он "наработал" за те  тридцать  лет, что  он  связан  с
Америкой.  Я  сразу вошел  в  эту среду. Энди  Уорхол,  Пауль  Сахар,  Генри
Киссинджер,  Артур  Миллер,  Рокфеллер,  принцесса Крей  --  я  могу именами
бросаться  сколько  угодно. Я  был  как  свой  среди  самых модных  светских
снобов... Но! Эта светская жизнь  затормозила мое творчество на многие годы!
Я понял, что быть там социальным человеком -- это вторая профессия. А у меня
времени на вторую профессию нет.
     И тогда я...  бросил этот  клуб избранных. Взял все визитки и  сжег  --
чтоб не было соблазна вернуться.
     -- Ростропович на вас тогда обиделся?
     --  Не  обиделся,  но... Он  меня  не  до  конца  понимал.  Я  выглядел
неблагодарным человеком. Он как друг сделал для меня все что мог, а я как бы
пренебрег помощью.
     Может, это было  чересчур  экстремно, но я экстремист  по духу. С точки
зрения социума я себя этим поступком откинул на дно -- опять! Я откинул себя
на многие годы назад. Это сильно  снизило мой рейтинг и затруднило мои дела.
Но в итоге-то я оказался  прав!  Если бы я мотался  по этим  parties, то  не
успел бы сделать так  много. И,  в конце концов, вес  моего творчества начал
перевешивать  мою несветскость!  Как  и Солженицын --  я не сравниваюсь, это
разные судьбы, разные таланты, -- я заставил их принять меня таким,  какой я
есть.  Все те люди, с которыми меня познакомил Ростропович и которых отверг,
начали ко мне приходить -- не как к светскому человеку, но как к скульптору!
        "Быт там"
     --  Вы раньше в интервью говаривали,  что склонны  к аскетизму.  Как вы
сейчас живете, каков ваш быт?
     --   У   меня   стало  больше  желаний,  потому  что  появилось  больше
возможностей, --  но  все  равно  я  аскетичен.  Моя  жадность  не превышает
нормального  лимита   человеческого  существования.  Не  то  чтобы  я  любил
бедность, но... я  склонен к некоторым  формам самоограничения. Мне кажется,
что  это  проявление  определенного  вкуса.  Миллионер,  который  ест  кашу,
пренебрегая устрицами,  --  это  вкус,  это  снобизм,  это бегство.  Я люблю
беглецов  из стана победителей!  Тот же Ростропович, если б принял в  Москве
правила игры, мог бы там  хорошо жить. Солженицын, Сахаров... Могу  сказать,
что и я тоже. В силу разных причин -- генетических, биографических, вкусовых
-- мы стали беглецами из стана победителей!
     Я  раньше аскетически пил бутылками  водку,  закусывая  пельменями  или
шпротами. Водка... Не надо врать,  было  поначалу  на Западе... И  сейчас  я
выпиваю  дай Бог... иной  раз.  Раньше я  как жил? Бывало, по три недели  не
выходил из мастерской. Там же и  ел, варил себе пельмени. Бывало, подумаешь:
"За окном Сохо, все гуляют, там праздник  жизни -- что ж это я в стороне  от
праздника?" Бреюсь,  переодеваюсь, выхожу --  и  чувствую, что мне никуда не
хочется.  Сворачиваю  в  ближайшее заведение,  выпиваю стакан водки,  сжираю
что-нибудь -- и бегом-бегом обратно.
     Но  позже я понял  некоторые  другие вещи. Благодаря  Ане  (на  которой
Неизвестный впоследствии женился. -- Прим.  авт.) постепенно начал понимать,
что  вино --  это тоже неплохо. (При том что "Бордо" -- это  не предмет моих
внутренних  забот,  я  все-таки  не  гедонист.)  Я теперь  ем не одни только
пельмени.  Аня, когда у  нее хорошее настроение, делает замечательные блюда.
Вот Женька (Евтушенко) пришел, сожрал во-о-т такую тарелку сациви  и сказал,
за это  можно простить все.  Андрей Вознесенский -- бывает у нас в гостях --
любит наше харчо.
     -- А в одежде вы тоже аскет?
     --  Да я этому внимания не уделяю. Если что-то надо купить, я беру, что
мне нравится. Лишь бы вещь не была дешевой. Если нравится и дорого --  тогда
покупаю. Если можно органично надеть костюм за пять тысяч, а не строить этот
костюм,  не закладывать душу черту,  чтоб его иметь,  -- почему нет? Хороший
костюм лучше, чем плохой. Но это не должно стать фетишем и символом.
