аточным основанием  защищать ее, как  самую  благородную
даму.
     Уехали переполненные  фургоны  от парадного  подъезда гостиницы, утихли
крики в вестибюле, мужчины  рассеялись по щелям, растворились, исчезли.  А я
стоял под  хрустальной  люстрой  и мне  хотелось  плакать  как ребенку. И не
только потому, что я был свидетелем такой чудовищной картины падения нравов.
Я оплакивал себя.
     Я вас знакомил с моей супругой, и  вас теперь не удивляет, что ее зовут
не Леной. А? Вы, кажется, догадались.
     Леночка в  тот вечер была у меня в гостинице, ее вырвали у меня потные,
липкие  руки  дружинников  и  почти  бесчувственную  от  ужаса  и  омерзения
поволокли по полу к фургонам.
     А я? Я одеревенел и стоял как столб. В голове сверлила одна лишь жалкая
мыслишка:  если я устрою скандал, подерусь, отобью Лену, меня  вместе с  ней
увезут  в  милицию,  составят  протокол, который  пошлют  по  месту  службы,
заставят  долго  доказывать,  что  наши  с  ней  отношения  чисты  и  мы  не
развратничали
     в моем номере. А как это докажешь? И на мою репутацию ляжет несмываемое
пятно  в личном деле,  как  каинова печать,  будет  вечно следовать  за мной
милицейский протокол,  в котором я  буду  охарактеризован не  с самой лучшей
стороны. Моя карьера начнет рушиться.
     А кому, скажите мне, люди,  нужна карьера,  когда растоптаны совесть  и
честь. Сейчас на склоне  лет я это понимаю и  рассказываю вам  как  на духу,
чтобы очистить душу  от тяжести, висящей на ней. Очищу ли я  ее? Вряд ли. Но
хоть поговорить начистоту с друзьями, покаяться, ведь это тоже что-то.
     Леночку я больше не видал. Она не захотела меня знать. Порвала  со мной
окончательно и бесповоротно. И была права. А я долго не мог утешиться. Потом
женился на другой. Наплодил детей. И вот живу. Не умираю.
     Зуев вышел из комнаты "Горное солнце" голый, в синих  очках, защищавших
глаза  от  действия  ультрафиолетовых лучей. Астахов, возлежавший  на диване
после парилки, тоже ничем не укрытый, еще розовый от взаимодействия веника и
пара, иронично оглядел короткое, в жирных складках тело Зуева:
     -  Загорел,  брат,  на  горном  солнце. Как  с Черноморского  побережья
Кавказа.
     - Действительно?  - стал поворачиваться  боками  перед стенным зеркалом
Зуев, изучая розовые  пятна, проступившие в  разных местах,- как бы  ожог не
схватить.
     - Что ты там так долго делал?
     - Думал.
     - О чем, если не секрет?
     --Лежал   я,   братцы,   под  горячим  солнышком,   вкушал   достижения
.цивилизации и думал о том, что в мире нас, русских,  не только не понимают,
но  нарочно напускают  побольше туману, когда речь заходит о нас. Словно  им
там, на Западе, доставляет  особое удовольствие мысль о том, что есть,  мол,
такая  страна Россия, не похожая на них, загадочная, как сфинкс. И народ там
загадочный... Загадочная славянская душа. Придумано это все от снобизма. Мы,
мол, нормальные, а они, мол, с придурью. Читают Достоевского, ахают и
     охают. Какая тьма  душевная! Какая бездна! Аж страшно заглянуть  в  эту
душу.  А пробовали вы заглянуть в эту  душу? Ох, и  удивились бы. Пусто там,
как и у вас на душе. Разница лишь в том, что у них от души виски отдает, а у
нас водкой разит.
     Никакой Достоевский так не раскрыл русскую душу, как обычный  советский
анекдот. Моментальный портрет. Душа крупным планом.
     Вот вам пример. Из  серии анекдотов  о Василии Ивановиче Чапаеве и  его
верном ординарце Петьке.
