- детище Аписа.  - Он помолчал.  - А рав Иегошуа, как
Сатурн, пожирает своих детей...
     Гриша притормозил возле моего подъезда. Я отстегнула привязной ремень и
сняла с колен неизвестно откуда взявшийся Гришин носок с идиллической дыркой
на пятке, которую хотелось немедленно заштопать.
     - Спасибо, Гришенька, - сказала я, перед тем как выйти из машины.
     - Будь здорова, корова, - ответил он растроганно, -  видишь, я  говорил
тебе: в моей машине  ты в полной безопасности, - и, искоса взглянув на меня,
добавил: - в любом смысле...

     -  Приближаемся!  - время от времени  возбужденно шептала  мне Рита.  -
Неуклонно приближаемся к половому акту...
     Но приблизиться  вплотную к половому  акту в романе "Топчан" так  и  не
получилось, потому  что как раз в  эти дни фирма  пошла  свистеть. Это чисто
ивритское выражение,  и я с  особым удовольствием  калькирую  его на русский
наш, ненасытный до нового  язык, потому что  выражение  это вызывает у  меня
следующую ассоциацию: так детский шарик,  вырвавшись из  рук надувавшего его
человека,  начинает, как  живой, метаться  по  комнате, со свистом  выпуская
воздух, пока не затихнет где-нибудь под столом безжизненным лоскутом.
     Так  вот,  контора  пошла свистеть. И  если  развить  ассоциацию, можно
добавить, что Иегошуа Апис, без устали надувавший  фирму в течение трех лет,
собственной  рукою  вытащил  затычку,  благодаря  которой до сих  пор  фирма
"Тим'ак"  держалась в довольно округлом состоянии. Короче: рав  Иегошуа Апис
продал газетку "Привет, суббота!".
     Собственно,  рабочее утро  в  тот день,  как пишут  в таких случаях, не
предвещало... Как обычно, проходя автобусной станцией, я подала шекель моему
нищему, как обычно, он пожелал мне здоровья и счастья.
     В  своей  кабинке я  в  который  раз  застала  реб  Хаима,  тычащего  в
клавиатуру  компьютера  то  одним,  то  другим  бледно-зеленым  указательным
пальцем. Физиономия над люминесцентно травяным свитером имела  необыкновенно
важное выражение всплывающего со дна утопленника. В который раз я машинально
поздоровалась, хотя  уже знала,  что с  Хаимом здороваться  -  против  ветра
плевать.  Я поздоровалась, он  не ответил, я осталась в дурах. И как обычно,
разозлившись, сказала:
     - Будьте любезны, подите куда-нибудь вон!
     Он поднялся и, колеблясь, как водоросль, ушел в кабинку к Яше.
     Минут  сорок я  невольно  слушала  их архитектурные  разработки на тему
остекления балкона в квартире Хаима.
     - Вот  смотри, -  увлеченно говорил  Яша, - здесь  -  дверь.  Так? Если
перенести  стенку  сюда, то ты имеешь выход  в коридор отсюда.  Но не  за то
боролись. Предлагаю тебе выгородить кладовку, вот так...
     В это время в зал вкатилась крошечная, в половину  человеческого роста,
женщина с папкой  в руках. Искала она, очевидно, Яшу. Сквозь проем кабинки я
видела, как указал ей в нашу сторону один из сотрудников  "Привет, субботы".
Заказчица  покатилась  в  указанном  направлении,  заглянула  робко в  Яшину
кабинку и вдруг вскричала на весь зал удивительно звучным, наполненным, я бы
даже сказала, оперным контральто:
     - А эта гнида что тут делает?!
     И не успели мы  все понять - что происходит,  как они уже дрались с реб
Хаимом, обнявшись для религиозного издательства довольно-таки тесно.
     Все  бросились разнимать, отдирая  тощего  реб  Хаима  от  воинственной
карлицы,  мы с Катькой выволокли, наконец, бурно дышащую  женщину в коридор,
где она нам и  поведала, обмахиваясь папкой, что это вторая уже с утра драка
ее с реб Хаимом, а первая произошла недалеко отсюда, у телефонного автомата,
где реб Хаим  бесконечно долго нудил  по  телефону, не пуская ее сказать два
слова папе, чтобы тот проверил "или выключен газ".  Когда вконец возмущенная
женщина спросила "или  есть  у него совесть", эта гнида зеленая, закрыв  ото
так  ладонью  трубку,  высокомерно заявляет:  "А вы сидели  в отказе, были в
лагерях?" Так  что, слово за слово, ну она и вцепилась в его  свитер и давай
колошматить...
