и
обещал  прислать  казахское народное  средство,  проверенное  веками кочевой
жизни, - настой из степных трав, который как рукой  снимет недомогание через
час после приема первой дозы. Он также передал привет от жены, которая очень
огорчена моим недомоганием.
     Лекарство привез  шофер  министра.  Он вошел ко мне,  мягко, по-кошачьи
ступая в сапогах ручной  работы, облегавших  ноги,  как  чулки,  и,  ощерясь
редкими и гнилыми зубами,  тоже посетовал  на мое  недомогание и поставил на
стол бутылку из темного стекла
     с куском кукурузного початка вместо пробки, воткнутым в горлышко.
     - Хлебните  стакан перед  сном,-сказал он, уходя.- Немножко  горчит, но
запивать не надо. Будете спать как убитый.
     И при  этом  хитро  прищурил  глаза.  Я запер  за ним  дверь, тотчас же
опорожнил  всю  бутылку в унитаз и спустил воду.  Бутылку швырнул в мусорный
ящик и тщательно  с мылом  помыл руки  горячей  водой. Полотенце,  которым я
вытер руки, тоже выбросил в мусор.
     Всю ночь я  ворочался с боку на  бок, засыпал тревожно  на час-другой и
сноьа просыпался, преследуемый  мыслью, что  я что-то должен предпринять.  А
что  конкретно?  К утру  в моей  голове созрел  план.  Коварный  и жестокий.
Какой-то не русский, восточный по своей злой мстительности.
     Мой  звонок застал Пулькина  в постели, и  я,  не  раскрывая ему плана,
сказал, что  если  он  хочет  благополучно выскочить  из  западни, в которую
попал, то должен, не задавая лишних вопросов, отныне подчиниться моей воле и
выполнять беспрекословно все, что я велю.
     Пулькин, не раздумывая,  согласился, назвав меня авансом "спасителем" и
"голубчиком". Я охладил его пыл, сказав, что цыплят по осени считают, но тем
не  менее на  девяносто  процентов  уверен  в  успехе.  Поэтому слушайте мою
команду  и  выполняйте ее по  армейскому принципу, благо, оба  мы  -  бывшие
офицеры. Приказ командира - закон для подчиненного.
     Товарищ  Пулькин, конференция кончается  завтра, а  мы  с  вами  улетим
сегодня в Москву.
     - Но позвольте...- возразил он, - ведь есть порядок...
     - Молчать, - оборвал я его. - Действуйте. Все оформление нашего отъезда
и  объяснение причин возьмете на себя. Можете  сослаться на  мое нездоровье.
Билеты на вечерний рейс Алма-Ата  - Москва должны  быть у меня  после обеда.
Все! Приступайте!
     Утреннее заседание совещания начиналось в девять часов.  Следовательно,
министр выедет из дома в  половине девятого, и в  этот ранний час Зейнаб еще
можно будет застать  дома. Я сбегал в буфет на  этаже и  наспех  позавтракал
бутылкой кефира, отпивая из
     горлышка,  так  как  даже  в буфете  не  доверял стаканам.  За  стойкой
пялилась на меня щелками глаз дочь степей в белом халате буфетчицы и, должно
быть, удивлялась некультурности высокого гостя из Москвы.
     Без четверти девять я набрал домашний номер телефона министра культуры.
Трубку, как я и полагал, сняла Зейнаб. Приятным и даже дружественным голосом
она осведомилась о моем здоровье, и  я поблагодарил ее, сказав, что чувствую
себя, как новорожденный,  после  казахского  народного снадобья, которое мне
любезно  прислал ее супруг. Зейнаб  ничем  не  выдала  своего удивления,  а,
наоборот,   еще   дружественней   и   даже   кокетливо  поздравила  меня   с
выздоровлением.
