всех в  зале  от  твоего  пения  мурашки
побежали. Иначе -- и на сцену не стоит выходить".
     А может, и правда, не стоит? В 1949-м  умерла ее  мать, и после похорон
Зыкина потеряла  голос -- странно сегодня это читать, про умолкшую, непоющую
Зыкину. А тогда она  не сильно и расстроилась. Как так? А всерьез не верила,
что  будет точно артисткой.  Так, просто пробовала. (А любовь к пению тут ни
при чем, другое.)
     И,  не  видя  в  потере голоса  особенной  трагедии,  пошла  работать в
типографию  брошюровщицей,  как  бы  на  "настоящую" работу. Там, кстати, ее
выбрали  комсоргом. Совершенно  не случайно:  характер, темперамент  и запас
энергии были заметны невооруженным глазом без всякой чечетки.
     Потом, как уже догадался проницательный читатель, голос к ней вернулся.
Случайно, не-ожиданно. Опять  пение и хор -- народной песни, на радио, далее
везде. Такой была предыстория. Так  все  шло до  тех, пока она  не сделалась
той,   какая  она   сейчас  --  великая,  могучая,   никем   непобедимая.  И
перекрывающая своим  голосом всю  теперешнюю молодежную  тусовку, которая ей
аплодирует.
     -- Когда вы впервые осознали себя примадонной?
     -- Да я и до сих пор не чувствую -- что я, кто я? Меня это не волнует.
        "Трехэтажный голос"
     Само  собой разумеется, у Зыкиной особенный, очень  редкий,  уникальный
голос. Но это  далеко не  всегда так само  собой разумелось!  Поначалу  были
очень  большие  сомнения. После  нескольких  лет профессионального  пения --
"голос  (Зыкиной.  -- Прим. авт.) казался  несильным".  Мнение  было  вполне
авторитетным: оно принадлежало Анне  Рудневой,  художественному руководителю
хора  русской песни Всесоюзного  радио.  Это  было  настолько серьезно,  что
Руднева  "в первые месяцы Люсиной  работы в хоре  не была  уверена,  что она
останется  певицей...  знала,  что  за  плечами  у  нее  страх  перенесенной
болезни... сомневалась, будет ли Зыкина петь".
     То есть  ее запросто могли по  профнепригодности  того...  И  пошла  бы
Зыкина  обратно на  родной завод имени  товарища  Орджоникидзе, и мы  бы  ее
увидели как-нибудь в передачке типа "Алло, мы ищем таланты".
     Но тут  вдруг  откуда ни  возьмись  --  Аграфена  Глинкина,  знаменитая
"слагательница  и  исполнительница  чудесных  песен".  Приехала попеть перед
хором, поучить молодежь жизни. И  тут "Люся, слушая Аграфену Ивановну, вдруг
как заплачет, -- вспоминала после Руднева. -- Забыть не могу этих ее слез. В
тот день  поняла  я, что не  права  в  своих сомнениях.  Человек,  так остро
живущий внутри песни, так ее чувствующий, не может перестать петь...".
     И хеппи-энд в изложении  прозревшей  (в  акустическом смысле) Рудневой:
"Через год  я услыхала, что голос  Зыкиной  окреп, диапазон его расширился".
Расширился  до  такой  степени, что Родиону  Щедрину  не  оставалось  ничего
другого, как сказать буквально следующее: "Торжественный  и светлый, широкий
и сильный, нежный и трепетный,  неповторимый зыкинский  голос.  ...Не  часто
природа наделяет человека таким сокровищем... Ее многогранность, непохожесть
трудно   поддается   классификации...  Голосовые  возможности  ее  оказались
поистине неисчерпаемыми".
     А вот  что  говорит Щедрин про  свои  сложнейшие  в музыкальном  смысле
оратории и  Зыкину: "Я написал их для особого уникального инструмента -- для
певицы Людмилы Зыкиной -- и оркестра. Повторимы ли мои оратории с кем-нибудь
иным?  Не  знаю.  Просто не рассуждал  об  этом.  ...Поющая Зыкина  обладает
редкостным  сверкающим тембром -- белым звуком.  Здесь  все вместе -- голос,
его звуковая сила, отношение к слову, драматическое искусство пения. Генезис
этого  явления   непонятен,  иначе   его  можно   было   бы  культивировать,
"воспитывать".  Но  "белый  звук"  единствен  и  возникает  вне  певческих и
музыкальных школ".
