ать шесть лет, моего первого  мужа),
должна была петь "Кармен", все  эти страсти-мордасти...  Я  ничего этого  не
знала,  еще  не  понимала  этого!  Мне   приходилось  полагаться  только  на
интуицию...
     Помню,  был очень смешной случай:  в двадцать  шесть лет я пела старуху
графиню в "Пиковой даме". А Германном был Зураб Анджапаридзе, дивный тенор и
красавец, в  нем  чувствовалась  порода.  Изумительный  был  человек,  очень
мудрый, солнечный, он очень многому меня научил в Большом театре...
     Да.  Так  пою  я графиню,  ту сцену, где она умирает и ко  мне приходит
Германн (обратите  внимание  --  "она",  но  "ко  мне" --  Прим.  авт.).  Он
бросается  передо  мной  на колени и  поет: "Если бы  вы  знали..." -- и всю
меня... трогает! А  я еще  девчонка, со мной первый  раз такое делают,  я  в
шоке!  Но  реагировать  было  нельзя,  я  ведь  сидела  лицом  к  публике! Я
продолжала  играть старуху графиню... Потом Зураб мне  сказал: "Ах, Леночка,
как  бы  я  хотел  иметь такую бабушку"  (она  произносит это  с  грузинским
акцентом. -- Прим. авт.).
        "Смерть"
     -- Однажды  в  Милане, в церкви  Сан-Марко,  на празднике  двухсотлетия
театра Ла Скала, я пела свой первый "Реквием" Верди. Со мной пели Паваротти,
Гяуров, Френи, хор Ла Скала, дирижировал Аббадо. Все желающие не вмещались в
церковь, на площади собралась  толпа... После "Реквиема" должен был начаться
концерт, но начало задерживалось, никто не понимал почему. И только потом мы
узнали причину. Оказалось, еще  во  время нашего исполнения  в церковь вошел
какой-то дедулька, сказал: "Боже, красота какая!" -- и тут же на месте умер.
Получилось, что это ему мы пели "Реквием"! Его несли из церкви через  толпу,
а мы в это время пели...
        "Будущее"
     -- Елена Васильевна, вы думаете о том  времени,  когда уйдете со сцены?
Вас это страшит?
     -- Нет-нет. Думаю, если мы в жизни что-то теряем, страдать нельзя. Если
теряем, значит, имели. Не  все люди  имели  что терять,  не всем  было о чем
жалеть! Сколько у нас талантливых людей,  которые ничего не  увидели, ничего
не совершили  и  даже  не  сделали  карьеру!  У меня  же  жизнь  была  очень
интересная.  Я была счастлива!  Да  я  и  сегодня счастлива... Мне  кажется,
теперь я  знаю, что такое  ад и что такое рай. Думаю,  после смерти мы будем
совершенно прозрачными. И  если ты человек плохой, все  будут видеть, что ты
плохой, -- это  ад. А если ты хороший, все будут видеть, что ты  хороший, --
это  рай.  Надеюсь, я умру прежде, чем  перестану петь. Когда я умру, я буду
петь -- в раю...

     1995


        " * Юрий Никулин * "

        ""Клоунада -- это материализация анекдота""
     Он был могучий клоун. Кроме того, были также Семен Семеныч Горбунков  в
"Бриллиантовой руке", Кузьма Кузьмич в "Когда деревья были большими", Балбес
в "Псе  Барбосе и  необыкновенном кроссе". Без этих  бессмертных  персонажей
галерея образов советских людей выглядела бы по меньшей мере обворованной.
     Он собирался дожить до  ста лет, но последним его  прижизненным юбилеем
стало 75-летие.
     У него были неимоверные заслуги перед цирком, то есть в деле воспитания
подрастающего  поколения,  и  перед  отечественным кинематографом.  А  также
большие  достижения в  деле коллекционирования  анекдотов. Вот один из  них,
рассказанный  им  мне  в  ходе  интервью  (дело было  как  раз  перед зимней
сессией).

        "Анекдот Никулина"
     "Бог  с двумя  ангелами пролетают  над  Землей.  Как  раз  в институтах
готовятся  к  сессии.  Летят над одним институтом  --  там  студенты зубрят,
шпаргалки  делают.  Ангелы спрашивают:  "Боженька,  эти  сдадут  сессию?" --
"Не-е, не сдадут".  Другой институт. Там профессоров слушают, конспектируют,
не спят ночами... "Сдадут?" -- "Нет, -- отвечает  Бог. -- Не сдадут". Третий
институт. А там пьянка-гулянка, музыка играет, какие-то бабы пришли...  "Ну,
эти-то уж точно не сдадут?" --  "Эти?  Эти сдадут". -- "А почему, Боже?"  --
"Они ж только на меня надеются!"