     Я для себя отметил, что она  совершенно  не в курсе моих отношений с ее
мужем, - даже ей  он не  доверил  своих опасений после ночных откровений  со
мной. Они действовали  порознь. Как два матерых хищника,  доверяющих  только
себе.  И, возможно, во всей авантюре с Пулькиным министр не был  замешан  и,
конечно,  не  мог  даже  предполагать,  какой  ценой  жена  выбила  из  него
рекомендательное письмо на киностудию "Мосфильм".
     Я спросил Зейнаб, есть ли в доме кто-нибудь еще, кроме нее.
     -- Никого. А что такое? - насторожилась она.
     -  Да,  видите ли, мне  бы хотелось с вами поговорить с  глазу на глаз.
Надеюсь, наш телефонный разговор никто не подслушивает?
     -  Я надеюсь,-  согласилась  она, и в ее голосе промелькнули  тревожные
нотки. - О чем вы хотите со мной говорить?
     -  Скоро  узнаете,  Зоя,-  назвал   я  ее  русским  именем,  каким  она
представилась мне, когда  я  приехал  в их дом позавчера.  -  Дело  касается
вашего  благополучия. Семейного. Над вами нависла  страшная  опасность, и  я
совершенно случайно об этом узнал.
     -  Что  случилось?  Говорите! -  на  другом  конце провода  улетучилось
кокетство, уступив место неразмышляющему страху.-Я надеюсь,  вы мой друг? Вы
меня предупредите?
     Зоя, я не хочу по телефону сообщать подробности, заботясь исключительно
о вашей безопасности.
     - Это что, связано с товарищем Пулькиным? -
     злая ирония прозвучала в ее голосе.- Он вам наболтал?
     -  Нет, дорогая  Зоя, тучи,  сгущающиеся над  вашей  головой,  никакого
отношения к товарищу Пулькину не  имеют. Все  значительно сложнее. Могу лишь
сказать,  что  кое-какие  люди   здесь,  в  Алма-Ате,  собрали   против  вас
неопровержимые улики  и попросили меня  передать их письменное  заявление  в
Москву. Я ознакомился с этим документом и могу вам определенно сказать, что,
если он  предстанет пред светлые очи начальства в Москве,  ни вам, ни вашему
супругу  не уйти  от  серьезной ответственности.- В  том, что у нее рыльце в
пуху и она замешана во множестве деяний, наказуемых уголовным кодексом, я не
сомневался и на этом построил свой план атаки.
     - Это письмо... у вас? - после затянувшейся паузы спросила она.
     - Да.  И поэтому я вам позвонил. Я ваш друг,  Зоя. И  мне  бы  хотелось
уберечь вас от беды.
     - Вы хотите, чтобы я к вам подъехала?
     -  Как вам  угодно.  Я  всегда буду  рад  видеть  такую  очаровательную
женщину.
     В ее голосе снова зазвучали кокетливые, уверенные нотки:
     -  Послушайте, дорогой,  я и не  подозревала, что  вы такой джентльмен.
Подобные мужчины нынче не часто встречаются. Я к вам еду. Ждите, дорогой.
     Только, Зоя, не пользуйтесь автомобилем мужа, а возьмите  такси. И  еще
одна просьба... Я нарочно умолк, испытывая ее.
     - Что? - нотки тревоги снова пробились в ее голосе.
     --  Захватите, Зоечка,  письмо, которое  вам Пулькин  подписал.  Я  его
ликвидирую. Так сказать, услуга за услугу.
     - Хорошо. Я еду.
     Она вошла  ко мне  в номер  без  стука  - я оставил дверь приоткрытой,-
одетая  в  строгий костюм,  без лишней  косметики  и  украшений. Волосы были
гладко зачесаны и  стянуты тяжелым узлом на затылке. Без единого  слова  она
вынула  из сумочки вчетверо сложенный лист бумаги, протянула мне и села в то
же кресло, в котором вчера исповедовался мне Пулькин.
