яснила все о  реб  Хаиме, который, по ее  словам,
украшал "Тим'ак",  "этот питомник ублюдков". Так вот, в Союзе до отъезда реб
Хаим был...
     - Известный отказник, - почти машинально вставила я.
     -  Да  куда ему - известный!  - поморщилась Рита. - Сидел в отказе, да,
прибился к  Гоше.  Когда наконец  приперся  сюда,  в  Израиль, радетель-Гоша
подобрал  его и пристроил в "Тим'ак". Но поскольку Хаим ничего,  ни-че-го! -
не умеет делать, то он  просто получает чек в конце месяца. Как персональный
пенсионер.
     - За что? - удивилась я.
     - Ну, как тебе сказать...
     - За то,  что  раз в  неделю  клеит конверты, - вставила  Катька, - как
алкоголик в ЛТП.
     - Какие конверты?
     -  А по  углам у  нас,  видела, валяются пачки  журналов "Дерзновение"?
Фирма рассылает их по разным адресам. Просветительская деятельность Гоши...
     По  словам Риты, еще полгода  назад, до того как Бромбардт раскошелился
на это помещение в "Курьере", фирма "Тим'ак" теснилась в  квартирке на улице
Бен-Иегуда, где сейчас помещается мозговой центр. И вот там реб Хаим работал
- он  исполнял должность,  которую можно бы назвать "мужик в доме". То  есть
его использовали, когда нужно было забить гвоздь или ввинтить лампочку. Рита
уже  тогда  избегала  обращаться  к Хаиму,  потому что  Хаим  был  хам.  Она
подходила  к  раву Иегошуа Апису и  говорила:  "Гоша,  велите  Хаиму  купить
скрепки и туалетную бумагу". Тогда Гоша послушно писал на листке: "Реб Хаим!
Убедительно  прошу  вас приобрести  до завтра  скрепки и  несколько  рулонов
туалетной бумаги (мягкой). С уважением - рав Иегошуа  Апис". И Рита булавкой
пришпиливала записку на видном месте.
     Но Яшка, как ни странно,  Хаима любит и  очень ему покровительствует. И
это  действительно  странно,  если  учесть,  что  такое  чучело,  как  Хаим,
представляет, в сущности, идеальную жертву для Яшкиных утех...
     - Кстати,  -  продолжала Рита, осторожно оглядываясь на вдумчиво жующих
вокруг сотрудников "Курьера". -  Ты знаешь,  что Яша написал роман "Топчан",
где в середине  есть развернутая страниц на десять сцена полового  акта? Так
вот.  Ничего более занудного в жизни  мне читать не приходилось...  Да скоро
сама прочтешь, - добавила она.  - Яша  уже намекнул мне, что даст этот роман
набирать.
     - Как?! - поразилась я. - В рабочее время?
     Катька,  которая  давно  с нетерпением ждала  обещанной сцены  полового
акта, посмотрела на меня с суровым состраданием и сказала:
     - Ой, ну с тобой совсем неинтересно разговаривать...
     ...После  обеда  к  нам  забежала  Сима  Клецкин  из  "Ближневосточного
курьера".  Она  жила  в  Стране   уже  лет  пятнадцать,  десять  из  которых
проработала в "Курьере",  в отделе объявлений. Когда-то в Москве Сима шилась
у одной портнихи с нашей Ритой, они и здесь приятельствовали.
     - Девочки! - выпалила Сима испуганно-весело. - У вас, говорят, редактор
новый, - не оставьте в беде!
     - А что такое? - спросила Рита.
     - Да тут текст объявления отредактировать надо. - Вид у нее по-прежнему
был странно возбужденным. - Мы, вообще-то, объявления не редактируем, но тут
случай особый.
     - А много там текста? - спросила я.
     - Да нет, - хохотнув, словно  подавившись, сказала она. - Одна фраза, -
и протянула мне тетрадный лист.
     - А что это за слово тут, первое, не могу понять? - спросила я.
     Катька выскочила  из-за компьютера и  заглянула в листок, уперев острый
подбородок в мое плечо.
     - Вот это - "?бу"?..
     - Ты что, придуриваешься? - спросила Катька.
     - Вы не там ударение ставите, - каким-то  торжественным тоном поправила
Сима. -  Он дает  объявление  о  том,  что  он...  всех подряд за  пятьдесят
шекелей.
     - Кого... - всех? - растерянно спросила я.
     - Так дорого, - заметила Рита меланхолично, продолжая набирать текст, -
израильтяне это делают бесплатно...