     Поймали красные белого офицера и допрашивают. Петька является к Василию
Ивановичу с докладом:
     - Молчит, гад. Не можем язык развязать.
     - Шомполами пробовали? - спрашивает Чапаев.
     - Пробовали. И иголки под ногти загоняли, и зубы все выбили.
     - Правильно сделали.
     Молчит, гад. Остается последнее средство испробовать.
     - Какое?
     --Дать ему с вечера вволю напиться водки, а утром попросит опохмелиться
- не дать.
     - Ни в коем случае! - возмутился Чапаев.- Мы, чай, не звери...
     Лунин, не слыхавший прежде этого  анекдота, расхохотался, стоя в дверях
парной  и прикрывая низ живота  мокрым  веником.  К его  побагровевшему телу
прилипли распаренные березовые листики.
     - Вот  уж действительно  загадочная  душа,-  смеялся он.-  Этакая смесь
детской непосредственности и закоренелого алкоголизма. Где тут квасок у нас?
Душа жаждет.
     Он  прошелся  по  ковру   к  холодильнику,  извлек   оттуда  запотевший
эмалированный кувшин и стал пить прямо из горла, запрокинув голову.
     - Эй, и мне оставь,- попросил Зуев.
     В прихожей зазвенел звонок, и Зуев подбежал  к дверям, к  переговорному
устройству. Астахов запахнул на коленях халат, а Лунин,  поставив  кувшин на
пол, поспешно схватил со спинки стула купальное полотенце и обернул им живот
и бедра.
     Зуев нажал на кнопку и спросил в решетчатую мембрану:
     - Кто это?
     - Я,- послышался  искаженный  треском  электрических  разрядов  игривый
женский голос.- Дуня. Официантка. Горяченького вам поесть принесла.
     - Дуня? - взыграл Зуев и, обернувшись к товарищам, подмигнул.-А как вас
по батюшке, Дуня?
     - Да чего это я вам по телефону должна говорить? Откройте, скажу.
     - Нет,  уж вы нам, Дуня, по телефону скажите,- затанцевал у двери голый
Зуев, посвечивая розовым после "горного солнца" задом.- Тогда и пустим.
     - Да Ивановна я,- протрещал голос  в рупоре.- Вот уж неугомонные. Ровно
дети.
     - Милости  просим, Авдотья  Ивановна,-  Зуев  нажал на  кнопку сигнала,
открывающего входную дверь.
     Из  прихожей слышно было,  как официантка захлопнула за  собой  дверь и
веником стала обметать снег с ног.
     Астахов вскочил с дивана и суетливо стал натягивать на себя под халатом
трусики. Лунин тоже, сбросив мохнатую  прсУстыню, накинул на плечи купальный
халат  и,  запахнув,  стянул  узлом  пояс.  Один  Зуев оставался  нагишом  и
посмеивался над своими товарищами.
     --- Джентльмены. Напрасный труд.
     - Но все же дама,- возразил Астахов.
     -  Эта дама, если  мои  сведения точны, привыкла видеть мужчин  в голом
виде. Здесь отдыхал до нас мой коллега Женя Афанасьев. А ему я доверяю...
     В  чем доверяет  Зуев своему коллеге  Жене Афанасьеву так и не  удалось
узнать Астахову и Лунину. Потому что Дуня вошла в гостиную.
     - Здравствуйте, соколики!
     Сказано  это было с доброй, приветливой улыбкой. От всего облика Дуни -
простой русской бабы с морозным румянцем во всю щеку, с нагловатым и в то же
время потупленным взглядом  серых глаз, с веселыми  морщинками от улыбки  на
выступающих по-татарски скулах  -  повеяло домашним  уютом, кислым хлебом  и
парным молоком, запахом детства  в деревенской  избе, где появились  на свет
когда-то все три приятеля - и Зуев, и Астахов, и Лунин. Да к тому  еще Дунин
слегка скомороший наряд, почитавшийся здесь униформой для  обслуги - бисером
шитый  кокошник  на   голове,  душегрейка  с  меховой   оторочкой  и  черные
валенки-чесанки, облегающие крепкие ноги, с вы-
     пирающими  над  отворотами  валенок  икрами,  настраивал на  бездумный,
невсамделишный, праздничный лад, когда хочется дурачиться, позабыв о годах и
служебном положении.