     Я развернул лист и пробежал глазами. Хитрая бе-

     стия!  Как  все  заранее  было  заготовлено!   Рекомендательное  письма
Пулькина  было отпечатано на машинке, и просьба была изложена в сдержанной и
в то  же  время не допускающей  отказа форме. Внизу был указан  точный титул
Пулькина и оставлено место для подписи,  которое  бедняга заполнил нетвердой
рукой. У нее  на  глазах я  медленно  разорвал  письмо на  множество  мелких
клочков, которые сложил ворохом  в стеклянную пепельницу и поджег спичкой. В
пепельнице заплясал маленький костер.
     -  А теперь я жду ответного  шага, -  деловито сказала Зоя, испытующе и
тревожно глядя на меня. - Это письмо у вас?
     - У меня.
     Я вынул из ящика письменного стола большой казенный конверт и с улыбкой
помахал им в воздухе.
     -  Надеюсь,  его  постигнет та  же участь?  - она скосила  свои зеленые
кошачьи глаза на догоравшие в пепельнице клочки бумаги.
     - Возможно. Это зависит от вас.
     - Чего еще вам нужно?
     - Того же, что вы предложили Пулькину. Вашего божественного тела.
     - Ах,  так? -  Зоя заломила бровки над  зелеными  раскосыми  глазами  и
встала с кресла, стройная, с крепкими бедрами, плотно стянутыми юбкой. - А в
другой, менее оскорбительной форме это нельзя было предложить?
     - Нет, Зоя. Я ведь вам не предлагаю себя в любовники. Я моложе Пулькина
и покрепче его. Я получу с вас то, что он по слабости не смог  взять. Только
и всего. Если вы не возражаете, то прошу занять удобную позицию.
     - Какую? - от ненависти ко мне ее глаза настолько сузились, что утонули
под припухлостями век, а ноздри тонкого носика затрепетали, как у породистой
лошади.
     -  Так  как  мы  не  будем  играть  в  любовь, то  лучше  всего  вам не
раздеваться, а  только снять штанишки,  задрать сзади юбку повыше и ладонями
упереться в кресло.
     Ноздри ее затрепетали  еще сильнее. Она до боли прикусила нижнюю пухлую
губу. Грудь высоко взд малась и опадала.
     - Жакет вы мне позволите снять?
     - Зачем? Это лишнее. Сделайте, как я  просил. Зоя бросила на стол  свою
лакированную сумочку,
     нагнулась,  обеими  руками  ухватилась  за  край юбки и подняла  ее  до
поясницы вместе с черной шелковой комбинацией. Рывком руки стряхнула с бедер
полупрозрачные, с кружевной строчкой  по краю  трусики и, когда они легли на
пол, переступила через  них черными открытыми  лодочками- на  тонких высоких
каблучках.
     - Прошу занять позицию, - жестом пригласил я ее.
     С поднятой над бедрами юбкой она подошла к  креслу сбоку,  положила обе
руки на  поручень  и,  согнувшись,  развернула  передо  мной гитарной  формы
мраморный зад.
     Я рассматривал этот прелестный зад с медлительностью гурмана, и она, не
выдержав, скосила назад свой зеленый и узкий глаз.
     - Долго еще ждать?
     - У меня не стоит, - сказал я.
     - Вы еще хуже Пулькина, - злорадно усмехнулась  она, пребывая в  той же
позе.
     - Вот-вот, я и хочу,  чтобы вы, как и у Пулькина, взяли в рот и  довели
до нужной кондиции. Вы в этом деле мастерица, не правда ли?
     Бог  ты  мой, как она меня ненавидела!  Ее  глаза сверкали  такой лютой
ненавистью, что, когда она, опустившись  на колени и расстегнув ширинку моих
брюк, извлекла оттуда член и взяла его в рот, я не на шутку струхнул, как бы
не откусила напрочь.
