душная,
     излучающая  радость  жизни,  раскрасневшаяся  рожа  этого  грузина  так
располагала к себе, что я не совсем уверенно, но все же кивнул.
     -  Тебя  сам Бог послал! -  возликовал  грузин,  потрясая  над  головой
бокалом,  полным  вина.-  Зачем тебе  яичница? Выбрось ее! Разве  у нас мало
закусок?  Присоединяйся, дорогой, к нам и, пожалуйста, переведи  гостям  мой
тост.
     У  меня было настолько пусто и скверно на  душе,  что я, не  колеблясь,
принял приглашение этого душки грузина, рассчитывая хоть как-то отвлечься от
своих бед, рассеяться  немного. Яичницу я  действительно  оставил на  пустом
столике  и, лишь прихватив  оттуда стул, подсел к компании. Грузин, высокий,
румяный, с черными красивыми  глазами,  излучал  радушие  и  гостеприимство.
Склонившись ко мне фамильярно, запанибрата, обняв за шею,  он зашептал мне в
ухо, дыша горячо, как вулкан:
     -   У   меня,   понимаешь,  большой  праздник.  Я,  понимаешь,  защитил
диссертацию. С сегодняшнего дня директор  крупнейшего на Кавказе заповедника
Сандро Мелиава - это я и есть Сандро Мелиава, прошу ни с кем не путать, - не
просто директор  лучшего в мире  заповедника, а кандидат биологических наук.
Прошу любить и  жаловать! И  вот  понимаешь, дорогой...  Когда у меня  такое
потрясающее  событие в  жизни,  как  назло,  понимаешь, ни  одного  близкого
человека  кругом, с кем можно отметить такое выдающееся, понимаешь, событие.
Никого  во  всей  Москве  не  оказалось!  Я, как  одинокая  собака, в  такой
выдающийся день возвращаюсь в эту, извините за выражение, гостиницу "Балчуг"
и вижу в буфете два живых человека едят, как ты, яичницу. Оказалось, что это
немцы,  наши  немецкие  друзья  из  Германской,  понимаешь,  Демократической
Республики, и  они  такие же одинокие в Москве, как  и я. И тогда  я  принял
мудрое решение. Не говоря им ни слова, по-немецки -  ни в  зуб ногой, я взял
их яичницы  и выбросил в  урну для мусора. Немцы  очень удивились:  как  это
понимать? А  я  им  говорю:  спокойно, дорогие, сейчас все  поймете. Заказал
банку  черной  икры - два килограмма. Видишь, кушают столовыми  ложками, без
хлеба... На здоровье, дорогие, кушайте, нам не жалко.
     Действительно, немцы не ели, а жрали дорогую чер-
     ную икру. Впрок. Про  запас.  Как  дети, перемазав икрой  лица до ушей,
бессмысленно  и блаженно  улыбаясь. Такой пир  дома им  был бы  явно  не  по
карману.  И они пользовались случаем бесплатно  нажраться до  отвала  самого
дорогого в Европе деликатеса. И  выпито ими было уже изрядно. Я насчитал  на
столе  тринадцать  бутылок  прекрасного  грузинского  сухого  вина  "Твиши".
Половина бутылок была опорожнена.
     Теперь я буду говорить тост! - провозгласил грузин, подняв недрогнувшей
рукой  бокал и  закатив  свои красивые  глаза  к  потолку. - А  ты, дорогой,
переводи!
     -  Кто   такой  был  до  сегодняшнего  дня  Сандро   Мелиава?  Простой,
обыкновенный  директор  заповедника. Уважаемый... даже любимый, но... просто
директор. Без научного звания. И в  любой момент вышестоящие товарищи  могли
сказать:  дорогой Сандро,  мы тебя любим и уважаем, но  ты не соответствуешь
занимаемому  положению.  Как  ни  печально, но  тебе  придется  потесниться,
уступить директорское кресло  более образованному  товарищу. И  они были  бы
правы на все сто процентов! А сейчас?
     Грузин с игривой усмешкой посмотрел на обоих  немцев, как  бы приглашая
их высказать  свои  соображения на  этот  счет,  и  оба  немца, немолодые, с
сединой, через которую просвечивала розовая кожа, глупо застыли с  открытыми
ртами, из вежливости перестав жевать икру.
     Грузин, сверкая очами, сделав рукой с полным до  краев бокалом какое-то
немыслимое движение в воздухе,  вроде мертвой петли, и не пролив  ни  капли,
закруглил тост самым неожиданным финалом:
     - Так выпьем за нашу родную советскую власть, которая умеет разбираться
в людях и каждому дает научное звание по способностям! Сейчас Сандро Мелиава
не стыдно послать и за границу. Во главе делегации. Кандидат наук!