     - Здравствуй, матушка!
     - Здравствуй, голубушка!
     - Ах, ты, кормилица наша!
     В тон ей загалдели они хором.
     В обеих руках у Дуни были алюминиевые судки, издававшие вкусный запах.
     - Сейчас покормим  вас,- словно  причитая,  напевно тянула  Дуня, ставя
ношу  на  стол.-  Небось  изголодались,  бедненькие.  Все принесла вам,  как
любите. Специально у ваших супруг дозналась, кому что по душе... Вот голубцы
со сметаной, вот борщ украинский, а вот котлеты пожарские.
     - Ах, Авдотья Ивановна,- развел руками, будто пытаясь  ее обнять, голый
Зуев.- Матушка ты наша, заступница. Товарищ Тимошкина.
     - Ох, и фамилию мою узнали, - как бы застыдившись, прикрыла  рот  рукой
Дуня.
     - А как не знать?  Вся Россия слухом полнится. От  Балтийского  моря до
самых  до  окраин...  Везде  наш  брат,  партийный работник, славит  Авдотью
Ивановну.
     - Ой, тоже скажете, - совсем засмущалась Дуня.
     - Вам привет, велел кланяться мой друг товарищ Афанасьев.
     - Женя, что  ли? Не забыл, значит. Ох, и шелапут-ный товарищ Афанасьев.
Ровно дитя малое, любит куролесить.
     - Очень лестно он о вас отзывался,- подмигивал приятелям Зуев.
     -  Спасибо  на  добром  слове, -  отвечала Дуня,  расставляя посуду  на
столе.- А условие мое сказывал?
     - А  как же? Все припасено. Вчера наменял, - Зуев побежал  к гардеробу,
стал рыться в карманах своей шубы.
     Астахов  и  Лунин,  один  на  диване,  другой  в  кресле,  наслаждались
разыгрываемой перед  ними сценой, в которой Зуев  комиковал и притворялся, а
Дуня  вела  роль всерьез и искренне. Чем это  все могло завершиться, оба  не
догадывались, и это еще больше разжигало любопытство и улучшало настроение.
     Зуев принес на ладони три серебряных рубля  и показал сначала зрителям,
потом Дуне.
     - Вот они, без обмана. Три юбилейные монеты с Лениным.
     Дуня взяла монеты, осмотрела каждую и сунула в карман душегрейки.
     - Значит, всех троих обслужить?
     - А как же? - сказал Зуев.- Мы - неразлучные друзья.
     - Ну, тогда кушайте на здоровье, а я пойду приготовлюсь. Как покушаете,
кликните.
     И ушла в прихожую.
     Астахов и Лунин уставились на Зуева.
     - Да, да,- сказал он, довольный произведенным эффектом.- Это и есть мой
сюрприз. Она тут всех отдыхающих мужского пола обслуживает, ставит на полное
половое довольствие. Женька  Афанасьев не врал. Все среднее звено партийного
аппарата пропустила эта  девица. Работает безотказно, как часовой  механизм.
Только  раз дала  маху,  забеременела и  имеет ребенка, неизвестно от  кого.
Коллегиальное дитя. Любой из наших коллег имеет все основания считать именно
себя отцом.
     - Нет, нет,- замахал руками Астахов.-Я в этом не участвую.
     - Хочешь прослыть  чистоплюем?  -  прищурился на него  Зуев.-Только  не
перед нами, Сережа. Мы друг другу цену знаем.
     - Нет, уволь, - отмахивался Астахов. - Не тот возраст да и...
