стояли
     одни  в  темной  аллее  и случайно  вышедшая с  боковой дорожки женщина
немало удивилась при виде двух обнимающихся мужчин и поспешила назад, приняв
нас за пьяных.
     В   моей  голове  носились  обрывки  мыслей,  подленьких,  утешающих  и
оправдывающих.
     - Ведь в  самом деле... что мне Нина?.. Никто...  Я к ней не  испытываю
ровным счетом  ничего... А доктор?  Мой  друг... и, можно сказать, спаситель
моей жизни... Нина оскорбила  моего лучшего друга... Неужели промолчу?.. Тем
более, он не  в состоянии за себя постоять... потому  что все еще влюблен...
Нет, действительно, настоящая мужская дружба превыше всего на свете... Всего
ли?..
     Доктор не  дал мне времени  покопаться  в моей душе и,  взяв  под руку,
повел  в  конец  аллеи,  где уже  вовсю  гремел  джаз  на  открытой площадке
ресторана.
     - Значит, операция абсолютно простая...- горячо дышал он мне в ухо.- Ты
войдешь к ней  в  комнату... она  ведь теперь  одна...  соседка  по  комнате
сегодня  уехала...   Возможно,  ты   застанешь   ее  готовящейся  ко  сну...
полуодетой.  Тем лучше  и  чувствительней.  И  скажешь ей все гадости, какие
только наскребешь в своем воображении. А  тебе  за словом в карман лезть  не
приходится. Ты - солдат. Найдешь что сказать. Такая неженка, как она, сучка,
от твоих слов  заикаться начнет... И утречком завтра пораньше сбежит, собрав
манатки, с первым автобусом.
     Мы с доктором подошли к ресторану,  где на площадке колыхалось под джаз
месиво  голов и плеч,  пробились к  стойке  буфета, и доктор заказал пива  и
водки. Водку он налил в бокал с пивом и поднес мне.
     - Пей. Для храбрости.
     - Но мне запрещен алкоголь...- пытался отбиться я.
     -  Ничего.  С  одного  бокала  не  умрешь. Да  ты  уже и так  идешь  на
поправку... под моим чутким руководством.
     Я  мог легко уличить его  в лицемерии, в отсутствии врачебной этики и в
нарушении  клятвы Гиппократа. А ведь  мой  друг  очень серьезно  относился к
своей профессии, и такой  проступок мог быть оправдан лишь крайним  душевным
потрясением, испытанным на скамейке в парке.
     Отхлебнув из  пенного бокала, я поперхнулся и стал кашлять. Он вырвал у
меня  бокал и с жадностью, не переводя дыхания, опустошил  его  до дна.  Это
была  сильная  доза "ерша".  Такая смесь  пива и  водки  вызывала быстрое  и
сильное   опьянение,  и  пользовались  этим  способом  обычно  те,   у  кого
недоставало денег на нормальную выпивку: студенты и солдаты.
     Доктор  не  опьянел,  -  хотя  и  хотел  этого.  Слишком  сильным  было
возбуждение. Взглянув на меня абсолютно трезвыми глазами, он распорядился:
     - Пойдем! Ты поднимешься, а я покараулю внизу. На случай, если от твоих
слов она захочет выброситься из окна. Окажу первую помощь.
     Он рассмеялся  нервным напряженным  смешком.  Выпитый "ерш"  вернул его
щекам привычный румянец.
     - Не дрейфишь? Тогда - с Богом!
     Мы  вошли  во  двор  центрального  корпуса,   замкнутый  двумя   жилыми
флигелями.  Я отыскал глазами  на  втором этаже освещенные окна ее  комнаты.
Доктор  остался под  окнами,  а  я,  еще не  сообразив, что  все-таки  скажу
обидного и унизительного  Нине,  затопал  по  деревянной лестнице на  второй
этаж.
     У двери комнаты остановился, перевел дух и постучал.
     - Войдите, - сразу же, без паузы, послышался в ответ голос Нины.
     Я  открыл дверь и,  переступив порог,  несмело  остановился.  Это  была
комната на двоих, и сразу бросалось в глаза, что обитают в ней женщины: и по
свежести  занавесок  на окнах, и по скатерти на столе, и букетику  увядающих
цветов  в горлышке графина. Одна кровать  выглядела  сиротливо  - обнаженный
матрас  и  подушка  без  наволочки. Белье  с  нее  было  снято,  а  новое не
постелено. Это была кровать соседки Нины - литовки Марите, соблазнившей меня
в малиннике и сегодня уехавшей, даже не попрощавшись со мной.