     Но  жена  министра  была слишком  практичной, и  разум  возобладал  над
чувствами. Она умело, мастерски облизала, понянчила  губами,  языком и небом
мой член, пока  он не окреп и не  вырос в размере, и тогда, выпустив  его из
губ, снова стала раком, и я лег на ее зад и продвинул возбужденный и влажный
член  между  ее  ягодиц глубоко-глубоко, от чего она издала стонущий звук, а
затем, ухватившись рукой за тяжелый узел волос на ее затылке, больно потянул
на  себя  и стал гонять  свой  член, как поршень,  взад и вперед, проникая в
самое ее нутро.
     Когда я  разрядился наконец,  она,  повернув  ко  мне голову,  деловито
спросила:
     - Все?
     И, прихватив с полу трусики, побежала в ванную.
     Я  застегнул брюки и уселся в кресло, слегка  оглушенный, но с чувством
большого удовлетворения. Это был и секс высочайшего класса, и в то же  время
глумление, откровенная месть, наказание  плотоядной  и расчетливой  хищницы,
которая этого вполне заслуживала.
     Она вернулась из ванной снова причесанная, костюмчик без единой складки
красиво облегал это тело, которым я только что обладал, и протянула руку:
     - Письмо.
     Я  отдал ей конверт и,  сдерживая улыбку, наблюдал, как она торопливыми
движениями пальцев  разорвала  его  верх и  извлекла лист  бумаги. Абсолютно
чистый лист бумаги.
     Она подняла на меня недоумевающие глаза. И тогда я захохотал. Громко. С
наслаждением. Упиваясь ее растерянностью и беззащитностью передо мной.
     - Подлец! Какая низость!
     Из глаз ее брызнули горькие слезы обиды.
     - Долг платежом красен, Зоя.  За  подлость рассчитываются подлостью.  Я
тебя проучил. Думаю, урок пойдет впрок.
     - А... как  насчет  опасности... которая нависла над моей семьей? - она
смотрела  на  меня  остекленевшим  взглядом  и сразу  стала  жалкой  и  даже
некрасивой.- Это... тоже неправда?
     - Все  неправда, - успокоил  я  ее.- Я  тебя разыграл. А  теперь  езжай
домой. И впредь будь осторожней и... порядочней. Если сможешь.
     -  Я бы вас убила,  - простонала она, сжимая кулачки и тряся ими  перед
моим лицом.
     -- Все! - Я открыл ей двери.- Марш отсюда!
     Я стал укладывать вещи в чемодан.
     Не  прошло  и  получаса,  как  раздался  телефонный  звонок.  Очевидно,
Пулькин,  подумал  я,  доложит  о  билетах.  Но  вместо  Пулькина  в  трубке
послышался истерический голос Зои:
     -  Послушай,  негодяй!   Ты  ловко  все  сделал!  Но   теперь  тебе  не
отвертеться!
     - Что такое? - не понял я.- Вы о чем?
     -  Не понимаешь,  сволочь?  Еще  прикидываешься?  Так  слушай!  Ты меня
нарочно выманил из дому. И ты действительно знал, что над моим домом нависла
опасность. Потому что сам все спланировал.
     Что за чушь? - пытался понять я.
     -  Пока я была у тебя,  подонок, в мой  дом пробрались воры и  очистили
его. Две каракулевые  шубы,  серую и  черную, норковое  манто, бобровую шубу
мужа... И все  драгоценности... кольца... колье... браслеты... серьги... Это
-  все, что  я имела.  Все  до копейки!  Ты,  ты... это сделал! И можешь  не
отпираться... Милиция выяснит... Я сейчас же звоню туда.