     В 1926 году,  в пятилетнем  возрасте,  Никулин впервые  попал в цирк  и
захотел стать клоуном.  В  тот первый раз  -- и после  всю  жизнь  -- "пахло
опилками  и, конечно, конюшней.  Этот стойкий запах цирка  ничем  невозможно
перебить". А привел его в цирк отец -- веселый и юморной  человек, любитель,
ценитель  и собиратель анекдотов, сочинитель  цирковых  реприз  и  эстрадных
миниатюр. Потом,  правда,  Никулин повзрослел  и какое-то  время  сомневался
насчет цирка: "Уже в первом классе я стал понимать, что есть профессии более
интересные, чем клоун. Например, пожарник или конный милиционер".
     Хотя  нет;  не положено  конному  милиционеру иметь  впечатлительности,
воображения  и  уж  тем более  доверчивости.  А именно эти  качества проявил
школьник младших классов Юра  Никулин, когда в  Смоленской  крепости, вокруг
площадки, где якобы обедал Наполеон, он ползал и искал остатки исторического
обеда --  особенно почему-то рыбью  кость. Как бы  совершенно всерьез. Хотя,
конечно, это была чистейшей воды клоунская реприза.
     Жизнь потом всеми средствами пыталась  отвлечь Никулина от этого  плана
--  сделаться клоуном. Например,  двумя войнами -- финской  и Отечественной.
Армейская служба  растянулась у него на семь лет; сама война, да два года до
войны,  да еще  год  после.  Что  такое  армия, война для  великого артиста,
разумеется, кроме тягот, различного героизма,  боевых  наград и  возможности
каждую минуту  быть убитым? Это работа  над  собой,  наблюдение за жизнью  и
крепнущая уверенность в том, что жизнь уж точно игра.  "Где-то казалось, что
я продолжаю играть, как играл когда-то с ребятами во дворе",  -- писал он  в
своих мемуарах, в детстве у него тоже было ружье, правда, сломанное. А какие
контрасты! Получив  под готовым к войне Ленинградом винтовку и буденовку, он
потрясенно  говорил себе:  "А ведь всего-то  десять  дней  назад  я в Москве
смотрел в  театре "Женитьбу Фигаро!" Как  быстро в жизни могут  перемениться
декорации...
     А что  он взял  с  собой  из  дому? Книжку про  Швейка  (одна  из самых
любимых)  и тетрадь с  полутора  тысячей  анекдотов. Отсюда  был один шаг до
конфераньсе  дивизионной самодеятельности,  каковым  он  и стал  на  встрече
нового, 1943 года. Потом, в госпитале -- после контузии -- он отращивал усы:
"придают  лицу  мужественный  вид". В свободное  от выращивания  усов  время
учился играть на гитаре и таки пять аккордов выучил.
     Вот окопная импровизация, готовая реприза --  их у него много раскидано
по  жизни.  В  бывшем  немецком  блиндаже  -- его  только что  захватили  --
обнаружилась   ручная  мышь.   Военнослужащий  Петухов  замахнулся  на   нее
прикладом: "Мышь-то  немецкая.  -- Да  нет, --  ответил я. -- Это наша мышь,
ленинградская.  Что, ее из Германии  привезли? Посмотри на  ее  лицо..." Все
рассмеялись. Мышь осталась жить" (цитируется по книге "Почти серьезно".)
     А  как-то пошли рыть  траншеи.  "Инструмент  взяли?" -- спрашивает  про
лопаты  майор. "Взяли!"  --  бодро ответил я и вытащил из-за голенища сапога
деревянную ложку. Все захохотали, майор тоже. Настроение у нас поднялось".
     В конце 1944 года замполит  наконец заметил и придумал: "Никулин, ты  у
нас   самый    веселый,   много   анекдотов   знаешь,   давай-ка   организуй
самодеятельность".
     Никулин  подобрал  рыжую косу  (из  разбитой  парикмахерской), грим  из
губной помады,  изготовил нос из  папье-маше,  взял у старшины ботинки 46-го
размера -- и вышел клоуном.
     День Победы Никулин отметил широко,  ярко, с огоньком: он  с товарищами
сжег полуразваленный сарай -- от чувств и для иллюминации.
