нную, прикрыв за собой дверь. В ванной, как
я и ожидал, пасся совсем обалдевший Коля Филиппов.
     - Уму непостижимо,- простонал он, сжав голову руками.
     -  Хочешь,  попробуй  и  ты? Я в спальне подожду.  Коля захлебнулся  от
восторга, протиснулся мимо
     меня  и исчез  за  дверью,  ведущей  в гостиную,  а я  пустил из  крана
холодную воду и стал ополаскивать лицо.
     Я еще вытирался мохнатым полотенцем, как из гостиной донесся шум. Голос
Риты, срывающийся на крик, заставил меня насторожиться:
     -  Уходите! Вы что  затеяли?  Групповое  насилие?  Я закричу. Я милицию
позову.
     Я выскочил в гостиную,  схватил растерянного Колю  за  плечи и вытолкал
его в ванную, приговаривая, негодуя:
     - Ах,  негодник! Подумать только, нельзя на минутку отлучиться! Это мой
сосед. Дверь  осталась незапертой, и он проник  сюда. И стал приставать? Да?
Делать тебе гнусные предложения? Ну, я ему покажу! Какое хамство!
     Рита плакала на  диване, спрятав лицо  в ладони и склонившись головой к
коленям. Я гладил ее по плечам, по волосам, а она всхлипывала, как обиженный
ребенок, и руки моей не отталкивала.
     - За кого вы меня принимаете? Что я вам плохого сделала? Я к вам, как к
человеку, а вы...
     - Прости  меня,  родная...-утешающе нашептывал я, боясь, что  ее  слезы
перейдут  в  истерику,  в  крик,  и тогда  прибегут  из  коридора,  начнутся
выяснения и мне  не  обобраться хлопот.- Кто бы мог подумать? На минуту тебя
оставил, и этот хам... это ничтожество...
     За стеклом двери темнел застывший Колин  силуэт, и он слышал каждое мое
слово.
     - Этот подонок... этот шакал... без совести и чести.
     Убаюканная моим  голосом, Рита склонилась головой мне на грудь, глубоко
и тепло дыша  в расстегнутый ворот  пижамной куртки. Она уже не плакала.  Ее
ладошка покоилась на моем бедре и незаметно сдвинулась  к ширинке,  легла на
мой выдохшийся, съеженный  член. Я же просунул свою руку под край ее платья,
продвинулся по нежному бедрышку до трусиков и, пошевелив  пальцами, добрался
до курчавых волос.
     Рита  глубоко  возбужденно задышала, уронила го  ловку на мой  живот  и
мягкими теплыми губами снова
     взяла  мой сразу напрягшийся член. Начался второй сеанс минета. Слаще и
вкуснее первого. Рита была неутомима и профессионально умела. Она забирала в
удивительно вместительный ротик все, даже яички,  и перекатывала их язычком,
как морская  волна перекатывает, набегая на берег, крупную гальку.  Я был на
седьмом  небе  от  вкушаемого  удовольствия.  Даже  постанывал.  Чем   добил
окончательно прильнувшего к двери отвергнутого Ритой Колю.
     Потом, когда я, опустошенный, лежал ничком на диване, Рита, взглянув на
часики,  заторопилась домой. Подавая ей серую  кроличью шубку, я  смущенно и
растерянно  искал   возможность  выразить  ей  свою  благодарность  и  снова
забормотал о подарке.
     Рита метнула на меня печальный, полный обиды взгляд.
     - Я к вам больше не приду. Вы - примитив.
     И  ушла,  мягко, без стука  прикрыв  за  собой  дверь.  Прекрасная, как
небесное  создание,  как  сон,  который обласкал  и  испарился.  Чтоб больше
никогда не повториться.
     Я стоял  растерянный,  оглушенный,  в  своей  нелепой пижаме.  И  Коля,
выползший из спальни, имел вид не . лучше моего.
     Вот загадка.  Ну,  решайте ее, профессора. Прошло столько лет, а я, как
вспомню,  дохожу до  головной боли. Кто такая Рита? Как понять ее поведение?
Поступила  так  она  со мной одним? Или с каждым,  кто  ее поманит?  Но ведь
домогания Коли Филиппова она с гневом отвергла? А Коля был парень покрасивей
меня. Намек  на подарок вызывал ее оскорбленные слезы. Никаких чувств ко мне
она не могла испытать. Так как же?
     Русская парилка!
     Спасение и утеха не избалованной радостями русской души.
     Дух  спирает,  как  войдешь и глянешь на дубовые полки уступами в  пять
колен, уходящие к самому потолку, с набухшими на них тяжелыми каплями влаги.
