живота, поплутал  в  волосах на  лобке и  замер,
наткнувшись  на  непонятный  мясистый отросток  в женской промежности. Затем
нервно схватил его,  сжал пальцами, и  тут я не выдержал и,  расхохотавшись,
столкнул его на пол.
     Иванов  включил верхний свет и,  бессильно  привалившись  к  стенке, не
смеялся, а рыдал. Я же, вскочив на тахту, плясал на ней, кружась, и  резинки
дамского пояса разлетались в разные стороны.
     Шакал лежал на полу, как в параличе, с выпученными глазами, и я впервые
в жизни видел, как кровь отливает от поверхности  человеческого тела.  Шакал
побелел весь! И лицо, и плечи, и живот, и ноги до
     кончиков ногтей. И издавал нечленораздельные всхлипывающие звуки.
     Иванову  стоило немалых  усилий привести  его  в  нормальное состояние,
вернуть ему божеский вид. Шакал глотал валерьяновые капли, какие-то пилюли.
     Потом, уже  одетый,  сидел,  сгорбившись,  в кресле  и смотрел  на  нас
пришибленным собачьим взглядом.
     - Одного прошу, - хрипло шептал он. - Никому  ни слова об этой истории.
А то мне от стыда придется из Москвы бежать.
     Мы дружно пообещали.
     Ни мне, ни Иванову не улыбалась перспектива стать героями этой истории,
смакуемой во  всех  салонах Москвы. Все  мы трое были  заметными  фигурами и
рисковали погореть за морально-бытовое  разложение, если  слушок  дойдет  до
ушей нашего пуританского руководства.
     Я держу слово до  сих пор. Даже вам не назвал настоящих имен участников
этой прелестной, не правда ли, проделки.

     Зуев хрустнул яблоком и, помахивая в воздухе огрызком, объяснил:
     - Я  почему  анекдоты люблю?  Не потому, что такой уж примитив - дальше
короткого анекдота, мол, памяти не хватает.
     Нет, братцы, глубоко заблуждаетесь. В  современном  анекдоте и только в
нем  сосредоточена  вся мудрость  нашего народа.  Свободно  выраженная,  без
цензуры.
     Думаете, со временем, когда историки захотят разобраться в нашей жизни,
они  литературу социалистического  реализма  будут перечитывать?  Ни в  коем
случае.  Анекдоты будут искать и  по  - ним  восстанавливать подлинную живую
картину нашей эпохи, с плотью и кровью и горчайшим юмором.
     Я современной литературы  в  руки не  беру.  Зачем время  терять? Та же
партийная инструкция...  Только  разбавлена  пейзажами  и диалогами.  Больше
ничего! А вот анекдот - сама жизнь... в густой концентрации... в филигранной
обработке... и с точностью снайперского выстрела.
     - Одним махом всю литературу уничтожил, - по-
     качал головой Астахов.- Что, разве у нас совсем нет хороших писателей?
     -  Назови,-   проглотил  разжеванное  яблоко  Зуев.-  Шолохов?  Так  он
алкоголик  и плагиатор.  "Тихий Дон" украл у казачьего  офицера и  выдал  за
свое.
     - Ну, это еще не доказано, - усомнился Астахов.
     - Меня в сон клонит от больших романов,- сознался Лунин.- Тянут, тянут,
а все можно  было  короче  и лучше  выразить. Вы  меня можете  богохульником
посчитать,  но  я,   честно  признаюсь,  не  могу  до  конца  романы  нашего
национального  гения Льва  Толстого дочитать.  Не  потому, что я туп. Нашему
современному мозгу не нужно долго разжевывать, мы схватываем на лету.
     - Правильно, - проглотил остаток яблока Зуев.- Чехов когда жил? А самый
современный  писатель.  Я  его  выше  всех  остальных  ставлю.  И  наших,  и
иностранных.  Уж за одно то, что  у нас был такой  писатель,  как  Чехов, мы
можем  гордиться,  что мы - русские.  А старика Толстого он  за пояс заткнул
одним коротким рассказом. "Дама с  собачкой".  Та же  "Анна  Каренина". Но в
двадцать раз короче и точнее. Читаешь, и волосы шевелятся от восторга.
     - Ну, положим, у тебя не шевелятся,- кивнул Астахов на обширную  лысину
Зуева.
     - А тебе лишь бы уколоть. Столько лет прошло, а замашки не изменились.
     - Ладно,  братцы.  Хватит  спорить,-  вмешался  Лунин.-  Я  вам историю
расскажу. Конечно, не "Дама с собачкой" и не  "Анна Каренина". А какая - вам
судить.

