Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
ду выросшей семьи надо
бы Алле Борисовне увеличить городскую жилплощадь. С дачей у нее вопрос давно
решен, но в городе тоже ведь надо достойно расположиться, так? Да, само
собой -- но где? Как всегда в таких случаях, нашлось полно советчиков даже в
таком узком кругу.
-- Ну, что же! Поехали смотреть! -- великодушно сказала она. -- Везите,
показывайте, где б вы меня поселили, будь ваша воля! Трогай, Витя!
Витя тронул, мы растерялись, но уж поехали.
И куда ж, интересно, да еще на ночь глядя? Ну, во-первых, не так много
в Москве домов, которые тянули бы на уровень Пугачевой. А что поздно --
плевать. Как только к нам выскакивали секьюрити, Алла с тихой вежливостью
говорила пару слов, и жизнь моментально менялась к лучшему. Охрана
становилась навытяжку и поедала народную артистку глазами, вызывала по
рациям и сотовым менеджеров и, еще даже их не дождавшись, открывала
выставленные на продажу квартиры, рассыпаясь в извинениях за пятиминутную
задержку в поисках ключей и торопливо растворяя ворота, чтоб наш верный
лимузин неуклюже, как крейсер, вплыл в тесный маленький двор -- внутренний и
бесполезный, как Черное море.
Впрочем, квартиры почти все имели губительные непомерные изъяны. Одна
стояла прямо на трамвайных путях. Другая непростительно разместилась в
старом доме, который, хотя и молодился, как мог, и выставлял напоказ свой
капремонт и даже реставрацию, все равно не мог угнаться за молодежью...
Третья была почти всем хороша, да только стояла в переулке с названием,
которое навевало безнадегу, -- Последний!
И только одна глянулась нам всем без исключения.
Мы ходили по всем трем этажам квартиры, и охранник подсвечивал нам
фонариком, чтоб мы не провалились в пролеты будущих лестниц. Прогуливались
по крыше, на которой был устроен один бескрайний балкон. И молча ужасались
квартирным площадям. Борисовна нас утешала:
-- Да что вы переживаете! У Лигачева еще больше!
Мы молча калькулировали: кто такой против нее Егор Кузьмич и чего ж
тогда ей, по-хорошему, должен выписать Моссовет...
Но она вздыхает:
-- Я теперь все сравниваю с Майами... (Где у нее, говорят, квартира. --
Прим. авт.)
Это понятно. Ну да кому ж сейчас легко?
Ничего толком не решив с той квартирой, мы из нее вернулись в простую
ночную столицу. Представьте себе теплую весеннюю ночь в Москве, -- самое
время бродить по ней разным подозрительным типам. И тут навстречу им идем
вот мы. Великая и могучая Алла Борисовна, окруженная свитой из дам и
девушек, а с ними я. Вы спросите -- в качестве кого? Высокий толстый молодой
человек явно из провинции, непримечательной, совершенно небогемной
наружности, да еще и скучной ориентации, -- это, само собой, телохранитель!
Так на меня все и смотрели, что читалось в глазах восхищенной публики. При
том что все ведь уверены, что ее охраняет переодетая "Альфа"! Я между тем
покорно ожидал, когда из-за угла выскочит фанатик с изящным револьвером, --
как звали того идиота, Хинкли, что ли, который завалил Леннона? -- и я
прикрою ее грудью, в которой бьется большое сердце. И еще перед моим
мысленным взором пролетал мой верный перочинный ножичек офицера швейцарской
армии, и я для тренировки то и дело резко откидывал полу пиджака... Умирать,
конечно, не хотелось, но куда ж было отступать? В тот момент, когда слева к
нам рванулась раскосая девушка, я понял, что час мой пришел, неожиданностью
это не было, -- и перед моим мысленным взором стало проноситься что
положено. Но девушка метнулась всего лишь для того, чтоб сказать о своей
любви. Когда у меня отлегло, я сделал ей замечание:
-- Вы, значит, любите, а мы что? Как бы не любим? Странная вы,
однако...
Никто уж не помнит, с чего зашла речь про цыган. Заговорили, и ладно,
но...
-- Едем к цыганам! -- это она сразу так решила.