     - Вот это вы напрасно, - заметила Катька. - Это такая страна идиотская,
что обозвать можно как угодно и кого угодно, хоть члена Кнессета, хоть главу
правительства, но когда руки распускают - этого здесь не любят...
     - А что вы принесли? - спросила я, кивнув на рукопись.
     - Да  роман это папин, воспоминания об гражданской войне, - она махнула
рукой. - Нет, я, где эта гнида сидит, туда не отдам!
     И без папиного романа полузадушенная М?риной дилогией, я  с облегчением
проводила  заказчицу  к  выходу,  а  вернувшись  в  зал, застала грандиозный
скандал  между  равом  Пурисом,  редактором  "Привет,  субботы",  и  бледным
Христианским.
     - Ты для меня - ноль, понимаешь,  ничто! - кричал рав  Пурис  как раз в
тот момент, когда я  вошла. Он употребил  для этого ивритское слово  "клум",
по-моему, означавшее больше, чем ничто, больше, чем ноль, в какой-то степени
это слово имело оттенок чудовищной, космической пустоты.
     Рав Пурис, маленький и изящный, как разгневанная примадонна, много чего
еще  кричал  на  иврите, употребляя незнакомые мне идиоматические выражения.
Пейсы его развязались на затылке  и  упали на грудь, как рассыпавшиеся пряди
спившейся прачки.
     Христианский же... Удивительная  вещь: Яша выглядел подавленным. Сделав
унижение ближнего одним из самых острых, самых сладостных своих развлечений,
сам он так и не  научился  с достоинством сносить унижение. В  сущности, Яша
оказался совершенно незащищенным человеком.
     И  тогда  из  своей  кабинки  выскочила  Катька,  савеловская  девочка,
одержимая еврейской жаждой социальной справедливости, - мутант, неизбежный в
условиях галута.
     - Ты чего  орешь? - негромко спросила она рава Элиягу Пуриса на хорошем
иврите.  -  Чего  ты пасть  свою  раззявил?  При чем - Яша  к  вашей вонючей
газетенке? Тебе  же сказано - Апис  вас продал, никого не спрашивал. При чем
тут Яша?
     Рав Элиягу рванул с лица очки и, тыча ими в Катькину сторону, совсем уж
неразборчиво  для моего  бездарного уха  закричал  что-то о засилье "русской
мафии".
     У Катьки дрогнуло лицо.
     - Держите меня!  - сверкая глазами, приказала она тихо по-русски. - Ой,
вот теперь крепко меня держите, чтоб я ему пейсы не выдрала.
     Мы с Ритой навалились на нее справа и  слева, затащили в Ритину кабинку
и, пока растерянные сотрудники "Привет, субботы" собирали вещи и расходились
по  домам,  она, сверкая  глазами, переругивалась с равом Пурисом, то и дело
порываясь сбросить нас с Ритой и идти выдирать тому пейсы.
     Наконец, мы  остались вчетвером -  Хаим  смылся  куда-то  еще  в начале
скандала.  Рита включила  наш  чудесный  электрический  чайник,  похожий  на
взмывающий в небо лайнер, и, когда он закипел, сама заварила всем чай. Яше -
отдельно в его кошерную чашку, как он любит: два пакетика, без сахара.
     - Печенья бы хорошего,  - мечтательно пробормотала Рита, - что-то забыл
нас Всемирный еврейский конгресс...
     Христианский на это промолчал.
     - Бедный рав Элиягу, - сказала вдруг Катька. - Здорово я ему нахамила?
     - Еще бы, - заметила Рита. -  Это уж как водится у тебя. Человек работу
потерял, у него одних дочерей одиннадцать штук...
     - Хорошо, что вы меня держали, - вздохнула Катька. - Ничего, я извинюсь
перед ним... Черт, здесь с человеком и помириться как следует невозможно. Ни
тебе обнять, ни поцеловать...
     - А знаете что, господа? -  встрепенулся вдруг Яша. -  Это даже хорошо,
что от  нас отшелушилась  "Привет,  суббота!". И без нее мы  прекрасно можем
существовать.
     - На  чем  же?  -  спросила я ядовито. - На  дилогии Мары Друк "Соленая
правда жизни"? Кстати,  вчера  она  принесла  еще сто  восемьдесят  страниц,
вследствие чего дилогия плавно переползла в трилогию.
     -  На  здоровье!  -  довольно  отозвался  Христианский.  -  Она за  это
заплатит, она уже  внесла задаток... Нет-нет, говорю  вам, господа, - мы еще
выплывем. А Сохнут  с его великолепными  брошюрами о  таможенных правилах, а
сборник  советов  по  эротике? Это  же золотая жила!  К тому  же  мы  издаем
редчайший по тематике журнал "Дерзновение". Не пора ли перевести его издание
на коммерческие рельсы?