     - Постойте, - сказала я. - Может быть, это какая-то аллегория..? Может,
имеется в виду израильская демократия..?
     - Какая там аллегория! - воскликнула Сима.  - Вы бы  посмотрели на  его
лицо!
     - А при чем тут лицо? - возразила Катька, а Рита  добавила, что  в этом
деле уж, вот именно, с лица воды не пить.
     - Я говорю - по лицу заметно даже, что он сильно есть хочет. Коренастый
такой,  небольшого роста, ничего особенного. Смотрит на пачку печенья у меня
на столе и слюну сглатывает... Я его, конечно, угостила. Говорю - а зачем вы
даете объявление в англоязычную газету,  вам придется еще перевод с русского
оплачивать. Почему  бы вам не обратиться в русскую прессу? А он говорит - да
вы что, откуда у репатриантов деньги - пользоваться моими услугами!
     - Вот она, продажная израильская  пресса! - сказала Катька с напором. -
Идиотская  страна!  У  нас,  в  России,  приди  он  с  таким  объявлением  в
"Комсомольскую правду", его бы...
     - У нас, в России, - перебила ее Сима,  -  и без объявлений всех нас...
За  что я  его выгоню? Он  заплатил  тридцать шесть  шекелей,  большую часть
своего разового заработка...
     - Ладно, - сказала я. - Дайте мне сосредоточиться. Сложный текст.
     - Да уж, это тебе не пасхальная Агада, - вставила Рита.
     "Трахаю всех  за пятьдесят шекелей?" -  задумалась я.  -  Нет, грубо...
"Пересплю с  каждым" - нет,  это вульгарно и неточно... "Обладаю недюжинными
достоинствами в области..."
     В это  время  хлопнула  дверь,  и  над  барьером  поплыла  черная  кипа
Христианского.
     - Что за  сборище в  рабочее время?  -  поинтересовался  Яша,  на  ходу
вытирая  большую  оранжевую  хурму  своим  носовым  платком.  Выслушав  наши
туманные  объяснения, придвинул к себе листок, громко надкусил  хурму, сочно
зажевал...
     -  О  чем  тут  думать,  -  сказал он, хмыкнув.  -  Дайте  ручку!  - И,
склонившись  над листком так, что остался  виден лишь орлиный нос под черной
кипой, быстро набросал своим ужасным почерком: "Профессионал высокого класса
удовлетворяет  любое  желание  каждого  -  недорого  -  пятьдесят  шекелей".
Выпрямился, поправил съехавшую кипу и сказал победно:
     - Учитесь!.. Впрочем, не за то боролись...
     Примерно раз в неделю  появлялась и бродила меж  кабинками  с пасущимся
видом  беременная  секретарша Наоми с чудовищной  габсбургской нижней губой,
похожая одновременно на  Филиппа IV, короля Испании с портрета Веласкеса,  и
на жеребую  кобылу с тяжелым задом. Так что, если напрячь воображение, Наоми
можно было представить Габсбургом верхом на жеребой кобыле.
     До сих пор обязанности  секретарши фирмы  "Тим'ак"  представляются  мне
неясными. Знаю  только одно: раз в месяц Наоми собирала у нас использованные
проездные билеты и возвращала наличными.
     В этот раз Рита проездной потеряла, о чем с расстроенным видом поведала
Наоми. Та пожевала губой, как кобыла, пробующая свежее сено, и сказала:
     - Ну, принеси проездной мужа.
     - У нас с мужем разные фамилии, - сказала Рита огорченно.
     - Ничего, - успокоила ее Наоми. - Мы же все о нем знаем...
     Рита немедленно позвонила домой и выяснила, что муж  уже выбросил утром
использованный проездной.
     - А можно проездной соседа? - с надеждой спросила Рита.
     - Нет, - строго сказала Наоми. - Соседа мы не знаем.
     Полагая, что вопрос исчерпан, мы разбрелись по компьютерам - работать.
     Побродив вокруг  нас,  шевеля боками, Наоми вдвинула  огромный  живот к
Рите в кабинку.
     -  Знаешь  что,  - предложила  она,  - поди  купи  что-нибудь на  сумму
проездного. Фирма тебе вернет деньги, вроде ты для фирмы закупила. Принесешь
только чек из магазина.
     Ужасно  обрадованные,  мы  в  обеденный  перерыв  побежали  в  соседний
супермаркет покупать товару на стоимость Ритиного проездного.
     Выяснилось, что без всего, в  сущности, обойтись можно, крутая  нужда в
доме лишь в мужских  трусах, так как  на муже  и взрослом Ритином сыне трусы
просто горят, не напасешься, ну и что греха таить - это ж не рубашка, что на
виду, - вечно на этом экономишь...