     Нина  была одна в комнате. Она  поднялась  мне  навстречу  со  стула  в
длинном халате и с  распущенными  по плечам пушистыми  волосами. На ногах ее
были комнатные туфли. Она явно укладывалась спать, и мой приход помешал ей.
     Взгляд ее, устремленный на меня, был беспокой-
     ным. Ее, видать, сразу насторожило недоброе выражение моего лица.
     - Нина,- произнес я ломким, не  своим  голосом  и тут же подумал о том,
что я не имею никакого морального права оскорблять ее, не сделавшую мне зла,
а, наоборот, так дружественно ко мне расположенную и, несомненно, доверявшую
мне. Но я уже не  мог подчинить разуму свой  голос и медленно, с хулиганской
расстановкой  цедя  отдельные  слова  сквозь  зубы,  обрушил  в  ее  заметно
бледневшее лицо:
     - Ваша соседка по  комнате сегодня уехала. Знаете ли вы  о том, что она
была  моей  любовдицей  и отдавалась мне в лесу  всякий раз,  когда  мне это
вздумается?
     - Знаю, - тихо, почти шепотом сказала Нина, не отводя от меня взгляда и
бледнея еще больше, от чего стали  заметней трогательные  мелкие веснушки на
ее щеках.-- Она секретов не хранила.
     -  Так вот,-  набрав  полную  грудь воздуха, как плевок, как  пощечину,
выдохнул  я.-  Не  желаете  ли вы  заменить мне ее и на том  же месте в лесу
раздвинуть передо мной свои прелестные ножки?
     Сказав эту длинную, гнусную фанфаронскую фразу, я замер, ожидая если не
гневных и оскорбительных криков, то  по крайней мере тихого падения на пол в
глубоком обмороке.
     Я не дождался ни того, ни  другого. Нина продолжала стоять передо мной,
рукой придерживая  на  груди  ворот  халата,  и  с  обезоруживающей  улыбкой
произнесла ровным, без волнения голосом:
     - Я согласна.
     Меня  как громом поразило. Я ожидал  чего угодно,  но не такого ответа.
Постояв  с минуту  как  истукан  и  бессмысленно  ворочая  глазами, я  круто
повернулся и, ни слова не говоря, выбежал из комнаты.
     Какой характер! Какая сила! Какой ум! Какое владение собой! -восхищался
я, сбегая вниз  по деревянным  ступеням.- Отбрила как  бритвой. Проучила как
младенца. Вот  и оскорбил! Сам еле ноги унес!  Да  с каким достоинством  это
было сделано! Ай, молодец! Королева!
     Во дворе я,  как слепой, налетел на доктора, и он обхватил меня руками,
словно обнимая, нетерпеливо спросил:
     - Ну, как? Там слишком тихо.
     В истерике валяется, - выдохнул я и чуть не захохотал ему в лицо.
     - Спасибо, друг,- сказал доктор.-Я  эту  услугу не забуду. Она  нелегко
тебе  далась, тем дороже мне  то, что ты сделал. Я перед тобой в долгу.  Для
начала идем  в ресторан. Надо вспрыснуть это дело. Заказывай, что хочешь.  Я
плачу!
     Утром я  еле  растормошил доктора после крепкого загула в ресторане. Мы
опаздывали на завтрак, и я потратил немало усилий, пока он, наконец, оторвал
голову от подушки.
     Он  проснулся  в  отличнейшем  настроении,  снова такой,  каким  был до
Нининого удара. Радость реванша  притупила, рассосала боль потери. Он ожил и
смотрел на меня дружелюбно серыми пуговками глаз.
     Мы  помчались  завтракать  в  своих полосатых пижамах и  тапочках,  как
каторжники в заграничных  фильмах. Это было то незабвенное по своей простоте
нравов послевоенное время, когда на курортах мужчины  разгуливали  в пижамах
под руку с  дамами, накинувшими на голое  тело  длинный,  до  земли ситцевый
халат.  Мы и  в  столовой сидели в пижамах и халатах, и в таком же  виде,  с
одеялом на  руке для подстилки,  не смущаясь, шествовали через весь город на
пляж.
     В столовой мы сидели  с  доктором  за  одним столом. Он ел с  аппетитом
выздоровевшего человека и все время водил головой по сторонам. Я тоже бросал
тревожные взгляды. Мы оба  пытались  найти  Нину в этом  огромном зале,  где
одновременно ели человек триста, и полюбопытствовать, как она выглядит после
вчерашнего. Нины в зале не было.
     - Натощак укатила,- сделал вывод доктор  и удовлетворенно потрепал меня
по щеке как младенца.- Хвалю! Чистая работа! Я - в неоплатном долгу.