     Он  пил как лошадь,  не пьянея. Немцы уже еле дышали. Они уже  не могли
больше глотать вино и булькали им,  словно полоскали  горло. На черную  икру
они тоже смотреть не могли. Один лишь вид ее вызывал у  них  опасные спазмы.
Тост  за  тостом.  И каждый тост на десять  минут,  не  короче. Ликующим  от
распирающего счастья голосом он не говорил, а ворковал, то-
     ковал  как тетерев, с удовольствием  слушая  самого себя. Нес  какую-то
околесицу  и,  учитывая  наличие  иностранцев, набор  обязательных  газетных
штампов.  За  мир во всем мире!  За дружбу  народов! Остановим коварную руку
поджигателей войны! И еще в том же духе.
     На  пятой фразе,  увлекшись, он забывал  русский язык  и  переходил  на
родной грузинский, звучавший набором диковинных гортанных звуков и для меня,
и  для немцев,  и для буфетчицы, и, насытившись вволю грузинскими словесными
упражнениями,  внезапно обрывал  тост и, вперив  в  меня  дружелюбные глаза,
ласково требовал: Переводи!
     Даже если б  я и  умел переводить, немцы бы все равно ничего не поняли:
они совершенно отключились и пребывали во взвешенном состоянии.
     Грузин,  однако,  не  терял разума.  В  разгар  одного  из  тостов  он,
увлекшись, предложил:
     - Выпьем за здоровье дорогого товарища Сталина!
     А дело было после смерти Сталина, когда он был
     развенчан Хрущевым и труп его с позором выброшен
     из Мавзолея. Его именем бабушки уже начали пугать
     внуков. И лишь в Грузии тайно чтили память своего
     великого и страшного земляка.
     Сболтнув такой неосторожный политический тост, Сандро Мелиава тотчас же
спохватился, оборвал тост и воззрился на меня трезво и испытующе:
     Это  не  переводи!  Мы  с  тобой  -  свои  люди,  нам  понятно.   Им  -
необязательно!
     Я покинул буфет последним. Уборщица мыла  пол и бесцеремонно  поставила
стулья  кверху ножками на стол  перед моим  носом. Не было  грузина, куда-то
исчезли немцы.  Должно быть, сильно  захмелев, я  на  какое-то  время впал в
беспамятство и не заметил, как остался один.
     Пошатываясь  и отталкиваясь ладонями от стен коридора, я  побрел искать
свою  комнату. Увидев распахнутые настежь  двери, я остановился  и, хоть это
был  не  мой  номер, все же  заглянул,  привлеченный  странными  булькающими
звуками, доносившимися  из ванной. Там я увидел своих  собутыльников-немцев.
Они плавали  в  одежде  в  ванной,  карабкаясь  друг  на дружку  и  блюя  на
брудершафт. Они пучили на меня рачьи
     воспаленные глаза и истекали черной, как деготь, жидкостью: черная икра
в сочетании с вином "Твиши" гейзером била наружу.
     Я  пожелал  им по-немецки спокойной ночи и приятных сновидений и  снова
устремился, качаясь от  стены к стене, на  поиски своей  комнаты. Спал я как
убитый всю ночь и проспал бы еще весь день, если бы не телефонный звонок.
     Звонила моя жена, ставшая со вчерашнего дня официально бывшей женой.  В
мое  сознание,  еще не  прояснившееся  от хмельной мути, с трудом  проникали
слова, произносимые в трубку до омерзения знакомым голосом:
     - Что с  тобой, Лунин?  Уже не узнаешь меня? Моя жена имела обыкновение
называть меня не
     по имени, а по фамилии. Она усвоила эту манеру из какого-то кинофильма.
Это ей казалось очень рафинированной формой общения между супругами.
     Я  ответил, что  не рассчитывал больше слышать ее голос, так как баланс
наших отношений подведен окончательно.
     -  Не  совсем,-  интригующе  протянула она.- За тобой должок. Некоторым
образом непредвиденный.
     Я насторожился, понимая, что такие слова ничего хорошего не предвещают,
и эти мародеры,  моя бывшая жена и ее мамаша, хотят содрать еще что-нибудь с
уже раздетого и разутого трупа.
     - Смотри, не грохнись в обморок, Лунин. Я - беременна.
     Поздравляю, - хмыкнул я.- Папашка известен?
     Не  смейся, придется  плакать. Если я  не прерву  беременность  и  рожу
ребенка, платить за него  будешь  ты. Потому что  еще вчера ты числился моим
законным мужем, а беременна я на втором месяце.