     -- Вы как-то не по-американски живете -- машину не водите... Не хотите?
     -- Что  значит -- не хочу? Я же инвалид Отечественной войны. У меня был
перебит позвоночник. В России врачи запрещали машину  водить (хотя я в армии
научился) -- меня же в аварии может парализовать. А тут Аня водит, и все мое
окружение водит.  Я, бывало,  садился  тут за  руль,  но у меня  совсем  нет
чувства  самосохранения,  я,  еще  не научившись заново ездить, сразу жму на
педаль... Так что Аня испугалась и перестала меня учить.
        "Облако, озеро, башня"
     -- Хорошее у вас тут место!
     --  Помните, у  Набокова -- "Облако, озеро, башня"? Там персонаж  искал
идеальное  место на Земле. Вот и у меня тут озеро, облака тоже есть, а башня
--  это  --  видите? --  моя  мастерская.  Я  очень  не  люблю ссылаться  на
русскость, меня  от  a  la  russe тошнит,  --  но это действительно  русский
пейзаж, посмотрите! Видите, пар  поднимается с озера...  Я как глянул, сразу
купил,  не торгуясь. И пол-озера  тоже купил... Не  сразу,  правда, продали:
тут,  на острове,  в  этом заповеднике богачей, есть  выборный орган,  вроде
кооператива, они заседают и решают -- кого пускать жить, кого нет, и никакие
деньги не помогут. Меня сначала не хотели пускать, когда узнали,  что у меня
будет  студия: думали, раз  студия, так богема, беспокойство,  индустрия. Но
потом им принесли книги, журналы, "New York Times", где про меня, и они, как
люди тщеславные, согласились. Но мне это влетело к копеечку...
     -- У вас тут сколько соток?
     -- Соток? Было  три  гектара,  но  куда  мне столько. Два я отдал,  вот
остался один гектар.
     Я здесь прячусь от всех, работаю. Хорошо!
        "Дом -- логово и Храм"
     -- И дом вы тут замечательный построили.
     -- Да, дом огромный! А спальни в нем всего две. Американцы мне говорят:
"Зачем вам такие высокие потолки, это ж не церковь -- лучше  устройте второй
этаж и  сделайте  двенадцать комнат, гостей  будете селить  или  постояльцев
возьмете!" Это действительно проблема: приезжают гости, а  оставаться негде.
Но это мелочь!  Этот дом вообще не  бытовой. Я специально так спроектировал.
Дом должен ассоциативно напоминать северную архитектуру, а с другой стороны,
храм. И конечно, студию скульптора, аскетическое логово художника. Чтоб вещи
были дорогие,  но  не  кричащие (в Америке  чаще наоборот). Поэтому я выбрал
дерево, я же уралец. Дуб,  ясень и другие, я  не помню, как все по-английски
называется.
     Самая  дорогая  часть  дома  --  это  колонны до  потолка,  из  цельных
деревьев. Их  же надо было вырубить,  привезти! Все думают, что они клееные,
из частей, здесь все так делают. Но у меня все настоящее.
     Я сделал дом, который соответствует моему духу,  где мне легко дышится.
Я имею право на такой дом -- огромный, красивый, дорогой, -- ведь  я  на всю
жизнь оскорблен советским мещанством! Это попытка хоть как-то ностальгически
компенсировать эстетическую недостаточность всей моей жизни.
     Обычно трагедия художника -- в несовпадении его внутреннего ритма с тем
ритмом,  который  ему  задают  среда,  социум,  жена,  дети  и  прочее.  Это
противоречие  между внутренним состоянием и окружающей средой страшно! Вот я
и попытался это противоречие преодолеть...
     Да... Сколько  говорено о  строительстве голубых  городов,  о  создании
новых цивилизаций! А я вот -- всего-то домишко построил.
     Этот дом будет моим музеем; потом, после...
        ""Деньги -- кровь творчества""
     --  Вы сейчас  работаете  больше  или меньше или  столько  же,  сколько
всегда?
     -- Я работаю, как  всегда, -- очень много. Но в силу  многих причин, да
вот хотя бы из-за недавней операции  на сердце, чуть-чуть  реже бросаюсь  на
дзот  грудью.  Я работаю много, при том что  это  невыгодно.  Ведь я,  когда
работаю,  слишком  много  трачу:  материал,  отливка,   помощники   --  идет
омертвление огромных  денег. В эти  скульптуры, которыми заставлен мой парк,
вложено  несколько миллионов  долларов,  --  если  считать  одну отливку.  Я
богатею, когда не работаю: деньги не расходуются, а дают дивиденды.