     В отличие от доктора я-то знал, что Нина  никуда не  уехала, а,  должно
быть,  проспала  завтрак.  Бежать отсюда  было впору мне.  После  вчерашнего
конфуза. При одной  мысли о  том, что  Нина  в  любой момент  может  войти в
столовую и  мы столкнемся глазами, мне становилось не по себе, и я торопливо
дожевывал завтрак, чтобы как можно быстрее убраться отсюда.
     Меня    удивляло     поведение    доктора.     Позавчера    это     был
застенчиво-влюбленный, трогательно-косноязычный
     от волнения юноша, вчера я увидел  беспощадного мстителя, неумолимого в
своем порыве уничтожить, раздавить  обидчика,  а  сегодня передо  мной сидел
удовлетворенный содеянным и снова безмятежно наслаждающийся отдыхом человек.
Я  диву давался: неужели все чувства в нем столь поверхностны и быстротечны?
Да и вся его любовь к Нине была лишь вспышкой уязвленного самолюбия.
     Дальнейшие события показали, что психолог я был никудышный. Позавтракав
раньше  доктора,  я,  сославшись  на  неотложные  дела,  постарался  быстрее
исчезнуть из столовой, пока сюда не пришла Нина.
     Столовую  покидал пестрый поток пижам и халатов, и  в этом  потоке меня
вынесло наружу, на веранду. Ободренный удачей, я  сбежал по ступеням и внизу
столкнулся с Ниной.
     Она стояла  лицом ко  мне, опершись локтями на перила лестницы, в своем
пляжном халатике  и со сложенным одеялом на плече.  Глаз ее я не увидел, они
были скрыты за темными стеклами солнечных очков.
     - Доброе утро, - растерянно проблеял я и хотел было проскользнуть мимо,
но она протянула руку и властно положила ладонь мне на плечо.
     - Я жду вас,- сказала она с улыбкой.-Мы вчера условились? Не так ли?
     Я  покрылся испариной. Это  очаровательное, нежное существо  неожиданно
оказалось крепким и опасным орешком, на котором мне предстояло сломать зубы.
Она решила поиграть мной, хорошенько проучить за вчерашнюю нелепую наглость.
У  меня было  два  выхода: или извиниться  и рассказать ей, как  на духу,  о
влюбленном докторе, об унижении, которому она" его подвергла, о товарищеском
чувстве локтя или же, окончательно утвердив за собой репутацию хама, послать
ее к  чертовой  матери публично, чтобы она в дальнейшем  убегала от меня  за
версту.
     Ни того,  ни  другого я не сделал. И  хоть превосходно понимал, что она
решила  меня  крепко разыграть  и всласть поиздеваться, тем не  менее принял
предложенную ею игру и как можно более беспечно сказал:
     - Что ж, пошли.
     На  виду у  обтекающих  нас по лестнице  пижам  и  халатов, вызывая  их
немалое удивление,  она  с  улыбкой взяла меня под руку,  и  мы зашагали  по
дорожке
     в  парк: я  напряженный, как струна, готовый  в любой момент, как заяц,
дать стрекача, а  она спокойная,  улыбающаяся, словно вот  так, интимно, под
руку, она ходит со мною всю жизнь.
     Спиной я  чуял, что халаты и пижамы во множестве сгрудились на веранде,
пожирая нас  глазами и предвкушая  сладостный и всесторонний обмен мнениями.
На повороте  в аллею я все же обернулся, и первый,  кого увидел, был доктор.
Толстый и  круглый, нелепый  в своей полосатой пижаме, он  семенил вслед  за
нами  с выпученными  от удивления глазами. Нина тоже обернулась  и кокетливо
помахала  доктору   ручкой.   Я   подумал,  что  его  хватит  инфаркт.   Он,
действительно,  остановился  с  растерянным и  жалким видом и потер  ладонью
грудь, в  том месте, где сердце.  Бросить Нину и  бежать к нему  назад, чтоб
объяснить, что все  это, мол, игра, затеянная этой  плутоватой и не такой уж
наивной  девчонкой, игра,  которую  я принял и доведу до  такого конца,  при
котором  ей,  уж  будьте  уверены,  не  поздоровится,  я  не  решился,   ибо
действительно с азартом включился  в предложенную Ниной игру  и был  начеку,
чтоб не подставить себя под удар. А с доктором мы объяснимся  потом, когда я
хорошенько ее проучу.
     В  глубине парка,  на поляне, перед закопченными стенами  сгоревшего  в
войну дворца графа Тышкевича, стояла на черном постаменте массивная, отлитая
из чугуна статуя Христа, молитвенно сложившего ладони у груди.
