сутствия  доктора,
нахваливал  его   Сандро.-   Помнишь,   мы  обмывали  в  гостинице  "Балчуг"
кандидатскую диссертацию?  Думаешь,  я ее написал? Он. Не  будучи  биологом,
сделал такую диссертацию  по биологии, что в Москве академики  удивлялись  и
горячо  меня поздравляли. Думаешь, мне одному диссертацию  сделал? Плохо нас
знаешь. Еще три написал. Для моих вышестоящих руководителей в Тбилиси, и они
тоже стали кандидатами наук.
     Правда, мы снабжали его любым материалом, ка-
     кой  потребует.  Из  Москвы,  из  Центральной  библиотеки имени  Ленина
выписывали ему самую редкую научную литературу. Даже больше, чем  просил. На
всякий случай.
     И  вот,   понимаешь,   этот  самый   доктор-глазник   стал  у  нас  тут
замечательным  хирургом. Такие  операции делает,  такие  швы  накладывает  -
залюбоваться  можно.  Не  в  госпитале, а в  местных  условиях.  Иногда  под
открытым небом. Пациенты  у доктора в основном с огнестрельными ранениями, и
у  них репутация  такая,  что  в  государственный госпиталь положить  такого
равносильно тому, что поставить к стенке и расстрелять. Ведь их милиция ищет
уже с готовым приговором.
     Совсем  недавно такое чудо сотворил  -  руки  целовать  надо. Человеку,
понимаешь,  губу откусили.  Бывает.  И  эта откушенная  губа валялась где-то
полдня, пока не пришел наш доктор. В его руках губа опять ожила, и он пришил
ее  куда следует так  изумительно, что  человек  этот  может,  не стесняясь,
целовать девушек.
     Так впервые  я  услышал о моем сопернике,  уже  пытавшемся украсть  мою
невесту, медноволосую Манану, сестру Шалико. Правда, неудачно. Кроме Шалико,
у нее был еще один брат постарше,  по имени Нугзар. И вот Нугзар-то  устроил
засаду под окном сестры, схватился  врукопашную  с похитителем и откусил ему
нижнюю губу.. Это  в  горах  считается  величайшим позором  - остаться после
драки  с  откушенной губой или носом.  Большего позора  нельзя  придумать, и
единственный  выход: кровная  месть, в которой  участвуют  все  родственники
мужского пола сначала с одной стороны, а потом и с другой.
     Тут  надо  подробней  остановиться  на  'человеке с  откушенной  губой,
которую  так мастерски пришил на место  бывший доктор Гуревич, а ныне просто
Шапиро. Я этого человека вскоре увидел. Губа, действительно, прижилась, и на
покрытом щетиной лице заметить  что-нибудь  не представлялось возможным. Это
был кряжистый,  сильный  человек  с  выпуклой  грудью  и  каменной  шеей,  в
традиционной бараньей шапке и с винтовкой  за плечами. Новый егерь в команде
Сандро. Звали его Джульбер. Он был сван и пришел сюда из-за  перевала, уходя
от кровной мести.
     Дело в том, что Джульбер слыл одним из лучших
     скалолазов  на Большом  Кавказском хребте, и редкая  группа альпинистов
поднималась к вершинам без проводника Джульбера.
     Но  это  было его хобби,  а  не  главное занятие.  А что  было  главным
занятием Джульбера - весьма образно объяснил Сандро Мелиава:
     Понимаешь,  дорогой,  что такое  традиция? Тогда  послушай. Наш дорогой
вождь  и  учитель  товарищ Сталин до революции назывался  здесь, на Кавказе,
просто Coco, и вся его  революционная деятельность заключалась исключительно
в экспроприации банков. То есть, если говорить нашими словами, грабил банки,
вскрывал сейфы и, если верить слухам, все деньги отдавал  на дело революции.
Вот Джульбер продолжает эту традицию, идет по стопам Coco и в наше советское
время совершает налеты на банки. Правда, когда нет альпинистского сезона.
     Медноволосая  Манана, сестра Шалико, с детства любила лазить по горам и
иногда ходила в  поход с  альпинистами. Вот тогда-то  ее и заметил проводник
Джульбер,  и  его  каменное  сердце обмякло.  Он  решил  взять  ее  в  жены.
Шестнадцатилетнюю  Манану. А самому ему в  то время  уже стукнуло семьдесят.
Да, да. Семьдесят.  И при этом  ни одного седого волоса, во рту все зубы  до
единого свои, глаза зоркие,  как у ястреба, и мышцы тверды, как камни. Он из
породы кавказских долгожителей. Отец его в  последний раз женился, когда ему
было девяносто лет, и произвел на свет еще пару детей.