     Словом, мы выбрали несколько пар чудесных трусов праздничных расцветок.
Рита взяла в кассе чек, посмотрела и ахнула.
     - Все, девочки, -  сказала она. - Накрылись мои деньги. Тут  они  пишут
наименование товара...
     Чек все-таки  она несмело подсунула Наоми,  но, как человек порядочный,
предупредила:
     - Наверное, все напрасно, Наоми. Здесь написано, что я купила трусы.
     - Гам  зе  елэх, -  невозмутимо  заметила  Наоми, забирая  чек  ("и это
сойдет").
     - А разве фирма "Тим'ак" нуждается в мужских трусах? - удивилась я.
     Наоми глянула на меня с поистине королевским достоинством и ответила:
     - Фирме "Тим'ак" все пригодится.
     В этот день к нам заглянула Сима Клецкин из "Курьера". Добрая душа, она
всегда помнила  о нас  в случае чего.  На этот раз случай подвернулся купить
недорого  фирменные  кружки, которые  "Курьер" заказал специально  для своих
сотрудников.
     -  Давай, тащи, - велела  Катька, - а то пьем чай  черт  знает из каких
лоханок.
     Кружки оказались замечательно вместительными, белыми, с черным газетным
шрифтом. Снизу  вверх кружку  опоясывала по спирали надпись "Ближневосточный
курьер", и вокруг - мелко-мелко - тексты из  статей. Я вгляделась в одно  из
названий: "Тысячи их, абсурдных маленьких миров..."

     В  один из этих дней, вечером, на узкой улочке за рынком Махане  Иегуда
меня накрыла сирена  воздушной тревоги. Впечатление было, что город взвыл от
неожиданной боли. Побежали люди, натыкаясь друг на друга, раскрывая  на ходу
коробки с противогазами.
     Я остановилась у  какого-то пустого лотка, раскрыла  коробку,  натянула
противогаз, как всегда, с трудом прилаживая подбородок в специальную выемку,
и, поскольку во всех инструкциях велено  было  забежать  в  ближайший дом, я
забежала, - это оказалось здание полиции.
     В небольшом помещении уже  сидело несколько  человек в противогазах.  Я
поздоровалась.  Дежурный  полицейский  за пультом  кивнул куда-то в  сторону
свободных стульев, я прошла и села.
     - И  так  она  рыдала, слушай, как будто  ребенок  у  нее  умирает... -
рассказывал кто-то у меня за  спиной. -  Ну  я, конечно,  выкатил  машину из
гаража,  погрузил  на заднее  сиденье  этого  пса  и повез  к ветеринару.  В
субботу!  А что  было  делать? Смотри,  эти  русские  так привязаны  к своим
животным...
     Время от времени раздавались звонки, дежурный поднимал трубку,  говорил
успокаивающим  голосом. Я не подозревала, как много людей во время воздушных
тревог звонят в полицию.
     Я сидела близко от пульта, и мне слышны были голоса звонящих.
     - Полиция, слушай, у нас тут сейчас бабахнуло в  Неве-Яакове! - крикнул
ошалевший мужской голос.
     Дежурный вздохнул, сказал спокойно:
     - Ладно,  м?тек,  не  бойся. Направляю к  тебе воинские  подразделения.
Бабахнуло... - презрительно повторил он,  положив  трубку. - В голове у него
бабахнуло... - помолчал и добавил: - В штанах у него бабахнуло...
     Минуты через три тот опять позвонил. Извинялся. Говорил,  что задремал,
и со сна ему, видно, почудилось.
     Полицейский вдруг подмигнул мне и сказал:
     -  Подожди, не  клади  трубку! - и, пощелкав  кнопками  на пульте, стал
громко командовать, наклоняясь к лежащей трубке:
     -  Внимание! Всем  боевым  частям,  пехоте, десанту, танкам,  авиации и
подводным  лодкам,  направляющимся  в сектор  Неве-Яаков,  - отбой!  Это был
только сон...
     Несколько человек засмеялись, а кое-кто снял противогазы. Я тоже сняла.
     - Из России? - послышалось вдруг рядом. Слева от  меня сидел Левин папа
с авоськой в руке. Мне захотелось опять надеть противогаз.
     - Из России, - вздохнув, подтвердила я покорно.
     -  Леву  Рубинчика знаете? -  поигрывая бровями, как  бы поощряя меня к
положительному ответу, спросил он.
     - Знаю, - сказала я. - Вы - его папа.