     - Не то положение? - съязвил Зуев.-  У всех у нас одно положение, одной
веревочкой  повязаны. Выходит,  Сережа,  я напрасно потратился. За  тебя уже
уплачен серебряный рубль с  изображением Ленина. Другой  валюты наша дама не
принимает. Только юбилейный рубль.
     - Она что, недоделанная? - озабоченно спросил Лунин.
     -  Имеется  маленько,- кивнул  Зуев.-  Не  все дома. Но это  не  помеха
плотским утехам. А, наоборот, даже приятней. Женя Афанасьев - большой дока и
никудышный товар не станет  хвалить. Одним словом, давайте  обедать, а то мы
бабу там застудим в прихо-
     жей, дожидаючись. Я иду первый. Живой пример всегда заразителен.
     Наскоро  поглотив обед,  Астахов и Лунин, взволнованные как  мальчишки,
собирающиеся напроказить, пересели на диван  со стаканами  компота в руках и
заняли позицию зрителей.
     Голый Зуев, колыхая рыхлым задом и жировыми складками на  боках,  вышел
на середину ковра, вытер рот салфеткой и хлопнул в ладоши:
     - Дуня! Пожалуйте!
     - Иду-у-у! - игриво откликнулась Дуня из  глубины прихожей и выбежала в
гостиную,  как на цирковую  арену.  Она была абсолютно  голой, лишь на ногах
чернели  мягкие  валенки-чесанки  с  отворотами  на   икрах,   а  на  голове
посверкивал  бисером  кокошник  - непременный  атрибут  старинного  русского
костюма.  Это еще  больше придавало всему происходящему сходство  с  цирком.
Жирный, коротконогий и лысый Зуев выглядел клоуном, раздевшимся догола.
     - Сейчас самое время ввалиться нашим женам,- хмыкнул Астахов.
     - А мы  не впустим,  - мило улыбнулась Дуня. - У нас -  механизация. Не
войдешь без звонка. Да и не придут они. Сидят на собрании. У нас сегодня там
такое делается: морально-бытовое разложение обсуждают.
     - Это кто с кем у вас разложился? - спросил Лунин.
     Ерофей.  Кучер.   На  тройке  гоняет.  Видный  мужик.  С  подавальщицей
спутался. С Клавой. А сам женатый. Трое детей.
     -  Нехорошо,-   с  напускной  серьезностью   сказал  Астахов.-   Небось
коммунист?
     - У нас  все - коммунисты,- ответила Дуня.- Беспартийных тут не держат.
Нет политического доверия. А в партии как? Очень строго насчет семьи. Нельзя
разрушать.
     Точно,- кивнул Зуев.- Как же вы так, Авдотья Ивановна, не  доглядели за
вашим кучером Ерофеем и Клавой?
     - Да вот, заладили одно: любовь, мол, у них,- объяснила Дуня.- Не могут
друг без дружки.
     -  Ну,  а  если партия  прикажет?  -  сохраняя  серьезный тон,  спросил
Астахов.-Должны подчиниться?
     Дуня кивнула.
     - А не подчинятся, их обоих сегодня выгонят из партии и с работы. А где
они еще такую работу найдут? Так что не беспокойтесь, ваши жены там до конца
просидят.  Ведь  интересно послушать  про  чужую  жизнь.  Нам  тут  никто не
помешает... пока там идет собрание.
     - В  таком  случае,  Авдотья Ивановна, приступим,-  потер ладони  Зуев,
делая круги по ковру вокруг Дуни. --  Может, желаете перед  началом глотнуть
чего-нибудь горячительного? Чего изволите? Коньяку или шампанского?
     - Нам бы водочки,- потупилась Дуня.- Не откажемся.