     РАССКАЗ ЛУНИНА
     Вас никогда не путали с кем-то другим, не принимали за другого?
     Со  мной это - обычное дело, и я  давно перестал удивляться. Однажды на
улице я столкнулся со своим двойником, как  две капли воды похожим  на  меня
человеком,  которого я видел впервые.  И он меня тоже.  Представляете,  идем
навстречу друг другу и с каждым шагом все больше шалеем от удивления: словно
каждый идет навстречу зеркалу и приближается к сво-
     ему  отображению.  Даже  костюмы  были  на  нас  одного цвета,  синие в
полоску. Остановились, познакомились, даже выпили по этому случаю. Больше не
сталкивались.
     А что касается женщин, тут меня принимали за другого сколько угодно, и,
клянусь честью, две женщины, никогда не знавшие друг друга и жившие в разных
городах, в минуты  любовных утех, войдя в раж, ласково называли меня одним и
тем  же  именем: Костя.  Хотя меня зовут совсем иначе и я  представлялся  им
своим подлинным именем.
     Я даже подумал, что, возможно, у них обеих мужей зовут Костями. Но  имя
мужа одной  из них я знал. Его звали Сашей. Как и меня. Я никогда не был ему
представлен и никогда не  видел его, но имя запомнил. Жена его, Лидочка, моя
тогдашняя  любов-ница,  имела  обыкновение  звонить  ему и  проявлять  о нем
трогательную  заботу  именно  тогда,  когда,  абсолютно  обнаженная,  свесив
большие,  как  дыни, груди, усаживалась  на мой член, а я лежал при  этом на
спине и курил. Она, чуть нагнувшись, снимала трубку с аппарата, стоявшего на
постели, набирала  номер  и  начинала  прелюбопытнейший  разговор  с  мужем,
поерзы-вая задом и все глубже и плотнее навинчиваясь на мой бедный член:
     -  Саша?  Сашенька,  это -  я,  Лида.  Ты давно с работы? Недавно? А я,
понимаешь, звоню тебе из телефона-автомата. Я  -  в  универмаге,  Саша.  Тут
японские  кофточки выбросили.  Прелесть!  Очередь небольшая -через  час буду
дома.  Ты,  Сашенька, меня не дожидайся, а перекуси,  милый.  В холодильнике
стоит  печенка жареная...  Обязательно  подогрей.  Ни в  коем случае  не ешь
печенку холодной. И кефиру выпей. Ну, целую, милый. До скорого!
     Она  бросала  трубку,  и  выражение  ее  лица  на  глазах  менялось   с
умиленно-заботливого до свирепо-похотливого. Она начинала прыгать и  визжать
на моем члене, осатанело требуя:
     - Глубже! Еще! Еще! До самой печенки!
     Я в  такие минуты ее остро ненавидел,  так  как  подумывал о женитьбе и
холодел при мысли, что и моя жена может проявить заботу обо мне по телефону.
     Так  что имя Лидиного  мужа я знал,  и это никак не помогло мне понять,
почему и Лидочка и совсем
     другая женщина в другом городе называли меня в  любовном пылу Костей. А
однажды  женщина приняла  меня за другого и даже в постели не  догадалась  о
подлоге.
     Ехали  мы  куда-то  поездом  с моим  сослуживцем  Вадимом  Локтевым. На
узловой  станции, где предстояла  пересадка, узнали,  что нужный  нам  поезд
отменен и  следующий  пойдет  лишь утром.  Нам  предстояло  провести  ночь в
незнакомом  городишке, и,  оставив  вещи в камере  хранения, мы  отправились
искать гостиницу.
     Вечер  был субботний. Народ гуляет на улицах.  На площади люди  танцуют
под аккордеон: трутся с  десяток пар, а остальные  толпятся кольцом, лузгают
семечки  и  сплетничают.  Милая  провинция. Простота  нравов. Мы  с  Вадимом
подошли, постояли, обозревая  местных красавиц. Вдруг Вадим  меня  толкает в
бок и глазами показывает:
     -  Видишь тех двух бабенок?  На нас  все поглядывают,  шепчутся  и даже
пальцем показывают.
     Я посмотрел туда и действительно  увидел парочку смазливых бабенок  лет
под  тридцать:  крепких, курносых, с румянцем  во всю щеку,  из  тех,  что в
народе называют  - кровь с молоком. На головах по-сельски повязаны платочки,
а  одеты модно,  в костюмчики джерси, заграничная  обувь на плотных икрастых
ногах.
     Завидев, что я смотрю на них, они прыснули со смеху, а та, что поменьше
ростом, вдруг направилась к нам и с места в карьер спрашивает меня:
     - Вас не Игорем зовут?