     Он вдохновлялся все больше  и больше,  щурился, кивал орлиным носом  по
сторонам.
     -  Да  что  нам Гоша, что  нам,  в  конце концов,  перепады  настроений
еврейского  конгресса!  Не за то боролись! У нас остался Бромбардт, в  конце
концов, а старик Бромбардт ей-богу не чужд филантропии!
     - Кто  не чужд филантропии? - холодно переспросила Катька. - Миллионер,
который зубочистку  купить жадится? Не забывайте,  что заказы из  Сохнута  и
прочих  злачных  мест  добывал  Апис, как  знатный отказник.  Не тешьте себя
иллюзиями,  -  она   саркастически  подчеркнула:   -  гос-по-да,  мы  больше
нерентабельны,  а Бромбардт, выкладывающий из кармана две тысячи долларов  в
месяц за аренду помещения, он, конечно, скотина, но не дурак, я подозреваю.
     После этой скептической  тирады мы с  Ритой пригорюнились, как-то сразу
припомнив, что Катька-то наша степень имеет  в одной из  сложных областей не
то статистики, не то кибернетики...
     - Чепуха, - заметил Яша небрежно, - придется прочесть  тебе пару лекций
на  тему  издательского   бизнеса.  Сомневаюсь,  правда,  что  ты   способна
воспринять хоть десятую часть.  Но, голубушка, надо  же  пытаться  развивать
свои мыслительные возможности...

     Назавтра стало известно, что Бромбардт (наш старик Бромбардт, не чуждый
филантропии) отказывается платить за помещение.  То есть он, возможно, готов
платить и дальше,  но  только в  том случае, если компаньон его Иегошуа Апис
вместе с главным редактором хевры  Христианским представят подробный отчет о
проделанной работе - в  днях, наименованиях заказов и  суммах, полученных от
заказчиков.
     - И прочая социалистическая бред?нь, - откомментировал Яша. Все утро он
гоношился, закатывал долгие тирады на темные для меня  бухгалтерские темы  и
нервно оттягивал ремни портупеи большими пальцами.
     -  Яш,  да  представь ты  ему, суке, отчет! -  вспылила Катька. - Давай
быстренько набросаем! Пусть подавится.
     - Ты не  в курсе! - зашипел  на нее Яша, - и не лезь, ради  бога, в это
дело!
     К полудню  выяснилось, что исчез  Апис.  То есть сначала он  был где-то
тут, но  найти его  не  представлялось никакой  возможности.  К вечеру стало
известно,  что  рав  Иегошуа  Апис  вылетел  в Лондон  по  делам  Всемирного
еврейского конгресса.
     -  Так, -  тяжело  обронил Христианский.  Весь  день он был молчалив  и
выглядел  потрясенным  настолько,  что  по  ошибке  выпил чаю не  из  своей,
кошерной чашки, а из Катькиной, белой,  с надписью "Ближневосточный курьер".
Сиротливым и одиноким  остался Яша Христианский  стоять  на юру, и  все наши
попытки взбодрить его оставались безуспешными.
     Вечером мне позвонила Рита.
     - Да не может он представить  никакого отчета, - сказала  она, - как ты
не понимаешь! Половина заказов проходила вне всякого учета...
     - Как это? - тупо спросила я.
     - Да так. Заказы добывал Апис,  он же стряпал текст на нужную тему, ты,
милая  моя, придавала этому бреду  пристойные очертания,  я набирала, Катька
разгоняла на компьютере...
     Я молчала, пытаясь постичь смысл ее слов.
     -  Погоди-ка,  -   сказала  я  наконец,  -  получается,  мы  занимались
преступной деятельностью?
     - Да, - сказала Рита просто и мужественно, - но мы - честные люди.

     Дня два еще мы  старательно изображали  издательскую деятельность. Рита
вяло набирала  роман Христианского  "Топчан", неуклонно приближаясь к  сцене
полового акта, я редактировала трилогию Мары Друк "Соленая правда жизни", те
новые сто восемьдесят страниц, которые она принесла пару дней назад.
     Новая   часть  Мариной  эпопеи   содержала  совсем   уж  фантастические
подробности: полет валькирий по ночному небу города Черновцы и буквы Святого
Писания, вспыхивающие  на  стене  над  головой  секретарши ЖЭКа, тут  были и
благородные американцы, производящие на  дому операцию по  обрезанию крайней
плоти всем желающим, жокеи, скаковые лошади, прогулочные катера, антисемиты,
антисемиты, антисемиты, и прочая, прочая, прочая...