Мы заползаем в колбасную кишку лимузина и мчимся. По пути Алла
рассказывает старинную историю, как 15 лет назад, при советской власти, одна
цыганка выманила у нее 14 тысяч тогдашних советских рублей. Мы провели
мозговой штурм и так прикинули, что применительно к реалиям жизни это будет
никак не меньше 150 тысяч долларов. Пугачева тогда еще звонила Коле Сличенко
жаловаться, он смеялся и говорил: "Чем больше человек отдаст цыганам, тем
счастливей будет". Мы ужасаемся и горюем вместе с Аллой, но она первая
начинает смеяться: ведь с того момента таки и пошло ей счастье! И разве б
она его сейчас согласилась променять обратно на те 14 тысяч рублей? Правда,
смешно...
"К цыганам!"
А куда сегодня ехать к цыганам? Кажется, в Москве и нет других центров
досуга в старинном цыганском духе, кроме заведения Вишневских. Это на
Манежной, в верхнем этаже -- против Водовзводной башни.
-- Цыгане! Люблю. Я ведь начинала с этого, -- прочувствованно, однако
же и с достоинством сказала Алла.
Это она думает, что так начинала. А у меня лично другие сведения.
Начинала она с той голубой пластиночки, которую нам в общаге крутил гений по
фамилии Малофеев -- фотохудожник, портной самопальных джинсов и изготовитель
поддельных объективов типа "рыбий глаз" из проявочного бачка для широкой
пленки.
-- Слушайте! -- сказал он, оторвавшись от "Зингера", чтоб закрутить под
иглой вырванную страничку из "Кругозора". -- Эта девчонка, "Арлекино",
далеко пойдет.
И таки ведь угадал. На моей памяти Малофеев был первый, кто предсказал
ей могучий успех. Конечно, сегодня много желающих приписать эту заслугу
себе.
И вот мы входим наконец к цыганам... Они встречают у входа со
счастливыми лицами. Я вижу потрясенное лицо хозяина, Дуфуни Вишневского,
который тут же скрывается в кабинете, долго не смеет оттуда показаться и
осмеливается только послать нашему столу литр "Курвуазье", который мы,
впрочем, приберегли для Фили; негоже у цыган пить коньяк, это моветон, тут
жанр безоговорочно требует водки.
После первой рюмки Алла развернула свою кепку на вратарский дворовый
манер задом наперед -- и оказалось, что там, на затылке, вышита перламутром
буква "А", кстати, первая во всем алфавите. Потом была еще одна смена
имиджа, обратная смена: она взъерошила волосы обеими руками, это удивительно
интимный жест, это такая игра, как будто перед самой любовью, когда никого
посторонних.
Валя Вишневская вышла на сцену и специально для дорогой гостьи спела
правдивую песню насчет того, что "нисколько мы с тобой не постарели". И то
правда: Тина Тернер, которая не в пример старше обеих, и сегодня себе ни в
чем не отказывает.
Тут же случился обмен опытом, моментальная работа над собой.
-- А ты, Валя, попробуй тихо петь!
-- Как же тихо? Тут ресторан, люди гулять приходят, кутить к цыганам,
разгул же нужен!
-- А ты попробуй! Это я тебе говорю, серьезно!
И ведь уговорила! Валя запела тихо. Мы, кстати, чуть не заплакали, да и
Валя сама была потрясена: оказывается, тихие слова разят глубже громких!
Потом Алла сходила за Дуфуней, который не смел выйти из кабинета в зал
при Пугачевой, и за руку привела его за стол. Ну, выпили по чуть-чуть, за
детей, закусили чем Бог послал, хозяин взял гитару (обычно в советском быту
за ней, бывало, бежали к соседям, но тут, у цыган, она как будто случайно
нашлась, ее только пришлось отцепить от сценического электричества). Все так
запросто, по-домашнему. Еще за парой столиков сидели люди, но такие смирные,
как дальние родственники.
Ну и запели, уже за столом. Дуфуня с Валей затянули свое. У них есть
одна такая любимая песня, которая душу выворачивает. Мы по-цыгански только
со словарем, но все равно догадались, про что это. Там про такую любовь, что
сил нет, Ромео с Джульеттой просто отдыхали, у итальянских тинэйджеров был
не более чем слабый курортный роман, если сравнивать. Мы просили повторить,
но с нами этого даже обсуждать не стали -- страшная песня и так их вымотала.