     Я был в дурашливом настроении и с ходу вступил в игру:
     - А ты как догадалась?
     Хоть меня, конечно, не зовут и никогда не звали Игорем.
     Она клюнула на мою приманку и радостно позвала подругу:
     - Тамара, а что я говорила? - Это - он, Игорь. Я не ошиблась.
     Тамара подошла, волнуясь, не зная, куда глаза девать от смущения.
     - Здравствуй,  Игорь, -  протянула она мне руку  и,  когда я пожал  ее,
вспыхнула и просияла.- Верно, Игорь! Господи, гора с горой не встречается, а
человек с человеком... Ты меня сразу узнал?
     - Н-не сразу...-  протянул  я, быстро соображая,  каковы были отношения
Тамары  и  Игоря,  который  настолько похож на меня,  что  она  не  замечает
подлога.- А теперь точно узнал. Здравствуй, Тамара.
     Я еще раз тряхнул ее руку.
     -  А Лену не  помнишь? - кивнула она на подругу.-  Она на втором  этаже
работала... горничной.  Ну, вы,  морячки,  народ  такой... память  короткая.
Давно из Германии?
     Мы переглянулись с Вадимом, а он с трудом сдерживает хохот, видя, как я
все глубже увязаю, и ожидая с минуты на минуту моего позорного разоблачения.
Я же решил  продолжать игру и продержаться в навязанной  мне роли Игоря  как
можно  дольше.  Нам  предстояло  томиться  всю  ночь  в  чужом,   незнакомом
городишке,  и эта случайная  авантюра могла хоть как-то скрасить вынужденную
скуку. Кроме того, по мнению знающих меня, во мне пропал актерский талант, и
я всегда,  когда  представлялась возможность,  с удовольствием  участвовал в
розыгрышах   и  делал   это  весьма   талантливо   и   правдоподобно.  Умело
поставленными наводящими вопросами  я  получил кое-какую  информацию  о моем
двойнике и стал уверенно ориентироваться в обстановке.
     Игорь,  несомненно,  был  военным  моряком,   офицером   и   служил  на
военно-морской  базе  в  советских  оккупационных  войсках в  Германии.  Обе
девицы,   Тамара   и  Лена,  работали  в  тамошней  гостинице  для   военных
вольнонаемной обслугой, были в приятельских отношениях с Игорем, который там
часто  останавливался, много пил, сорил деньгами, был забиякой  и драчуном и
иногда проводил ночи в  военной комендатуре.  Игорь,  по всей видимости,  не
преминул переспать с одной из девиц, а может быть, с обеими, но одна из них,
а именно Тамара, питала к нему чувства, не исчезнувшие бесследно, что  можно
было определить по ее сияющим глазам.
     Таким  образом,  мне   предстояла  заманчивая  и  чертовски  трудная  в
исполнении задача подтвердить свою подлинность, возможно, в весьма  Интимной
проверке.
     Вадима   Локтева   я   представил   девицам   своим   сослуживцем,  что
соответствовало  истине,  а  дальше  пошла  легенда экспромтом.  Мы,  мол, с
Вадимом служим на одном корабле, уже не в Германии, а в России, и
     сейчас находимся в командировке и посему пребываем в штатском платье.
     Девицы тоже оставили службу в Германии, их отправили на  родину,  и вот
они  теперь  живут в  этом городишке скучной,  неинтересной  жизнью  и,  как
сказку, вспоминают свое пребывание 'за границей, где  им  платили хорошо,  в
рублях и  местной валюте,  и  всего было полно, и ни в чем они не испытывали
нужды.
     - Что же  мы тут стоим? - вдруг спохватилась Тамара.- Надо отметить эту
встречу. Пошли к нам.
     И  мы  тронулись  гурьбой. Тамара  и  Лена  возбужденно хохотали и,  не
умолкая,  болтали. Вадим, чтобы  не  вызвать подозрений, распевал вполголоса
морские песни. А  я заскочил в подвернувшийся  по  пути магазин  и прихватил
выпивки и закуски.
     Пока  все  шло удачно. Я не засыпался ни на одном из вопросов.  Отвечал
неопределенно  и   уклончиво,   мне   доставляло   удовольствие  напряженное
состояние, словно я шагал по минному полю, играя в прятки с опасностью.
