уживал смех у публики.
     Не скрою, в  школе  все меня  приглашали на дни  рождения,  потому  что
знали, что я всех буду смешить. Розыгрыши, рассказы, игры какие-то. Я всегда
испытывал  радость от  того,  что  люди смеялись.  Наука  доказала:  если  в
больницу  запускать  клоунов, дети  выздоравливают  быстрее. Про  это  я  не
рассказываю -- это я не придумываю, это научный факт.
     -- Может, вам потому удается смешить людей, что вы экстрасенс?
     -- Нет.  С экстрасенсами я встречался, они  отметили мою хорошую ауру и
доброту, но и отсутствие у меня экстрасенсорных способностей тоже.
     --  Анекдоты  в  вашей  жизни.  Похоже,  это  вы  вызвали  моду  на  их
коллекционирование  и  публикацию  сборников...  Клоунада  -- это  ведь что?
Материализация анекдота?
     -- Да, да,  конечно. Комедия ситуаций  и положений. А к анекдотам  меня
приучил отец. Он часто встречался с артистами эстрады  -- он ведь  писал для
них -- и приносил с  этих встреч анекдоты.  Я каждый раз ждал с нетерпением,
когда он вернется и начнет рассказывать...
     У отца была особая клеенчатая тетрадь с анекдотами, еще с гимназических
времен, с  ятями. Мне  было лет двенадцать,  когда я  впервые ее  раскрыл...
Некоторые  анекдоты  были  зашифрованы.  Отец  сказал,  что  будет   мне  их
рассказывать постепенно.
     Он передал мне секрет, как рассказывать анекдоты.
     -- Так скажите же этот секрет!
     -- К слову. К месту надо рассказывать. Тогда любой анекдот выигрывает.
     -- А-а... А я-то думал...
     -- То, что я  люблю анекдоты, юмор, это не случайно, это связно с  тем,
что  стал клоуном.  Я всегда  любил рассказывать анекдоты, смешные  истории.
Когда я заставлял людей смеяться,  то  чувствовал, что  делаю полезное дело.
"Вызвать смех -- гордость для меня".
     А если меня кто-то рассмешит,  для меня  человек  становится богом. Как
Райкин, Хенкин, Чаплин. "Огни большого города" я десятки раз ходил смотреть.
        "Слава"
     --  Наверное, самое страшное  наказание -- это  когда человека сажают в
одиночку. Я представлял себе таких людей, сидящих в Шлиссельбурге...
     Для  чего  я  живу,  рассказываю истории,  смеюсь?  Для  людей.  Обожаю
смотреть комедии  в хорошей  компании.  Чтоб быть  соучастником этого  дела,
смотреть, как люди  реагируют. Они же заражают! Не надо смотреть фильм по ТВ
--  надо идти в кино. Люди настраивают  вас, и вы все воспринимаете так, как
нужно. Серьезный фильм -- зал молчит, и  это молчание вас тоже организует. А
если по телевизору, то в самый  драматический момент сюжета бабушка говорит:
"Передайте мне соль, пожалуйста..."
     -- А  помните, как вы в пятьдесят первом году восхищались телевидением?
"Весь  вечер  никто  ни  о  чем  не  говорил.  Все смотрели  телевизор.  Это
действительно чудо!"
     -- Так  я ж ничего не говорю...  Я счастлив, что могу  посмотреть по ТВ
футбольный матч. Тем более  --  сейчас невозможно смотреть  на стадионе. Все
узнают: "Никулин  пришел!"  Как забьют гол, встает  публика  и смотрит мне в
лицо: как реагирую? И на  пляже в Сочи -- толпа собирается. Я снимаю  штаны,
кругом гомон: "Трусы-то, трусы, смотрите, в полоску!"
     Но мне  все же  лучше,  чем Магомаеву. Того однажды  с  пляжа  пришлось
увозить на лодке, когда поклонники начали рвать на части его одежду.
        "Характер"
     "Я  же   придерживался,  как  всегда,  политики  уклончивых  ответов  и
откровенных споров старался избегать", -- написано в книге.
     -- Когда вышла знаменитая книга  Карнеги,  многие говорили, что там про
подхалимов и  для подхалимов.  Но  я  там нашел много вещей, которые  в свое
время  сам  придумал  и испытал.  Как сделать, чтоб  человек ко мне  отнесся
лучше,  сказать  что-то, чтоб  человеку понравилось, расположить его к себе,
где-то деликатно промолчать?
     И большей  частью я сам додумался! Это все ведь было  и  до Карнеги, он
просто суммировал и обобщил.
