же еще такую мелочь, если... большие планы!.. А что
такое его большие планы?
     - Ну почему же я знаю!
     - Он вам говорил ведь?
     - Неопределенное все очень...
     - Вы не хотите сказать!
     - Неопределенно все... Боюсь напутать...
     - Ну, хорошо... Демидов, Крупп - это все пушки... Нелепо и странно...
И скучно... И мне не нужно совсем...
     Ваня пожал плечом,  и  успели проехать два-три  квартала,  пока снова
заговорила Наталья Львовна:
     - Не понимаю,  что это!..  Илья и пушки!..  Что он - артиллерист, что
ли?
     - И Демидов артиллеристом не был,  -  отозвался Ваня.  - Но вы только
представьте:  идет вперед человечество,  и  что  впереди его?  -  Пушка...
Однако нужно же идти вперед,  а  не назад...  Приятнее идти вперед...  Вот
почему, если большие планы...
     - То в них завернута пушка?.. Большие планы!.. Илья и... пушки!..
     И она вдруг засмеялась неудержимо, чем очень обеспокоила Ваню.
     Однако,  пересилив себя,  она  зажалась в  угол фаэтона под  поднятый
верх, и так сидела остальную дорогу молча.
     Когда же  доехали до  гостиницы "Бристоль",  подавая на прощанье руку
Ване, сказала Наталья Львовна:
     - Ему большие планы,  -  я  не хочу их знать,  -  что-то скучное и...
длинное,  наверно...  А  вот сцену он бросил по причине...  по причине мне
более понятной...  Не было у  него настоящего большого таланта,  у  вашего
друга,  - не было, и все он хотел, чтобы вот так сразу ни с того ни с сего
появился талант,  но тут хотеть мало... Это - не пушки!.. До свиданья, мой
дорогой!
     Она не заметила даже,  как сказала по-актерски "мой дорогой", но Ваня
отметил это.
     И когда Алексей Иваныч,  случайно стоявший у окна,  когда он вернулся
домой, бросился к нему на двор узнать, как здоровье Ильи, Ваня сказал ему,
приглядевшись:
     - Да он-то ничего... бодр... А вот ваша знакомая, - та мне показалась
гораздо хуже...
     - Как хуже?.. Что это вы сказали?.. Почему хуже? - растерялся Алексей
Иваныч.
     - Ничего,  ничего...  Вот какой вы беспокойный!.. Рикошет, просто, от
ваших выстрелов... только и всего...
     - Вы меня осуждаете?  Скажите!..  - вспомнил Алексей Иваныч, что этот
дюжий художник дружен с Ильей.
     - Ну, какой же я вам судья! Что вы! - улыбнулся Ваня. - Дело ваше.
     И поднялся к себе наверх.


     А в гостинице "Бристоль", в своем номере, Наталья Львовна так же, как
и Илья, легла в постель и натянула на себя одеяло.
     Так  она  пролежала до  вечера,  пока  не  услышала за  стеною  шагов
пришедшего Макухина.
     На  ее  стук в  стену он пришел,  как всегда,  встревожился,  что она
больна, сел около, и долго было так:
     За окнами номера внизу на улице визжал и звенел трамвай, мерно били о
камни лошадиные подковы,  стоял предночной гул городского центра,  а перед
Натальей Львовной торчала чужая  ей  рыжеволосая,  тугая,  простонародного
склада,  плотная,  освещенная  снаружи  электричеством,  а  изнутри  парой
сметливых серых глаз голова Макухина.
     - Федор  Петрович,  -  сказала,  наконец,  с  видным  усилием Наталья
Львовна.  -  А что, пятьдесят тысяч - это большая для нас с вами сумма или
не очень?
     Макухин покачал золотой головой:
     - Цены деньгам не знаете,  - э-эх!.. Пятьдесят тысяч - это капитал, а
не сумма!
     - Значит, у нас его нет, этого капитала?