Каждый  полок  выскоблен  и натерт распаренными  ягодицами,  и дерево все  в
трещинах, как в морщинах, от горячего пара и холодной воды.

     Под грудой  посиневших  от жара камней-валунов  веселым треском  пылают
березовые поленья, в пах) чем дыму завивая колечками белую кожицу-бересту
     На дубовом гибком полу кучей свалены  веники Еще сухие. Ломкие. Плоские
от  летней сушки.  Вотк  нешь  такой  веник в  деревянную  бадейку с  крутым
кипятком,  и  он  взрывается пьяным  березовым духом,  рас  пушается букетом
оживших ветвей с кружевными листочками. И такой аромат наполняет баню, какой
бывает  лишь после  летней  грозы  в  березовой роще,  когда солнышко  снова
припечет и белые красавицы в курчавой салатовой зелени сомлеют в его тепле.
     Плеснешь  бадью  воды  на  синие  от  жары  камни! Как  бабахнет белыми
клубами! Будто из старинной пушки стрельнули. Вторую бадью. Третью.
     Уф-ф-ф! Уф-ф-ф! Уф-ф-ф!
     Дышать нету мочи. Рот беспомощно  разинут. Горло забито.  Ноздри горят.
Все тело преет, сочится клейкой влагой. Очищается.
     И  становишься  как  бы  невесом. Еще  немного  -  со  звоном в  голове
оторвешься от пола и поплывешь в белом тумане.
     Хорошо-то как!  Господи!  Нет.  Дорогие товарищи! И жизнь хороша-а-а, и
жить, едрена вошь, тоже хс рошо-о-о. Ой, до чего хорошо! Мочи нет!
     Румяные, в красных пятнах и полосах тела растеклись по мокрым доскам.
     Мечется  веник,  со  свистом  режет густой воздух и  сладко сечет кожу,
вышибая дух вон, оставляя  прилипшие березовые листочки на размякших плечах,
на лопатках, на бедрах.
     - Давай! Секи! Жги! Не жалей!
     Багровеет лицо  до предела. Вот-вот лопнет, брызнет закипевшей  кровью.
ан нет! Утопишь голову в холодной воде, выдавив ее волной через края бадейки
и пустив  пузыри.  Затем мягко  смажешь тело мыльным  мочалом.  Без  нажима.
Легонько.
     И снова  жить можно.  И  лениво  хлестать  себя веничком. И  стонать от
услады, и ухать, и выть, как зверь лесной.
     В  бане ты сам себе судья  и хозяин. Здесь каждый, каков  он есть.  Как
мать родила и в жизнь пустила. Без одежды и притворства. Весь - нагишом.
     Они вышли, из парилки багровые, с прилипшими
     к мокрым  телам  листьями  от березовых  веников  и прилегли на диван и
кресла  отдохнуть, перевести  дух.  Кувшин с  квасом,  холодный, запотевший,
переходил  из  рук в руки,  и  они пили без стаканов, прямо  из кувшина, как
бывало  делали  это четверть  века назад, когда  были  молодыми и не  такими
важными персонами.
     - Твоя очередь, Саша,- сказал Лунину Зуев.- Давай, не отставай от нас.
     - Что ты нам поведаешь, блондин? - насмешливо спросил Астахов.

     РАССКАЗ ЛУНИНА
     Кто из вас спал с иностранкой? Никто? Повезло  вам, уж поверьте.  Я вот
умудрился и чуть инфаркт не  схватил. И не потому, что баба меня заграничная
до того довела, а от страху. От страху, что узнают, и тогда мне - хана.
     А бабы  за границей свое дело  знают.  Получше наших. Умеют себя подать
как следует. И не выламываются, не строят из себя невесть что. Раз пошла  на
это  дело, значит, на полную катушку, без оглядки.  Чтоб  и мужику доставить
удовольствие,  и себя не обидеть. Ну, подарочек  какой  перехватить, а лучше
всего деньгами.
     Есть у  меня  приятель в  Москве,  известный поэт  и'  большой любитель
женским  мясом полакомиться.  За границей он бывает  больше, чем дома. И вот
как он наших и иностранных баб сопоставляет:
     -  Там, говорит, за границей, все  просто. Время - деньги. Остановил на
улице бабенку  поинтересней. Чтоб грудки на  месте и задок на  отлет. Как из
журнала мод.
     Никаких  лишних слов.  Разговор  чисто деловой.  Сколько,  мол,  стоит?
Столько-то.  А  нельзя ли  подешевле?  Нельзя. У нас и так,  мол,  инфляция.
