Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
, говорят, это вредно для здоровья, -- а я это люблю. Там нет многих
видов еды, к которым мы привыкли.
-- Не может быть, чтоб не было!
-- Ну, есть. Я там в конце концов нашел польский магазин, который
продает что-то похожее на русскую еду.
""На черта мне рубашка за тыщу фунтов?""
-- В одежде у вас тоже простые потребности? К примеру, что за костюм на
вас?
-- Да обыкновенный костюм. Двести двадцать долларов, я его в ЦУМе
купил. В смысле, в простом универмаге, в лондонском аналоге ЦУМа. Конечно, у
меня есть black tie, бизнесмену нельзя без смокинга с блестящими лацканами и
черной бабочки! Я должен это иметь, мне положено. Но для меня это не
представляет никакого интереса. Я слышал, в Москве есть костюмчики по пять
тысяч долларов -- таких не продают ни в одной стране мира, потому что они
никому не нужны. Ботинки мои, правда, от Баркера, это мой друг, за сто
двадцать девять фунтов. Потрясающая обувь, хотя такого жуткого вида: она
принимает форму ноги, обтекает ее. Когда ко мне приезжают гости, они
покупают по десять пар ботинок из крокодиловой кожи, а это семьсот фунтов за
пару. Но если мне жена покупает галстук за сто восемьдесят фунтов, я
поднимаю скандал! Как-то мне удалось предотвратить покупку рубашки для меня
за тысячу двести пятьдесят фунтов -- это было на New Bond Street, где
дорогие магазины. Я вовремя заметил и вытащил жену оттуда за рукав. На черта
мне такая рубашка?
""Самое важное в жизни -- рыбалка""
-- Но за хороший спиннинг, от Hartly или Folles, я могу отдать две
тысячи долларов. На это мне денег не жалко. Я снасти покупаю по всему миру.
У меня южнокорейский спиннинг, шведские мормышки, английский сторожок. Это
единственное, что меня очень радует. Вот, собственно, и все мои большие
траты.
-- Вы коллекционируете спиннинги?
-- Нет, я их использую, я ими рыбу ловлю. Рыбалка у меня -- самое
важное занятие в жизни! Куда б я ни ехал, в поездку всегда беру свои снасти.
Я ловил рыбу везде, по всему миру. Самый мой серьезный трофей я добыл на
Гавайских островах (я туда летал на съезд клуба миллионеров). Это была
меч-рыба, голубой марлин -- сто восемьдесят два килограмма. Он длиннее меня
метра на полтора! Даже фотография есть, жаль, с собой не захватил. Мне
предлагали сделать из той рыбы чучело, я отказался (неохота было тащить), а
теперь жалею.
-- И в Россию прилетели со спиннингом?
-- Конечно. Вот на Волгу собираюсь. Удочки для подледного лова у меня,
правда, нет, но ребята дадут взаймы. И штаны ватные обещали одолжить. После,
если получится, съезжу на юг порыбачить. Заодно и дела сделаю -- мне по
бизнесу необходимо в Иран, в нефтяную фирму на самый-самый Персидский залив.
"Как вступить в клуб миллионеров"
-- Вы говорили, что вам трудно адаптироваться к новому. Вам трудно было
поначалу на Западе, неуютно?
-- Нет, мне с самого начала было легко. Я нисколько не страдал --
потому что я член разных международных сообществ. Самое из них
представительное -- это Международный клуб молодых президентов компаний,
иначе говоря, миллионеров. Он объединяет семь тысяч членов из семидесяти
стран. Эти семьдесят человек контролируют капитал в три триллиона долларов.
Это второй в мире капитал! (А первое место занимают США, где собрано пять
триллионов.) Представляете, что это за команда? И я в ней -- единственный
русский!
В этот клуб я попал чисто случайно. В восемьдесят девятом тогдашний
президент клуба (они меняются каждый год) приехал в Москву и пришел в МГУ на
встречу бизнесменов. Мы с ним познакомились, завели беседу, в ходе которой
он случайно узнал, что капитал моего кооператива "Техника" -- семьдесят пять
миллионов рублей. По официальному курсу -- шестьдесят две копейки за доллар
-- это было сто миллионов долларов. "Да ты же наш! -- говорит он. -- У нас
как раз стомиллионный ценз! Я тебе даю рекомендацию!" Ну, меня туда и
приняли.