     Пока Зуев  нетвердой рукой доставал из  холодильника и наливал в стакан
водку,  Лунин и Астахов,  подавляя  смущение, рассматривали Дуню,  ставшую в
изгиб  рояля, облокотившись  на деку, как  концертная  певица,  собирающаяся
запеть. У нее была крепко сбитая фигура с выпуклым животом рожавшей женщины,
широкими  бедрами  и  круглыми деревенскими  коленями. Груди  налитые,  чуть
вислые, с  большими коричневыми сосками.  В паху и под  мышками  курчавились
жесткие на -вид черные волосы. С лица не сходила глупая и добрая улыбка.
     И  при том,  что и  Астахов и  Лунин в своей жизни повидали  достаточно
женщин и  красивей и стройней, от  Дуни на  них повеяло такой притягательной
бабьей силой  и бездумной  ласковостью,  что  они почти одновременно ощутили
возбуждение.
     - Царевна-несмеяна, - шепнул Астахов Лунину, а тот в ответ:
     - Василиса Прекрасная.
     Дуня взяла у Зуева стакан, отставив мизинец, и звонко сказала:
     - Со знакомством!
     Опорожнив одним глотком стакан,  она поставила его на рояль и кокетливо
спросила:
     - А вас-то как величают, не знаю. А полагается знать.
     - Ну, раз полагается, то начнем с  меня. Виктор Иваныч,- Зуев церемонно
пожал Дуне руку.-А этот, с красивой шевелюрой,- Сергей Николаич. И Александр
Дмитрич - тот, что с усами.
     -  Очень  приятно,-  улыбнулась  каждому  Дуня  и  добавила:  -  Можете
поздравить меня, товарищи. Меня приняли в кандидаты партии. Райком утвердил.
     Это было так неожиданно  сказано, с такой наивной  простотой, абсолютно
не вяжущейся со всей обстановкой и голыми телами, что  мужчины какой-то  миг
сидели окаменев, с раскрытыми ртами и потом вместе разразились хохотом.
     -  Так  это  же крупнейшее  событие  в  жизни  нашей партии! - завопил,
задыхаясь  от  смеха  и  выплясывая  нагишом  на  ковре,  Зуев.-  Теперь  мы
действительно непобедимы!
     - Ох, и маяли меня, маяли, - пожаловалась, ища сочувствия, Дуня.  - Все
вопросы, да вопросы... и такие каверзные...
     Ты хоть не ударила в грязь лицом? - все еще смеясь, осведомился Лунин.-
Отвечала-то как следует?
     -   Да  так...  ни  шатко,  ни  валко...  Кое-что  ответила...  кое-что
запамятовала...  Да ведь я так  считаю... на все вопросы дать  верный  ответ
может один человек...
     - Кто? - со слезящимися от смеха глазами выдохнул Астахов.
     - Чай, только Карл Маркс.
     Ее слова потонули в хохоте. Лунин, постанывая, только и повторял:
     - Ну, Дуня, всю теорию превзошла... Тебя сейчас на мякине не проведешь.
     -  Да  меня и  раньше-то  не  очень-то  объедешь,- совершенно  серьезно
отвечала Дуня, - а теперь-то уж конечно...
     - Ладно! - хлопнул в  ладоши  Зуев с  багровым  от смеха  лицом.-Кончай
базар! Как  говорится, ближе к телу! Приступим, Авдотья Ивановна.  Только уж
сегодня, матушка, должна показать класс! В честь такого события.
     -  А  на нас  никогда  не  жаловались,-с  достоинством  ответила  Дуня,
скрестив  руки перед собой  и приподняв обе груди.- Я же проходила моральный
кодекс строителя  коммунизма...  Когда Программу  партии  учила. А  там  что
сказано? Честность  и  правдивость...  Так?  Высокое сознание  общественного
долга... Коллективизм и  товарищеская  взаимопомощь... А  главное,  что  мне
понравилось,-золотые слова: каждый за всех, все за одного!
     -  Браво!  - зааплодировал Зуев. - Все! Доклад окончен. Следующий номер
нашей программы...