     Другие специалисты говорят и вовсе про трехэтажность зыкинского голоса:
"свободно льющиеся верхи, красивая середина,  бархатные грудные ноты нижнего
регистра". Иными словами, "голос Зыкиной убедителен  и в низких нотах, когда
спокойно "садится" на грудь, он красив и состоятелен, когда мелодия, подобно
жаворонку, взлетает в высоту. Верхние ноты в голосе Зыкиной имеют необычайно
легкий полет... Голос Зыкиной создан самой природой для русской песни".  Это
мнение поэта Виктора Бокова, кстати, автора слов к "Оренбургскому платку".
     И вот, пользуясь  редкими особенностями своего голоса,  Зыкина  сделала
следующее: изобрела новый  способ петь  русские народные песни. То есть тыщу
лет их пели исторически сложившимся способом, а Зыкина совершила  революцию.
Сама  она об этом  пишет довольно  скромно:  "Меня часто  спрашивают,  в чем
заключается секрет воздействия моих песен на  слушателя. Должна сказать, что
никакого секрета  в моем пении не было и нет. Просто  с самого детства  я не
принимала "открытый" звук,  столь характерный  для традиционной  фольклорной
манеры пения. Я предпочитаю более прикрытое, мягкое звучание. (Перечтите еще
раз последние  два  предложения! Возможно, именно  в этом вся соль. -- Прим.
авт.)  В  русском пении  мне  дороги именно "украшения",  когда  одна  нотка
нанизывается на другую".
     Всякий  бы рад совершить  приличную революцию,  да  не  каждому  это по
силам.
     Ну, отчасти тут есть бабкино  влияние. "Пели, как бабка Василиса учила.
На  Рязанщине  это  называется  "петь  волнами"  -- легкая  вибрация  голоса
украшает каждый звук, мелодия кажется от этого кружевною. Как заведут "Цвели
в поле  цветочки"  -- и смеяться  хочется, и плакать  --  все вместе". "Пела
бабушка, как сама любила  говорить,  "нутром"; песня  буквально клокотала  в
ней, хотя она почти не повышала голоса".
     Иллюстрируя свою теорию игры голосом, Зыкина учила и меня петь:
     -- Как  правильно спеть "я  тебя люблю"?  Сейчас большинство певцов это
делают  неправильно,  неграмотно.  Они  так  споют, скажут:  Я  тебЯ  люблЮ.
(Прописными здесь  обозначены  ударения.  -- Прим. авт.) Понимаете?  Я  тЕбЯ
лЮблЮ. Вот так надо.
     Хоть и для примера сказано, а все приятно  слышать слова любви от такой
фемины...
     Еще о  зыкинском голосе, о  манере  пения. "Мой  излюбленный  вокальный
прием --  контрастное сопоставление  на одном дыхании громкого и тихого, как
бы  засурдиненного,  звучания  с  незаметными  переходами".  "...Я старалась
находить свойственные только мне одной вокальные краски, добавочные нотки --
форшлаги, мелизмы".
     А откуда эти мелизмы брались?  Она  вспоминает, как поехала в деревню к
тетке, в Орловскую область, ходила  там в  лес и  целыми  днями в чаще пела,
экспериментировала.
     И вот что там, в лесу, выяснилось: "Когда возле берез поешь чуть ли  не
шепотом, голос кажется звонким. А в еловом лесу --  приглушенным.  Где травы
высокие -- голос звучит мягче.  Если дождей давно не  было, сушь стоит, то у
песни четкое эхо. А после дождя эхо будто размыто,  как  акварельное водяное
изображение..." Как видите, все очень просто -- можете сами проверить.
     Еще она писала: "С детства -- от бабки и матери -- люблю  петь вот  так
на природе и без аккомпанемента, негромко. ...Часто так начинаю первые пробы
песни.  А в старину ведь  только  так и  пели. Когда я прочла у  Тургенева в
"Певцах" про пение Яшки: "Он пел, и от каждого звука его голоса веяло чем-то
родным и необозримо-широким, словно знакомая  степь раскрывалась перед вами,
уходя  в  бесконечную даль", то я сразу  поняла, что  этот  Яшка часто пел в
степи один, шел не разбирая дороги и пел".
     Еще  цитата  из  какой-то  рецензии, я ее  тут  привожу  из-за  смачных
терминов:  "Она  контрастно  сопоставляет  звуки  --  на  одном  дыхании  то
усиливает, то чуть  заглушает голос: техника крещендо и диминуэндо хорошо ей
известна".