     Он  запнулся  на мгновение,  потом  радостно закивал  головой, взмахнул
авоськой:
     - Правильно!
     Ровным  заводским  гудком  прогудел  сигнал  отбоя.  Люди поднялись  со
стульев, стали складывать в коробки противогазы. Зазвонил телефон на пульте.
     - Нет! - ласково ответил  в трубку дежурный. - Нет, м?тек, это полиция,
а не семейство Розенталь.
     Показалось, подумала я на пороге, с моим-то колченогим ивритом...

     Между тем ежедневно  я редактировала эпохальное повествование отказницы
Мары Друк под  названием "Соленая правда жизни", то есть первую часть романа
страниц  на  триста  пятьдесят.  Остальное  Мара  дописывала,  и дописывала,
кажется, быстрее, чем я редактировала.
     Раз в три-четыре дня она  - полная брюнетка с шелковистыми, блестящими,
нежно  вьющимися по скулам бакенбардами -  являлась со свежей  порцией  этой
бесстыдной   фантасмагории,   в  которой   действовали:   нечистая   сила  и
божественное провидение, благородный гинеколог, тайно распространяющий среди
пациенток  запрещенную  литературу  по  иудаизму, агенты КГБ, сексоты,  двое
очаровательных  Мариных  детей,  хасидские  цадики  с  Того Света,  вампиры,
проститутки,  экстрасенсы,   адвентисты   Седьмого   дня,  ведьмы,   дирижер
симфонического    оркестра     города    Черновцы,    сволочи-дворники     и
хамки-продавщицы,    антисемиты,    антисемиты,    антисемиты,   наконец   -
насильник-еврей, пощадивший Мару в купе поезда, как только узнал, что  и она
еврейка, хотя к той минуте успел уже расстегнуть брюки...
     В повествовании дальше не говорилось о том, застегнул ли он их опять, и
получалось,  что всю последующую страстную исповедь своей  загубленной жизни
еврей-насильник рассказывает со спущенными штанами. Поэтому я позволила себе
порезвиться: после  слов: "- Как, неужели  ты - еврейка?!!" - (не признать в
Маре с  первого взгляда еврейку из Черновиц  мог только слепо-глухой), я, не
колеблясь,  вставила:  "   -  воскликнул  он  пораженно,  мускулистой  рукою
решительно застегивая брюки..."
     Над всем романом реяла архангелоподобная фигура Иегошуа Аписа, по  роли
своей в Мариной биографии сравнимая лишь с фигурой Моисея, выводящего евреев
из Египта.

     Будни  фирмы "Тим'ак" напоминали  мне вяло ползущий  вверх эскалатор  в
метро, когда перед тобой  выныривают и  проплывают мимо множество незнакомых
лиц.
     Фирма не брезговала ничем - кроме тощей еженедельной газетенки "Привет,
суббота!", брала заказы на  издание  религиозных книг и брошюр, министерских
инструкций, романов и рассказов  нескольких  сумасшедших графоманов,  делала
газету  враждебной  нам общины  реформистского  иудаизма,  сборник  рецептов
лекарственных  трав  и  пособие  по  эротике  под  названием  "Как  повысить
удовольствие".  Особым заказом проходила  книга рава Иегошуа  Аписа "Радость
обрезания".
     Но, конечно,  основным  источником нашего  существования  была "Привет,
суббота!", выходящая на  иврите  - твердый еженедельный  заказ, оплачиваемый
Бромбардтом,   хотя  акции  газетки   принадлежали   Всемирному   еврейскому
конгрессу.
     Материалы  для  религиозной  "Привет,   субботы!"   готовили  несколько
журналистов-израильтян, публика  веселая, энергичная, по виду  - далекая  от
кошерной кухни.  Но возглавлял  их  рав  Элиягу Пурис  -  маленький  изящный
человек с мягким лукавым юмором. Ходил он в полной амуниции хасида -  черная
шляпа,  черный  лапсердак и  -  висящие двумя  витыми кудрями длинные пейсы,
которые   он,   работая,   завязывал   на   макушке  и   закреплял  заколкой
автоматическим,  каким-то  российски-бабьим жестом,  а  поверх  нахлобучивал
кипу.  Рав  Элиягу  Пурис  был  отцом  одиннадцати  дочерей и  единственного
последненького сына,  после которого,  как  говорил сам, "уже можно прикрыть
лавочку".