     В наш цивилизованный  век,  когда небо над Кавказом бороздят реактивные
самолеты,  оставляя  белопенный  след  в небесной  лазури, в  горах все  еще
держатся  древних  обычаев.  И один  из  них: чтоб  жениться,  надо  украсть
невесту, овладеть ею, лишив невинности где-нибудь в  укромной горной хижине,
и лишь потом спуститься в деревню к родителям и попросить руки дочери. После
этого устраивается  свадьба  на  три дня и  три ночи. Гости опорожняют бочки
вина, объедаются до полусмерти вкуснейшими  кавказскими  яствами, танцуют до
упаду огневые пляски,  обнявшись  и объясняясь друг другу в вечной дружбе до
гроба.
     Но, чтобы жениться на Манане, Джульберу предстояло решить одну нелегкую
проблему. У него была жена. Жива и здорова. Народившая ему пятерых уже
     взрослых  детей,  и его старший сын был  капитаном  теплохода на Черном
море.
     Бросить  жену считается  в  горах неприличным  поступком.  Лучше всего,
когда  жена умирает. Вдовцу почет  и  уважение. Джульбер  поступил, как  ему
казалось, наилучшим  образом: зарезал жену. Теперь  он был свободен и  мог с
полным  правом  претендовать  на руку  и  сердце юной  медноволосой  Мананы.
Помешала  досадная  мелочь.  У  жены  была  большая  родня,  и  родственники
поклялись отомстить  убийце и стали охотиться за Джульбером. Вот тогда  он и
появился  здесь, в  заповеднике, чтобы  укрыться от  преследователей  и быть
поближе к  своей избраннице. Но  слух  о  действительной причине смерти жены
Джульбера прошел через  перевалы и достиг  ушей братьев  Мананы.  Дальше  вы
знаете.  Джульбер  нарвался  на  засаду,  украсть Манану ему  не  удалось, и
пришлось с позором отступить, оставив на земле свою откушенную губу.
     В  силу снова вступил  древний  закон гор: позор  Джульбера должен быть
отмщен,  и  непременно кровью обидчика.  Даже при том,  что  доктору удалось
приживить откушенную губу. Это не снизило накала страстей.
     Тогда  вмешался Сандро Мелиава. Джульбер работал  у него, и брат Мананы
Шалико работал у него. Да еще к тому же Сандро решил выдать Манану  замуж за
своего  русского  друга, с  которым  он познакомился в  Москве  в  гостинице
"Балчуг". Нужно было непременно завершить это дело миром.
     Сандро переговорил с обеими сторонами и добился согласия братьев Мананы
на  очень суровое условие Джульбера. Чтобы восстановить мир,  он потребовал,
чтобы младший брат обидчика, то есть Шалико, публично в церкви был  объявлен
его сыном со всеми вытекающими последствиями, как-то: свое жалованье отдавал
отцу, а когда  надумает жениться,  не  смеет избрать невесту без  отцовского
согласия и благословения.
     Как ни высока была цена мира, братья медноволосой Мананы  уступили, и я
был в церкви  вместе с Сандро и другими родственниками с обеих сторон, когда
старенький православный поп совершил древний и  варварский обряд примирения.
Поп иглой, похожей на шило и абсолютно нестерильной, уколол палец
     сначала  Шалико,  потом Джульберу, выдавил у обоих  по нескольку капель
крови  и  смешал  их на камне.  Это означало,  что отныне Шалико  и Джульбер
породнились.
     Дальше  началось уж  совсем  невероятное: крещение новообретенного сына
Джульбера.  Рослый и стройный  Шалико разделся  догола, окунулся в  купель и
затем, шлепая мокрыми ногами по каменному полу церкви, на  глазах у всех нас
подошел к Джульберу,  предварительно обнажившемуся до пояса, припал губами к
соску на его груди и стал, чмокая, сосать. А поп ходил вокруг них в парчовой
рясе и раскачивал на цепи дымящееся кадило.
     Я смотрел и не верил своим глазам. А  Сандро прокомментировал это почти
языческое зрелище  по-своему: - Самое интересное,  что почти все действующие
лица -  коммунисты. За исключением попа. Потому что атеизм - одно из главных
условий  членства   в   партии   -  как-то  не   совсем  совместим  с  саном
священнослужителя.
     Таким вот  примирением  Сандро  Мелиава окончательно вывел Джульбера из
игры. Он уже не  мог претендовать на Манану, потому что брат Мананы стал его
сыном и это уже попахивало кровосмесительством.
