- А юбилейный рубль с Лениным заготовил? - съязвил Зуев.
     Ну,  за грузином не пропадет,  - убежденно сказала Дуня.- Ему и  в долг
поверить можно. Очень пунктуальный народ.
     -  Еще бы,  -  не  унимался Зуев.  - Вот запузырит  он  тебе  под самую
селезенку, гляди не захлебнись.
     - Как-нибудь  перебьемся...-рассмеялась  Дуня.- От этого еще  никто  не
помер. Занятный они  народ - грузины... Тут их однажды  четверо было... Я им
обеды
     сюда принесла... Так такое учудили... Карусель называется...
     - Как? Как? - заинтересовался Астахов. - Что-то новенькое...
     Ты нам, Дуня,  поподробней освети,- попросил Зуев.- А то грузины, вишь,
до чего дошли, а мы, русские, отстаем. Передовой опыт надо двигать в массы.
     -  Уж  и  не знаю, как  вам  растолковать,  - Дуня задумалась и ладонью
подперла подбородок. - Ну, были мы все пятеро, конечно, нагишом. Тут никакой
одежды не полагается. Наоборот, мешать будет... Я, значит, вот тут посредине
нагнулась, а один, который с усиками... вставил мне в рот... Другой же зашел
сзади и задвинул оттуда. Значит, двое уже пристроены и им  -хорошо. Остаются
еще два. У меня  больше  дырок нет, не засунешь.  Значит,  что они  окаянные
придумали, чтоб никому обидно не было? Другие два  стали у  меня по бокам, я
вытянула руки, взяла в ладоши  у каждого его  яйца и  давай мять. Вот  так и
получилась карусель.  Народ они,  грузины, горячий,  не  могут  тихо, а  все
больше криком исходят от  удовольствия.  Так и  галдят вчетвером. Одна  я  -
немая, рот  занят.  Да и следить надо, чтоб  никого не  обидеть, все  хорошо
сделать. А потом, значит, те двое, что спереди и сзади, кончили благополучно
и  освободили место для своих товарищей,  которым  я яйца  мяла и очень даже
разогрела. Вот  те  свои разогретые мне воткнули спереди и сзади, а те,  что
уже  удовлетворенные,  стали  по  бокам, и  я им  стала яйца мять.  Карусель
называется. Ох, и горячий народ. Каждый по три раза меня поимел, вот так вот
меняясь местами. Уж до чего я не хлипкая, а прямо в пот вогнали.
     Зуев,  Астахов  и Лунин слушали Дуню,  не перебивая,  а когда она ушла,
унеся пустые судки, долго сидели молча.
     - Надо полагать, грузины были помоложе нас,- вздохнул Лунин.
     - Это несомненно, - угрюмо произнес Астахов, - нам с ними не тягаться.
     - Что вы приуныли? - вскочил Зуев.- Мужички!  Каждый возраст имеет свою
прелесть. И потом не зря в народе  говорят:  старый конь борозды не  портит.
Были когда-то и мы рысаками. А ну, выше  нос! И хвост - пистолетом. Есть еще
порох в пороховницах.
     Старая гвардия  умирает, но не сдается. Хотите  послушать анекдот,  как
один малый телевизор чинил?
     Приходит Иван  с  работы,  жена кинулась к плите  котлеты жарить. А он,
пока ужин готов будет, включил телевизор. Там - помехи, плохо видно.
     - Схожу,-говорит жене,- на крышу, посмотрю, что с антенной.
     Живут же  они на седьмом этаже,  а дом, скажем, в двенадцать  этажей. И
вот, пролетая мимо своего седьмого этажа, , кричит он в окно жене, занятой у
плиты:
     - На меня не жарь!

        "РАССКАЗ ЗУЕВА"
     Нет, друзья, что ни говорите, а как  неисповедимы пути господни,  так и
непостижима логика  поведения женщины. Я имею в виду нормальную женщину, без
всяческих вывихов и патологий. Так сказать,  среднестатистический экземпляр.
Из тех, что мы видим в метро и автобусе, спим с ними как с женами или  как с
любовницами. Одним словом, встречаем на  каждом шагу, толкаемся  каждый день
локтями, а постичь их логику нам не дано,  и никакого просветления в будущем
не намечается.  Как любил выражаться один лектор из нашего отдела пропаганды
и агитации -за примером далеко ходить не надо.
     Мы уже условились, что как бы фантастична и невероятна история ни была,
клясться и  божиться в  ее правдивости  в  нашем кругу не приходится. Каждое
слово  принимается  на веру, потому что все мы тертые калачи и нас уже ничем
не удивишь.