Выдали мне, как всякому члену клуба, секретный каталог со списком
посвященных и их домашними телефонами. А наши ж везде! В какую приличную
страну ни приедешь -- там обязательно кто-то есть из клуба. Ну и запросто
звонишь человеку домой: "Хэлло, Джон, это Артем с двадцать восьмой
страницы!" Он меня встречает как родного, еще ничего обо мне не зная --
кроме того, что мы оба из этого клуба, -- но этого достаточно! Или, к
примеру, узнаешь по этому каталогу, кто в какой стране занимается нефтью,
звонишь...
Потом, еще бывают съезды членов клуба, раза четыре в год. Проводятся в
разных странах -- Тайвань, Америка, Австралия... А один съезд вообще
проходил на пароходе "Queen Elizabeth" -- мы плыли по океану и заседали.
Съезд -- это что? Лекции, знакомства, общение, отдых. Приглашаем туда в
гости самых интересных людей мира. Однажды Горбачева позвали выступить у
нас. Он потребовал пятьдесят тысяч долларов. Мы не дали, и он не приехал. Ну
и зря. Отказался от возможности пожить в пятизвездочном отеле, увидеть
несколько тысяч миллионеров -- от молодого Крайслера до президента "American
Express". А вот Джеральд Форд, в отличие от Горбачева, прилетел и выступил,
причем бесплатно. Хорошая вещь -- этот клуб! Правда, в пятьдесят лет ты
автоматически вылетаешь из клуба, ведь он для молодых президентов.
Этот наш клуб что-то вроде масонской ложи. Я не могу о нем особенно
распространяться. Скажу только, что встречался там с принцем Чарльзом,
обедал за одним столом с Дэном Куэйлом, вице-президентом США. Ездил в Женеву
к своему приятелю Эдмонду, его фамилия -- немножко Ротшильд.
Так что -- нет, одиноко мне там, на Западе, не было. Я поехал туда
домой, у меня большая семья международного бизнеса.
""В Россию я к себе приехал""
-- Кстати, о семейных делах: помню, когда вы уезжали в разгар своих
неприятностей, то сильно переживали за сына, -- он ведь оставался в Москве.
-- Сын -- это боль страшная. Я такую сентиментальную вещь скажу, может,
конечно, не поверят. Когда я уехал, одно из самых острых впечатлений, самое
осязаемое воспоминание, как Филипп меня на прощание обнял. Я чувствовал его
руки на своих плечах очень долго. Это страшно осязаемое воспоминание.
Конечно, сейчас он просто чужой ребенок, и чужой папа к нему приехал (ему
было полтора года, когда я уезжал), хотя смотрит в глаза родственно. Но я не
поцеловал, не обнял его, мне показалось, что мальчишке это было бы
неприятно: пришел чужой дядька лысый и лезет с нежностями. Поэтому -- что
говорить? Я хотел бы здесь быть, как вы понимаете. Да... Я ему звонил сюда
из Лондона, спрашивал: "Что тебе привезти в подарок?" Он говорит: "Привези
мне дом". -- "Какой дом?" -- "Ну, -- говорит, -- дом, чтоб я мог там
прятаться. У нас теперь в Москве столько плохих дядей, я их боюсь, от них
прятаться надо..."
Для меня это был шок! Я пошел на Regent Street, в большой игрушечный
магазин, и купил игрушечный дом, сборный, куда помещается ребенок. Привез,
собрал его в центре квартиры -- мальчик был просто счастлив.
Вот такое у меня было настроение, когда я собирался в Россию. Я все
знал про то, как тут живется, -- но ничего я так остро не переживал, как
этот разговор с сыном. О чем еще тут говорить?..
-- Может, вас только из-за ребенка в Россию тянет?
-- Ничего подобного. Не только! Моя жизнь -- здесь. Я здесь родился,
жил. Та жизнь -- хорошая, но чужая. Там многого мне не хватает. Да, там нет
сына, но там мог бы появиться другой сын, не в этом дело. Я вам говорю: я не
к сыну -- к себе приехал.