     - Я не касался тебя больше года, сука! Как же ты смеешь?
     - Не горячись. Побереги нервы для объяснения в  официальном месте, куда
тебя пригласят вскоре. И ты поплатишься  своим партийным  билетом и при этом
еще  восемнадцать лет будешь  платить как миленький.  Никому ты не докажешь,
что не спал со своей законной супругой. А если докажешь, то  тебя выгонят из
партии за издевательство над несчастной женщиной.
     Я задохнулся от гнева.
     - Лунин, ты не умер? Так вот послушай. Я не такое уж чудовище, как тебе
кажется,  и  могу  пойти тебе  навстречу.  Вечером  я  ложусь  на  аборт.  К
известному специалисту. Для этого нужны деньги. Тысяча рублей. И ни копейкой
меньше.
     Где  я возьму  столько денег? -  вскричал я.-У меня  в кармане  лишь на
обратный билет.
     - Достань из-под земли. Меня это не касается. К вечеру эта сумма должна
быть доставлена ко мне. Надеюсь, адрес ты еще не забыл. В противном случае -
пеняй  на себя.  Я  и так уж затянула, еще один  день -  и  операция  станет
смертельной для меня. Выбирай!  Или сегодня тысячу рублей  на бочку, или  ты
будешь платить значительно больше целых восемнадцать лет!
     И она положила трубку.
     Я был в западне.  Спасения не было никакого, кроме  как откупиться этой
тысячей  в надежде утолить, наконец, аппетит этих двух хищниц.  Но где взять
тысячу в городе, в котором я уже не живу больше года, и получаю жалованье за
тысячу километров отсюда? Схватить такси и помчаться по полузабытым адресам,
испрашивая у бывших своих  приятелей  в  долг  хоть сколько-нибудь, чтобы  к
вечеру, объехав всех, собрать сумму?
     В совершенно зачумленном виде я метался по холлу гостиницы, перебирая в
уме различные варианты, когда вдруг увидел вчерашнего грузина. Он узнал меня
и удивился:
     - Послушай, дорогой, тебе нельзя много пить. На тебе нет лица! И в этом
я виноват.
     Я объяснил  ему, почему на мне нет  лица,  и кратко изложил  содержание
телефонного разговора.
     Так сколько тебе надо? - спросил грузин. - Всего-навсего тысячу рублей?
Я тебе дам.
     То есть как? - ахнул я. - Как я могу у вас  взять? Вы даже не знаете ни
моего имени, ни кто я и откуда. Как вы можете быть  уверены, что я верну вам
долг? Завтра мы разъедемся и - поминай, как звали.
     -  Не горячись, дорогой,- положил мне ладонь на плечо  грузин,  искрясь
своей белозубой улыбкой из-под черных усов.- Ты  чуть не наговорил лишнее на
себя. Я тебе доверяю. Ты такой красивый, не станешь пач-
     кать репутацию из-за какой-то  тысячи рублей. На, бери и пересчитай.  Я
могу и ошибиться.
     Он  вынул из внутреннего кармана пиджака и протянул мне тугую пачку. По
его настоянию я пересчитал - там была ровно тысяча. Грузины всегда славились
своей щедростью, немелочностью, широтой натуры. Ведь не зря гуляет по России
анекдот, удивительно точно рисующий грузинский национальный характер.
     В  гардеробе  театра  после  спектакля  зрители получают  свои  пальто,
отдавая швейцару за услуги по полтиннику.
     Впереди  грузина  стоял  в  очереди  еврей.  Получив свое  пальто,  тот
протянул  десятку   и  громко,  чтоб  слышали  все,  продемонстрировал  свою
щедрость:
     - Сдачи не надо!
     Грузин  немедленно  принял   вызов  и  показал,  насколько  он  щедрее.
Поравнявшись  со  швейцаром,  грузин  сверкнул  очами   и  небрежным  жестом
отмахнулся:
     - Пальто не надо!
     Поступок Сандро Мелиавы, его доверие ко мне растрогали меня до слез:
     - Я вам  страшно признателен... никогда не забуду... незнакомый человек
отдал первому встречному в долг такую сумму...
     - Ай-яй-яй, - пожурил меня грузин.  - Почему незнакомый человек? Почему
первому встречному? Ты - советский человек. И я - советский человек. Мы - не
первые встречные... Мы вместе строим светлое будущее...
     Он говорил это своим журчащим самодовольным голосом, и черные глаза его
лукаво поблескивали.