     Пару лет назад на съемках новогодней  передачи на НТВ Зыкина пела песню
"Есаул",  а   потом   подпевала   солистке   "Квартала",  которой   достался
"Оренбургский платок". Как свидетельствует очевидец, "фурор был полнейший. У
нее оказался мощнейший голос, она сорвала самые сильные аплодисменты".
     Поклонники таланта Зыкиной  шлют ей самодеятельные стихи. К примеру: "В
саду птенец на веточке от зависти умрет". То есть  вот так лапидарно, своими
словами народ раскрыл тему мелизмов, крещендо и даже диминуэндо.
        "СССР"
     Сегодня  Зыкиной,  которая поет то  же, что и при  советской власти,  в
Москве  аплодируют стоя.  Отчасти и потому,  что Зыкина, как о ней, выходит,
верно  писали коммунистические газеты, -- "полпред советской песни" и вообще
"высокая  представительница  Советского  Союза".  Надо сказать, что сама она
этого  никогда   не   стыдилась,  даже   в  те  времена,  когда   московская
интеллигенция увлеченно маршировала под триколорами.
     История    Зыкиной    неправдоподобна,    она    как     бы    сочинена
верноподданническим  борзописцем  из  сугубо  идейных  побуждений и  снята к
некоему юбилею сталинскими  кинематографистами.  Вот, смотрите, все слеплено
из готовых надоевших деталей примитивного конструктора.
     Итак, сюжет. Деревенская девчонка поет русские раздольные песни, потом,
в войну, прибавляет себе годков и поступает на завод, чтоб ковать победу для
фронта, и поет в госпиталях. После прославляется талантом и  упорным трудом,
выступает в  Колонном зале,  а в  Кремле  ей дают Звезду Героя.  Всенародная
любовь   как   само   собой   разумеющееся,  причем,   это  невероятно,  без
телевизионной раскрутки!
     Более того, она гастролирует по планете и на ходу прославляет советскую
родину, причем везде аншлаги.
     В  ряду  таких вещей,  как космические  полеты, милитаризм,  социализм,
интернационализм,  нефть, водка,  борьба  за  мир  и прочее,  Зыкина -- а  в
особенности на Западе -- выглядела самой подлинной, безусловной и бесспорной
представительницей  и эмблемой страны.  Может,  более  убедительной, чем  ее
личные друзья  Гагарин и Терешкова (инициалов которых сегодняшние тинейджеры
России запросто могут не знать).
     Слава  -- да,  но и, безусловно, скромность и простота:  таково условие
излагаемого мифа.
     Но  этот странный, непохожий  на  жизнь сценарий есть не что  иное, как
изложение реальных событий!  Зыкина  в своей  книжке  писала  полную правду:
"Приятно  получать  каждый  год к  Женскому  дню  поздравления  от  работниц
оренбургской фабрики пуховых платков... А однажды открываю я  почтовый ящик,
смотрю  --  письмо с поздравлениями к Новому  году  из Министерства  внешней
торговли:  благодарят за рекламу пуховых изделий оренбуржцев. Что ж, значит,
песня, делая свое дело, даже торговать помогает".
     Но и это  еще не все.  Есть повыразительней случай! Античная  ясность и
простота, чистое доверие к жанру мифа: "В октябре 1970 года газета "Сельская
жизнь" опубликовала мое  приветствие к  Дню  работника сельского  хозяйства.
...У себя дома  я храню  письмо коллектива тракторной  бригады колхоза имени
Ленина  Глобинского района  Полтавской  области.  Механизаторы  обещали  мне
выполнить  свои обязательства  и обеспечить высокий урожай". Но даже на этом
история не кончилась, сюжет продолжал развиваться. Через неделю  в  редакцию
пришел  ответ:  "Мы  просим  вас  передать ей,  что  свои  обязательства  мы
выполнили.  Пятилетний   план  по   производству  продукции   полеводства  и
животноводства колхоз перевыполнил". Какая красота! Какой роскошный миф!
     А вот какая  яркая лубочная картинка:  советские  пионеры принялись  за
сочинения на тему "Как творчество Людмилы  Зыкиной учит нас любить Советскую
Родину  (на  примере   песни   "Течет  Волга"),   а   заграничные   любители
экзотического вокала присвоили ей звание  "Мисс Волга". Одно из  сочинений о
том,  как  Зыкина  учит  любить  родину,  ей,  кстати,  поднесли  как-то  на
гастролях. "Не ожидала я этого, конечно, и порадовалась от всей души".