-- У вас нет чувства, что за время эмиграции вы отстали от жизни?
-- Абсолютно нет. Потому что все мои вечера -- это наушники. Это
"Свобода", это российские станции, которые удается поймать. А фильмы русские
почему-то не привозят. Кого я только не просил -- никто не везет!
-- А как вашей жене нравится эта идея -- переехать из Лондона в Москву?
-- Конечно, она не хочет сюда возвращаться. Говорит: "Куда я поеду,
зачем?" У нее с первого дня в Англии началось перерождение. Теперь жена в
десять раз лучше меня по-английски говорит, хотя, когда приехала, понимала в
два раза хуже. Она сейчас больше англичанка, чем россиянка. Это
физиологическое: женщины быстрее адаптируются.
Но, конечно, она меня не оставит и вернется из-за любви ко мне.
-- Как вам показалась Россия? Как вам нравятся русские -- после
разлуки, после всего?
-- Я ж говорю -- я к себе приехал. Американцы и англичане тоже
интересные, я согласен, но русские -- это свои, а те чужие. Чужие -- и все.
Это беда моя или что... "У нас -- хорошо, наше -- лучшее в мире!" -- это ж
нам с детства вдалбливали. И мы впитали российский стиль жизни... Там, на
Западе, люди ставят в квартире джакузи в шестидесятиметровой ванной комнате.
Зачем, ну зачем? Не понимаю я этого... Не надо мне джакузи. Мне больше
нравится туалет с гвоздем и чтоб к гвоздю была приколота газетка...
1994
HHH Святослав Федоров HHH
""Я крупно выиграл в лотерею""
Новые времена мало изменили Святослава Федорова. Он все такой же --
глыба, матерый человечище, титан. Несколько поменялся только его статус: он
теперь не просто выдающийся хирург, но и по совместительству крупный
капиталист. Будучи несомненным хроническим трудоголиком, он с не меньшей
страстностью развлекается: лошади, мотоциклы, путешествия по планете, охота
на разных зверей...
С Федоровым мы беседовали у него на работе, в институте. Там у
профессора очень удобные апартаменты: кабинет, а при нем еще комната отдыха
с книжными полками, картинами и охотничьими трофеями на стенах, с
тренажерами и двухпудовыми гирями -- и ванной.
Такое впечатление, что хозяин тут живет...
"Хронический трудоголизм"
-- Святослав Николаевич, вы действительно живете тут?
-- Нет, но времени провожу немало: ведь я трудоголик. Работа мне не в
тягость: я -- существо творческое, я себя ощущаю художником. Я как будто
рисую картины и наслаждаюсь ими; только вместо картин у меня другое:
сделанные мною дела. Их много!
Вот сейчас, например, я становлюсь адмиралом. Купил пароход "60 лет
Октября", его заканчивают переоборудовать под плавучую клинику. Беру в
аренду еще одно судно -- "Алексей Толстой", приценяюсь к "Константину
Симонову".
Еще мы открываем клинику в Сан-Марино, создаем новый крупный банк и
свое предприятие по переработке древесины, будем гнать ее на Запад. Кроме
того, у меня сельскохозяйственное производство в Протасове -- семьсот коров!
Я провожу в деревню газ и канализацию. Квартиры даю сотрудникам -- по двести
метров общей площади. Виллы им строю -- по двести пятьдесят метров.
Ну, институт и операции -- это само собой.
Все, что я делаю, -- это такой великий социальный эксперимент: могут ли
люди в России работать и жить не хуже, чем весь остальной мир?
-- И какой же ответ?
-- Могут, конечно. Если б только нас не грабила мафия...
-- Какая именно? Их ведь много сейчас.
-- Я имею в виду самую главную мафию, с которой труднее всего бороться,
-- у нее ведь и армия, и милиция с ОМОНом. Эта мафия хуже гангстера, который
встречал бы меня каждый вечер после работы и отнимал все.
-- Да, про ваше недовольство и правительством, и лично Чубайсом все
знают. И все помнят, что вы отказались от кресла премьер-министра.
