется мне
подозрительно знакомым.  Так  и  есть!  Через  всю "Книгу Нехемии"  проходит
самаритянин  Санбаллат,  изо   всех  сил  мешающий   евреям  восстанавливать
Иерусалим...
     ...Я смотрела искоса на далекие покатые холмы Иудеи, словно бы накрытые
шкурой какого-то гигантского животного, видавшие и Санбаллата, и Нехемию,  и
многих  других,  в  том  числе  и вот прогуливающихся меня и Яшу, смотрела и
думала, что день потерян безвозвратно.
     Потом мы зашли в кондитерскую, и Христианский угостил  меня пирожным. К
этому  времени он  уже  перешел от исторического  журнала  к  своему  роману
"Топчан", и я по Ритиному совету вставляла - не скажу - восхищенные, к этому
моменту я порядком притомилась, -  но поощрительные реплики, вроде  - "очень
интересный ход", "прекрасно найдено".  Христианский по виду совсем не устал,
а наоборот, вдохновлялся все больше и больше, излагал гибкие свои концепции,
хитроумные  ходы в сюжете. Талантливо говорил. Говорил очень талантливо,  то
есть по всем признакам и в соответствии с моим житейским опытом  вряд ли мог
оказаться талантливым писателем...
     Когда  мы  возвращались  в  здание  "Ближневосточного  курьера",  я  не
выдержала и спросила устало:
     - А вам действительно нужен редактор?
     Яша  удивился,  встрепенулся, стал говорить о  грандиозных планах фирмы
"Тим'ак",  об  огромном  количестве   заказов,  о  том,  как  трудно   найти
единомышленников, преданных людей...

     ...Трижды еще  я ходила  в  "Ближневосточный курьер",  на второй  этаж.
Мариновал меня  Христианский.  Выводил  гулять  и  там  долго,  витиевато  и
красочно говорил - и о чем только  не говорил! Редактировать  он  мне больше
ничего не давал, о листке с  похоронными льготами для граждан  Страны словно
бы  забыл.  Я  не  понимала  -  чего  он хочет  от  меня, на  какой  предмет
экзаменует. Наконец, когда  после четвертого такого променада мы подходили к
серому промышленно-угрюмому зданию  "Курьера" и я уже  дала себе  слово, что
больше не приду выслушивать Яшины рефераты, на пятой, кажется, ступеньке, он
обернулся и сказал:
     - Ну что ж,  давайте попробуем поработать. Больше двух тысяч в  месяц я
дать вам не могу, и учтите - работы будет много и весьма разнообразной.
     После  упомянутой  им  помесячной суммы  я сглотнула и  заставила  себя
помолчать (это был период, когда за десять шекелей в час я иногда мыла виллы
богатых израильтян).
     -  Надеюсь,  проезд  на  работу  вы оплачиваете? -  наконец спросила  я
строго.
     -  Ну, разумеется,  -  обронил  он  небрежно. - В конце месяца  сдадите
проездной  секретарше,  Наоми...  Правда,  по   моим  расчетам,  послезавтра
американцы начнут войну,  в  связи  с  чем  режим  работы  у  нас  несколько
изменится...

     Название нашей фирмы  - "Тим'ак" -  было  аббревиатурой ивритских слов,
означавших "Спасение заблудших".
     Мы  спасали  заблудших ежедневно с десяти  и до шести, кроме  пятницы и
субботы.  По  четвергам  спасение  заблудших приобретало размах  грандиозных
спасательных  работ:  в этот  день сдавался  очередной номер газеты "Привет,
суббота!", которая являлась главным заказом,  выполняемым нашей  фирмой. Дня
через  три-четыре я огляделась и  постепенно,  не без помощи  Катьки  и Риты
стала ориентироваться в происходящем.
     Хевра  "Тим'ак"  финансировалась канадским миллионером Бромбардтом,  но
существовала  под  покровительством Всемирного  еврейского  конгресса,  того
самого,  что  представляет  в   мире  интересы  евреев.  Когда-то   годах  в
тридцатых-сороковых  он  был  реальной   силой,  но  со  времени   основания
государства Израиль, которое с тех  пор само недурно  представляло  интересы
евреев,   знаменитый   конгресс   некоторым   образом  потускнел,   впрочем,
деньжищами, по словам Риты, ворочал немалыми и пригревал огромное количество
всевозможных  дочерних  и   внучатых   организаций,   ответвлений   от  этих
организаций и просто приблудных компаний, вроде нашей хевры...