     Ехал  я  в  поезде с  женой и сынишкой из Сочи в Москву.  После отдыха,
скучного,  как  зубная боль.  В  профсоюзном  санатории для семейных. Бабы -
выдры. Ханжи, каких свет не видал.  Жопы ниже колен,  в поросячьих глазках -
дубовая  непорочность.  Не  вам  мне  рассказывать  -  сами  знаете,   какой
контингент   подг  бирается  на   подобных  тюленьих  лежбищах   для   семей
партийно-профсоюзного актива. Мужья - не намного лучше. Жрут водку  украдкой
и под жарким солнцем с восхода до заката стучат в домино.
     В нашем купе ехала еще одна семья, такого же со-
     става,  как  наша:  муж, жена  и  малолетний отпрыск.  Поделили мы купе
согласно купленным билетам: нам левые полки - верхняя и нижняя, им - правые.
И на ночь разместились таким образом. Женщины,  естественно, легли на нижних
полках,  пристроив себе в ногах валетом ребятишек, а мы, мужчины,  забрались
на верхотуру и при  синем  свете ночника пускали в приоткрытую  фрамугу окна
дым последних, выкуренных на ночь,  сигарет. А потом уснули под  стук колес,
почесывая  под казенными простынями обожженную  на южном  солнце шелушащуюся
кожу на плечах.
     Когда едешь вместе двое суток, зажатый в тесном и душном купе, невольно
вступаешь  в  контакт,  даже  если  судьба  свела  тебя  не  с  одушевленным
существом, а с несгораемым шкафом.  Еще днем, едва мы расположились  в  купе
после толкотни на Сочинском  вокзале, и поезд благополучно отбыл подальше от
пальм   и  моря   в   сухую   кубанскую  степь,  я  завел  разведывательные,
прощупывающие разговоры с нашими соседями  и  с  тоской  убедился,  что он -
'типичный   партийный   дуб,   из   только  начинающих   карьеру   и  потому
малоразговорчив,  осторожен, на  все имеет правильные, проверенные ответы  и
общаться  с ним, что  биться головой  об  стенку - эффект  одинаков.  Она же
представляла  несомненный  интерес.  Внешний.  Под  халатиком,  который  она
накинула  на себя,  переодевшись  в  вагонном туалете, угадывалась крепкая и
женственная  фигура, с  довольно  крупной и стоячей  грудью  и с  заманчивым
изгибом поясницы,  переходящей в чуть  отставленный  и упругий  зад.  Из-под
халата  выглядывали  сильные икры  золотисто-загорелых ног.  И в  физиономии
ничего отталкивающего. Одним словом, вполне употребимый бабец.  От такой  ни
один мужчина не откажется.
     Но  зато  выражение  лица...  Батюшки-светы... Сама непорочность.  Губы
строго поджаты, ресницы приспущены, в глаза  не глядит.  Будто тильки-тильки
из гимназии и секретов зачатия не ведает, хоть и ребенка на свет  произвела.
Монашка, да и только. Такая строгая классная дама, что даже боязно  при  ней
рот раскрыть, как бы скабрезным словом не осквернить ее невинные ушки.
     Я,  каюсь, не удержался  и запустил  в  воздух  для  зондажа  легонький
анекдотец. В нем и соли-то не бы-
     ло, еле-еле прощупывался намек на сексуальность.  Вы бы  поглядели, как
она  вспыхнула до  кончиков  ушей, каким испепеляющим,  негодующим  взглядом
пронзила меня, что я умолк на полуслове, прикусив язык.
     Даже  мою  жену  пронял   этот  взгляд  оскорбленной   невинности.  Как
нашалившего мальчишку, взяла она меня за руку  и вывела из купе  в коридор и
там прочла  нотацию  о  том, какой я вульгарный тип и почему такие гадости я
смею произносить при женщине. Хотя до этого моя жена с удовольствием слушала
и в моем и в чужом исполнении самые препохабные анекдоты и смеялась до слез,
как  и любой  нормальный человек  с  в  меру  развитым  чувством  юмора.  Но
пуританизм и строгость нашей соседки по купе и ее сделали старой девой.
     Я  умолк и онемел.  За весь день обменялся с  женой и  сынишкой  только
самыми необходимыми фразами, а с наступлением темноты залез наверх, разделся
под  простыней и  затих как  кролик.  Даже мой сын  присмирел и  не шалил  в
присутствии нашей соседки. А  жена  моя, уж на что востра на язык и озорная,
недорого  возьмет  матом  припустить,  прикусила  язычок,  и  каждое  слово,
сказанное в присутствии  той,  как сквозь марлечку процеживает,  чтоб, упаси
Бог, ненароком не покоробить благовоспитанного слуха нашей соседки.