     - Пока что - нет!
     - Надо, чтобы был!
     Тут Наталья Львовна сбросила одеяло и встала.
     - Человеку ведь не позвонишь,  чтобы принес,  - попробовал улыбнуться
Макухин.
     - Мы будем работать, и чтобы он был!
     Очень значительно это было сказано, и очень серьезно было у нее лицо,
так что даже Макухин повеселел.
     - Неужто?..  -  И  глаза у  него зарозовели.  -  Я говорил ведь,  что
большие дела будем делать с вами!.. Поэтому, значит, я угадал!
     - Ну уж,  -  пятьдесят тысяч, разве это большие дела? - вздернула она
головой презрительно,  и вдруг совсем иным,  деловым тоном: - Камень ваш -
это, собственно, что такое?.. Как, куда и зачем?.. Бойкое дело?
     - Какая же может быть в камню бойкость?..  Дело,  известно,  тихое...
Камень - не ситец... Износу ему нет, камню... Ходу с ним мало, с камнем...
И надоел он уж мне,  признаться сказать,  этот камень:  очень уж в нем вес
большой!
     - Хорошо,  бросим камень,  -  быстро решила она.  - И что же мы будем
делать?
     - Завод  какой  в  аренду взять  можем...  или  имение...  Эх!..  Мне
главное,  чтобы я  знал,  зачем это...  а один я не знаю,  вот где беда!..
Одному много ли нужно?..  Я не то чтобы ленив,  ну, а все ж таки... кнут и
мне не мешает... напоминание...
     - Значит, я буду кнут?
     - Напоминание,  а не то что кнут!.. Вдвоем дело делать или же одному?
- большая разница!.. Сам себе кто может поверить?.. Нет такого человека, -
кроме как сумасшедший какой... А другой скажет тебе, ты и веришь.
     - Име-ние... что ж... Это ничего... Поля летом, - это красиво...
     Наталья Львовна просто  думала  вслух,  глядя  в  угол  по-за  спиной
Макухина,  но он, услышав это, встал со стула, надавил кнопку звонка - два
раза, коридорному - и сказал радостно:
     - Ну вот,  -  я вам на выбор представил: имение или завод?.. А вы мне
со своей стороны:  имение...  Об заводе совсем молчок...  Значит,  и  я уж
теперь должен думать:  имение! Мне ведь все равно, в какую сторону думать,
- лишь бы дело...  И вышло на проверку,  что и мне, мужику, имение больше,
конечно,  под масть...  Имение для меня гораздо лестней... Лошадей заведем
хороших... выезд...
     - Верховых!.. Иноходцев! - оживилась Наталья Львовна.
     - Ну вот!..  Значит,  есть у меня теперь линия, куда гнуть!.. Вот я о
чем говорю.
     - А пятьдесят тысяч?
     - Пятьдесят не пятьдесят, - найдем!.. Для такого дела деньги добудем.
     - И это не какие-то "большие планы"?.. Это просто "так"?
     - Большого ума не потребуется...  Спокойным манером сделаем... Только
- свой во всем глаз нужен...  Конечно,  ежели управляющему довериться, - в
трубу пустит!
     - Кто же отдаст доходное имение в аренду?
     - Вот на!..  Мало таких, что землю имеют, а она им ни к чему?.. Им бы
только  пользу  какую  с  нее  взять,  а  не  убыток...  Недалеко ходить -
Гречулевич...
     - Что, - Таш-Бурун у него возьмем?
     - Зайцев на  нем гонять?..  Ничего нет на Таш-Буруне этом,  кроме все
того же камню... А с камнем решили кончать.
     - Да, раз камень - дело тихое... А завод?.. Вы знаете Круппа?
     - Это орудия?  -  Макухин улыбнулся.  -  Орудия на частных заводах не
делают... Частным людям они ни к чему: это не ситец.