Мы тогда сами запели что попроще: "Я ехала домой, я думала о вас..."
Алла при этом смотрела на меня, да мы и сидели напротив. У меня легкий
мороз шел по коже, жутко и волнительно было думать, что это могло быть про
меня! Тем более что натурально ей скоро домой, а в дороге, когда мчишь по
ночной Москве, как раз и думается про приключения...
"Пародия на телевидение"
Это была карикатура на телевидение -- то, что мы устроили. Таким,
видимо, представляют себе телевизор дикие папуасы: как будто это ящик, ну, в
буквальном смысле слова, а внутри за стеклом сидят люди, буквально принимают
пищу и поют застольные песни. Зрители же снаружи смотрят, раскрыв рты и
глупо улыбаясь, -- с полдюжины поклонниц и поклонников толпились на улице
перед окном и млели от концерта. Только звука не было. Но в этот момент у
нас, внутри, зазвонил хозяйский сотовый. (Я так подозреваю, что вообще
мобильники изобрели специально для кочевников, для тех же цыган -- знаете,
вольница, табор, скачешь и названиваешь знакомым ромалэ, которые тоже не в
состоянии дождаться звонка по месту жительства.) Так вот он зазвонил уже в
который раз. В прошлые разы это была внучка Мадленка, ее отшивали, потому
что тут же такие гости, и говорили: "Все, гуляй!" -- то ли себе, то ли ей.
Было просто не до нее, понимаете? А на третий раз трубку взял в руку я и, не
отрываясь от пения, нажал на "Yes". И сказал туда сразу, не дождавшись даже
их "алло":
-- Выступает (пауза) народная артистка СССР (опять пауза) Алла
Пугачева! Прямая трансляция с Манежной площади.
Телефонный микрофон я держал направленным на Аллу. "Ах, как любила я
цыгана, но только пуля из нагана", -- выпевала она простодушные
чувствительные слова. Мы тоже поем. Причем поем, как вы понимаете, кто как
может, одни хуже, другие лучше, и с этим ничего не сделаешь, но никому не
было обидно, даже мне, -- притом что я совсем чуть-чуть цыган и совершенно
не Пугачева. Однако петь меня учила сама Людмила Зыкина, -- она объяснила
мне, как это делается, и рассказала мне всю правду про мелизмы.
Пугачева после спохватилась:
-- Это что, в прямой эфир шло?! Какой канал? Или это FM?
-- Не знаю, я не спросил. Да и какая разница? Народ везде один и тот
же. А вы певица народная и обязаны ему, своему народу, петь, -- говорю.
Однако это оказалась всего лишь Мадленка. Ну тут понятно -- раз речь
про детей и внуков, то все расчувствовались.
-- Кристина мне к юбилею сама приготовила концерт... -- Она вспоминала
про дочь, и в глазу ее засверкала слеза, я видел это в профиль. Слеза была
маленькая, но яркая, чистая и теплая.
-- Я ей в карьере ничем не помогла! В этом и состоит моя главная
помощь...
Цыгане смотрели на нее одни недоверчиво, другие с осуждением: как так
не помочь -- это ж дети, а дороже ничего не бывает! Я слышал тут в ресторане
их самую страшную клятву: "Чтоб мне детей не видеть!"
Тема развивается. К детям плотно примыкают зятья.
-- Валя! Ваш зять Сережа просто писаный красавец! -- говорю я.
Валя тает. А Алла задает вопрос:
-- А мой что, не красавец?
-- А-а-лла Борисовна! Ну как вы можете! -- обижаюсь я. -- Это же ваш
зять! Поэтому он вне подозрений.
От зятьев перешли к мужьям. Вспомнив, что в моей стране любят мыльные
оперы, я употребил сравнение из какого-то дешевого сериала:
-- Дуфуня -- чистый как дитя!
Валя подняла на меня глаза и воскликнула:
-- Да, да! Как же это верно! -- Ну, вы знаете цыган. Они точно как дети
и сами это знают.
-- Береги его, -- сказала Пугачева.