     Кроме того, по заказу Медицинского  фонда врачей - выходцев из России я
завершала   редактуру   сборника   "Народные   средства   лечения".  Сидела,
уставившись  в  абзац,  озаглавленный   "Помощь  при  удушении":  "Осторожно
обрежьте  веревку,  ремень  или  платок,  при   помощи  которого  несчастный
удавился. Придерживая  затылок, вынесите  тело на свежий воздух, приложите к
пяткам горчичники и поставьте несчастному клизму с солью и мылом..."
     Несколько  раз приходила  беременная секретарша Наоми, прохаживаясь  по
залу, как унылая лошадь по скошенному пастбищу...
     Катька откровенно  слонялась без дела.  Ее  бескомпромиссная натура  не
позволяла ей бессмысленно убивать время.
     - Чего  ты там царапаешь? -  спрашивала она  меня.  -  Брось! Все равно
завтра  срок уплаты  за аренду зала. Бромбардт требует отчет, Яшка отчета не
представит. Бромбардт не заплатит. "Курьер" вышибет нас отсюда и будет прав.
Потом  ты  напишешь  повесть  "Конец  фирмы  "Тим'ак"".  Мы  все  там  будем
фигурировать...
     Яша  метался. Грузный,  томный, в портупее сотрудника госбезопасности с
кобурой под мышкой, он срывался  среди дня и мчался  выяснять отношения то в
совет  директоров,  к  тому  времени окончательно распавшийся, то в какие-то
другие конторы. Всплыла  фигура,  до сих  пор  сокрытая  от наших взоров,  -
адвокат фирмы "Тим'ак" Шрага Бедакер. Он тоже требовал отчета о деятельности
хевры, ибо неожиданно  обнаружилось, что из  оборота  фирмы каким-то образом
выпало триста тысяч долларов.
     Сумма немаленькая, хладнокровно заметила на это Рита.
     - Гад! -  мрачно проговорила Катька. - Он подставил Яшу и смылся! - и с
чисто русской обреченностью добавила: - Яшка сядет...
     -  А неплохо б ему  посидеть, - с  неожиданной мстительностью  в голосе
сказала Рита. - А Катька у нас баба сердобольная, будет передачи носить.
     -  Чего здесь  носить,  - возразила  Катька, - в этой  идиотской стране
преступников кормят, как у нас шахтеров в санаториях.
     К вечеру  появился Христианский,  осунувшийся, с воспаленными  красными
глазами,  с  торчащим  носом. На  Яшу было больно смотреть. По всему  видать
было, что душа его рвалась в рай, а ноги - в полицию.
     - Апис не звонил? - спросил он.
     - Откуда? - спросила я. - Из палаты лордов?
     - Знали бы вы, господа... - он не договорил, махнул рукой.
     - Знаем, знаем, - с суровой прямотой сказала  Катька.  - Давай я  чайку
тебе налью. Где твоя долбаная чашка...
     В этот момент появился завхоз "Ближневосточного курьера" и объявил, что
опечатывает   помещение.  А   если   хевра  "Тим'ак"   хочет   вывезти  свое
оборудование, то нам следует поторопиться: на все про все  он готов дать три
часа.
     Мы заметались, как ошпаренные тараканы. Первым  делом я схватила чайник
Всемирного  еврейского  конгресса  (о,  подсознание,  о, Фрейд!)  и  папку с
рукописью Мары Друк "Соленая правда жизни".
     Христианский воскликнул:
     -  Эвакуируйте журналы!  -  указывая на штабеля журналов "Дерзновение",
лежащие  повсюду.  -  Имейте  в  виду, это  библиографическая редкость!  Это
раритет! Растащат!
     - Кому они на фиг сдались, - сказала Катька. - Выбросить могут, это да.
     Мы принялись вытаскивать в коридор пачки журналов "Дерзновение".
     -  Постойте!  -  сказала Рита.  -  Бред  какой-то. Чем мы заняты?  Надо
вывозить компьютеры! Яша, что вы  бегаете? Позвоните Ляле,  чтоб приехала на
"танке". Перевезем все в контору на Бен-Иегуду.
     - И позвоните этому раздолбаю Пушману! - закричал Христианский, - пусть
приходит стулья свои таскать! Секретарь, конгрессмен, мать его...
     Через  полчаса  приехала  Ляля на  "танке",  прискакал  ошалевший  Фима
Пушман, и эвакуация имущества фирмы "Тим'ак" продолжалась полным ходом.