     Ты - коммунист? - продолжал грузин, играя голосом. - И я - коммунист. А
кто такие  коммунисты? Ум,  честь и совесть эпохи. Так, значит, мы не чужие.
Ты - ум, я - честь, а...-он поискал глазами,  кого бы назвать совестью,  и я
подсказал ему:
     Моя бывшая жена - совесть эпохи. Она тоже - коммунист.
     Ты выиграл,- рассмеялся  грузин.- Если твоя  жена  - совесть  эпохи, то
хорошая  у  нас эпоха.  А  кстати,  насчет  твоей жены.  Я  выражаю  желание
посмотреть на нее. Поедем вместе деньги передавать, а? И рас-
     писку с  нее не забудь получить. Мало ли что? Социализм - это учет. Так
нас учит партия.
     Я созвонился с ней и условился о месте встречи. Сандро вызвал  такси, и
мы поехали. Она ждала меня на площади Восстания у входа в гастроном. И здесь
не  обошлось без отравленного жала. Она  специально, чтобы  подразнить меня,
вырядилась в шубку, перешитую в мое отсутствие из моей оленьей дохи, которую
мне подарили на Севере. На голове красовалась моя пушистая шапка из ондатры.
Мне не вернули ничего из  моих личных вещей, и сейчас  она  демонстрировала,
какое нашла им применение.
     Я представил ей Сандро сослуживцем, а он добавил многозначительно:
     -  Полковник  Мелиава,  начальник областного  комитета  государственной
безопасности.
     Это произвело впечатление. С ее лица стерлась вызывающая усмешка, и она
без пререканий дала мне расписку  в получении  одной тысячи рублей на аборт.
Деньги она поспешно сунула в сумочку.
     -.  Держите  сумочку крепче,  - посоветовал  Сандро.-  В  Москве  много
жуликов.  А  доктору  своему  передайте  привет.  Он,  должно  быть, большой
специалист. Тысяча рублей за аборт! Он,  должно быть,  не меньше чем лауреат
Ленинской премии и Герой Социалистического Труда.
     Она  испугалась  Сандро,   и  ей  не  терпелось   скорее  уйти.  Но  он
бесцеремонно придержал ее за рукав шубки.
     -  Запомните, уважаемая...  чтобы больше  ничего  не требовать с  этого
человека... Это  называется вымогательством, и нам придется вмешаться. Ясно?
А теперь - идите.
     Возвращаясь в гостиницу, Сандро комментировал:
     - Она, конечно,  аферистка. В Москве  очень мало  честных женщин.  И во
всем мире  их  скоро  не  останется.  Я  слушаю  радио...  Голос  Америки...
Би-Би-Си... у нас в горах хорошо слышно...  без  глушения.  Мне  неинтересно
слушать их клевету про нашу страну... Про наши безобразия я знаю больше, чем
они... Но  я внимательно  слушаю, что  они рассказывают  про  себя.  Это мне
интересно и даже поучительно. Возьмем, к примеру, женский  вопрос... Они там
на Западе совсем сошли с ума... Сексуальную революцию придумали.
     Женщины как с цепи сорвались... И общество  поощряет этот разврат. Она,
пока замуж выйдет, переспит со всеми мужчинами, кто подвернется, и это у них
считается борьбой за равенство. Большая беда их ждет на  Западе. У них скоро
не  будет  семьи. А  если  развалится  семья,  за  ней  полетит  к  черту  и
государство, начнется анархия и... бардак.
     Очень жаль, что  Москва старается от них не отстать. Ты меня прости, но
я тебе откровенно  скажу: никогда бы я не женился на русской женщине. Она не
может быть настоящей женой. У  нее в крови  -разврат. Если я хочу пошалить -
пожалуйста, не откажусь от русской. Но строить семью надо у нас, на Кавказе.
Это, возможно, последнее место на  земле, где женщины не позорят свое звание
и твердо знают, для чего родились.
     Благодарный  за выручку, я  провел весь день с  Сандро, сопровождал его
повсюду, как оруженосец, и к вечеру, раскисшие от обильной ресторанной еды и
возлияний,  мы  сидели  в его номере.  Он снимал в "Балчуге" лучший  и самый
дорогой  номер  со  старомодной  кожаной  мебелью  и  деревянной  купеческой
кроватью под бархатным балдахином.
     - Хочешь, - спросил меня Сандро,  - немножко развлечься?  Давай пошалим
на прощанье. Завтра мы разъезжаемся.
     Он достал записную книжку, полистал ее.