-- Я так боюсь за него... Ты тоже волнуешься, что у него давление?
Знай: если с ним что случится, я тоже уйду -- несмотря на дочку и внучку.
-- Нет, -- мягко, но решительно сказала Алла Вале, -- ведь я с тобой.
А Вале неудобно было с этим спорить, тем более что Дуфуня, слава Богу,
живой и здоровый.
Конечно, в такой эмоциональной атмосфере немудрено расчувствоваться.
Одна присутствующая девушка так и сделала и от чувств принялась беззлобно,
но громко сквернословить. Алла принялась ее уговаривать:
-- Ну ты хоть неделю матом не ругайся, все ж пост! (Дело было как раз
перед Пасхой. -- Прим. авт.)
Девушка обещала подумать.
"Как мы с ней целовались"
А дальше что ж? Дальше -- царственный жест, не хуже шубы с барского
плеча. Ведь что получилось? Валя -- артистка, она пела для нас, и сами собой
тут разумеются цветы. Где их взять среди ночи? В багажнике лимузина
Пугачевой! Я иду за корзиной, мне ее выдает шофер Витя, который ради этого
отрывается от лимузинного телевизора и очень приветливым голосом спрашивает,
долго ли еще ему нас ждать.
Несу цветы по Манежной. Прохожая девушка спросила меня с убийственной
доверчивостью:
-- Это мне?
-- Нет, -- говорю, -- это другому человеку -- Пугачевой А.Б., которая
тут поблизости проводит культурный досуг.
Девушка уважительно оглянулась на кремлевские башни, в направлении
которых я вроде шел. Какие ж тут шутки -- Алле Борисовне вполне по рангу.
-- Серьезно? Ну тогда передайте ей привет от Юли Шишкиной.
-- Она вас знает?
-- Нет. Но, может, ей все равно будет приятно.
Она засмеялась и быстро-быстро застучала каблуками, догоняя свою
беззаботную молодую компанию.
-- Постой! -- начал было я. Вид у нее был такой счастливый, да и весна
же, что мне захотелось все бросить, догнать и тоже пойти прожигать жизнь. Но
усилием воли я сдержал себя: нельзя, меня ведь сама Пугачева ждет! Кроме
того, я ведь и так уже ее, жизнь, как раз прожигал.
Но наступил прощанья миг. Мы на прощанье целовались. Не скрою, я этого
ждал весь вечер да еще полночи.
-- Это должно остаться между нами? Чтоб я унес этот секрет в могилу?
Или можно этим хвастать теперь всю оставшуюся жизнь?
-- Валяй! -- разрешила она.
Щедрость, достойная королевы...
1999
HHHH Володя Яковлев HHHH
"Блеск и продажа "Коммерсанта""
Будучи человеком продвинутым, отец основатель "Коммерсанта" опять
обогнал всю страну: с объявлением своего личного дефолта он сумел опередить
само Правительство России, а с уходом -- даже такую историческую личность,
как Ельцин Б.Н. Все бросив, он ушел, как Лев Толстой, тоже став зеркалом --
новой русской революции.
В январе 2000 года прогрессивная общественность отметила славный
10-летний юбилей "Коммерсанта". За две пятилетки пройден большой
поучительный путь: от радости, вызванной у советского читателя появлением
первой свободной газеты, до темной истории с продажей "Коммерсанта" через
посредство подставных лиц и новых забавных слухов того рода, что-де это не
продажа, но сдача в аренду вплоть до окончания выборных кампаний.
За прошедшие годы образ отца основателя "Твердого знака" как-то
подзабылся, и заслуги его немножко задвинуты в тень. Иные знакомые Володи
Яковлева -- даже те, кому он ничего плохого не сделал, -- сегодня запросто
могут отзываться о нем пренебрежительно. Без труда можно услышать множество
рассказов о его ошибках, неверных решениях, убытках, долгах. Его корят
отходом от бизнеса. "Совсем с ума сошел" -- это очень средний и весьма
доброжелательный отзыв.
Видимо, это легко и приятно -- считать себя умней, профессиональней и
дальновидней Яковлева. И кипятиться: "Нет, я бы на его месте..." Но чудес не
бывает: на его месте оказался именно он сам, а не кто-то другой. Не кто-то
более мудрый, красивый, последовательный, интеллигентный, добродушный,
свойский, вообще достойный! -- а именно Яковлев В.Е.