     Они занимали комнату в чьей-то квартире, но ход к  ним был отдельный, и
соседи  нас  не  стесняли.  Тамара и  Лена быстро  состряпали ужин  и были в
отличнейшем настроении: мы  им напомнили их лучшие годы в Германии. Выпив  и
закусив, мы стали распевать песни. Преимущественно морские, чтобы оставаться
в образе морских  офицеров. Девицы знали  пропасть  таких песен  - служба  в
гостинице для моряков наложила отпечаток на их репертуар.
     Распевали мы долго, за полночь, и у меня было достаточно времени, чтобы
сориентироваться в обстановке и предусмотреть дальнейшие безошибочные шаги.
     Комната была большая, и в,ней, кроме стола и шкафа,  стояли две широкие
деревянные   кровати,  загроможденные  немецкими   перинами.   Кровати  были
двуспальными и стояли впритык одна к другой под углом.
     Понемногу  все яснее  вырисовывалась ситуация.  Игорь  был, несомненно,
любовником  Тамары, а не Лены. Тамара села не рядом  с Вадимом, а со мной и,
охмелев  и осмелев, положила мне руку  на плечо  и порой, нашептывая на ухо,
целовала в шею  горячими губами. Лена вела себя с Вадимом  сдержанней, как и
положено при первом знакомстве.
     Потом мы стали раздеваться, и  Тамара аккуратно сложила на спинке стула
мои  вещи,  а   Лена  Вадимовы.  Сомнений  больше  не  было  -   роли  четко
распределились.
     Залезая под перину, я внутренне холодел при мысли, что уж когда она мне
отдастся,  обязательно всплывет хоть  какое-нибудь различие между мной и тем
бешеным морячком,  с которым не одну ночь провела Тамара, и тогда  откроется
обман, и,  учитывая  креп-кое телосложение Тамары, мне могут  накостылять по
шее.
     Но нет. Чудеса продолжались. Тамара не почувствовала разницы, когда мой
член не без робости вошел  в нее, и  заметалась подо мной, подкидывая  меня,
как мяч, и со стенаниями причитая:
     -  Господи,  Боже  мой!..  Сколько  лет  прошло  и  хоть  бы   капельку
изменился... Все такой же... горячий... сладкий... мой... Игорек!
     Ее  причитания  вызвали  кудахтанье  с   соседней  кровати.  Это  Вадим
сдерживал рвущийся из него хохот. Между  тем на той  кровати тоже  не теряли
времени  зря.  Потом  все  затихло.  Перины  валялись  на  полу.  Мы  лежали
обессиленные  и  чрезвычайно  довольные.  Меня  и  Вадима  распирало  тайное
ликование. Наши же дамы, насытившись, нежились рядом.
     Вадим был  моложе  меня,  менее сдержан, и  его часто заносило.  Вот  и
сейчас,  стоило нам  отлучиться  из комнаты  в  поисках  туалета, как  он не
преминул предложить мне шепотом:
     - Давай поменяемся. Вернемся, ты ложись к моей, а я - к твоей.
     Хмель  еще гулял в моей  голове, да .и я был парень заводной. Сказано -
сделано. Вернулись в  темноте, босыми ногами нащупывая путь, и я плюхнулся в
кровать к Лене, а Вадим - к Тамаре.
     Лена не удивилась, учуяв, что это я, а не Вадим, взгромоздился  на нее,
и, охотно раздвинув ноги, заскрипела подо мной металлической сеткой кровати.
     Рядом, на расстоянии  вытянутой  руки,  моталась  голова Вадима. Тамара
сталкивала его  с  себя, что-то гневно шепча. Я не учел  силы ее  чувства  к
Игорю. Она  его,  по всей видимости, действительно любила и  была ошеломлена
моей ветреностью и изменой. Решительно столкнув с себя  Вадима, разгневанная
лю-
     бовница морячка слезла с кровати, включила свет и, хоть я зарылся лицом
в  волосы  Лены, силой повернула  меня к  себе  и  пристально  и  зло  стала
всматриваться в мою смущенную физиономию.
     - Гад ты такой! - вырвалось у нее.- Ты же не Игорь. Ты - дерьмо!  Игорь
такого себе  не позволит! Как я могла? Да и рожа не та! Вставай! Одевайся! И
чтоб духу вашего здесь не было!
     Дело принимало  крутой оборот.  Обе бабенки,  нагие, в чем мать родила,
бесстыдно расхаживали по  комнате и поносили  нас на  чем  свет стоит, а мы,
сконфуженные,  торопливо  облачались в свои одежды, чтобы  как можно быстрее
унести отсюда ноги.
     Но  это оказалось не  таким  уж  легким  делом.  Лена, колыхая  немного
дряблым задом, подошла к дверям, заперла их изнутри и вынула ключ.