     Я  сидел  как  оглушенный.  Какая-то   мистика.  Невероятное  до   жути
совпадение.  Я хоть и  в шутку,  но действительно предрек, что над ее  домом
нависла опасность.  В самом деле получается  так,  что  выманил  ее из дому,
продержал у себя  ровно столько времени, сколько  понадобилось  ворам, чтобы
сделать свое дело. Если  Зоя все это изложит  милицейскому  следователю, мне
будет очень трудно, почти невозможно  доказать  свое  алиби.  А кроме всего,
тогда  непременно  всплывет  моя .  неприглядная авантюра, когда я  шантажом
вынудил женщину против ее воли отдаться мне.
     Я влип по  самые уши  и  не видел никакого спасения. Долго просидел я в
кресле, пытаясь  хоть что-нибудь сообразить.  Ага!  Зоя слишком  расчетлива,
чтобы  даже  при таком нервном расстройстве подорвать мину под  собственными
ногами.  Ну, хорошо, меня она с кашей съест,  упечет в тюрьму,  в Сибирь, на
каторгу. Но  и сама-то не  сможет выйти  целехонькой, рассказав  всю правду.
Муж-министр  оставит ее.  Да и сам он после такого скандала  не удержится  в
министерском кресле.
     Я бросился к телефону и торопливо набрал Зоин номер. Она не сразу сняла
трубку. Голос  ее был неузнаваем. Слабый, еле слышный. Будто из  нее  выпили
все жизненные соки.
     Мое предположение оказалось верным.
     - Я  не  тебя пощадила,-сказала  она,-а  себя  и  своего  мужа.  Сейчас
прибудет милиция  с  собаками и будет  искать  воров.  Может быть, и найдут.
Уезжай отсюда. Чтоб я тебя больше не видела.
     И положила трубку.
     Тут уж я  заметался. Скорей!  Скорей  бежать отсюда. Забыть, как ночной
кошмар. К  счастью, скоро  явился Пулькин с  билетами.  Я  велел  ему быстро
собраться и, схватив чемодан, бросился к лифту.
     У подъезда ждала черная "Волга" с белыми зана-
     весками на  окнах. Личный  шофер  министра, улыбаясь  и открывая редкие
гнилые   зубы,   церемонно  расшаркался  передо   мной  и  распахнул  дверцы
автомобиля.
     - Нет! - закричал я.-Не хочу! Уезжайте! Я поеду на такси!
     К   величайшему   недоумению   шофера   и  подоспевшего   Пулькина,   я
категорически  отказался  от услуг министерского шофера  и  успокоился  лишь
тогда, когда  черная "Волга" отъехала,  обдав нас с  Пулькиным едким облаком
выхлопных газов.
     В  аэропорт  мы приехали  на  такси.  Пулькин  молчал  и ни  о  чем  не
расспрашивал. Он был  полностью погружен  в собственные  переживания: я  уже
сообщил ему, что рекомендательное письмо отнято у Зейнаб и ликвидировано.
     Я  все  время  тревожно  оглядывался,  словно  ожидая  погони, и  являл
полнейший контраст умиленно-счастливому Пулькину.
     Наконец  мы  сели в  самолет. Взревели реактивные двигатели, и  мимо  с
убыстряющейся скоростью понеслись постройки аэропорта, серебристые  фюзеляжи
самолетов  на соседних бетонных дорожках.  Мы взмыли в небо. Тогда я перевел
дух и уже без страха огляделся вокруг.

     - Все приходит на память Шурик Колоссовский, - сказал  Лунин, ложась на
диван и запахивая полы халата. - Действительно, как эмблема нашей молодости.
Роюсь в прошлом и все на него натыкаюсь.
     Помню,  ехали  мы  с ним в электричке за город. Шурик донашивал военную
форму,  и в тот раз все боевые награды  висели на  кителе. Народ глазеет  на
него. Герой! И красавец! У женщин слюнки текут.
     Шурик мне кивает:
     Пойдем в  другой вагон. Я -  слепой, ты - мой провожатый. Снимай шапку,
будет полна денег.