Ладно. Где наша не пропадала. Вот тебе адрес моей гостиницы и номер комнаты,
в какой проживаю.  В  восемь ноль-ноль, чтоб была  как штык. Я, понимаешь, в
заграничной командировке, времени лишнего ни минуты.
     Я к восьми уже принял душ (там горячая вода -круглые сутки), одеколоном
парижским побрызгался,
     облачился в  пижамку и  жду. Ровно в восемь  стук  в  дверь.  Приходит.
Улыбка - на все тридцать два белоснежных зуба, будто  и впрямь к любимому на
свидание пришла.
     А уж в постели такое мастерство покажет  -  глаза на лоб лезут. Сделала
все как следует, оделась, в лобик тебя чмокнула, денежки в  сумку спрятала и
завихляла задом к выходу. Даже  провожать не надо.  Лежи,  мол, отдыхай. Гуд
бай, дорогой товарищ.
     А у нас?  Сидишь где-нибудь в  командировке. Баба нужна до  зарезу - аж
штаны  трещат. Ну, зацепил где-нибудь  в  кинотеатре  или в парке (на улице,
Боже  упаси, не  знакомятся) местную красулю из фабричных девчонок,  лет под
двадцать. Бабец  по  формам  не хуже  той иностранки, и по  глазкам бедовым,
видать, не из монашек, под конем бывала не единожды.
     Так и так,  мол, уговариваешься, приходи в гостиницу в  восемь часов, я
ужин закажу  в номер, выпьем, поговорим за жизнь. Упаси Бог, нашей-то девице
открыто сказать, зачем ее приглашают, примет за самое страшное оскорбление и
больше разговаривать не станет,  хоть и отлично знает, зачем я ее приглашаю.
Не кормить ведь, у меня - не ресторан.
     Поломавшись для виду, соглашается. Значит, жду  тебя, говорю, в  восемь
ноль-ноль.  Ни  минутой  позже.  В  десять  в  гостиницу  посторонним   вход
воспрещен. Понятно? Понятно, говорит, не обману.
     Сижу  я в своем номере. На столе бутылка "Столичной", селедка, винегрет
да пара пива. Больше ничего в местном буфете не водится. Да моя-то красавица
других деликатесов и не знает. Сойдет.
     Восемь часов. Нету. Девять  часов - ни гугу. Тут уж начинаешь подвывать
от  расстройства. Настроение портится  окончательно. Пульс  начинает падать.
Принимаешь  валокордин. Спасибо жене-умнице,  не  забыла,  сунула  пузырек в
карман в самый последний момент. А то бы впору "скорую помощь" вызывать. Без
пятнадцати минут десять - телефонный звонок.
     - Это я,- кокетливым голосом.
     - Да где же ты, черт бы тебя побрал? - не выдерживают нервы.
     - Тут рядом. В телефоне-автомате.
     Чего  же  ты  ждешь?  Через десять минут будет  поздно.  Тебя  сюда  не
впустят. Беги скорей!

     Хорошо. Но я не одна. Я - с подругой.
     - На хрен  мне твоя подруга?  - я  уже перехожу  на  визг, как баба.  -
Приходи одна. Идешь?
     Молчание. Сопение в трубке. Шепоток на два голоса.
     - Ладно. Ждите.
     Меня  прошибает  цыганский пот. Как же ее провести? Дежурная на этаже -
старая карга  с мордой бандерши - не пропустит. Надо ее подмазать. Хватаю из
чемодана флакон парижских духов, которые тут по большому знакомству раздобыл
для жены в подарок, и - бегом в коридор. Сую карге, а самому выть хочется от
унижения.
     Так, мол, и так, объясняю.  Тут  ко мне  местная  поэтесса зайдет.  Для
консультации по поводу ее сборника  новых стихов. Так уж, будьте любезны, не
задерживайте, пропустите.
     - Ну,  уж если  на консультацию,- понимающе соглашается  старая карга и
прячет в ящик стола французские  духи,- то почему не пропустить?  Пропустим.
За милую душу.
     Бегу обратно в  номер,  снова глотаю валокордин. Жду. Осторожный стук в
дверь.
     - Войдите.
     Входит, потупясь. Как невинная девица. В пол смотрит, мнется.
     - Я всего лишь на минутку. Ботики снимать не стану.
     Утром  просыпаешься с ней в кровати - действительно,  ботики не  сняла.
Так и провела ночь, не разуваясь.
     Вот так сравнивает известный поэт наШих девиц с заграничными.