     Он  был  одинаково  приветлив  со  всеми, но  Катьку,  которая,  будучи
графиком,  имела  непосредственное  отношение   к   выпуску  газетки,  особо
привечал. Например, переезжая на новую квартиру, подарил ей обеденный стол и
шесть  стульев.  Забирая  мебель, Катька впервые  увидела  всех  одиннадцать
дочерей рава  Пуриса,  поголовно  отменных красоток  -  шатенок,  блондинок,
рыженьких, -  всех как  на  подбор  изящных, хрупких в отца,  - и годовалого
сына, толстощекого любимчика, которого сестры не спускали с рук.
     - Рав Элиягу,  - сказала она на  следующий день, -  мне так понравились
твои дочери!
     - Можешь взять себе парочку, я не замечу, - мгновенно  отозвался на это
рав Пурис. Часто он приходил в наш закуток поболтать о жизни, и когда сильно
встряхивал головой,  на  грудь его, бывало, падала то одна, то другая  тощая
пейса,  которую  он потом  закалывал  на  макушке тем  жестом, каким русская
прачка закалывает в узел  распавшиеся  пряди волос. Нас он называл шутливо -
"русская мафия"...
     С  утра, часиков обычно с  восьми,  Яша Христианский  уже сидел в своей
кабинке главного редактора.  Собственно, Яше не было нужды торчать в фирме с
такого ранья, но Ляля, мудрая женщина, сказала однажды Рите: "А что ему дома
делать?  Детей  гонять  и  груши  околачивать?  Пусть  работает".  Она  сама
привозила его в старом мощном "форде-пикап", который и Ляля, и Яша, и все мы
называли "танком". Крепко помятый в дорожных передрягах, "танк" пер по любым
колдобинам. Яша уверял, что купленному когда-то за три тысячи шкалей "танку"
нет цены и что он, Яша, не променяет его ни на какие "вольво-мерседесы".
     Так что, с восьми Яша сидел уже за компьютером и, правя ивритский текст
газеты  "Привет,  суббота!",  на  русском  в  это же  время  разговаривал  с
каким-нибудь заказчиком, переминающимся рядом. Время от времени он  поднимал
телефонную трубку и отвечал что-то на английском.
     Это  впечатляло.  Впрочем,  в Израиле каждый второй знает  три, а  то и
больше  языков. Но Христианский и иврит, и  английский  знал блестяще. Он  и
русский знал. Вообще, он был гением.
     Работая по своим кабинкам, мы частенько бывали  молчаливыми свидетелями
страшных издевательств Христианского над беззащитными заказчиками.
     Начинал  экзекуцию он,  как правило,  необыкновенно  приветливо  и даже
ласково. Невзначай вызнавал  профессию собеседника и  мягко, постепенно, как
прекрасный  саксофонист наращивает  звучание саксофона,  принимался  унижать
достоинство  заказчика  -  уточню,  и это  очень  важно  -  профессиональное
достоинство - так изощренно и на первый взгляд невинно, что человек поначалу
даже и  не отдавал  себе отчета, почему портится  у него  настроение, почему
хочется немедленно начистить рыжую рожу этому милому господину в черной кипе
и,  вообще,  отчего это хочется  уйти отсюда  поскорее  и никогда  больше не
возвращаться.
     Спохватывался он  и обнаруживал, что над  ним издевались,  как правило,
уже на улице. Хотя бывали случаи, что Христианский доигрывался...
     Но  такое  случалось  крайне  редко.  Обычно  резвился  Яша  совершенно
безнаказанно. И после особенно удачного макания собеседника мордой  в дерьмо
некоторое время вел себя кротко, как школьный хулиган, зарабатывающий оценку
"удовлетворительно" перед концом семестра.
     Раз  в  два-три  часа  мы  делали перерыв  на  чай.  Включался  в  сеть
серо-голубой   электрический   чайник   Всемирного   еврейского   конгресса,
изумительный чайник, напоминающий лайнер, готовый взлететь, и Рита заботливо
приготавливала Яше  чай,  как он любит - крепкий, без сахара,  в личную его,
кошерную чашку  с  тремя  голубыми цветочками,  и  Христианский в эти минуты
размякал и пускался в мечты  на тему - "когда мы вольемся в "Курьер"". Этими
своими  проектами  о  присоединении фирмы к  "Ближневосточному  курьеру"  он
держал нас в мечтательном напряжении.  Состоять в  штате "Курьера"  означало
получать жалованье на порядок выше, и не только жалованье, а многое такое, о
существовании чего  вообще  не  подозревают свежие  эмигранты из  России.  А
главное  -  это  означало  повышение  социального  статуса,  ибо  знаменитый
"Ближневосточный  курьер"  -  это  вам  не  хевра  "Тим'ак"  с  ее  паршивой
газетенкой "Привет, су