     В последние годы я стараюсь давать минимальные тиражи  --  два, ну  три
экземпляра. При  том  что  статус  оригинала  имеют  двенадцать  экземпляров
скульптуры. Смысл тут такой: когда  идет затоваривание, психологически очень
трудно работать. А  маленький  тираж расходится быстрей,  и  это создает мне
перспективу жизни, есть для чего жить -- для работы.
     -- Так у вас проблемы с продажей работ?
     -- Не буду врать -- продать  очень трудно.  Особенно в последнее время.
Сейчас recession. Однако же, несмотря ни  на что,  я на плаву. Причина моего
успеха -- в  моей  нежадности,  в моей  консервативности.  Например,  иногда
западные галерейщики, которые безответственно относятся к художнику, создают
прецеденты  продажи какого-то автора за  большие цены  (такое  происходит на
"Сотбисе"). Но запредельные цены  удерживать невозможно, они  падают,  а это
бьет по репутации  художника. Я с  галерейщиками боролся против высоких цен.
Окружение давило: "Продавай подороже!" Но я не позволяю продавать скульптуры
дороже ста -- двухсот пятидесяти тысяч.  Круг моих покупателей узок, это, по
сути, международный клуб.  Тем не  менее цены на  мое  творчество растут, но
органично. У  меня  стабильное  положение на  рынке! Когда мне  понадобилось
четыреста  семьдесят тысяч долларов, чтоб достроить этот дом, банк легко дал
мне кредит  -- под залог  моих скульптур. Я брал  в долг не  потому, что был
беден, -- просто не было свободных денег. А  так-то  все знают,  что у  меня
миллионы  долларов  вложены  в  отливку скульптур из бронзы... Я  только  на
Западе понял, что свободу  творчества  дают деньги,  это  кровь  творчества;
нужно вкладывать очень много денег, чтобы создавать скульптуры.
        "Золотой крест Неизвестного"
     -- Свобода творчества -- вы ее получили только на Западе?
     -- У меня сейчас намного больше свободы, чем было тогда  в России. Хочу
отлить в бронзе -- могу. Моя фантазия безгранична, а жизнь ограничивает нас,
в том числе и материально. Но я ближе к тому, к чему стремился.
     -- А стремились вы всегда к тому, чтобы...
     -- Делать скульптуры и отливать их в бронзе.
     -- А теперь не только в бронзе, но  уже и в золоте, правда, с переменой
масштаба -- я о вашем увлечении ювелирными изделиями.
     --  Да,  я начал  делать ювелирные  изделия.  Это ни  в  коем случае не
является бизнес-задачей: мои  скульптуры в бронзе  стоят не меньше, а иногда
намного    больше,   чем   ювелирка.    Но   дело   в   том,   что   я    --
скульптор-монументалист. Средний  масштаб  всегда меня раздражал. После того
как в Асуане я поставил  скульптуру  высотой восемьдесят семь метров,  как в
моих  глазах  может  выглядеть  полутораметровая  отливка?  Она  может  мной
восприниматься только как  заготовка.  Поэтично  только  большое  и малое, а
среднее -- ни туда ни сюда.
     Что  легло  в  основу  моих  ювелирных  коллекций?  Скульптура  "Сердце
Христа". Это восьмиметровое распятие, которое я  сделал для одного монастыря
в Польше.  У меня  осталась  бронзовая модель, сантиметров  шестьдесят. Папа
Римский, который в то время лечился после ранения, захотел ее у меня купить.
Но я, конечно, продавать не стал, я не взял с Папы  денег, --  а сделал  ему
подарок.  Потом из канцелярии Папы мне пришло письмо с благодарностью. Вот и
вся история.
     -- Вы это сделали как человек религиозный?
     --  Я  верующий,  но не  католик. Это  был  скорее  просто человеческий
поступок.
        "В Россию в гости"
     -- А что, по-вашему, происходит с Россией? Что будет со страной?
     --  Ничего не  могу  сказать. У меня нет ни  концепции, ни  знания,  ни
ощущений.  И более  того:  поучать  Россию  из  безопасного  далека я считаю
безнравственным. Хочешь поучать -- поживи в России, поучаствуй в битвах.
     Для примера  я напомню про свой разговор с Сартром, который обожал Мао.