     В разгар спасательных работ появился  заказчик из Меа Шеарим - толстый,
бородатый,  из  тех,  что  носят  талиты  поверх  шубы, - пейсы, закрученные
штопором,  просились  в  бутылку,  и  стал  требовать,  чтобы  Яша  закончил
заказанную им брошюру о значении шабата.
     Яше  ничего  не оставалось  делать,  как  сесть  за не  вынесенный  еще
компьютер  доделывать  брошюру. Толстый  заказчик  уселся  в  проходе  между
кабинками на собственность еврейского конгресса  -  стул, подлежащий выносу,
и, задумчиво наматывая на указательный палец локон пейсы, стерег  Яшу,  чтоб
тот не смылся.
     - Яша, - спросила я на бегу, - куда деть Мару?
     - А пошла б она к черр-рр-тям собачьим! - прорычал Христианский.
     И в эту минуту  взвыла сирена воздушной  тревоги -  последней воздушной
тревоги за эту войну.
     Я надела противогаз и, схватив в обе руки пачки журналов "Дерзновение",
побежала  к выходу. Из-за ограниченного  обзора  в противогазе я  опрокинула
толстого  заказчика из  Меа Шеарим и  повалилась сверху, запутавшись  в  его
пейсах  и мягкой бороде. Он пытался стряхнуть меня  с неменьшим омерзением и
ужасом, чем если б ему на спину упал с потолка тарантул.
     Конгрессмен Фима  Пушман  старался  поднять  нас, тем самым  совершенно
затруднив ситуацию.  Мы барахтались в  узком  проходе между кабинками, среди
рассыпанных журналов  "Дерзновение", сирена выла, заказчик  страшно ругался,
проклиная  фирму, Яшу,  еврейский конгресс,  правительство  Израиля и меня с
моим противогазом.
     И тут  в зал влетел миллионер Бромбардт,  красный, как все  альбиносы в
минуты потрясений, с розовыми глазами и расстегнутой ширинкой.
     - Стоять!! - заорал он по-английски. - Не сметь!! Грабеж!! Оборудование
фирмы  наполовину  оплачено мной! Я  подам  в суд на  ваш  чертов  еврейский
конгресс! - и дальше уже я плохо понимала, потому что  Христианский в  ответ
тоже закричал что-то по-английски, и тоже что-то насчет суда и адвоката.
     Вывалянный  в  пыли  заказчик из  Меа Шеарим закричал,  что Яша  обязан
закончить брошюру о  значении  шабата, иначе он  не отдаст  деньги  из рук в
руки,  как  договаривались,  а  будет  оформлять  заказ  путем  официального
договора.
     Услышав о деньгах "из рук в руки", Бромбардт совсем обезумел и  завопил
- так вот что  я оплачивал столько  месяцев  - дальше все происходило, как в
примитивных дерганых фильмах дочаплинской эпохи.
     Бромбардт, схватив  подвернувшуюся ему под руку  папку с трилогией Мары
Друк, со всей силы огрел Христианского, орудуя трилогией, как лопатой.
     Христианский  пал  на  карачки,  как  прирезанная  жертвенная   корова.
Слетевшая с  головы его черная  кипа  совершила плавный  полукруг, наподобие
бумеранга. Бромбардт размахнулся еще раз, но  тут очнувшаяся Катька с криком
"он  убьет  его!!"  налетела  на миллионера, вырвала из рук  его трилогию  и
запустила ею вслед выбегающему из зала Бромбардту. Тяжело кувыркаясь, летела
по  залу трилогия Мары Друк "Соленая правда  жизни", роняя листы, как убитая
птица - перья... Тут не мешает заметить, что к этой минуте  на шум сбежалось
изрядно сотрудников "Курьера" и  над их небольшой  толпой  реяла серебристая
седина блистательного Иегуды Кронина.
     То,   что  сочинению  Мары   Друк  нашлось   применение,   в   точности
соответствующее тому, что родилось в моем раздраженном воображении, поразило
меня  необычайно. Я  увидела  в  этом  руку  Божественного  провидения  и  с
сожалением  подумала, что уж если этому суждено было свершиться, то лучше бы
в свое время Яше заключить со мной то пари, насчет арии Фигаро, потому как у
меня рука все-таки куда легче Бромбардтовой.
     - Соберите Мару! - строго приказал Христианский, поднимаясь и отряхивая
колени. - Вы с ума сошли, немедленно соберите Мару, она внесла задаток!
     Катька,  агрессивная, как  официантка  в пивном  баре, пошла  грудью на
публику,  приговаривая  "Очистить  п