     Я, например, никогда не скажу, что фильм плохой или что реприза плохая.
Зачем говорить: "Эта картина  говно"? Я лучше  скажу: "Мне не нравится".  Не
люблю обижать людей!
     Как-то  Игорь Ильинский  позвал  его  работать  в  Малый  театр, с  тем
прицелом, чтоб передать некоторые свои роли. Никулин ему ответил: "Скажу вам
откровенно,  если бы это случилось  лет десять назад, я пошел бы  работать в
театр с удовольствием.  А начинать жизнь заново, когда тебе уже под сорок --
вряд ли есть смысл".
     -- Так у вас  что ж, были сомнения,  что  цирк  выбран  правильно? И вы
могли сменить амплуа?
     --  Нет, я это сказал,  чтоб его не обидеть. Я очень хорошо знаю, что в
театре я б ничего не сделал.
        "Личное"
     -- А что ваши внуки? Они вас воспринимают как клоуна?
     -- Нет, они меня  воспринимают как простого дедушку. Они маленькие и не
могут себе представить, какой я был и какой стал.
     -- Здоровье позволяет выпивать?
     --  Позволяет, хотя сахар в крови и  повышенный. Я  люблю это дело.  Не
вино, не пиво -- а  водку. Получше -- московского завода "Кристалл". Я в нее
верю.
     Мы там  ведь снимали  сюжет, на  "Кристалле". С первого раза  не вышло.
Директор стол накрыл,  посидели...  Ну и не до съемок  стало. Потом пришлось
еще  раз приезжать.  Вот, раз зашла  речь, анекдот про  выпивку.  Милиционер
спрашивает: "Мальчик, а твой отец самогонку варит?" -- "Нет, не варит. Он ее
сырую пьет".
     А закуску люблю самую простую. Селедочка, колбаса вареная  (копченую не
люблю).  Вообще мое любимое  блюдо  --  котлеты с макаронами. А  из супов --
лапша куриная, суп из потрохов.
     К  сожалению,  столько   людей  ушло,  с  которыми   мне  было  приятно
встречаться и выпивать. Таких людей осталось очень и очень мало...
     В последнее время я полюбил вот как проводить свободные вечера. Садимся
с женой, устали, под выходной день, выпиваем вдвоем. Никто не мешает. Выпили
по  рюмке -- и  начинаем разговаривать.  Что-то вспомнили.  Кто-то  пошутил.
Кто-то позвонил.  Обсуждаем.  Смотрим вместе фильм какой-нибудь. Книги любим
читать.  Это удивительно...  Вот это  оказалось  в теперешнем положении моем
самое приятное...
        "Политика"
     Он был  в КПСС. Клоун-коммунист -- это  же многообещающее противоречие.
Как этого раньше никто не замечал?  Можно придумывать анекдоты -- и репризы,
начинающиеся с ситуации: "Вступил как-то клоун  в  партию..." Или: "Приходит
клоун на партсобрание..." Но -- поздно уже, это сейчас не смешно.
     -- Я счастлив, что не стал депутатом! Может, и стал бы, не уйди я тогда
в  89-м  с  предвыборного собрания. Мне стало  обидно за  Коротича, которого
решили тогда провалить. Я сказал, что это нечестно,  и ушел. И он тоже ушел.
Теперь думаю: "Если б прошел, то что бы я там, в парламенте, делал? Зевал бы
там, терял время?"
     А то, что сегодня  происходит, -- разве может этому всему быть какое-то
оправдание? Нет,  не  может.  Не имели  мы  права  доводить страну  до  того
состояния, в котором она сейчас. А как газеты врут! В письмах больше правды.
Я их много  получаю, в основном -- денег просят. Фронтовики  спрашивают: "За
что же воевали?  Чтоб сейчас помирать с голоду?" И  Чечню  я  не прощу нашим
правителям, не прощу...
        "100 лет..."
     Идет  фотосъемка  Никулина  с  юбилейным  тортом,  со  свечками.  Сюжет
степенный, серьезный, но я  не могу удержаться от хохота. Потому  что  когда
вблизи торта оказывается клоун, когда он с тортом тет-а-тет, лицом к лицу...
     -- Юрий Владимирович!  Ну  это же  несправедливо, что  клоун уходит  от
торта целым и невредимым! Вы сами разве не чувствуете неловкости?
     Он оживляется  и начинает рассказывать, как это должно выглядеть. В его
воображении действие отклоняется от обычной схемы:  движется человек, а торт
неподвижен. Он дает раскадровку.