     В  это же самое  время в Москве  его ждали родители.  "Всю  ночь отец с
матерью  гуляли, хотели пройти на Красную площадь,  но там собралось столько
народу, что они не сумели  протиснуться".  Это вам напоминание о том, что за
время   было  и  какой   накал  эмоций,  какая  коллективность;  чувствующие
индивидуалисты, художественные натуры были  тогда не очень кстати. Никулин с
его  странными повадками,  с печалью  на лице -- это  все так  подозрительно
должно  было выглядеть. Не спрячься он так счастливо  в цирке,  что б с  ним
было?..
     Разве один только Чаплин мог бы вернуться  с войны  таким негероическим
способом, каким это сделал  Никулин. Представьте себе для начала победу 1945
года: кинохроника с Белорусского вокзала, толпа с цветами, оркестры, слезы и
объятия. Далее титры:  "Прошел год"  (его  не пускали домой целый  год после
победы). Из вагона  на пустой  перрон --  как  на манеж -- выходит Никулин с
героическими -- по  крайней  мере,  по  его  замыслу  -- усами. Никто его не
встречает... Он пешком идет по Москве домой на Разгуляй. Первым делом мчится
к  девушке,  в которую  влюбился в  шестом классе,  он  с ней всю  войну вел
интимную переписку, ее  письмами набит его дембельский чемоданчик. Фронтовик
ожидает награды, он всерьез рассчитывает на давность и верность своей любви,
на "героические" усы. Но девушка признается грустному клоуну, что собирается
замуж --  за  героического несмешного летчика.  Летчик, видно,  с  войны  не
опоздал...
     Это еще не конец сюжета.
     Никулин в тот же день идет на стадион смотреть какой-то выдающийся матч
-- отец раздобыл  билеты.  А после -- это как  клоунская пародия  --  он  "с
подростками соседнего двора играл  в футбол.  Старушка, у которой мы разбили
мячом стекло, горестно говорила:
     --  Ну  я понимаю, эти  школьники -- шалопаи,  но Юрий-то, воин усатый,
куда он лезет?"
     Завершающая бабушкина реплика разоблачает  эти  давно уже участвующие в
репризе усы...
     Было ему тогда  аж  25 лет. Без  работы, без  ремесла, без образования.
Жизнь на  иждивенческую скупую карточку!  Сочувствие  и  жалость окружающих!
"Как же так, -- думал тогда он, --  в самодеятельности ведь я блистал, а тут
в театрах морщатся?.."
     Начальник  66-го  отделения  милиции  попрекает его тунеядством и, чтоб
решить вопрос, зовет к себе работать.
     Но он не  идет в  "ментовку",  потому что проходит конкурс сразу в  два
места! И в Камерный  (теперь -- имени Пушкина)  театр, и в  цирк. Так куда ж
идти? "В цирке  легче и быстрее можно проявить себя,  найти новые интересные
формы клоунады, и решил идти в цирк", -- решил  он, в основном поддавшись на
уговоры отца. И политически это было безупречно: "Стране нужны были клоуны",
после войны-то.
     На клоунских этих курсах его хвалили и  ставили в пример:  "У вас такой
глупый вид, вы так хорошо испугались, молодец!" А за успешную сдачу экзамена
после 1-го курса цирковой местком выдал Никулину награду -- ордер на покупку
галош. Семья была в восторге от такой роскоши, от такого успеха.
     Семья  -- это долго  были только родители. До  того  момента, когда  по
счастливой  случайности  он сломал  себе ногу -- попав под лошадь, которых в
цирке,  кстати,  полно.  Студентка  Таня,  которую он, только  успев  с  ней
познакомиться, пригласил на  представление, была при этом "леденящем  кровь"
аттракционе  и,  конечно,  получила  приличный  заряд эмоций  и впечатлений.
Буквально перед этим  "дорожно-транспортным происшествием"  девушка спросила
Никулина: "А ты в цирке чем  занимаешься?"  Со словами "сейчас увидишь" он и
попал  под эту стремительную лошадь... Таня потом стала навещать Никулина  в
больнице, они вместе преодолевали трудности и в итоге, конечно, поженились.
     Таня потом долго играла мальчиковую роль (пока сама не родила мальчика)
в  одном   аттракционе   --  на   темы  французской   классовой  борьбы.   И
девочки-зрительницы, таких смешных клоунских историй полно в цирке, слали ей
записки -- звали на свидание.  А если серьезно, то это было  удобно и вообще
замечательно  --   на  многомесячные  гастроли  по  стране  (всю  объездили)
отправляться с молодой женой.