Это было у меня  в  мастерской.  Я  ему тогда сказал: "Что ж вы  своего  Мао
любите издалека! Любите  его -- так поезжайте в Китай, как  Дин Рид поехал в
Россию, и там служите себе делу маоизма сколько  хотите!" Сартр ответил, что
поехал бы, но не может -- он же нужен Франции. Я ему на это сказал: "Вы себя
переоцениваете, вы -- маленький французик из Бордо".
     -- Он обиделся?
     --  К чести его, нет. Он даже написал обо  мне замечательную  статью, в
которой представил меня экзистенциалистом из России.
     -- Вот скажите, Эрнст Иосифович! Вы ведь уже не советский,  не русский?
Вы уже больше человек западный?
     -- Мне  трудно  судить.  Вот я  приезжал недавно в Магадан,  работал на
лесах,  общался с работягами,  когда мы  там  строили монумент... Мой старый
опыт --  армия, стройплощадка,  завод, я все-таки был рабочим, грузчиком  --
работает. Когда я общаюсь с  работягами, то не чувствую больших изменений. В
личном общении -- те же шутки, те же примочки, та же феня. Работяги  --  да,
прежние.  Но  вот  новые  деловые  люди  меня  потрясли.  Думаю,  что  новые
бизнесмены  --  надежда  России.  И  новые  российские  дипломаты   --  люди
международного  класса.  У них  хорошие  лица, походка, одежда... Впервые  в
жизни  мне практически  не  стыдно за  русских политиков, за  представителей
России.  Это началось  с Горбачева, с  его  окружения, и  сейчас открываются
блистательные люди.  Я  встречался в  России с политиками. Ну  вот Александр
Николаевич  Яковлев. Я его знаю давно,  и он потрясающе не изменился. У  нас
была очень хорошая человеческая беседа, мы встретились  без цели, просто как
друзья. Но он пообещал помочь с моими проектами.
     -- Вы приезжаете в Россию из Америки по делам -- строить монументы...
     -- Я много сделал, но очень мало из этого -- на исторической  родине. А
хочется  строить  в  России.  У  меня  в  планах  --   построить  и  отчасти
профинансировать такие памятники: Сахарову, Высоцкому,  Тарковскому, маршалу
Жукову. Надеюсь в Петербурге поставить композицию "Кресты", напротив входа в
тюрьму, и  там  же  памятник Ахматовой.  Буду строить  в  Ашхабаде,  мы  уже
договорились с Ниязовым. Про  Элисту я уже говорил... Очень хочется в Москве
поставить монумент "Древо  жизни" -- это моя главная работа. Вообще в России
мало моих работ. Вот в Швеции есть мой музей, в России -- нет. Не знаю... --
Он  замолкает.  И  про-должает  после  паузы:  --  Очень  медленно  движутся
памятники  жертвам  утопического сознания! В  Воркуте и Свердловске (так  он
упорно называет  Екатеринбург. --  Прим. авт.) работы  давно были начаты, но
сейчас все замерло, ничего не делается... Памятник в Магадане долго не могли
достроить.  Якобы  не  хватало   денег  --  после  того,   как  я  отдал  на
строительство  свой гонорар за скульптуру, а Ельцин --  за  книгу,  и многие
другие  пожертвования были  сделаны... Куда делась вся огромная  сумма?  Мне
трудно  это понять!  Говорят, не  хватало  двести тысяч долларов. Но это  же
копейки  для  такой  страны, это  стоимость  четырех маленьких квартир! Я уж
хотел на  свои  достроить,  но это  что б было?  Вышло  б, что  американский
гражданин  построил  памятник жертвам  в  России на  свои  деньги.  Господа,
совесть у вас есть? Или уж совсем жвачными стали?.. Не могу понять...
        "Книги"
     --  У вас  на  столе Фромм, Юнг,  Хейзинга,  Флоренский, Гумилев, "Роза
мира" Андреева... Для чего вы их читаете? Для развлечения? Что-то ищете?
     --  Для чего я читаю?  Это  огромный грех с точки  зрения православного
сознания  -- любознание, желание  много знать... Но  мне нужны подтверждения
моим догадкам. Меня радует, что я  в итоге своей жизни пришел к чему-то. То,
до  чего я додумался, уже было сформулировано  раньше --  более четко, более
умно. С  точки  зрения "Розы  мира"  все  объяснено. Эту книгу  я  не только
изучил,  но знаю наизусть. Я  записываю свои мысли... Один мой  друг почитал
как-то  мои  записи  и говорит: "Это  же плагиат  из Флоренского!" Меня  это
обидело,  ведь я это все сам придумал. Но после я понял, что надо радоваться
совпадению  текстов. Эти текстуальные  совпадения не только делают мне честь
-- они делают меня подлинником и  хозяином Универсума! Сознание того, что  я
не  один,  что  я  соборен,  дает  мне  огромную  силу. Кроме  того,  чтение
замечательно  подтверждает,  что невидимое гораздо  лучше видимого и гораздо
существенней.