     Клоун  над тортом, наклоняется  ниже, еще  ниже, вот  он уже в торте, и
последний  кадр  (это  он  объясняет фотографу)  -- с  кремом  на удивленном
клоунском  лице... Фотограф делает стойку...  Но  Никулин, вместо того чтобы
сыграть  по  придуманному  им же сценарию,  встает  и  одевается -- ехать  в
цирковой интернат,  служить  примером  для молодежи.  Если б  не  эта вечная
спешка... А  с  другой стороны, так он уже и не клоун, но -- директор, пусть
даже и цирка. И ему иногда приходится жертвовать смешным ради солидности.
     На торте было, разумеется, 75 свечек.
     --  Я жду от медицины новых успехов -- таких, чтоб можно было дожить до
ста лет.
     -- До ста? У вас что, есть на двадцать пять лет расчерченный план?
     -- Нету плана. Просто  -- жить. Мне это интересно! А про возраст у меня
любимый анекдот  такой. Одесский. Две подруги встречаются, одна  спрашивает:
"Ну  как  поживаешь,  старая  блядь?"  Вторая  отвечает:  "А при  чем  здесь
возраст?" Вы же  помните, анекдот надо рассказывать к слову... Ах да, вам же
это  публиковать...  Как  же быть? Вы знаете  что... вместо  "блядь"  можете
написать "курва".
     -- Юрий  Владимирович, вы извините, но мне кажется, что  "курва" -- это
обидней, по смыслу неточно, да и как-то менее празднично... Так что с вашего
позволения оставим "блядь". И кстати, забыл вас спросить: в чем смысл жизни?
     -- Да если б я знал, разве б я с вами сейчас разговаривал?..

     1996
     HHHH Людмила Зыкина HHHH
        ""Бог дал мне все, чего просила""
     "Людмила Зыкина"  --  это звучит емко и смачно.  Это имя с  документной
достоверностью передает  настроение и  вкус советской русской жизни, которой
все  мы -- одни больше,  другие меньше  --  жили и дышали, и дышали  тяжело.
Партия, война,  работа, Ленин  -- да, всего этого  было больше,  чем  надо в
жизни; про  все это Зыкина пела много  и искренне. А еще  --  про молодость,
любовь, вообще чувства, про различную красоту и разного  рода чистоту. Вслед
за Евгением Онегиным Людмила Зыкина тоже энциклопедия русской жизни. И,  как
Онегин,  может вызвать странные  чувства у тех, кого неосторожно перекормили
ни в чем не виноватой классикой.
     Слушаем  ли  мы Зыкину?  Вы скорее всего  не поняли  вопроса;  нет,  не
мимоходом  по  радио  "Маяк",  не  в  старинных  документальных  фильмах,  а
по-настоящему -- чтоб сесть, поставить  диск (а то и вовсе пойти на концерт)
и погрузиться, вникнуть... Нет, мы,  похоже,  не  балуем ее своим вниманием,
потому  что кажется,  будто  мы  ее  слышали  достаточно, что  она  везде  и
всегда...  Между  тем как Зыкина  не только эмблема эпохи, не только полпред
всего советского и русского, но и просто великая певица с редчайшим голосом,
с могучими  чувствами, которая способна не только испытывать, но  и доносить
до нас...
     Сейчас, когда  эта мода -- ругать  все  советское  -- вроде  прошла (мы
могли  это  предвидеть, глядя на восточных немцев в  единой теперь Германии,
которые давно уже с неожиданной теплотой вспоминают ушедшую в небытие ГДР) и
на  слово "совок" глупо  обижаться, когда никто уж  не пойдет жечь  по ночам
демократические  костры  у Белого дома, даже на московских концертах Зыкиной
ей теперь аплодируют стоя.
     Ее пока что никому  еще не удавалось перепеть.  А поет  она ни много ни
мало 50 лет.
        "Спасение утопающего"
     Среди многих заслуженных регалий Людмилы  Георгиевны  Зыкиной, которая,
кажется, получила  все  мыслимые звания и награды,  несправедливо не хватает
одной: медали "За  спасание на водах". Но тут Зыкина сама виновата -- отчего
она такая скромная? Отчего не дала ход тому делу? А дело это было так:
     -- Как-то в Австралии пошли мы с  Гридиным (это был  мой муж)  на пляж.
Зашли в воду, отплыли от берега. Неподалеку от нас еще какой-то купальщик. И
вдруг  он  весь  исчезает  под  водой,  только рука торчит! Я  говорю  мужу:
"По-моему, человек тонет".  Ему тоже так показалось. Ну, мы и вытащили этого
иностранца -- он был вроде англичанин.
     -- Вы с ним как-то объяснились?