     Жизнь на  колесах --  такими словами даже  называлась одна глава  в его
книге. "Мы любили ездить. Вещей с собой брали немного -- чемодан  да мешок с
постелью.  В  поезде  я  с удовольствием  знакомился  с  попутчиками,  любил
посидеть  в   компаниях  и  послушать  интересные  истории,  разные  случаи,
анекдоты.  Во  время стоянки поезда  выбегал  на перрон купить что-нибудь  у
местных торговок".
     Однажды в  такой  ситуации он увидел, как поймали  жулика. Тот  работал
очень интересно: влетал на остановках в пижаме и с чайником в купе и занимал
полсотни -- "курицу купить, отдам  через  пять минут, я  из соседнего купе".
После Никулин много размышлял о том, что  среди жуликов вообще много людей с
актерскими способностями. У него с тех сих пор вошло в привычку выискивать в
газетах описание  техники разных  афер,  это были для  него уроки актерского
мастерства.
     А однажды на гастролях  в Киеве он познакомился со священником Ивановым
--  бывшим  клоуном.  Тот приходил иногда  в  цирк...  И очень  боялся,  что
прихожане  узнают  о  бывшей его профессии.  Те же  удивлялись,  отчего  это
батюшка агитирует их заготавливать сено для цирковых  лошадей.  Это чудесное
превращение клоуна в священника  привело Никулина к совершенно  справедливой
мысли  о том,  что  пути  Господни  неисповедимы,  а вовсе не  к  бесплодным
размышлениям о том, что-де одно дело и те и другие делают.
     Дальше, как  известно, был триумф, гастроли  по СССР и всему остальному
миру. Странные, ни на что прежде известное не похожие роли в кино, к которым
он  отнесся  с  необычайной трепетностью.  Из  фильмов  с  Никулиным  народу
запомнилось множество летучих фраз, а это же не зря.
        "Правда"
     --  Юрий  Владимирович! Жизнь меняется, кругом разное происходит,  а вы
все  тот  же  приятный,  честный,  порядочный  человек.  Это  удивительно  и
поучительно...
     -- Как  сказать... Совершенно честных людей  ведь нет. Нет, не  хочу из
себя делать  святого. "Я ничего не украл, я никого не обманул, я несу только
добро  и радость людям" --  это было бы ужасно, если так написать. Такого не
бывает, к такому можно только стремиться...
     Ну  да, кто-то узнал,  что я много помогаю артистам цирка  (каждый  раз
проезжая  мимо  любой   больницы,  вспоминаю,  сколько  хороших  людей  туда
устроил), и тон у меня искренний,  и глава в книге у меня  называется -- "Не
ври!". И вот  уже у меня, к  сожалению,  создался имидж добрейшего человека,
такого, который никогда не врет. И никому не отказывает.
     -- Да что ж тут плохого?
     --  Так я  ведь очень переживаю. Все  эти  годы, начиная с перестройки,
меня  на  улице караулят  люди: "Я  приехал специально к вам, потому что мне
больше не к кому обратиться,  а вы  людям помогаете". Ну если б я  был  хоть
депутат,  мог  бы через правительство что-то сделать...  Но  я не депутат. И
потом, у  меня ж  работа. Если все бросить и добиться  какой-то ерунды, чтоб
человека  приняли или хоть взяли  у  него  заявление, -- так  на это  полдня
уйдет.  Для меня самое  тяжелое  -- говорить  "нет",  отказывать. Ко  мне  и
проходимцы  приходят,  и жулики, и нахалы, их сразу  видно.  Просят денег на
билет, дескать, обокрали, а им ехать. Непременно вышлют. Даю. Так ни один не
прислал. Ни один.
     Никулин бесстрашно,  мужественно рассказывал про себя нелепые клоунские
истории.  Вот,  например, одна.  Он долго  собирал почтовые марки, накопил 6
тысяч штук. И страшно расстроился потом, случайно узнав, что не следовало их
приклеивать  к страницам  альбома  столярным клеем --  намертво.  Совершенно
клоунская ситуация! "Смешное и трагическое -- две сестры, сопровождающие нас
по жизни".
     Он понарассказывал -- и устно,  и в книге -- множество историй, которые
его представляют не в лучшем  свете. Таких дурацких историй у каждого полно!
Но другие помалкивают...
     -- Я про  это писал, чтоб показать -- я абсолютно такой же, как все, --
объяснял мне Никулин. -- Я вот описал, как меня выгнали из тира за то, что я
стрелял по лампочкам. Ну, по лампочкам. А другие, может, кошек вешали, это ж
куда хуже...