     - А как же...  мне говорили сегодня... один человек хочет непременно,
как Крупп...  и Демидов...  Ружья и пушки...  Главное - пушки... Но это же
глупость,   конечно!..  Разумеется,  это  не  ситец...  Значит,  имение...
Решено!.. Чем же плохо имение?.. Отлично!.. Возьмем имение.
     - Папашу туда захватим...  Он - человек военный, - полковник... Таких
хозяйство любит.
     - И Алексея Иваныча!.. Алексей Иваныча непременно!..
     - Да уж этому,  убогому, теперь, конечно, куда же еще?.. Неминуемо, к
нам.  Он уж нам в порядочную копейку вскочил,  и еще вскочит...  Однако, -
человек безобманный...  Я  к  родному брату веры не  имею,  а  за Алексеем
Иванычем этим только смотреть, чтобы не напутал чего, а верить можно.
     Вошел  коридорный.  Макухин заказал ужин  и  самовар,  и  только  тут
вспомнила Наталья Львовна,  что она с утра ничего не ела,  и почувствовала
голод,  и когда коридорный сказал свое: "Сию минуту" - и ушел, она подошла
очень  близко  к  Макухину,  положила  руки  ему  на  плечи,  очень  долго
разглядывала его,  точно увидела впервые и точно не был даже он человеком,
- и сказала вдруг:
     - А  акции?..  Частных пушечных заводов у нас нет,  конечно,  но зато
должны быть акции... ведь так?
     - И что же с этими акциями?  - улыбнулся Макухин. - Купил их и смотри
на них?.. Какая же тут от денег польза?
     - Ну да...  в самом деле...  Дело тихое,  -  не снимала она рук с его
плеч и все разглядывала его,  как сквозь невидную лупу.  -  Сколько-нибудь
там процентов в год...
     - А может, и никаких! - улыбнулся Макухин, очень неподвижно держа все
тело, точно боясь пошевельнуться. - Куда же лучше из своих рук глядеть!
     - Из  своих?..  Да!  -  Она  заломила  свои  пальцы  за  его  спиной,
посмотрела на  них  и  добавила очень оживленно:  -  Он  потерял пятьдесят
тысяч,  а мы найдем,  -  правда?..  Он потерял,  - и отлично!.. Пусть!.. Я
очень рада!.. А у нас будут!.. Будут? Да?..
     - Разумеется,  будут,  -  очень  близко от  ее  губ  шевельнулись усы
Макухина.
     - Только  нужно  будет...  обрить  это...  это...  -  кивнула она  на
выхоленные,  с подусниками,  важные золотые усы.  - Это совсем не нужно...
и... и некрасиво совсем...
     И,  заметив,  как,  откачнувшись, поморщилась она болезненно, Макухин
отозвался с большой готовностью:
     - Разумеется... Что ж... Для дела надобности большой в этом нет.
     И точно именно эти его слова и было последнее, что нужно было бросить
в  тонкую уже  стенку между нею  и  им,  чтобы вся  до  последнего камешка
рассыпалась она.
     Наталья Львовна порывисто бросилась к  нему,  очень крепко прижавши к
своей щеке его угловатую голову с прочным лбом...
     И  потом,  когда принесен был  ужин  и  самовар,  долго,  очень долго
тянулся   в   номере   Натальи   Львовны  путаный,   перебойный  разговор,
полудетский,  полувзрослый,  капризно-деловой, серьезный и ненужный, очень
сложный,  но  отнюдь не утомительный для Макухина,  -  разговор об имении,
каменоломнях,  аренде,  Круппе, акциях, пшенице, тысяче десятин под яровым
посевом, иноходцах, Ване Сыромолотове, Алексее Иваныче, но больше всего об
Илье.
     - Ничего!..  Хорошо!..  Пусть!..  Мы  ему  покажем!  -  говорила  она
решительно и задорно.