     Сначала я путалась в хозяевах,  не понимая,  например, зачем канадскому
миллионеру нужна в Израиле  издательская фирма, выпускающая книги на русском
языке.  Но когда выяснилось, что Бромбардт и сам является  членом Всемирного
еврейского конгресса, я представила, как  несчастному, ни ухом ни  рылом  не
ведущем   в  деле  русскоязычного  книжного  бизнеса  в  Израиле  миллионеру
выкручивают руки  акулы-конгрессмены,  заставляя купить акции нашей фирмы  и
как  он  отбивается и лягается,  но  не может  отбиться, ибо  связан с этими
акулами общим великим делом защиты евреев...
     В первые же дни, проходя по длинному и вечно темному, как бомбоубежище,
коридору   "Курьера",  Христианский  остановил  меня  и,  покровительственно
приобняв за плечо, сказал:
     -  Показать  вам  человека,  одна  минута  которого  стоит  сумасшедших
долларов?
     За  стеклянной  перегородкой  в  соседней   комнате  сидела  небольшая,
абсолютно израильская по виду компания - джентльмены в расстегнутых рубашках
с закатанными рукавами и мятых брюках, подпиравших круглые животы.
     - Которого вы имеете в виду? - спросила я.
     - А вон того, что похож на рыжую свинью.
     Добрая половина  компании была похожа на  рыжих свиней. Но один из  них
был просто альбиносом.
     Я взглянула на  Христианского - по  лицу его  струилось  непередаваемое
выражение ласковой, восхищенной ненависти.
     ...Время  от времени в  нашем  зале  возникала и  плыла  над  барьерами
кабинок белая шевелюра Бромбардта, потом появлялась его сонная физиономия, с
которой  всегда  хотелось  смахнуть,  как   пыль,  белые  брови  и  ресницы,
физиономия с вечной спичкой, зажатой в зубах.
     Когда Христианский кивком указывал ему на всегда расстегнутую пуговицу,
он восклицал меланхолично "Sorry" и хватался за рубашку или ширинку.
     Так  вот, акции  фирмы  принадлежали  поровну  Бромбардту и  Всемирному
еврейскому конгрессу.  Поэтому  члены конгресса  входили  в совет директоров
фирмы "Тим'ак".  А главою совета  директоров являлся сам Иегошуа Апис, он же
Гоша, знаменитый бывший  отказник  -  фигура туманная,  влиятельная  и,  как
многие намекали,  - небезопасная. Заседал совет директоров не реже чем раз в
месяц.
     - А сколько служащих в фирме "Тим'ак"? - спросила я Риту в первый день.
     - Трое, - сказала она, подумав. - Я, ты и Катька.
     - А Христианский?
     - Он член совета директоров, - ответила Рита, как обычно, вслушиваясь в
дополнительный смысл слов. - И главный редактор.
     Мне  эта ее  манера говорить  напоминала  повадки классного  студийного
фотографа,  который,  прежде чем щелкнуть,  долго "ставит кадр",  возится  с
лампами, поминутно отскакивая  к камере,  снова  подбегает  к модели,  чтобы
чуть-чуть повернуть подбородок влево, наконец, окинув взыскательным взглядом
художника всю картину, "делает кадр".
     С Ритой случилось в Израиле вот что:  на второй день после  приезда она
увидела в автобусе старого сефардского  еврея,  подробно ковыряющего в носу.
Это зрелище вызвало  у нее сильнейший культурный шок. Из памяти ее мгновенно
выветрились  свинцовые  чиновники  ОВИРа,  остервенелое  хамство  московских
голодных толп, пьяная баба, колотившая ее кулаком по спине на  станции метро
"Филевский парк" - все провалилось в волосатую ноздрю старого сефарда. С тех
пор израильтяне были для нее - "они". Понимаешь, у них совсем, совсем другая
ментальность, говорила Рита.
     Катька  же,  та,  которую вначале  я  приняла  за подростка,  оказалась
личностью  дикой   и   трогательной.   Катьку   пожирал   огонь   социальной
справедливости. Он горел в  ее круглых черных глазах, и  отблеск  этого огня
лежал  на всех обстоятельствах  Катькиной биографии.  Она постоянно с кем-то
или с чем-то воевала. Вообще, Катька была убеждена, что прежде всего каждому
нужно бить морду.  А  если вдруг человек  хорошим окажется - потом, в случае
чего, и извиниться можно.
     Катька  была урожденной и убежденной москвичкой, савеловской  девочкой,
которую в Израиль приволок муж, поэтому рефреном  всех Катькиных  разговоров
было: "Идиотская страна!"
     -  Идиотская  страна! - возбужденно начинала  Катька, едва появившись в
дверях и бросив  сумку на  свой  стол,  и  далее  мы  с Ритой и Христианским
выслушивали очередную  историю  молниеносного сражения  Катьки  с кем-то или
чем-то по пути на работу.