     -- Куда! Он такой был несчастный. Не мог поверить, что остался жив. Ему
было  не до "спасибо".  Да  и я далека от этого --  чтоб  ждать  от  кого-то
благодарности...
        "Попытка искусствоведения"
     Самый  понятный  (в хорошем  смысле  слова)  теоретик масс-культуры  (в
хорошем смысле и этого слова тоже) сегодня -- Леонид Парфенов. Именно к нему
автор обратился за  профессиональным  разбором творчества Зыкиной и  научным
объяснением причин ее славы.
     И вот что рассказал культуролог:
     "Зыкина  --  это  такой  песенный Василий  Теркин.  Это  наша Монсеррат
Кабалье. Это Кабаниха русской эстрады -- величественная, царственная.
     Проще  всего  было бы  сказать:  это китч, рядящийся  в  псевдонародный
костюм. И было время, когда яйцеголовые к  этому относились как к убожеству,
мещанству, пошлости.  Да, это  лубок, -- ну и  что? Все  жанры хороши, кроме
скучного.  А менее всего можно  этим песням приписать скучность. Слава Богу,
мы  дожили до постмодерна,  который  все  признал  искусством и все  признал
состоявшимся.  Такие вещи,  как  "На  побывку  едет  молодой моряк", "Ивушка
зеленая, над рекой склоненная", "Оренбургский платок", "Мама, милая мама" и,
конечно же, "Течет река Волга", -- это  абсолютные шедевры, где ни  слова не
убавить, не прибавить.
     Это часть  русского  послевоенного  космоса,  это  часть  образа  жизни
страны. Шла  российская урбанизация. Люди  массово переезжали  из деревни  в
город, селились в слободах -- и Зыкина обслуживала  эту слободскую культуру.
Когда "На  побывку едет молодой моряк", то  он держит путь как раз в поселок
городского типа. Песню слушали и любили миллионы пролетариев.
     И  все это  время у власти в  стране были люди,  в эстетическую систему
которых  Зыкина  входит  неизбежно.  Что такое высокая лирика, например, для
Черномырдина? Не что иное, как зыкинское пение.
     А является ли это строгим искусством? Не важно. Этот вопрос  выходит за
рамки  настоящего  исследования.  Важно, что  Зыкина  вошла  в  историю  как
классик.  Мне, как  человеку,  занимающемуся  ТВ, невозможно  не  принять во
внимание вот чего: граждане этой страны не могли не слышать Зыкиной: дома по
радио, во дворе из окон рабочего общежития, у бабушки на пластинке или еще в
какой-то  ситуации. Они  непременно  знали про "оренбургский платок"  и  что
"издалека  долго...".  Люди,  которые  этого  не знают,  меня  абсолютно  не
интересуют  --  не  являясь  гражданами этой  страны, они  не являются  моей
аудиторией. До той степени, до какой мы -- дети своих родителей (а мы на сто
процентов  их дети), до той степени мы и аудитория Зыкиной, нравится нам это
или нет".
        "Первые песни"
     Откуда есть, пошла Зыкина Людмила Георгиевна?
     Она родилась в рабоче-крестьянской семье, небогатой и  работящей. Семья
была далекая от мыслей насчет чистого искусства и из всех видов труда хорошо
себе  представлявшая   только   физическую  работу:  отец   --   рабочий  на
хлебозаводе,  мать  --  санитарка.  Петь --  это  у  них  было  для души  и,
разумеется,  совершенно  бесплатно.  Когда  Зыкина   стала  профессиональной
артисткой,  родня   страшно   удивлялась,   что   такое   сугубо  застольное
времяпрепровождение  может называться работой и оплачиваться лучше, чем труд
даже молотобойца.
     Пением  семья  интересовалась  и  увлекалась   до   самой  невероятной,
неправдоподобной степени.  Чуть  что --  сразу  петь,  причем с фанатической
самоотдачей. Главной певуньей  была бабка.  Зыкина вспоминает: "Бабка моя из
рязанского  песенного  села,  знала  сотни  припевок,  частушек,  свадебных,
хороводных песен, заплачек и шутовин.  Мать тоже любила и умела петь. И отца
моего они в дом приняли  по главному для них принципу --  он понимал пение и
сам пел,  пел всегда  --  и когда грустно, и когда  радостно".  Насчет отца,
которого брали по вокальному цензу, -- это, кажется, не шутка.
     Бабка ей объясняла: "Песня, Милуша (домашнее  прозвище Зыкиной),  лечит
всякую тоску-печаль..."  То  есть процесс пения оказывал на  них  совершенно
наркотическое  воздействие!  (Сейчас  профилактику  такого  рода  наркотиков
успешно проводит телевидение, которое есть отрезвляющая пародия на настоящее
искусство.)