     Потом непонятно для Макухина плакала, и он гладил ее по вздрагивающей
спине с сутулящим ее мослачком и бормотал:
     - Ну к чему же это?.. Зачем же теперь?.. Совсем ни к чему!..
     И  она тихо и  отданно прятала заплаканное лицо под его свежевыбритым
подбородком...
     Из  ее  номера в  свой  Макухин вышел только в  десять часов утра  на
другой день.


                            ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

                            ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

     Дней  через  восемь после  своей  ночной беседы с  Макухиным зашла  к
Алексею Иванычу Наталья Львовна.
     От ходьбы ли с  последней остановки трамвая,  или оттого,  что хорош,
ясен был день,  она была очень оживлена, сразу нашла Алексея Иваныча очень
поздоровевшим и  сама  показалась  Алексею  Иванычу  гораздо  свежее,  чем
раньше.
     - Мы решили бросить свои каменоломни и взять большое имение в аренду!
- сразу  и   весело  начала  она,   когда  Алексей  Иваныч  -   по-своему,
неопределенно - спросил ее, что она и как.
     - Вы  решили?..  Кто такие "вы"?..  Простите!..  И  какие же это ваши
каменоломни?
     Но тут же вспомнил,  что и "мы" и "каменоломни" значит -  Макухин, ее
жених, и сказал еще раз:
     - Простите!
     Ее затейливая зимняя шляпка с белым крылом затеняла в нем ту, прежнюю
Наталью Львовну,  в котиковой шапочке,  в кипарисах,  в солнечной неге, на
даче, над голубым морем, - и она уж не сутулилась, как прежде.
     Она  держала  голову  прямо,   и  появилась  новая,   почти  мужская,
осмысленность в  ее  глазах,  теперь что-то  видевших ясно (прежде не было
этого) и видевших далеко вперед.
     День был теплый,  тихий,  -  снегу все не  было,  и  они не  сидели в
комнате,   а  гуляли  в  саду,   очень  прибранном  больными,  и  подробно
рассказывала Наталья  Львовна,  почему  иметь  каменоломни  гораздо  менее
выгодно,  чем арендовать имение,  а  Алексей Иваныч слушал с явной тоской,
точно слышал о  тяжкой болезни кого-то,  с  кем он сроднился,  и  вставлял
односложно:
     - Что ж, конечно... Имение, да... Это совсем хорошо: имение.
     И почему-то вспомнил Павлика.
     - Что-то теперь делает наш Павлик бедный!.. Или уж умер?
     - Павлик умер?..  Что вы!..  Павлик мне недавно письмо прислал...  То
есть  прислал  письмо  отец,  а  в  нем  была  и  от  Павлика страничка...
Поправляется!..  И даже шафером был у Ивана на свадьбе!.. Помните - старик
- садовник с нашей дачи?.. Женился, представьте!
     - Женился? - оторопел Алексей Иваныч. - Как же... помню Ивана...
     - И у меня,  знаете ли,  мысль: если дело с имением у нас сладится (я
думаю, что сладится: есть уже подходящее и не так далеко отсюда), я возьму
туда Павлика, - пусть ковыляет там... Молоком парным буду его отпаивать, -
авось, отпою... А то что же он там один, - бедный!
     Алексей Иваныч глянул на нее благодарно:
     - Это вы хорошо!.. А как же море и горы?.. Ведь там не будет?
     - Ничего... весной и в деревне отлично... И вас мы думаем тоже туда.
     - Меня туда?.. Как же это меня?
     - А что же вы будете вечно здесь?.. Куда-нибудь надо вам потом?.. Вот
и будете помогать нам по хозяйству!
     - Вот как вы меня!..  И думаете вы...  что я могу?  -  очень удивился
Алексей Иваныч.
     Он  был  в  своей  прежней  бурке  и  прежней  фуражке  с  кокардой и
инженерским значком.
     - А почему же не можете? - повернула она к нему новую шляпку.
     - Мм... вот как вы думаете меня!