     1967 год. С точки зрения любви народа к родине  он  сильно отличался от
прочих, спутать с  другим было нельзя --  если кто помнит, это было 50-летие
первого в России  октябрьского путча. Страна была переполнена  напоминаниями
про  эту магическую  круглую дату, чего иностранные  репортеры  не  могли не
заметить. Они про это расспрашивали и Зыкину. Она  объясняла. Те не  верили,
что  кто-то всерьез может относиться к таким вещам.  Засомневался и японский
журналист,  с  которым  Зыкина  делилась  творческими планами:  "К  50-летию
революции  собираюсь выпустить  тематическую программу об историческом  пути
русской женщины".
     Японец ей -- в тех терминах, которые запомнились Людмиле Георгиевне, --
отвечал: "У нас  в Японии певцы  сплошь  аполитичны.  Их искусство  строится
исключительно  на  коммерции".  Н-да... Странно  вспоминать про это сегодня,
когда юные рок-музыканты зарабатывают больше Зыкиной...
     В 1970-м  -- тоже, между прочим, навязчивый  и  громкий  был юбилей  --
Зыкиной пришлось исполнять  сочиненную Родионом Щедриным ораторию с лживым и
сентиментальным,  как  иностранный  телесериал,  названием: "Ленин в  сердце
народном". В той оратории содержалось страшное предсказание,  к  счастью, не
сбывшееся, кладбищенская мрачная угроза:
     Мы с тобой, Ильич, не расстанемся.
     Вечно будет про тебя споминаньице.

     Несмотря  на  это все,  работа  оказалась  интересной --  оратория была
специально сочинена  настолько  сложной,  чтоб  певцы  могли  показать  свои
голосовые данные,  эффектно преодолевая трудности. Было даже  не важно,  что
там про Ленина; поют же и слушают многие итальянские  оперы,  вовсе  не зная
языка и не понимая, о чем речь...
     Как  будто  в  соответствии  со   сценарием  воображаемого  фильма  про
деревенскую девчонку, которая делается звездой, в ночь  накануне  присвоения
звания  народной  артистки СССР  Зыкина  не  спала  и  вспоминала 1941  год:
"Холодно в цехе, темно на  московских улицах, а в душе поет какая-то смешная
счастливая птичка: я нужна, работаю для фронта".
     "Но  и  сейчас,  объездив  полсвета, прихожу я на свой  завод  по самой
искренней  душевной  потребности. И  пропуском заводским горжусь..." --  так
описывала  Зыкина  свою  заводскую жизнь в книге,  напечатанной двадцать лет
назад.  Тогда   это  звучало   чуть   ли  не   естественно,  поскольку  было
общеупотребительно; да и невозможно сомневаться, что Зыкина тепло вспоминает
про  тот  завод.  Но  сегодня  попробуйте такое  --  про душу  на заводе  --
растолковать  подрастающему  поколению;  может, у вас,  в  отличие  от меня,
получится.
     "Наверное,  самый счастливый момент в  моей жизни -- вручение Ленинской
премии в  юбилейном 1970 году", -- писала она. Сомневаться в  счастье  у нас
нет оснований:  это была  одна из двух важнейших национальных премий. Все те
уроды на  Мавзолее, разного рода мерзость и убожество, и несвобода той жизни
-- к зыкинской искренности отношения не имеют и  испортить о ней впечатление
не могут.
     А Гагарин? Это отдельная песня: "Мы очень дружили... если выпадало быть
вместе  в зарубежной поездке, на отдыхе или просто на концерте в Звездном --
никак не могли наговориться, напеться вволю".
     Это  было в  каком-то смысле даже изящнее, чем, допустим, сопоставление
таких  символов, как Монро  и Кеннеди; эти наши символы чище, бескорыстней и
бесплотней  (в  своих  отношениях),  и  потому  к  идеалу,  к  олицетворению
национальной мечты -- ближе.
     Представьте  себе  молодую  веселую  Зыкину   с  молодым  же  улыбчивым
Гагариным рядом,  где-нибудь в  сверкающей праздничной Москве -- Москве  еще
той, без бомжей и без ОМОНа, когда граждане  рады богатой иллюминации, когда
Моссовет вымыл улицы поливалками, а Комитет выслал чуждый  элемент  за 101-й
километр,  когда  Америка славилась нищетой  пролетариата и  виселицами  для
негров и война была близкой,  личной и незабытой,  как нам первая получка, и
кто-то  тут и  там получает на  производстве  отдельные квартиры  к какой-то
государственной  дате... Вот приблизительно таким виделся  Зыкиной СССР. Вот
именно  об этих по-детски наивных блестящих картинках она нам  и напоминает.