     -  Вот  что, голубчики,-сказала  она.-Мы обе ошиблись и потому  легли с
вами  в  постель даром, за любовь.  Ну, а  теперь,  когда все  ясно, и ты не
Игорь, то получилось,  что вы переспали с двумя бабами  и рассчитываете, что
это вам положено за красивые  глаза. Дудки, миленькие! Мы - бляди. Мы так не
даем, а только  за  деньги. После  Германии  нам  другой дороги нет.  Что мы
станем тут  вкалывать на фабрике  за гроши?  Даже на чулки  не заработаем. А
раздвинешь ноги  - и  два  дня  ешь  и  пей.  Так что денежки на стол...  за
полученное  удовольствие. По червонцу с брата. Нет. С Вадима червонец,  а  с
тебя - два. Ты же нас обеих имел.
     Мы уплатили,  не  споря. И, не прощаясь, заспешили  к  двери,  отпертой
Леной  после того, как мы  выложили  на стол  деньги. Уже в дверях я услышал
окрик Тамары:
     - Постой.
     Я обернулся. Она приблизилась ко  мне с глазами, полными слез, положила
мне ладони на плечи,  и я весь сжался, подозревая, что она еще плюнет мне  в
лицо на прощанье.
     Тамара долго и горько смотрела мне в лицо, словно на дорогого покойника
перед тем, как заколотят крышку гроба, и тихо, шепотом пожаловалась:
     - До чего же похож, собака.
     Закрыв глаза, она поцеловала меня  в губы  и с силой оттолкнула, словно
избавляясь от наваждения.
     Мы уж  не  стали искать гостиницу и остаток  ночи провели  с Вадимом на
станции   в  зале   ожидания.  Там  было  душно.   Неприхотливые   пассажиры
примостились  на  деревянных лавках,  сунув под  голову  чемодан или вещевой
мешок.  На  полу, поближе  к изголовью,  чтобы  не  украли, стояли  яловые и
кирзовые сапоги, а  на них сохли  пропотевшие портянки, распространяя тяжкий
дух,  который, смешавшись с  табачным  дымом  и  тем  специфическим  запахом
карболки,  каким  тянуло из отхожих  мест, создавал удушающую атмосферу, где
мог спать, отчаянно храпя при этом, только русский мужичок.
     Вадим и  я, хоть и  принадлежали по крови  к этому  племени,  спать  не
могли. Мы уже были  иными,  избалованными цивилизацией. Нам подавай комфорт,
который  доступен очень немногим,  в число  которых  входим и  мы. Иначе  не
уснем.
     Так  и  маялись,  сидя  на  свободном  краю  скамьи,  коротали  ночь  в
душеспасительных разговорах под густой  храп  и сонное индюшачье  бормотанье
деревенской бабы, распластавшейся на остальной части скамьи.
     Мой сослуживец откровенно  и искренне возмущался тем,  что в  Советском
Союзе   существует   почти   неприкрытая   проституция,   что   блистательно
продемонстрировали нам Тамара и Лена. Локтев, повторяю, был моложе меня и на
партийной работе совсем недавно. До  этого он довольно основательно протирал
штаны в  комсомоле на самых разных  должностях,  имел дело с молодежью и был
нафарширован  комсомольской  демагогией,  как  карп на  праздничном столе  у
верующего еврея. Бабник  и дебошир, он был настолько искренне лицемерен, что
сыпал  словечками  о  партийном  долге,  высокой  морали,  облике советского
человека,  даже рассчитываясь  наличными  с девицами  легкого поведения,  до
которых был охоч без удержу.
     - Нет, ты мне ничего не докажешь,- бурлил в углу скамьи Вадим Локтев,-у
нас в  СССР  не  может быть  проституции, потому что ее питательная  среда -
классовое неравноправие народа - была  ликвидирована Октябрьской революцией.
Зачем женщине идти на панель,  если у нас нет безработицы и она всегда может
найти  достойное  место  и уважение в  здоровом трудовом коллективе. А кроме
того, аморальное поведение строго карается законом. Как, например, го-
     мосексуализм и  лесбиянство. За  это, если доказан состав преступления,
голубчик или голубица  отправляются в места,  не столь отдаленные, сроком на
пять лет. И не меньше.
     Я припирал Локтева к стене фактами.
     В  Москве, в самом ее центре, в  ста шагах от  Кремля, находится  биржа
проституток. У гранитного  портала  гостиницы "Москва".  Там,  где  в  окнах
выставлены огромные стенды фотохроники ТАСС, всегда можно увидеть  девичьи и
женские фигурки, замершие у окон и с неутомимым любопытством рассматривающие
портреты  знатных  доярок и советских