     Супруг  ее,  видать, вымуштрованный за  годы  совместной  жизни,  слова
лишнего  не  скажет,  по-собачьи ей в глаза  глядит,  а  все остальное время
газету "Правда" читает, как школьник-малолетка шевеля при этом губами.
     Уснуло  купе. Стучат  колеса под полом. Похрапывает  рядом со  мной муж
нашей строгой соседки. Детишки внизу посапывают во  сне. Женщин не слышно. И
моя и она,  видать,  тоже уснули. Вагон к  ночи остыл, и прохладный  ветерок
шевелит занавеской на окне. Уснул и я. Голый, как  мать родила, под казенной
льняной   простыней  с   черными  мастичными   штампами  министерства  путей
сообщения.
     Просыпаюсь от того, что чья-то рука шарит под простыней по моему  телу.
Не  просыпаясь окончательно, а все  еще  пребывая во сне, чувствую эту руку,
горячую  женскую ладонь ласково и возбуждающе пробегающую,  чуть касаясь, по
моему животу, потом по
     бедру.  Тонкие  пальчики  коснулись  сонного  члена,   приподняли  его,
отклеили от  бедер  и  нежно  сдавили  в  ладошке.  Он, естественно,  набух,
возбудился и заполнил ладонь так, что пальцы вокруг него еле сомкнулись.
     -  Кто это? - подумал я в сладкой истоме, стараясь не просыпаться, чтоб
не  вспугнуть,  не  отогнать обладательницу  этой  ласковой  нежной  ручки.-
Неужели моя  жена? К чему бы это ей таким делом  в купе заниматься при чужих
людях? Да еще при такой строгой даме, как наша соседка? Она и наедине-то  не
очень склонна к рукоблудию. Застенчива и примитивна в постели.  А тут каждое
касание ладошки и пальчиков -верх сексуального мастерства.
     Я  легонько  приоткрыл один глаз и  при нереальном синем  свете ночника
увидел рядом с  моим распростертым под  простыней  телом совершенно реальные
очертания головы нашей соседки с распущенными на ночь длинными волосами. Это
ее  ручка сдавливала мой член, а глаза, возбужденно  мерцая, следили за моим
лицом, словно гипнотизируя меня, заклиная не просыпаться.
     В моей  голове  все  перемешалось.  Кто  мог  предположить,  что  такая
неприступная  женщина, такой "синий чулок" вдруг проявит  эдакую  авантюрную
прыть опытнейшей  развратницы?  Я возбудился до  предела, мне так захотелось
ее, что я позабыл о том, что в  метре от нас бормочет во сне ее муж, а внизу
спит и  в любой момент может проснуться моя жена - баба ревнивая и способная
закатить в ухо без предупреждения.
     Я выпростал руку из-под  простыни и сжал ее  локоть. Она не вздрогнула,
не шевельнулась, не выпустила мой член из ладони, а только крепче сжала его.
Палец левой  руки она поднесла к своим  губам, призывая меня  к молчанию,  и
головой кивнула  на дверь,  приглашая  следовать  за ней. Затем она вытащила
правую руку  из-под  простыни,  запахнула халатик  и молча взялась за  ручку
двери,  без  единого скрипа сдвинула ее и вышла  из купе в слабо  освещенный
пустой  коридор вагона. Дверь осталась раскрытой и после того, как ее фигура
исчезла из проема, призывая меня к действию, если я считал себя мужчиной.
     Как акробат, пружиня на согнутых локтях и одной
     рукой упершись  у  самого  носа  ее  мирно  похрапывающего  супруга,  я
беззвучно опустил  свое голое  тело  на пол, сдернул простыню и завернулся в
нее,  как  покойник  в  саван,  словно  бы  извиняясь,  поглядел  в  затылок
непроснувшейся  жены и  выскользнул на  цыпочках  в  коридор,  задвинув  без
единого шороха за собой до отказа дверь купе.
     Ее  фигурка  в халатике маячила в самом конце полуосвещенного коридора.
Там, где был  туалет.  Я  приблизился к ней,  пытаясь поймать  ее  взгляд  и
угадать, что она затеяла.  Она отвела  глаза  и  решительно распахнув  узкую
дверцу туалета, посторонилась, пропуская меня вперед.
     Мне ничего не оставалось делать,  как подчиниться, и, все еще укутанный
в простыню, я, как привидение, скользнул  мимо нее  в узкий тесный квадратик
туалета,  где половину площади  занимал белый  унитаз с  поднятой к сливному
бачку черной пластмассовой крышкой.