     До этого места Нина не проронила ни слова, хотя сохраняла вид беспечный
и  шаловливый. Но, подойдя  к  черной статуе,  посерьезнела,  лицо  ее стало
очаровательно грустным, и,  выпустив мою  руку, она грациозно опустилась  на
колени и так же, как чугунный Христос, сложила ладони у груди.
     Я напряженно следил за нею, ожидая, какой еще номер выкинет она, прежде
чем выставит меня на посмешище. У меня и сомнения не было, что где-то рядом,
в кустах хоронятся  ее подружки, которых она позвала  полюбоваться,  как она
проучит наглеца. Мои глаза шарили по кустам.
     - Дева  Мария,-  с чувством произнесла Нина,  устремив  глаза вверх,  в
чугунное  лицо  Христа,-  ты  зачала без  греха,  помоги  мне  согрешить без
зачатия.
     Мне   показалось  это  жутко  циничным,  оскорбительным  даже  из   уст
неверующей, какой, несомненно, была Нина. И еще более вызывающим, потому что
произнесла это  заклинание  невинная девчонка,  которой все наши  санаторные
дамы любовались, как редким экземпляром девичьей чистоты и наивности.
     Она поднялась с колен, снова взяла меня за руку. Теперь я готова.
     Мы  углубились в лес.  Нина  привела меня  в  то  место, где разрослась
малина, и я сразу  вспомнил, что именно здесь меня соблазнила ее соседка  по
комнате. Значит, Марите ей даже  описала и место моего грехопадения,  и Нина
сознательно  привела  меня  сюда.  Это  было, вне  всякого сомнения,  частью
задуманного  ею плана мести. Кругом были заросли малины,  и там могли удобно
укрыться приглашенные ею зрители.
     - Ладно, - решил я, то  и дело оглядываясь по сторонам.- Пусть считает,
что я попался на крючок. Я - опытный воробей, меня на мякине не проведешь. В
последний  момент  мы  эту  игру нарушим и посрамим ее жестоко за  одну лишь
мысль разыграть меня.
     Так я подбадривал себя, вздрагивая всякий раз, заслышав треск в кустах,
а  Нина  тем  временем  постелила  на  мягком мху санаторное  серое  одеяло,
расстегнула ситцевый  халатик и стряхнула его с плеч, оставшись  в крохотном
лифчике и  в  такого же цвета трусиках с  тремя кнопками на  боку. Испытующе
глядя  мне в глаза, она пальцами нащупала верхнюю кнопку и  с легким треском
оторвала  ее.  Еще  два  раза  треснули кнопки,  и трусики, распахнувшись на
бедре, съехали вниз на одеяло. Затем она одним рывком сорвала лифчик.
     С  минуту Нина стояла нагая, удивительно напоминая точеную статуэтку, с
двумя белыми полосками -там, где трусики и лифчик уберегли кожу от загара. Я
ошеломленно уставился на нее, начиная соображать, что это совсем не игра.
     Нина  сняла  с  глаз   солнечные  очки  и  улыбнулась  мне   грустно  и
трогательно:
     - Ну, иди же, глупый. Чего ждешь?
     - Нина! - ахнул я.- Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?
     - Я люблю тебя, - прошептала она. -  Разве этого мало? С  первого  дня,
как увидела тебя...
     Я  возвращался  из лесу, распираемый ликованием. Такой  девчонки у меня
еще не было! Мне  не верилось, что  я только что обладал ею, и  не  я, а она
объяснилась мне в любви.  Голова моя кружилась от  радости и гордости.  Нина
шла, обняв меня за талию и положив кудрявую голову мне на плечо.
     Встречные  пижамы  и халаты  каменели, завидев нас.  Ни у кого  не было
сомнения, что  их  Ниночка,  их  божество,  образец чистоты  и непорочности,
отдалась мужчине  и  не  хочет скрывать, а, наоборот,  открыто демонстрирует
это.
     Разинутые рты  и перекошенные лица  обитателей санатория  нисколько  не
занимали меня, так я  был  поглощен своим счастьем.  Погруженный  в  сладкие
переживания, я  забыл  даже о докторе. И зря. Вместе с  другими видел наше с
Ниной шествие в  обнимку по  аллеям  санаторного парка  мой доктор. И глазам
своим не верил.
     Проводив  Нину,  я  с  глупейшей  счастливой  улыбкой от  уха  до  уха,
насвистывая, поплелся домой, потому что порядком устал и намеревался прилечь
отдохнуть.
     В нашей узкой крохотной  комнатке меня ждал мрачный,  как туча, доктор.
Он  сидел  на своей кровати,  набычившись  и  сверля меня  исподлобья своими
серыми пуговицами, светившимися недобрым огоньком.