     Когда  не попадалось под руку никого  из посторонних,  Катька воевала с
мамой,  двумя  своими  детьми  -  Ленькой  и  Надькой,  и  со  своим  мужем,
высококлассным системным программистом, в  домашнем обиходе носившим  кличку
"Шнеерсон".
     При всем  том  Катька  была  человеком  еще невиданной  мною,  какой-то
глубинной, первозданной доброты. Можно  сказать, все  ее  существо поминутно
пронизывалось грозовыми  разрядами положительных  и отрицательных импульсов.
Охотно  могу  себе  представить,  как,  подравшись  в  автобусе  и  до крови
расквасив  обидчику  физиономию,  Катька,   растрогавшись  от   вида  чужого
несчастья, рвет на полоски лучшую свою юбку, чтобы перевязать пострадавшего.
     Словом, что тут долго рассусоливать! - Катька обладала давно описанным,
отстоявшимся  в   веках   и  очищенным   литературой   русским  национальным
характером,  живописно  оттененным  ярко  выраженной  еврейской  внешностью.
Неизбежная мутация в условиях галута, заметила как-то Рита.
     Кроме того,  Катька  была фантастически одаренным человеком. "Просто, у
меня  детская память на языки", - небрежно поясняла  она. Французский знала,
как  родной,  через месяц  после  приезда в  Страну  уже свободно говорила и
читала на  иврите  и, наконец, имела кандидатскую степень в одной из сложных
областей то ли статистики, то ли кибернетики.
     - Понимаешь, Яшка  Христианский  -  страшное  говно! -  в  первый  день
сообщила мне Катька.
     Я  растерялась.  Мы  сидели  втроем  в   буфете,  маленькой   комнатке,
приткнувшейся  в тупике одного из  длинных темных  коридоров "Курьера". Пять
столиков стояли тесно, чуть ли не впритык один к другому. Так что вокруг нас
сидело и жевало несколько сотрудников "Курьера".
     - Кать, не так громогласно, - заметила Рита.
     Катька отмахнулась:
     - Ерунда,  эти чурки  по-русски  не  понимают. Кстати, надо  бы учебник
английского просмотреть...
     Она перегнулась через свою  тарелку с отбивной  и, глядя мне  в  глаза,
продолжала:
     - Ты ощутишь это на собственной шкуре в ближайшее время.
     - Но... мне показалось, что он очень образованный человек, - неуверенно
возразила я.
     - Он очень умный! - немедленно отозвалась Катька, разрезая  отбивную. -
Очень  умный! -  Вздохнула  и добавила:  - Лялю жалко.  Хорошая у него жена,
Ляля. Мудрая баба...
     Весь  этот  первый  день  Христианский толокся  у  моей  кабинки, мешая
работать  и  без умолку демонстрируя россыпи самых глубоких  знаний во  всех
областях  жизни.  Например,  долго  и  утомительно  подробно  объяснял,  как
действует Алмазная биржа, время от времени отлучаясь к своему кейсу, который
мудрая его жена Ляля  с  утра забивала фруктами, и через  минуту появляясь с
бананом, яблоком или хурмой в руке.
     Ей-богу, он был мне симпатичен!
     В  этот день я  редактировала  книжонку для детей, довольно незатейливо
пересказывающую историю победы Гидеона над мидианитянами и амалекитянами. "И
тогда произошло громкое трубление в военные трубы воинов, и прокричали воины
- "меч Господа и Гидеона!".
     Я  заглянула  в  конец  рукописи,  обнаружила, что автор  текста  - рав
Иегошуа Апис,  и  вздохнула: член  совета  директоров  фирмы  "Тим'ак"  Гоша
заколачивал   копейку.   Заканчивалась   брошюрка   главой   под   названием
"Перспектива: когда исчезнет Амалек?"
     ...Вечером, придя домой и  поужинав,  я сняла  с полки книгу Пророков и
нашла эпизод с Гидеоном.
     "... А Мидийанитяне, и Амалэйкитяне, и все сыны востока расположились в
долине, многочисленные, как саранча: и  верблюдам их нет числа, как песку на
берегу моря..."
     Я  закрыла книгу  и зашла в маленькую комнату с заклеенным окном -  эту
комнатку  мы предназначили  для  укрытия  на  предстоящую  войну,  в которую
все-таки мало кто верил.
     Моя  четырехлетняя  дочь  сидела  на  диване  и  с  увлечением  терзала
противогаз.
     - Кто разрешил тебе взять противогаз?! - заорала я.
     - Папа, - сосредоточенно ответила она, не поднимая головы.
     ...Ночью, часа  в  тр