     -- Вот вы в книжке пишете: "Многие старались  себя показать  друг перед
другом как можно выгоднее. А Гайдай -- нет". Что, и Никулин -- тоже нет?
     -- Когда кто-то себя начинает показывать выгоднее, чем есть, мне стыдно
становится, неловко и неудобно за него. Пускай про тебя другие говорят...
     Я, например, редко рассказываю про войну. Когда меня просят  что-нибудь
вспомнить,  как  я  воевал, я  рассказываю  обыкновенно  следующий  анекдот.
Демобилизованный солдат вернулся домой, созвал родню и три  часа рассказывал
про то, как воевал. А когда закончил, его маленький сын спрашивает: "Папа, а
что на фронте делали остальные солдаты?"
     А нет, так другой. Внук спрашивает  деда, воевал ли тот. Дед  отвечает:
"Ну". -- "Что "ну"?" -- "Ну, не воевал".
     Когда снимали юбилей Гердта, режиссер мне  говорит: наденьте награды. А
я  этого  не  люблю. Так, надеваю  по  праздникам Красную Звезду, а  на День
Победы колодки.
     Он вспоминает в книге про  то время,  когда со своим партнером Михаилом
Шуйдиным работал ассистентом у знаменитого Карандаша: "Служащие, артисты нас
в  глаза называли холуями,  прихлебателями, мальчиками на побегушках... Меня
не смущали подобные разговоры".
     -- Точно не  смущали! --  вспоминает  он.  --  Карандаш был для меня --
святой, я многое ему  прощал, притом что характер у него был не сахар. И еще
я  чувствовал,  что многого  не  знаю  и  надо  учиться. Сколько талантливых
клоунов провалилось  из-за незнания  технологии цирка! Покойный  Тенин,  или
Мозговой, который чуть не повесился...
     Мой  отец --  я  не  писал  об  этом  в  книге  --  был  человек  очень
талантливый, очень остроумный. Но гордый! Вот надо пойти к человеку, который
утверждает репертуар, ему не  то чтобы взятку дать, но что-то подарить -- не
идет! Надо кого-то взять в соавторы -- не берет! Чуть что не  так -- хлопнул
дверью, ушел. Мы без денег сидели...
     И  еще он часто опаздывал.  На важные встречи, где должна была решиться
его судьба! Из-за этого его не принимали...
     --  А  вы  оказались  более  гибким, чем ваш  отец.  Научились  смирять
гордыню... Да?
     -- Да. Конечно...
        "Смех"
     Эпиграфом одной  из  глав  своей  книги  Никулин поставил слова  своего
любимца  Станислава  Ежи  Леца: "Когда  обезьяна рассмеялась,  увидев себя в
зеркале, -- родился человек".
     И дальше от себя: "Я всегда радовался, когда вызывал у  людей смех. Кто
смеется добрым смехом,  заражает добротой и других. После  такого смеха иной
становится   атмосфера:   мы   забываем   многие   жизненные   неприятности,
неудобства".
     В книге он еще написал:
     "Наверное,   чтобы  идти  в  клоуны,  нужно  обладать  особым   складом
характера,  особыми  взглядами на жизнь. Не каждый  человек согласился бы на
то, чтобы публично смеялись  над ним и чтобы каждый вечер его били, -- пусть
не очень больно, но били, -- обливали водой, посыпали голову мукой,  ставили
подножки.  И  он,  клоун, должен падать, или, как говорим мы в цирке, делать
каскады...  И  все  ради того, чтоб вызвать смех.  ...Почему люди  смеялись?
Думаю,  прежде всего потому,  что я давал им  возможность почувствовать свое
превосходство  надо  мной.  ...Окружающие понимали,  что сами они  на  такое
никогда не пошли бы". Это, бесспорно, мудрая мысль.
     Он рассказывает:
     -- Одно упоминание о  цирке уже людям приятно! Скажешь им: "Я из цирка"
-- улыбаются. И это даже когда  я не был еще известным клоуном!  Это гораздо
лучше, чем сказать -- "Я работаю на кладбище". Или в ОБХСС.
     А рассмешить -- это  трудно. Вот представьте, выходит клоун, а  публика
не  смеется.  Такое  бывало  со  мной!  Когда  не  так  выходил,  не  с  тем
настроением,  не  так двигался, не  то говорил, не так  пел. А  вот  однажды
запел, голос  сорвался  -- смеются.  Ага! Я  это  беру  на  вооружение.  Или
придумал выходить с  авоськой  (молодые  уж не помнят) --  тоже  смеялись. С
чекушкой -- смеялись. Так постепенно, по крупицам вы