     - Кого предпочитаешь? Балерину? Драматическую артистку? Доктора наук? У
меня большой ассортимент,
     - он  потряс  в  воздухе  записной книжкой. -  Нет  в  Москве  красивой
женщины, которая  откажется  лечь  со мной. Потому что у меня деньги! И я не
скупой!  Мне  не  нравилось  его  бахвальство.  Я   даже  почувствовал  себя
оскорбленным за русских женщин.
     - Ну, дорогой, так кого ты  предпочитаешь? -  настаивал грузин, и, чтоб
отвязаться от него, я буркнул первое, что пришло на ум:
     - Балерину.
     -  Замечательно!  - просиял  Сандро.- Этого  товара  у  нас полно.  Вот
смотри...-  эта...   нет...  поищем   получше...  вот,  вот...  самый   раз.
Заслуженная   артистка...   Сейчас  позвоним  домой...  Если  не  занята   в
спектакле... ты ее будешь иметь.
     Он набрал номер телефона, и я слушал, затаив ды-
     хание,  как  фамильярно разговаривал он с кем-то,  приглашая сейчас  же
приехать к нам.
     Разговаривая  по телефону,  он умудрялся и мне бросить  несколько слов,
прижав  ладонью  микрофон,  сладострастно и лукаво  вращая  большими черными
глазами:
     - Понимаешь, она уже легла... с мужем...- и снова в трубку:
     - Дорогая, мы ждем. Придумай сама, что сказать мужу.
     Пока не раздался легкий стук в дверь, я все еще не  верил и  думал, что
Сандро нарочно поддразнивает меня и куражится.
     В  номер  вошла в  короткой шубке с распущенными  светлыми волосами, на
которых,  искрясь, таяли снежинки,  известная балерина, которую незадолго до
этого  я видел на сцене Большого театра, и билеты в день ее выступления было
невозможно достать. Она, эта балерина, была гордостью советского искусства и
часто  гастролировала за рубежом. Я  знал также ее  мужа  - не  лично, а  по
газетам, не менее знаменитого, чем она, оперного певца.
     У  меня захватило  дух. .Ну, добро бы,  молоденькая, только  начинающая
карьеру танцовщица, которой бы очень пригодились лишние деньги, хотя  бы для
того, чтобы прилично одеваться. Им же платят гроши.  Ей еще простительно. Но
эта! Обласканная славой и роскошью.
     Балерина  распахнула  шубку и,  как  в  дурном  романе,  как  в  пошлом
порнографическом фильме, предстала  перед нами  абсолютно голой...  даже без
нижней рубашки и трусиков.
     Сандро торжествующе взирал на меня, и я понимал, что вот так появиться,
без ничего, в одной шубке, было в его вкусе, и балерина охотно ему угождала.
     Я был шокирован.  Такое не по мне. И не смог переспать с ней.  Хоть она
сама меня раздела и, на-уськиваемая Сандро, тщетно пыталась меня возбудить.
     - Эх, подвел ты  меня, -  сокрушенно вздохнул Сандро.-  Специально  для
тебя  такую  женщину   вызвал.  Красавица!  На  нее  во  всем  мире  мужчины
облизываются. Таких ты не каждый день будешь иметь.
     - Ладно, деточка, - он приподнял за худенькие
     плечи балерину  и  повернул ее к себе.  - Оставь его. Он  поражен твоей
красотой и временно стал импотентом. Давай мы ему покажем, как это делается.
     И у  меня на глазах, на деревянной купеческой кровати под балдахином он
овладел  ею,  и  длинные, прекрасные ноги,  которыми  восхищается весь  мир,
бесстыдно болтались в воздухе и жалко дергались над волосатым задом грузина.
     Потом,  вызвав  по, телефону  такси, он накинул ей  на худенькие  плечи
шубку, она, дружески улыбаясь, помахала  мне  ручкой на прощанье,  повисла у
него на шее, целуя в губы и лоб, и ушла.
     - Ты бледный,  - сказал мне сочувственно Сандро. - Нехорошо получается.
Я имел женщину, а  ты -  нет. Выходит, что я не проявил гостеприимства, и ты
можешь  обо мне подумать черт  знает  что. Мы вызовем других. Специально для
тебя.  Я  знаю.  Тебе  понравится.  Молоденькие девочки,  которые учатся  на
киноактрис. Будущие кинозвезды. Ты когда-нибудь  скажешь, что  ты ее имел, и
никто тебе не поверит. Сейчас вызову их.
     Я попросил Сандро не звонить, сославшись на усталость, и  он согласился
со мной:
     - Да, да.  Ты много пережил в эти дни. Тебе не до женщин. Но вот теперь
ты понимаешь, что  во  всей Москв