-- Это старая история. Я с ними, с этими, работать не смог бы. Они
проводят антирыночную политику. Более того, они нас грабят! У нас забрали на
пять триллионов долларов собственности на земле, на двадцать триллионов под
землей -- забрали в революцию и до сих пор не отдают, морочат голову. (Если
посчитать исходя из этих цифр, то на каждого жителя России приходится по 160
тысяч долларов. -- Прим. авт.) А вместо этого дали ваучеры общей стоимостью
всего полтора миллиарда долларов. Это ж копейки! Они нам отдали 0,03
процента нашей собственности и думают, что хватит.
А где остальное? Остальным распоряжаются двадцать миллионов чиновников.
Никогда их столько не было! Они уже весь ЦК заняли, а сейчас и Белый дом, и
бывший Дом политпросвещения, -- они плодятся со скоростью клопов!
-- То, что раньше называлось "диссидент", -- это вы и есть?
-- Да, я диссидент. Я представитель нового класса, который возник, как
это ни странно, в Америке. Это -- класс общественных предпринимателей. Для
такого предпринимателя главное, чтобы сначала коллектив получил максимум и
только потом сам хозяин. То есть я планирую сначала сделать всех сотрудников
института богатыми, а потом уже самому стать побогаче. Обыкновенный же дикий
капитализм, он такой: "Я -- богатый, а остальные меня не волнуют". Но вот
сейчас там, в Америке, возникло одиннадцать тысяч предприятий, где все
рабочие и служащие имеют акции, -- это что-то типа народного капитализма.
Так у них реализуется программа ИСОП (индивидуальная собственность на орудия
производства), про которую у нас даже не слышали. Ее придумали сорок лет
назад, но долгое время она всерьез не воспринималась: как это так, отдать
рабочим акции? Рабов сделать хозяевами? Капиталисты ведь жадные, они всегда
стараются людям отдать минимум, а себе забрать максимум. Но так подрывается
покупательная способность людей: товар производится, а он никому не нужен!
Америка стала заходить в тупик. Тогда-то и стало ясно, что сначала надо
создать платежеспособного покупателя, а потом делать для него товар,
продавать и получать прибыль. Тут-то и вспомнили про ИСОП!
В Америке эта программа пошла, а у нас не идет. Я хочу отдать
собственность коллективу, но не могу! Все из-за Чубайса. Он тянет время и не
дает мне ответа! Пусть он скажет: доля государства в институте такая-то,
коллектива -- такая-то, и пусть назначит арендную плату. Если цена будет
нормальная, мы согласимся. А нет, так у нас есть земля в Протасове, возьмем
в банке кредит и построим себе новую клинику на своей земле. А это все
оставим товарищу Чубайсу, может, он под офисы сдаст, сейчас это модно.
"Успеть бы насладиться жизню"
-- И что же, вы погрязли в трудоголизме, непрерывно работаете и ничего
больше в жизни не видите?
-- Ну нет, фанатиком быть нельзя, это плохо. Жизнь, в которой нет
ничего, кроме работы, теряет смысл! Надо зарабатывать много денег интересным
образом и честным путем. А после эти деньги тратить интересным же образом. В
основном, конечно, на покупку новой информации; человек, он ведь
информационное животное. Ведь что самое приятное в деньгах? Они дают нам
возможность получить огромное количество информации, впечатлений -- о других
странах, о жизни в этой стране, наконец, о жизни природы. Но чтоб все так
устроилось, надо в работе найти какую-то новую эффективную технологию.
А ее ученому удается -- если вообще удается -- оседлать лет в сорок
пять -- пятьдесят, когда большая часть жизни прожита... А ведь после
требуется еще лет двадцать пять--тридцать, чтоб технологию признали -- люди,
общество, правительство, рынок. Это очень долгий процесс, успех приходит
тогда, когда ничего уже успеть нельзя... А вот мне повезло -- я освоил новую
технологию в тридцатилетнем возрасте. Я еще в шестидесятом начал делать свои
искусственные хрусталики! Потребовалось восемнадцать лет, чтоб эту
технологию признала Америка, -- это случилось в семьдесят восьмом. А широкое
распространение эти операции получили только в восемьдесят четвертом --
восемьдесят пятом. Вот видите, понадобилось ровно двадцать пять лет. То есть
совсем недавно моя технология стала давать свои плоды... Да, самое главное
-- это изобрести новую технологию в молодом возрасте, до тридцати пяти лет.