     - Учтите,-перебила  Зуева Дуня.-  Я  ложиться не люблю. У  меня  низкое
расположение... уж больно высоко надо ноги задирать.
     - Как предпочитаешь? - насторожился Зуев.
     -  А  раком...-просто  сказала  Дуня.-Я на  рояль обопрусь,  а вы сзади
пристраивайтесь.
     И  действительно,  стоило  Дуне нагнуться  в  изгибе  рояля,  между  ее
расставленных бедер раскрылась розовая  волосатая щель, и Зуев, прижавшись к
ее ягодицам, легко воткнул туда свой член  и повел в сторону посоловевшим от
наслаждения взором. Но тут же  взгляд его прояснился,  наткнувшись на  экран
беззвучно включенного телевизора. Там бегали по зеленому полю футболисты.
     - Саша! - крикнул он Лунину. - Включи  звук! "Спартак" - "Динамо". Чуть
не прозевали!
     -  Вы... одно из двух, - откуда-то снизу пробормотала Дуня.- Или футбол
глядите, или...
     - Я, пожалуй, потом,- отлип от ее зада Зуев и прошлепал к телевизору. -
Ребятушки, я - пас, непредвиденные обстоятельства... Кто пойдет? Ты, Сережа?
     Астахов смущенно поморщился:
     - Я  бы не отказался... но...  не люблю в  этом деле... при  публике...
Если уединиться...
     Дуня разогнулась.
     - А мы пройдем в "Горное солнце". Там нам никто не помеха.
     - Пожалуй,- поднялся Астахов, на голову выше Дуни, и та, заботливо сняв
с него халат и сложив на стул, уважительно взяла за руку и повела  в комнату
"Горное солнце".
     - Совестливый, -  напевным голосом  нахваливала  Дуня  Астахова.-  Хоть
мужик, а не охальник.
     - Потому как коммунист,- в тон ей ответил Астахов, сдерживая улыбку.
     Зуев приник к телевизору - его больше ничто не интересовало.
     Лунин с дивана смотрел в голые спины Астахова и Дуни и комментировал:
     Подобралась  пара   -  гусь  да  гагара.  Боевой,  испытанный  авангард
советского народа.
     Зуев добрал свое, когда в футбольном матче насту-
     пил перерыв после первого тайма. Выключив звук, но не убрав изображения
с экрана, чтобы не пропустить начала второго тайма,  он поставил вернувшуюся
из "Горного солнца" Дуню в изгиб рояля и вполне уложился во времени до того,
как на футбольном поле прозвучал свисток судьи, возвестивший о начале второй
половины игры.
     Лунин не последовал примеру своих товарищей, отказался.
     Брезгуешь? - удивленно и обиженно спросила неутомимая Дуня.
     -  Да  нет... Бог  с тобой,  - краснея, стал оправдываться  Лунин.-  Не
могу... и все. Нет у меня желания... А без желания, сама понимаешь... ничего
не получится.
     - Это уж точно...-  согласилась  Дуня.- Баба всегда может, да не всегда
хочет, а мужик всегда хочет, да не всегда  может. Я понимаю... Так что, тебе
твой рубль вернуть?
     -  Нет, нет, - замахал руками  Лунин,  -  оставь  себе...  А вот хочешь
доставить  мне  приятное,  пойдем  в  парную, и ты  меня похлещешь веничком.
По-бабьи, ласково. А то эти мужланы, дай им дорваться, семь шкур спустят.
     -  Это  мы с  удовольствием, - согласилась Дуня.  - Вот только  валенки
сниму. Я и сама люблю париться.
     Лунин прихватил две бутылки пива и пошел вслед за Дуней в парную.
     Через полчаса,  одевшись  в  прихожей,  Дуня верну-лась  в гостиную  за
посудой, мягко переваливаясь в своих черных валенках.
     -  Заболталась я  с вами... а дел у меня невпроворот...  В пятом тереме
надо покормить товарища из Грузии. Занемог, заказал обед домой...