     Я  сел на свою кровать, и наши  колени  стукнулись. Он  с брезгливостью
отодвинул  свои. И  тогда  я  улыбнулся  ему  беспомощной улыбкой:  повинную
голову, мол, меч не сечет.
     - Предатель!  - выдохнул он, и  мне показалось, что его скрутил приступ
удушья. Лицо покраснело, налилось кровью. Он дышал тяжело и часто.
     Так получилось,- пожал я плечами.- Честное слово, я не хотел.
     Ты что, хочешь убедить меня, что ты с нею переспал?
     - Так получилось... Она сама захотела и повела меня... в лес.
     - Врешь, скотина!  - он  вскочил  и заметался1 в тесном  квадрате между
дверью и кроватями.- Так я тебе и поверил! Нос не  дорос! Она тебя на версту
до себя не допустит!
     -  Правильно,  - охотно  согласился  я,  надеясь, что  он  успокоится.-
Конечно, она чиста, как слеза. У нее в помыслах такого не было.
     Доктор замер и недоверчиво уставился на меня.
     - Тогда почему она  так обнимала тебя, когда вы возвращались из леса? Я
не мальчик, такое бывает  только после  интимной  близости.  Говори  правду,
негодяй!
     - Виноват,- согласился я.- Так получилось. Да, она отдалась мне.
     Не верю! - закричал истерически, как баба, доктор, зажав уши кулаками и
топая  ногами.-  Она не  могла  позволить  этого!  Она не  такая. Я  не  мог
ошибиться.
     Конечно, - снова подхватил я.-Я пошутил. Ну, глупая, дрянная шутка.
     - Шутка ли? -  зарычал доктор.-  Не верю тебе! Господи, я с  ума сойду.
Мое сердце вот-вот разлетится в куски!
     Уж не  знаю, что тебе отвечать,- устало сказал я. -  Говоришь да  -  не
веришь, говоришь нет - тоже не веришь. Какой вариант тебя больше устраивает?
     - Меня устраивает единственный вариант - лечь и умереть, - он плюхнулся
на свою кровать и зарылся лицом в подушку. Я сидел,  не  смея шевельнуться и
даже затаив  дыхание.  Вдруг  он вскочил и сел, на сей раз не отдернув своих
колен от моих.
     -  Слушай,  подонок.  У тебя остается последний шанс сохранить  меня  в
числе своих друзей. Если не согласишься, я не переживу эту ночь. А если и не
подохну, то  утром меня здесь уже не будет.  И никогда,  слышишь, никогда ты
меня не увидишь.
     - Говори, - внутренне сжался я, предчувствуя что-то очень нехорошее.
     Ты  можешь меня  спасти.  И  все  будет забыто. Мы останемся  друзьями,
какими были до сих пор. Понимаешь, я не излечился, отправив тебя вчера к ней
наверх оскорбить  ее. Хорош, гусь!  Тебя  только  и  посылай... Но, ладно. Я
по-прежнему  люблю  ее.  Даже еще больше. Это безнадежная любовь, которая не
сулит  мне ничего,  кроме  унижений и  абсолютного саморазрушения. Ты можешь
помочь  мне выйти  из  беды,  избавиться  от  этого  чувства,  которое  меня
доконает. Клин вышибают клином. Есть такое варварское сред-
     ство.  Я  забуду  ее, вычеркну  из  памяти, она станет  мне  совершенно
безразлична  -  при   одном  условии...  Если  она  отдастся   тебе  в  моем
присутствии.
     Тут уж я вскочил и в гневе сжал кулаки.
     -  Садись!  Не играй  в благородство.  Мы оба одним миром мазаны,  и на
нашей  совести достаточно грехов. Не знаю,  у кого больше. Мы проделаем  все
так,  что  она об этом даже  не  догадается. Будем знать только  ты да  я. Я
укроюсь под кроватью, а ты проведешь ее,  и пусть я буду свидетелем, как моя
любовь, предмет  моей страсти, отдается другому. И я излечусь... Мое чувство
к  ней испепелится. И все будет прекрасно. Вы после этого любите друг друга,
как хотите. Ваше дело. А я буду жить, как жил. Без треволнений и надрыва,  а
спокойно,  размеренно,  как  рекомендует  наша медицина олухам, мечтающим  о
долголетии.
     - Нет! - замотал я головой.- Хватит! Ты уж  раз меня  спровоцировал  во
имя нашей дружбы пойти оскорбить  человека  ни  за что ни  про  что. И я это
сделал... Хоть неожиданно все обернулось совершенно иным образом... и теперь
она  - моя любовница,  с