     -- А кино вы любите?
     --  Я  и тут  экстремен. Я очень люблю, с  одной стороны,  кич,  этакую
вульгарную кинопродукцию, где бегают, стреляют, где ужасы, с другой стороны,
чтоб уж было очень высокое качество. А среднюю продукцию я не люблю.
        "Упущенные возможности"
     -- Вы о чем-то жалеете в жизни?
     -- У меня про это "Упущенные  возможности"  -- так  называется одна  из
глав моей  новой  книги.  О чем  там? Ну вот,  например, когда я оказался  в
Европе, канцлер Крайски выдал  мне австрийский паспорт,  а их  правительство
отдало мне лучшую в стране студию. Что было бы, если бы я остался в Австрии?
Не  знаю.  Но  я уехал  из  Австрии. В Швейцарию. К Паулю  Сахару, одному из
богатейших людей мира.  Он купил в Базеле  казарму,  чтоб оборудовать ее под
мою студию. Майя Сахар, его жена, меня  просто боготворила.  Они  прелестные
люди, интеллектуальные, деликатные. Очень, кстати, влиятельные. К ним шли на
поклон Пикассо и Генри Мур. Сахар вывел в люди многих из сегодняшних великих
(Слава Ростропович написал об этом  книгу "Спасибо, Пауль"). И вот  эти люди
позвали  меня  к  себе  жить!  Значит,  я  у  Сахара...  Почет  и  уважение,
замечательные  условия для работы,  кроме того,  у меня были кухарки, лакеи,
шофер,  охрана. По  вечерам Пауль приглашал  меня на скрипичные концерты под
своим управлением, которые он устраивал на дому. После за стол.  Это  был не
просто  прием пищи, нет, --  а  целый  ритуал! Со свечами, с  церемониями, с
лакеями в белых перчатках... Иногда мне хотелось взять в руку сосиску и есть
ее, читая какую-нибудь книгу. Но я вынужден был идти слушать концерт и потом
часами просиживать за  столом с  соблюдением  всех этих  формальностей!  Мне
приходилось  каждый вечер делать  не то, что мне хочется, а то, чего от меня
ожидали другие!  Я этого не выдержал и уехал  из  дома Пауля Сахара. Страшно
его этим обидев. Вот  она,  упущенная  возможность! Сейчас,  задним  числом,
думаю  -- какой же я был дурак! Остался бы -- может, у меня была бы выставка
в галерее "Бобур", возможно, я бы заставил скульптурами весь мир...
     Можно  сказать,  что я  о многом жалею, и все мое  окружение мне всегда
говорило, что я глуп, --  в  этом  смысле. Но -- не судьба!  Как говорится в
Библии,  чего  нет,  того  не  счесть.  Вот  так  я  отношусь  к   упущенным
возможностям.
        ""Древо жизни": 7 метров, 700 деталей"
     Эту  свою самую знаменитую работу  Неизвестный  делает не  в  городской
студии, но вдали от манхэттенской суеты, на острове Шелтер.
     От нью-йоркского Сохо  туда добираться  часа два или три, -- это смотря
какие  пробки.  Проезжаешь  насквозь  весь Лонг-Айленд,  а  дальше  паромом.
Груженный машинами кораблик  тарахтит  по чистой морской воде,  летят свежие
соленые брызги, до близкого ухоженного островка всего десяток коротких минут
плавания. Шелтер -- приют тихих снобов, ушедших на покой миллионеров, важных
молодых людей с дорогими манерами -- и знаменитого русского скульптора.
     К дому Неизвестного пристроена студия -- высокий цилиндрический  зал  с
галереей поверху. К балкам галереи привязаны канаты, они поддерживают "Древо
жизни", которое  пока  гипсовое и  потому хрупко.  Если смотреть на  "Древо"
издалека, с лужайки, через открытые ворота, невнимательным глазом -- так оно
такое же, что и четыре года назад, когда я  его видел  в прошлый раз.  А как
подойдешь поближе,  видишь новое: фигура  Христа, например,  вставлена,  еще
женские  фигуры, из  которых  одна  просто вылитая  Венера  Милосская, и еще
головы,  и маски.  А  в углу  киши