     Сандро торжествовал и немедленно приступил к следующему шагу: похищению
Мананы.  На  сей  раз для меня.  Не знаю, почему я не  заупрямился  и поехал
верхом с Сандро и Шалико умыкать невесту. Возможно, мне не хотелось огорчать
гостеприимного  хозяина,  увлекшегося, как  дитя, предстоящей  проделкой.  А
кроме  того  -  слабость человеческая:  мне  импонировала  эта  роль  лихого
джигита, умыкающего невесту и насилующего ее где-нибудь в горах на абсолютно
законном  основании. О  последствиях я не  задумывался.  В  крайнем  случае,
действительно женюсь на ней официально и увезу в Россию верную и . преданную
жену.
     Мы скакали  ночью  в  полной темноте, одетые,  как и  положено  в таких
случаях: в  черные  шерстяные  бурки  на плечах  и высокие  бараньи шапки на
головах. Нашим проводником был Шалико, и  это на сто процентов гарантировало
успех. Сопротивления никакого не предвиделось.
     Пробравшись в  дом вслед за Шалико, мы застали Манану спящей в постели,
разбудили  ее, и я по ритуалу зажал  ей  рот, чтоб не кричала. Она  при этом
прокусила мне ладонь. Затем  мы ее укутали  в покрывало, вынесли из  дому, я
вскочил на коня, и Сандро с Шалико передали на седло спеленутый кокон. Потом
мы скакали назад под звездами. Уже вдвоем. Шалико остался дома. Добрались до
швейцарской виллы  для иностранных гостей у озера, и Сандро запер меня с ней
и сам деликатно удалился.
     Когда  я распеленал Манану, я увидел огненно-рыжие волосы  и сверкающие
гневом  черные  глаза.  Она  была воистину восхитительна. Тонкая и гибкая. С
прелестным, нежным лицом, обрамленным  красной медью  волос. Я почувствовал,
что непременно влюблюсь в нее и буду очень дорожить ею, отчего меня охватило
ликование.
     Но ликовал я преждевременно.
     -  Русский человек,  не прикасайся  ко  мне, -в руках у Мананы сверкнул
лезвием кинжал. - Я не люблю тебя. И если ты тронешь меня... Я тебя зарежу.
     - А кого ты любишь? -- растерянно спросил я.
     - Не твое дело. Отпусти меня на волю.
     - Иди,- безвольно согласился я.
     Она метнулась к дверям, распахнула их и. исчезла. Затем я услышал цокот
конских копыт по камням. Я выскочил  во тьму. Моего коня не было у коновязи.
Манана ускакала на нем.
     Наступал  рассвет.  Меркли  звезды.  Вдали  ясней  просвечивал  снежной
вершиной  Эльбрус. Подъехал  Сандро.  Он  без  слов  понял,  что  случилось.
Спешился, вынес из дома цейсовский бинокль и, приложив к глазам, стал шарить
по окрестным горам. Потом протянул бинокль мне.
     - Узнаешь?
     По узкой горной тропе, высоко-высоко, двигались два всадника. Под одним
из них я узнал моего коня.  Это была Манана, уже укутанная в чью-то бурку. А
впереди ехал Джульбер. Без  бурки.  В высокой  бараньей шапке и с ружьем  за
плечами.
     Солнце всходило  за  хребтом  и  ложилось розовыми лучами  на  сахарную
голову Эльбруса. Тропа, по ко-
     торой двигались всадники, утопала в цветущем миндале.
     Мне стало грустно и в то же время легко на душе.
     Что ты  скажешь?  - обернулся  я к  Сандро.  Он не улыбался  и  смотрел
впереди себя сосредоточенно и угрюмо, как проигравший игрок.
     - А может быть, любовь в самом деле  существует на свете, - протянул он
удивленно.

     В  парной  стоял туман,  и  коренастая  оплывшая  фигура Зуева  нечетко
вырисовывалась на верхней  полке. Зуев  натянул на  голову фетровый  колпак,
наполненный холодной водой. Это предохраняло лысину от ожога, да и охлаждало
не в меру перегретую голову -  холодная вода стекала из-под  набухших  краев
колпака по  распаренному лицу, и  это  доставляло  Зуеву  наслаждение. Он не
хлестал  себя  веником, а ладонями растирал сочащееся  влагой  тело. Мягкая,
почти  женская  грудь  колыхалась  под  пальцами,  и  Зуев  не  без  зависти
поглядывал  на  лежавшего  рядом  с  ним  на горячих  досках  верхней  полки
Астахова,  со свистом  хлеставшего себя  по  багровому,  еще  крепкому  телу
березовым веником.