Тогда она даст тебе интересную жизнь: деньги, известность, возможность
передвигаться по миру, не считая центов...
""Предаюсь захватывающим развлечениям""
-- Я очень интересно живу! Я предаюсь захватывающим развлечениям. Да
взять хоть мою конюшню, -- вы про нее, конечно, слышали. Еще в семьдесят
восьмом году я приобщился к конному спорту, совершенно неожиданно. Это было
в Америке, в Детройте. Мой приятель, глазной врач, повез меня на скачки
показать свою дочку -- а она чемпионка штата Иллинойс по конкуру. Посадили и
меня там на жеребца, и вот я, как мешок с сеном, на этой лошади. Но в то же
время я испытывал огромное наслаждение. Я понял, что это колоссальный
симбиоз -- человек и лошадь! Мне подчиняется это прекрасное животное, такое
теплое и красивое! Рождается какое-то новое качество... Я почувствовал себя
кентавром. Когда я спрыгнул с лошади, у меня было яркое ощущение счастья.
Я понял, что должен купить себе лошадь. Но мне сказали, что есть закон
тридцать второго года, по которому советский человек не имеет права купить
лошадь, поскольку она -- орудие производства. (Исключение там было сделано
только для горцев, бездорожья и еще чего-то.) Так что лошадь мне пришлось
приобретать нелегально. В горкоме партии про это узнали, вызвали меня и
спрашивают: "Зачем вам это? Вы же член партии, что ж вы будете скакать по
полям, как английский лорд!" Я им ответил: "Так для чего ж я делал
революцию? Именно чтобы скакать, как лорд, вообще жить, как король! Получать
удовольствие от свободы, от контактов, вообще от жизни". Они отстали.
Сначала я завел двух лошадей. Но поскольку мне было неловко, что я
скачу, а другие нет, то я купил еще двадцать лошадей.
От нашей конюшни до Сергиева Посада пятьдесят восемь километров, места
удивительно красивые. Так вот, у нас есть проект -- поставить на этой дороге
пару постоялых дворов, с небольшими кабачками, с комнатами наверху, -- чтоб
отдыхать. И тогда можно будет на лошади совершить путешествие от Москвы до
Сергиева Посада!
(Кстати, когда землю будут возвращать народу, я потребую от парламента,
чтоб между земельными участками оставляли 5 метров -- чтоб можно было
проехать на лошади. А то в Америке вдоль дорог идет сплошной забор, вы не
можете никуда свернуть, вокруг сплошь частные владения.)
С лошадью что может сравниться по удовольствию? Ну разве что мотоцикл.
У меня их три, все марки "Хонда" -- кроссовая, шоссейная и самая большая --
шестьсот пятьдесят кубов -- это дорожная. Мчишься со скоростью двести
восемьдесят километров в час и получаешь колоссальное наслаждение. Ощущение
близко к езде на лошади: так же ветер хлещет тебе в лицо, чувствуешь могучую
силу, которая несет тебя вперед, сливаешься с природой. Чувствуешь вкус
ветра, все вокруг видно, и можно проехать по лесу по любой тропинке.
Мотоцикл -- это вещь! А машина -- не то. В ней как в комнате сидишь --
неинтересно. Поэтому машин у меня мало, всего две. Одна -- вездеход,
"Ниссан-Петроль". Это мне подарил принц Саудовской Аравии, я там когда-то
осмотрел всю королевскую семью и сделал тридцать шесть операций. Вторая
машина -- "Мерседес-280S" -- тоже подарок. Я на нем мало езжу, просто держу
как память. Это в семьдесят пятом врачи из Офтальмологического общества
Нью-Йорка скинулись по сто долларов, купили и подарили мне, за то что я их
научил своей технологии искусственных хрусталиков. Подарок, конечно,
богатый, но, по моим расчетам, американцы на мне куда больше заработали --
шесть миллиардов долларов. Я им отдал технологию бесплатно; в медицине
методы лечения не продаются, только приборы и аппараты -- иначе бедные
страны н