     Не  одна  только  семья  Зыкиных  пела  --   соседи  тоже  этим   делом
интересовались. "Давайте, Зыкины, петь", -- и в  праздники, и в будни с этим
приходили. Как видим, это  были  идеальные условия для  раскрытия певческого
таланта. Зыкина и запела...
     Первое публичное  выступление (не считая пения  на семейных  застольях)
состоялось  в  третьем  классе, на  спектакле "из  старинной  жизни" в  Доме
пионеров: "Белой  акации гроздья душистые". Но, разумеется, никаких мыслей о
профессиональном пении. Она хотела стать летчицей, для чего в  парке прыгала
с парашютной вышки. Петь она рассчитывала в свободное от полетов время.
     Не успев выучиться  на летчицу, на войну Зыкина пошла  токарем. Ей было
12 лет (на  заводе  наврала, что  старше, -- поверили из-за большого роста).
Она тогда полагала, что "токарь" -- от слова "ток".
     Ей случайно удалось, посчастливилось из своей самодеятельности попадать
в художественный мир -- в фойе кинотеатра "Художественный" она перед фильмом
танцевала чечетку. Заработок был  невероятно  богатый, сейчас  его  никакими
тыщами не уравновесишь:  за вечер -- буханку хлеба  давали. Без очереди, без
карточек,  без  какого  бы  то ни  было Торгсина! На руки!  Это было  просто
невероятно... Плясала и, разумеется, как легко догадаться, пела. Не только в
"Художественном", но  и  по  госпиталям.  "Синий  платочек"  в  обязательном
порядке. Сейчас  точно  другая эпоха, как другая планета;  революции, путчи,
выборы и  войны бывают, но  чтоб песни вызывали всенародную слезу  --  такое
разве возможно? Теперь чтоб хоть какая-нибудь слеза, мало четырех куплетов и
трех аккордов -- дай сериал в сто серий, да и то...
     Зыкина тогда пела и частушки, вот замечательный образчик:

     Кто военного не любит,
     я советую любить.
     Образованный парнишка,
     знает что поговорить.

     В  1945-м ей 16 лет.  Выбирать жизненный путь? Да  нечего тут выбирать.
Попела, развлеклась, а  утром на работу.  Надо трудиться на  производстве  и
иметь  рабочую  специальность.  "Актеры,  считала я  тогда, --  это  особый,
избранный  народ,  и внешне  красивый, и обязательно  одаренный, и  все  ими
восхищаются". (Из ее мемуаров.)
     То  есть  после войны  она  ходила  в  "Ударник", смотреть  выступления
артистов   в   фойе   перед  кино  --  как,   бывало,   сама   выступала   в
"Художественном", -- но для нее это  были два разных мира с пропастью между.
Кому  большие сцены, а  ей  хороша  и самодеятельность в деревянном  клубе в
Черемушках.
     И  тем  не  менее.  Как-то   гуляла  Зыкина   с  подругами  по  площади
Маяковского,  и  вдруг  видят  -- объявление  о конкурсе.  Она  поспорила на
мороженое, что "не слабо" сходить на этот конкурс в хор Пятницкого;  ну петь
же  все  умеют,  подумаешь. Спела.  Владимир Захаров, руководитель  хора, ее
тогда спросил:
     -- Ты где работаешь?
     -- В швейной мастерской.
     -- Переходи к нам.
     -- А у вас разве есть пошивочная? -- Ведь  надо ж голубую кровь, чтоб в
артисты.
     Комиссия рассмеялась.
     -- Да речь не об этом. Петь в хоре будешь.
     Из полутора тыщ желающих взяли ее -- и еще трех парней.
     Фантастическая удача! Впрочем...
     -- Подумаешь, артистка!  Лучше  б стирать как следует научилась! -- Так
откликнулась бабка Зыкиной на это известие.
     Зыкина,  конечно, самородок.  Но  на  одном  голом таланте ж  далеко не
уедешь, тому  есть  куча доказательств. Когда ее  в хоре  учили на настоящую
Зыкину, не миндальничали:
     -- Вы же на концерте не пели, а вчерашнюю  прокисшую кашу ели. Вам и не
хочется есть,  а  надо,  заставляют. Так  вы и пели --  с кислым  видом,  --
говорил суровую правду в лицо руководитель Захаров.
     Приходилось работать над собой.
     Русланова ей однажды  сказала:  "Девочка, ты спела  "Степь", а ямщик  у
тебя не замерз.  Пой  так,  чтоб  у