     Внизу  в тумане  плыла фигура  Лунина. Он  принес из  гостиной  бутылку
жигулевского  пива,  с  бульканьем  опорожнил  ее  в  ковш  и  выплеснул  на
раскаленные  камни. Раздалось шипение, клубы пара повалили от ка>  ней. В
горле запершило от хлебного духа.
     Зуев, кряхтя, стал спускаться задом с  верхней по/ ки, а Лунин  с тазом
воды поднялся на его месте крикнув Зуеву вдогонку:
     - Кишка тонка!
     -  Не  кишка, а сердце,- пробормотал  Зуев, садясь внизу на скамью, где
пар был не такой едкий, и переводя дыхание.- Было бы  у тебя два инфаркта,ты
бы носа в парную не показывал, а я, худо-бедно, парюсь.
     -   Ну,  не  дуйся,  старик,  -  кивнул  ему  сверху  Лунин.-  Сочтемся
инфарктами. Я ведь тоже удостоился.
     - Инвалидная команда,  -  рассмеялся Астахов. -  Ни  на  что  не годны.
Бабы-то вас не гонят в шею?
     - Всяко бывает,  - улыбнулся Зуев.-Аида  в гостиную  -  отдохнем. Я вам
историю расскажу.

        "РАССКАЗ ЗУЕВА"
     Стоило мне ее в  первый раз увидеть, как  мое сердце екнуло, и я  сразу
понял,  что между  нами обязательно  что-нибудь  произойдет. На  сексуальной
почве.  Непременно.  Она вызвала  во  мне с первого  же  взгляда  отчаянное,
безоглядное желание овладеть ею. Мять и терзать при этом. Хлестать  по щекам
наотмашь.  По  румяным щекам под  выступающими восточными скулами,  чтоб  из
короткого, тонкого, с трепещущими ноздрями носика фонтаном била кровь.
     Она  вызывала бешеную  вспышку  похоти. И гнева. Она злила,  раздражала
одним  своим  видом   сытой,   гладкой,  самоуверенной  самки  с  прелестной
женственной  фигурой  бывшей балерины,  уже.  сошедшей  со  сцены  и  слегка
раздавшейся и раздобревшей, но сохранившей классические  очертания. И платье
в обтяжку,  при ходьбе  распираемое крепкими бедрами. Сильные икры.  Тонкая,
нежная шейка.  Маленькая,  но  тугая грудь. И головка восточной красавицы, с
густыми  иссиня-черными  гладкими волосами,  стянутыми  сзади  узлом.  Глаза
раскосые  с  чуть  припухшими, нависающими под-бровьями, как  у злой кусачей
собаки,  черные  волосики  над  верхней  губой.  И при  этом  совершенно  не
восточные,  а  скорее  славянские,  зеленые  с рыжинкой  глаза,  как  спелый
крыжовник. И рот. Да, рот.
     Тут  стоит  остановиться подробней. Ее  рот  мог любого мужчину  с  ума
свести. При таком  восточном облике, где  все черты точеные и миниатюрные, у
нее  был  большой, даже вульгарный,  с  пухлыми  губами  рот. Губы  были  не
красными, а синеватыми, покрытыми серым налетом, словно пеплом от сжигающего
их  внутреннего жара.  Губы даже запеклись и  кое-где дали трещины. В  такой
рот, даже если палец сунешь, кончишь в два счета.
     Властная  особа, привыкшая повелевать мужчинами. Независимо от возраста
и национальной принадлежности. Она  мне  напомнила цирковую дрессировщицу, в
костюме с блестками, с бичом в  руке, который со свистом рассекает воздух, и
львы почтительно  замирают на  задних лапах на  своих тумбах. Вместо львов я
видел  на тумбах  мужчин разного  калибра, дружно  вздрагивающих от посвиста
бича и льстиво и преданно заглядывающих в ее зеленые беспощадные глаза.
     Она  была не казашкой. В Казахстане женщины  не блещут красотой. Дочери
степных пастухов  чаще всего кривоноги, круглолицы,  широкоскулы,  с узкими,
как  щели,  прорезями  глаз.  И  фигуры  какие-то  неженственные, угловатые,
сухопарые, плоские.
     Она была экзотическим,  пряным, терпким до  одури,  волшебным цветком в
этом  краю  неженственных  женщин.  Она  была   очень   удачным  результатом
смешанного брака. Татарки и уйгура.  Уйгуры - это племя в горах  Тянь-Шаня -
живут частью на советской  территории, в Казахстане, и частью за границей, в
Китае. А татары  живут в европейской части СССР  и  больше похожи на славян,
чем на азиатов. От смешения этих кровей получилась гремучая смесь. Красавица
Зейнаб. Или Зоя, как ее называли по-русски.