Это он в весьма юные годы (20 с чем-то) публиковал нашумевшие, даже в
Политбюро было слышно, отчеты о своих журналистских расследованиях (да хоть
про тех же "люберов"). А потом стал одним из самых успешных и знаменитых
кооператоров. После начал выпуск первой легальной массовой свободной газеты
-- еще при советской власти! Далее основал очень серьезный издательский дом
-- кстати, первый в стране. Заработал сколько-то там миллионов долларов; в
прессе мелькали разные цифры. Это все -- в отличие от каждого из нас, ну,
практически каждого. Так что лишь с очень большой и некорректной натяжкой
можно утверждать, что Яковлев такой же, как все.
Впрочем, тут еще надо разобраться. Как все -- это как? Смотрите! Детей
нашей страны -- всех без исключения детей -- с самого нежного безграмотного
возраста зомбировали насчет беспримерной мудрости Льва Толстого. Который,
между прочим, из успешных графьев, из олигархов русской литературы ушел
сперва в сельские учителя, после в босые пахари, а далее и вовсе в бомжи.
Русский царь и тот все бросил, подписал отречение на станции Дно и удалился
в глухую провинцию "святой Руси" -- вместо того чтоб гордо и прилюдно
погибнуть на плахе, не сдав прежде достоинства, -- как подобает европейскому
монарху. Русский президент не дотерпел, не пожелал доцарствовать до
нормальных выборов и ушел от дел, все бросив на своих опричников. Русский
поэт, которого на весь мир объявляют живым гением, плюет на все и
отказывается от Нобелевской премии -- по просьбе каких-то начальников. Все
смято и выкинуто на полдороге, ничто в стране не доводится до конца! Ни
революция, ни контр-революция, ни обобществление, ни приватизация, ни
стройка, ни даже снос; котлованы не дорываются, дороги не достраиваются,
жизнь не доживается -- а так, комкается и выкидывается.
После утомляющего множества таких примеров -- чего ж удивляться, что
дети, выросши, не желают систематически трудиться, а бросают все и
приступают, извините за выражение, к "поискам истины"? Если не в заезженной
Ясной Поляне, так в каком-нибудь нерусском чудаковатом Непале, а нет лишних
денег, так просто в советских пивных или даже вовсе -- пардон за штамп -- на
интеллигентских кухнях, в тесноте которых наши яйцеголовые проигрывали,
проиграли жилплощадь всей страны.
Вот и Яковлев -- гляньте на него! -- тоже вслед за иными великими
отошел от дел. Бросив кому попало свою империю вместе с подданными, а взамен
получив всего лишь деньги. (Так барин проигрывал в карты сельцо с холопами!
Тут не следует искать пафоса, всякий хозяин вправе продать свое имущество;
подумаешь, купил-продал, в стране никто не хочет производить товар, у нас
все приторговывают -- не издательскими домами, так нефтью или турецкими
кожанками. Впрочем, слово "торгаш", говорят, утратило советскую
презрительную интонацию.) О, как же это по-русски! Фактически Яковлев вслед
за Толстым тоже стал неким зеркалом -- новой русской революции.
Яковлев, как и Толстой, тоже оставил дело, жену, детей -- только
провинцию для блуждания вместо русской выбрал цивилизованную, заграничную. И
влачит там эмигрантскую жизнь... В ряду прочих рантье из разных экзотических
стран, среди бездельников, прожигающих жизнь, -- к неприятному удивлению
работящих американских миллионеров. Что, завидная участь?
Это кому-то может активно не нравиться по тем или иным мотивам. Ну да
разве ж мы живем свою жизнь с целью нравиться кому-то постороннему,
чужому?.. И потом, попробуй людям еще угоди!
Иных сегодня страшно раздражает вся эта непрозрачная, подозрительная
история с куплей-продажей, этот смуглый красавчик Киа Джурабчиан. "Любой
олигарх может купить мою газету. Без меня", "Успех на рынке: газета вся
продана и вся куплена", "1989-й год. В России еще нет независимой прессы.
1999-й: ее опять нет. 10 л