(А вовсе не про диссидентов под судом и не про колбасу под прилавком.)
        "Северная Корея"
     --  Мне очень  нравилось, когда у нас были большие фестивали. Праздники
-- 1  Мая, ноябрьские... Когда  готовились к празднику, сколько  было занято
молодежи! Какие были прекрасные демонстрации!  На Красной площади показывали
такие красивые вещи! Спартакиады  были  -- прекрасно! Это  дисциплинировало.
Без  этого  никак  нельзя.  Я  считаю, что  мы  сделали большую глупость  --
распустили  комсомол и  пионерию.  Потому  что  какие-то  организации должны
существовать, чтоб поддерживать  дисциплину среди молодежи. И вот  после  --
когда  у нас  уже не  стало пионерской организации -- я приехала  в Северную
Корею. Окна моей комнаты выходили  на  школу.  Вы знаете,  я просто  рыдала,
когда  видела, как  утром перед  началом  занятий  они все  выстраивались на
линейку. В беленьких рубашечках, в  юбочках черных. С красными галстуками. У
меня сердце захолонуло, когда я увидела, -- так печалится Зыкина  о том, что
ушло, я надеюсь, безвозвратно...
     В  Корею она ездила пять раз --  сначала  по приглашению Ким Ир Сена, а
последние годы  -- Ким Чен Ира. С Ким Ир Сеном они познакомились в  Москве в
1947  году, когда  того  вызывал  к  себе  Сталин --  после концерта,  когда
политики  фотографировались  на  память  с  хором  Пятницкого.  Потом  долго
дружили. На  праздновании 80-летия  Ким Ир Сена в  1992  году она  спела три
песни на корейском языке.
        "Политика"
     Зыкина и политика --  тема тяжелая и противоречивая. Зыкиной трудно про
это  говорить.  Людмила  Георгиевна прошла путь  от  девочки,  боготворившей
Сталина, до "активной сторонницы реформ",  которая на президентских  выборах
1996 года агитировала за Ельцина.
     "Я  Зюганова  знать  не хочу,  потому  что  он очень  неискренний",  --
говорила она в интервью антикоммунистической  газете "Не дай Бог!", -- такое
решительное заявление она сделала в мае 1996-го -- когда Зюганов, как многим
казалось, был без  пяти минут президент. Она тогда многих этим удивила. Что,
не ожидали такого от Зыкиной?
     Да,  в  самом  начале  был Сталин, которого Зыкина  "тогда, разумеется,
боготворила", а теперь просит  подробностей не выспрашивать, и мы  не будем;
несчастная любовь  не терпит холодного любопытства чужих.  Был  Ленин, песни
про  которого она пела искренне и который  для нее "был как  икона, что ли".
Был -- и есть  -- ее друг Дмитрий  Язов,  которого  она  помнит еще майором,
вместе с которым подписала один из путаных и расплывчатых -- там что-то было
насчет порядка -- призывов августовских путчистов.
     Она была беспартийная; но в партию просилась; ее  не взяли, и после она
этому  радовалась.  Здесь уместно  дословно  привести откровенный  зыкинский
рассказ из той же антикоммунистической  газеты про то, как  она собиралась в
партию, а ее не взяли: "Я никогда не была  в партии, хотя, как и многие люди
моего  поколения, в  нее  стремилась.  Я трижды подавала  заявление, но  мне
отказывали. Первый раз, когда  я была  секретарем комсомольской организации.
Накануне я как раз развелась  с мужем. Кроме  того,  не посылала на картошку
скрипачей  -- жалела их руки. Меня вызвали в райком комсомола и сказали: "Вы
что, бережете пятый пункт?" Мне отказали. И из-за "пятого пункта", и потому,
что посчитали  меня  морально неустойчивой, хотя,  разойдясь с мужем,  я еще
целый  год свою зарплату  делила  пополам:  муж был  болен. Второй раз  меня
попросили годик  подождать.  В  третий раз  я  подала заявление,  написанное
тушью,  --  меня  попросили  переписать. И тут  я  поняла, что Господу  Богу
неугодно, чтобы я была в партии".
     Противоречивое  отношение Зыкиной к  политике  объясняется, может,  вот
чем.  Мать Зыкиной долго  скрывала  от дочки  страшную тайну.  И открыла  ее
только  тогда,  когда  Людмила Георгиевна была уже  взрослым  человеком. Всю
жи