     Когда я  ее  встретил, она была  женой  министра  культуры Казахстана -
низкорослого, кривоногого казаха  с лунообразным, в глубоких морщинах лицом,
имевшим,  по  крайней мере внешне,  очень отдаленное отношение  к  культуре.
Сними с него европейский костюм и нахлобучь  на темя баранью шапку - и перед
тобой стопроцентный чабан, гоняющий по степи овечьи отары.
     Нетрудно догадаться, что Зоя была некоронованной королевой в культурных
кругах  этой большой, размером с пол-Европы,  республики. Не министр,  а она
решала, кого  повысить в должности,  кого  уволить, кто получит роль в новом
фильме,  кто  будет  представлен  к  почетному  званию  и  правительственной
награде.   По  всем  вопросам  обращались   прямо  к  ней,   минуя  мужа,  и
по-восточному обычаю приходили не с пустыми руками. Она, не стесняясь, брала
дорогие  подарки:  каракулевые  шубы,  заграничную  обувь, золотые  кольца и
браслеты, бриллианты и жемчуга. И себя  не обходила. Если в казахском фильме
в главной  роли  предполагалась по сценарию красавица,  снималась непременно
она, хоть  драматическим дарованием не  обладала, а юные актрисы,  даровитее
ее, старились без  ролей. Она пробовала петь в опере. Но конфуз  был слишком
велик, и  у нее хватило  ума не претендовать  на  вокальные лавры. В местном
балете    она    официально   числилась   художественным   руководителем   и
постановщиком. Это была конь-баба в восточном вкусе, и я,
     переглянувшись с нею,  брюхом  почуял, что наши дорожки  пересекутся  и
быть грому великому.
     Случилось  это  все  в  Казахстане,  в  славном  городе  Алма-Ата,  что
по-русски означает  "отец яблок", и действительно, чего-чего, а яблок в этом
городе  - завались,  и среди  них  на весь  мир  славится  краснобокое  чудо
"апорт", в которое лишь  вонзишь  зубы, а  оно само тает во  рту. Эти яблоки
можно попробовать только в Алма-Ате. Они такие большие  и  такие нежные, что
никакой транспортировки не переносят и портятся, погибают в  пути,  лишь для
правительственных банкетов в  Кремле их  доставляют прямо с ветки реактивным
самолетом  в  Москву и из  аэропорта на бешеной скорости  непосредственно  к
столу.
     Я  в Алма-Ате был  единственный  раз,  вот  тогда, и  город  мне  очень
понравился. Все новое, современное, Старый-то город землетрясением снесло, и
выстроили все по последнему слову техники. Огромные деревья вдоль тротуаров,
а под ними в бетонных ложах журчит вода - горная, холодная. Это - арыки. Они
по всем улицам протекают, и от них прохладно в самую жару. А  над деревьями,
над домами - снежные вершины Ала-Тау, отрога Тянь-Шаня.
     Послали  меня  в  Алма-Ату  на  совещание  республик  Средней  Азии   и
Казахстана по  проблемам национальных  культур, как  представителя "старшего
брата" - великого русского народа.
     С  азиатами я до того сталкивался мало и, по правде  сказать,  не  умел
отличить  казаха  от киргиза  и  узбека от туркмена,  и  спроси  меня, какая
столица в какой республике,  непременно  бы наврал.  Но  человек  я  прямой,
национализмом и  шовинизмом не  страдаю.  Я  душой и  телом за международный
интернационализм   в  первозданном   виде,   как   его   задумали   классики
марксизма-ленинизма, и всех вывертов и зигзагов нашей национальной политики,
клянусь честью, не понимаю.
     Ну,  вот,  скажем,  работает  у  меня  помощником один  еврей.  Израиль
Моисеевич. Убей меня, не пойму, почему его надо убрать, и то, что я никак на
это  не  соглашаюсь,  квалифицируется  кое-кем как притупление  политической
бдительности.  Уж  сколько меня донимали:  да избавься  ты  от него,  негоже
такого держать  на высоком  посту, не в ногу со временем шагаешь, а я - ни в
какую.
     Почему? Он, что, плохой  работник? Нет. Работает как вол. Умен, толков.
Я за ним - как  за каменной стеной. Вот  сижу  здесь,  прохлаждаюсь,  а душа
спокойна. Мой помощник не подведет, все б