     Она  протиснулась вслед за  мной, захлопнула  двери, деловито повернула
рукоятку на "занято", касаясь при этом моей спины своими упругими ягодицами.
Я подчинился ее деловитости и тоже проявил активность. Опустил черную крышку
на унитаз, превратив его в  подобие сиденья, стряхнул со своих плеч простыню
и, оставшись голым, сел, как на табурет, на крышку унитаза, раздвинув колени
и   устремив  вверх  возбужденный,  "дымящийся"  член.  При.  матовом  свете
потолочного плафона она  стояла, сбросив  на нечистый  мозаичный пол туалета
свой халатик, легший темным  холмиком  на мою  простыню,  вся  бронзовая  от
загара, с  крепкими бедрами и  стоячими налитыми, как у девушки, грудями.  И
груди, и треугольник кожи на лобке были  молочно-белыми - все  это укрыли от
южного солнца бюстгальтер и трусики-плавки.
     Она  как завороженная  смотрела мне между ног,  где торчал возбужденный
член,  и не шевелилась. Не зная, чего  еще  можно  от нее ожидать,  я  решил
проявить   инициативу.   Время-то  работало  против  нас:  в  любой   момент
какой-нибудь сонный пассажир с переполненным мочевым пузырем начнет ломиться
в запертую дверь туалета и не уйдет, пока мы не выйдем... вдвоем. Хотел бы я
представить  выражение  глаз  бедолаги  при виде  наших фигур:  женской  - в
халатике и мужской -
     в белой простыне, покидающих тесный  туалет, который мы занимали вдвоем
непонятно для какой надобности. Да и наши половины могли проснуться в купе и
удивиться нашему одновременному отсутствию.
     - Прошу,-с нервной усмешкой пригласил я ее и жестом показал, что лучшая
поза для нее - сесть верхом на мои бедра лицом ко мне и  попытаться при этом
не промахнуться, чтоб все вошло, куда надо.
     - Пошляк! - с откровенным презрением сказала она.- Вам  только одного и
надо. Все вы одинаковы,
     И, брезгливо сморщив носик, села ко мне на колени и, как гайка на винт,
плотно навинтилась на мой член. И так страстно взвыла, запрыгала на мне, что
я, испугавшись не на шутку, что ее темпераментный вой слышен во  всем вагоне
и даже за его стенами, ничего лучшего не смог придумать,  как. нажать  ногой
на педаль, надеясь, что шум падающей в унитаз воды заглушит остальные звуки.
     Что  еще  к этому добавить?  Мы  вернулись в купе незамеченными,  и оба
молча  легли каждый  на  свое место. Ее  твердокаменный  супруг  по-прежнему
храпел  на  расстоянии  протянутой  руки от  меня.  Внизу  тревожно,  но  не
просыпаясь,  что-то бормотала  во  сне моя жена,  ногами  прикрывая  сына от
возможного  падения с полки. И я уснул, беззвучно хихикая.  Как она  провела
остаток ночи, не знаю. Да и не интересовался.
     Назавтра  она  снова  приняла  свой  обычный  неприступный вид,  словно
затянулась в  мундир.  Моя  жена  разговаривала с ней "через тряпочку", сама
становясь кроткой в ее присутствии. А  ее муж безотрывно читал  свежий номер
"Правды", купленный в Ростове, где  мы простояли полчаса, и робко поглядывал
на жену.
     Я же весь день провел в коридоре, глядя в  окно на пробегающий пейзаж и
показывая язык  всему  свету.  Предстояла  еще  одна  ночь  в дороге,  и я с
нетерпением ожидал наступления сумерек.

     -  Искать  логику  в женском  поведении  равносильно тому, что пытаться
найти иголку в стоге сена. Бессмысленное и пустое занятие,- сказал Астахов.
     - Вот я вам  сейчас задам задачку...  по  психологии женской... да и по
логике  дамского поведения...  а  вы,  опытные мужички, профессора  по  этой
части,  пытайтесь   разгадать,   найти  удовлетворительное  объяснение   уже
непостижимым выкрутасам бабьей психики, - пообещал Зуев.
     -  В  твоей  истории с  вагонной спутницей, -  сказал Лунин,- при  всей
пикантности ситуации и таком неожиданном  эффектном финале  я  все же ничего
загадочного не  нахожу.  Ради Бога, не  подумай,  что  я хочу  умалить  твои
достоинства,  как рассказчика,  -  Боже  упаси,- слушать  тебя было для меня
наслаждением. Но возьмем голые факты, так  сказать, обнаженную канву этой...