     Мы  пошли  в  следующий вагон. Я держу в руке шап-КУ> а другой  веду
Шурика. Он, дьявол,  мастерски закатил глаза, одни  белки остались, и  своим
баритоном так жалостно рвет душу, что весь вагон, и  мужики и бабы, залились
слезами, хоть к нищим слепцам тут привыкли с войны.
     Он лежит, не дышит И как будто спит, Золотые кудри Ветер шевелит, -
     пел Шурик.
     Деньги  посыпались  в  мою  шапку  дождем.  И  ни  одного  медяка.  Все
бумажками.  Рубль.  Даже   пять  рублей.  Шурик  потряс  пассажиров.  Такого
красивого слепца они отроду не видали.
     Мы прошли до  конца  вагона, и шапка была полна доверху.  Шурик нащупал
добычу,  удовлетворенно улыбнулся и рассовал  по карманам. Потом обернулся к
глотающему слезы вагону и, вернув свои глаза в нормальное  состояние, глянул
на  пассажиров  синими  зрачками.  Вагон ахнул и загудел. Я подумал, что нас
непременно станут бить.
     Но Шурик своим громовым голосом пригвоздил пассажиров к местам:
     - Вы! - рявкнул он. -  Жалостливые!  Милостыней отделались от инвалида,
защитника отечества. А никто из вас не возмутился, почему человек, проливший
кровь за вас, должен просить подаяние? Даже мысль такая  не родилась в вашем
курином мозгу. Потому что вы  веками  как  были,  так  и  остались рабами. И
нравственность ваша подлая, рабская.
     Должен признаться, что от таких речей пахло Сибирью. Но поезд подошел к
станции,  двери раскрылись; и я вытащил Шурика на платформу. Никто в  вагоне
не успел опомниться, как двери захлопнулись и поезд помчался дальше.
     Я, чего греха таить, еле отклеил свои штаны от задницы. А Шурик стоит и
этак грустно улыбается:
     - Каждый  народ имеет правительство,  какое  он заслуживает.  Не помню,
какой умный человек это  сказал, но  сказал он точно. Словно вырос в России.
Пойдем, Саша, пиво пить. Денег мы с тобой собрали достаточно.
     - Да  уж  точно, не уцелеть бы Шурику,  не повесься  он сам, - вздохнул
Зуев.
     -  А  мы-то  как   сохранились?  -  Лунин  обвел  приятелей  испытующим
взглядом.- Подличали? Душу продавали?
     - Кто как, - пожал плечами Астахов.
     Хочешь  сказать,  что  ты  прошел  чистеньким?  - спросил Зуев,  ехидно
щурясь.
     За нашу сохранность, - задумчиво сказал Астахов, - мы если и не платили
откровенной   подлостью,   то   все   равно  отдавали   часть   своей  души.
Подторговывали  ею.  А  это тот вид  торговли,  при которой  не богатеешь, а
беднеешь, оскудеваешь. Надуваешь сам себя. Хотите послушать? Не устали?
     - Валяй, - принял удобную позу Зуев.

        "РАССКАЗ АСТАХОВА"
     В  этой  истории,  последствия  которой  заметно  отразились  на  жизни
каждого,  кто оказался  в  ней замешан, был  классический треугольник - двое
мужчин и она. Для начала я вам представлю мужчин. Ваш покорный слуга и Вольф
Гольдберг - талантливый молодой врач, еврей, как вы  можете судить по имени,
но с обликом  типичного немца. Этот немецкий облик  во многом определил  его
судьбу.
     Мы  были с  ним  приятелями,  и это  началось  после того, как он  меня
выходил  из  почти  безнадежного  состояния.  И  еще  сближало  нас сходство
жизненных  путей.   Оба  воевали,   а   потом   были   инструментами   нашей
экспансионистской политики, он  -  в Германии,  а я - в  Литве, и  оба стали
жертвами  этой  политики,  попав  на одном из  поворотов под  ее тяжелые, не
знающие сантиментов колеса.
     Вольф был,  дей