     У меня впечатления  иные. Не буду вас томить и изложу  все по порядку,,
чтоб  смогли  пережить  то,  что  со  мной  приключилось,  и  самим  сделать
соответствующие выводы.
     Я не стану рассказывать, как я выезжал за границу, ибо каждый советский
человек,  кто оказался "счастливчиком"  и попал в туристскую группу,  знает,
чего это стоит.
     Знает, как тебе завидуют товарищи и в особенности их  жены, потому  что
ты с женой едешь, а они - нет.
     Значит, у тебя своя рука там, где это решается, значит, умеешь жить, то
есть ловчить, и так далее.
     Знает, как  тебе  душу  вынут  в  партийной  комиссии, где  геморройные
старики  с  большим  стажем  в  партии  будут  потрошить  все  твое  белье и
допытывать, как  во времена  инквизиции. Хотя при этом  отлично  знают все о
тебе по  твоему  личному делу,  знают, что ты  -партийный работник  и уже не
менее чем сто раз проверен и перепроверен.
     Знают,  что ты пограмотнее их и больше читал и поэтому тебе  не  нужно,
как несмышленышу, пояснять, как себя вести за границей, чтоб, не дай бог, не
уронить чести советского человека, не поддаться на провокацию врагов. Хотя о
какой  провокации и  о каких врагах может  идти  речь, если едешь  ты  не  к
капиталистам, а к нашим верным союзникам, которые у нас по  струнке ходят на
коротком поводке и сами норовят казаться святее папы.
     И тем не менее тебе мотают нервы, припугивают, что в любой момент могут
отменить  решение  и  не  пустить тебя  за границу.  И  вместо  тебя  поедет
кто-нибудь  более  достойный. И это при  том,  что  едешь ты за свои кровные
денежки,  иностранной валюты  тебе  меняют  с  воробьиный  нос,  чтоб только
хватило на прохладительные напитки да почтовые открытки с видами заграничных
городов, по которым тебя провели галопом и чуть ли не в армейском строю.
     И это еще при  том,  что раз едешь с женой,  то дома обязательно должны
оставаться, вроде как в залог, твои  детишки с бабушкой. Это для того, чтобы
ты не вздумал бежать и попросить политического убежища.
     Куда бежать? Где просить? У коммунистов просить убежища от коммунистов.
При том, что ты сам коммунист с солидным стажем и занимаешь немаленький пост
в партийном аппарате.
     Бред. Идиотизм. Вывихнутые мозги.
     Но вот - все позади. Последняя пограничная проверка. И - прощай любимая
страна. Мы - за границей.
     В нашей туристской группе подобрался народ  серый, невыразительный,  но
успешно  прошедший  проверку  на  идеологическую чистоту и  патриотизм. Дамы
провинциальные, одеты так, что в чужой стране, где
     цивилизации побольше, готов провалиться сквозь землю от стыда  за своих
соотечественников и  за  нашу разнесчастную Россию -- светоч человечества  и
знаменосец мира.
     Какие им там исторические памятники и музеи? Глазеют только  на витрины
магазинов,  и все  мозги заняты решением одной  задачи:  как  умудриться  из
жалкой суммы иностранной валюты  выкроить  так, чтобы купить хоть что-нибудь
поприличней, сэкономив на газированной воде и почтовых открытках.
     Я  уж  не  говорю,  что держи язык на привязи, не  болтай, не остри.  В
другой   раз   за  границу  не  поедешь.  Старший   в  группе,  "нянька"  из
государственной безопасности, составит рапорт  куда  следует, и потом будешь
отдуваться.  Да и соседи по группе не лучше. Меня  мой приятель  из  органов
предупредил,  что  в  подобных  туристских  поездках каждый  второй получает
строгий наказ -  следить за  определенной особой и  доносить "няньке".  Я не
удивился бы, узнав,  что  моя  жена  получила  задание контролировать меня и
писать доносы. Меня, слава Богу, не попросили следить за ней.
     Фарс.  Водевиль.  В  нормальной голове не  умещается. Но, как поется  в
известной  песне, мы,  коммунисты, рождены,  "чтоб сказку  сделать былью"; а
также "и в воде мы не утонем и в огне мы не сгорим". Что уж нам - поездка за
границу!
     Ездили мы в роскошных итальянских автобусах по довольно красивой, скажу
я вам, стране,  и кормили нас  вкусно  и обильно. Останавливались в  хороших
современных  гостиницах: семейная пара - вдвоем в комнате, одиночки - каждый
в отдельности.
     Случилось  это  в старинном городе, расположенном по склонам холмов,  с
узкими извилистыми улицами, остроконечными черепичными крышами, фонтанами на
крошечных  площадях, мощенных булыжником, по которым стучали  подошвами  еще
римские легионеры.