я повторяю, прелестнейшей истории и совершим простейший  анализ... Что же мы
обнаруживаем?  Сексуальную и похотливую  самочку, вынужденную  по  различным
причинам  и,  в  первую очередь, из-за  среды... ханжеской и  демонстративно
высокоморальной...   подавлять    в   себе   кипящую   лаву   под    личиной
ультраскромности.  Отсюда  ее подчеркнутое поведение классной  дамы, суровой
монашки.  Строгая  оболочка,  в  которую,  как в корсет,  затянут и  сдавлен
бушующий  пламень  неутоле'нного  секса, тонка  и хрупка, как ломкая корочка
земной коры  на  расплавленной  магме.  И вот  она  встретила  тебя, и  глаз
жеребячий, которым ты ее обозрел, и легкая твоя  скабрезность, пущенная, как
пробный  шар, разнесли  эту  корку и  вызвали к жизни подлинную  натуру этой
сочной и алчной  бабищи. Какая смелость  проявлена... Даже удаль...  Никакой
оглядки на возможные последствия. Вулкан похоти повел ее, как  сомнамбулу...
и я  бы восхитился ею, зааплодировал... если бы она до конца молчала, рта не
раскрывала.
     Но  она  произнесла  несколько слов в туалете  и двумя мазками обнажила
главное качество своей натуры.  Пошлая,  банальная  мещанка. Смешно и  жалко
хорохорится, прежде чем сесть  на член, которого она жаждет больше всего. Но
без  этих  ее  слов  не  было  бы  законченного  портрета.  И  я  тебе,  как
рассказчику, признателен, что ты не  пощадил ее и нарисовал эту особу такой,
какова она есть на самом деле, убрав загадочный флер, в каком она рисовалась
поначалу.

        "РАССКАЗ ЗУЕВА"
     Не в моих правилах  спать с  женами моих приятелей.  Да будь она  самая
раскрасавица и пусть делает мне самые откровенные намеки, я себе скорее член
отрублю, нежели  позволю нарушить традицию. Да как же иначе и быть-то может?
Я с человеком встречаюсь, по службе ли, или в приятельской компании, мы друг
другу в глаза глядим по-дружески, с доверием, я, наконец, к нему в дом хожу,
вместе  выпиваем  - а потом, глядь,  зазевался он, я его  половину  под себя
сгреб,  ноги  заломил и  деру, как  Сидорову козу. Для  этого надо уж совсем
совести лишиться, облик человеческий потерять.
     Я, братцы, сами знаете,  не монах и, помани меня  стоящая баба,  ринусь
сломя голову и даже поставлю на карту репутацию и карьеру. Да и вы не лучше.
Много  заповедей   нарушаем,  берем  грех  на   душу.  Но  кое-что  и   чтим
неукоснительно. Например, не возжелай жены друга своего.
     Однажды я нарушил эту заповедь и горько поплатился. Видать, есть кто-то
на небе, следит  за нами,  грешными, даже  за такими безбожниками,  как  мы,
коммунисты. И уж если мы очень  наглеем, опускает  карающую десницу, врезает
как следует, а  мы потом долго зад чешем  и  недоумеваем: откуда, мол, такое
наказание.
     Сразу предупреждаю:  не  друг он  мне  был,  муж  Клавдии  Ивановны,  а
сослуживец,  и я  его  порядком  не  любил, потому  как занимал он положение
довольно высокое,  и  я ходил под его  началом. Это,  конечно, смягчает  мою
вину, но  не совсем. Заповедь-то следует  читать  таким образом: не возжелай
жены друга своего и сослуживца также.
     Клавдия Ивановна была баба в соку.  Лет под  тридцать. Формы  - гитара.
Рот- красный, жадный. Гладкая, сильная, как скаковой конь.  Зад тяжеловат, и
несет его слегка  на отлете.  Глянешь, слюнки текут. У моей-то жопа плоская,
поэтому любой выпирающий зад я воспринимаю как чудо природы.
     Многие на нее облизывались. И я в том числе. Очень  уж мне хотелось  до
нее добраться. Тем более что отмечал я ее заинтересованный взгляд.
     Для опытного мужчины этого вполне достаточно
     и слов  никаких не  требуется. Нужно  позаботиться об  укромном  уютном
гнездышке, где секретность  обеспечена стопроцентная, и об удобном для  дамы
времени.
     Гостиницы отпадают. Паспортный режим, контроль. Уж лучше самому на себя
написать  донос.  На дачу  к приятелю?  Клавдия Ивановна -  баба осторожная,
дорожит репутацией,  не хочет ставить