     Наша гостиница на  двадцать этажей высилась над  морем красной черепицы
серыми  бетонными  боками,  как чужая  заморская  гостья.  Но  жить  в  этой
гостинице было очень уютно - последнее слово мировой архитектуры.
     Должен  оговориться, что весь наш  с  женой  капитал в  местной  валюте
хранился у меня - жена страдала
     рассеянностью.  Даже  свои  ручные часы она забыла дома в предотъездных
хлопотах и порядком надоела мне, осведомляясь  то и дело о времени.  Я  даже
иногда отдавал ей носить мои часы - отечественную, не Бог  весть какую штуку
марки "Мир".
     Мы  старались не  тратить  ни  гроша из  той жалкой суммы, которую  нам
обменяли в  банке  перед  отъездом.  Восемнадцать  долларов  на нос  на  всю
поездку. Больше  не  позволено. Жена  решила, что в  последний  день  нашего
путешествия, когда она будет  знать все пены, мы купим на эти деньги подарки
детям  и  бабушке. Какую-нибудь  вязаную  вещь,  которая в  нашем  отечестве
блистательно отсутствует на полках магазинов.
     Вот  в  этом-то  городе,  расположенном на  холмах,  жена  учинила  мне
скандал,  застав на месте преступления  - я на  валюту выпил  бутылку  пива,
потратив,  по ее хитрым подсчетам,  сумму,  достаточную для покупки кофточки
младшей дочери.
     Я рассердился не на шутку. Да нельзя быть таким крохобором! Хрен с ней,
с кофточкой! Если так трястись над каждой копейкой, так лучше уж сидеть дома
и никуда не ездить.
     Жена  тоже  не  осталась в  долгу,  повысила голос  до  визга,  Услышал
"нянька",   велел  нам  немедленно  перестать  ссориться,  ибо   нас  слышат
иностранцы и они могут нехорошо подумать о советских людях. На всякий случай
в  гостинице  он  разместил  нас в двух отдельных  номерах и даже на  разных
этажах, чтобы мы поостыли маленько.
     Так создались идеальные условия, бросившие меня в объятия иностранки. В
тот вечер нас, советских туристов, местное отделение общества  дружбы с СССР
угощало  ужином,  обильно  сдобренным  местным  вином,  которое  можно  пить
бесконечно, настолько кажется оно слабым и вкусным, вроде виноградного сока.
Последствия  сказываются  значительно   позже,  когда  вне  запно   начинают
деревенеть  язык, наливаться свинцом ноги, потом начинаешь откалывать номера
совсем уж бесконтрольно, как после бутылки водки.
     Когда мы поздно ночью возвращались домой нестройной  и галдящей толпой,
привлекая внимание прохожих громкой  русской речью  и взрывами беспричинного
смеха, кто-то из наших туристов, расхрабрив-
     шись после изрядных  возлиянии, стал спорить с "нянькой" - единственным
трезвым  и  хмуро-озабоченным существом, что две девицы,  одиноко сидящие за
столиком среди десятка других  пустых  перед  входом  в  наш отель, - не кто
иные, как местные проститутки. "Нянька" не стал вступать с ним в дискуссию и
велел прикусить язык и  заткнуться.  Но моя жена, которая в этот  день  меня
демонстративно  не  замечала и на  банкете сидела  на  противоположном конце
стола, не последовала примеру "няньки" и резко возразила, что это клевета на
дружественную нам страну, успешно, по  нашему  примеру,  строящую социализм.
Следовательно, проституток в таком обществе нет и быть не может. Логика моей
жены,  как  всегда,  была  восхитительной,  а  ее  суждения   категоричны  и
неоспоримы.
     Когда мы поравнялись  с этими девицами, сидевшими в  полном одиночестве
на  огромной  каменной  веранде  перед фронтоном отеля за  совершенно пустым
столиком,  даже  без бутылки  лимонада для блезира,  та, что была  слева, со
змеиной гибкой фигуркой, туго обтянутой черным платьем  с глубокими вырезами
на груди и спине, и  с красной  дразнящей розой в черных волосах, подмигнула
мне озорно и вызывающе, и я чуть не взбрыкнул публично, как старый армейский
конь при звуках боевой трубы.
     Мы  обменялись быстрыми,  понимающими  взглядами,  и  я поспешно  отвел
глаза, дабы дружный коллектив  советских  туристов  во главе с моей законной
супругой не заподозрил неладное.
     Даже быстрого взгляда было достаточно, чтобы понять