     Он присмотрелся к  ней очень внимательно своими белыми встревоженными
глазами,  но в это время загремели около по камням узенькой здесь мостовой
колеса извозчика и остановились около ворот.
     - Доктор,  должно быть, - сказал Алексей Иваныч и ждал рассеянно: вот
стукнет щеколда калитки и войдет серое, такое обычное за последние дни для
его глаз, - военная шинель, часто бывавшая под дождем и потертая.
     Но брякнула щеколда, и открылась калитка, и вошел кто-то в шубе, тоже
страшно знакомый, - тяжелой волчьей шубе и шапке.
     - Илья, - шепнул он Наталье Львовне и прирос к месту.
     Шагах в  десяти от них обоих,  от калитки к  лестнице на второй этаж,
медленно еще  ставя ноги,  побледневший,  что  было заметно очень,  прошел
Илья, приехавший, только что, видимо, выйдя из больницы, к Ване.
     Вкось бросивши взгляд на Алексея Иваныча и Наталью Львовну,  он узнал
их сразу и отвернулся, но ни одного движения его не пропустили они и молча
смотрели,  как он,  безошибочно и  не нуждаясь в вопросе,  подошел прямо к
двери, ведущей на верхний этаж, и скрылся за ней.
     - Вот как! - прошептал Алексей Иваныч.
     - Да... Он и тогда ведь, когда я была, мог ходить...
     Голос  у  Натальи  Львовны  тоже  стал  притихший,   но  она  тут  же
оправилась, оглянулась кругом, увидела близко скамейку, - сказала весело:
     - Сядемте здесь!
     Со  скамейки,  выбранной ею,  видны были  все  выходящие в  сад  окна
второго этажа.  Алексей Иваныч,  когда они  сели,  смотрел все время вниз,
себе в ноги, она же на окна.
     - Да,  это он к художнику...  то бишь,  атлету...  Они ведь оказались
действительно друзья,  -  вы знаете?.. И он от него без ума, от Ильи, этот
атлет!..  Он вообще туповат, как все атлеты... Умный атлет - это, конечно,
абсурд!
     - А Петр Первый? - нерешительно вставил Алексей Иваныч.
     - Не знаю...  Гениален,  говорят,  был... Может быть... Но ведь это у
него была жена -  немка Марта?..  Поломойка!..  Разве умный человек мог бы
жениться на поломойке?
     - Значит...  Макухин  умнее  Петра?  - неожиданно сказалось у Алексея
Иваныча,  потом он сделал рукой свой хватающий жест,  и лицо  его  приняло
умоляющее выражение.
     Но она отвечала спокойно:
     - Конечно, умнее.
     - Да...  Макухин...  Федор Петрович, - поправился он, - только что не
получил образования, а он...
     - Это неважно!  -  перебила она.  -  Зато не говорит явных глупостей,
которые надоели ужасно!
     - Конечно,  -  он и не может говорить глупостей, - согласился Алексей
Иваныч.  -  Для  того,  чтобы иметь возможность говорить глупости (иногда,
иногда,  -  не всегда,  разумеется!), нужно быть очень умным... А он умен,
действительно, просто - умен.
     - Но  не  очень?  -  подхватила Наталья  Львовна.  -  Кто  же  очень,
по-вашему? Илья?
     - Нет!.. Илья нет!.. Не тот, какой нужен, чтобы быть очень умным.
     И вдруг, неожиданно:
     - А ваша свадьба как?
     - Свадьба?.. Мы отложили пока...
     - А-а!.. Вот как!..
     И тут же:
     - Знаете, - я даже во сне не вижу больше Валю!
     - Чтобы видеть во сне, нужно думать, а вы забыли!
     - Я забыл? Что вы!
     - Да, да!.. Забыли! Я это вижу... Забыли!
     - Я нет... Я думаю... А она... И вот я сижу, а он ходит.
     - Как сидите? Ведь вы же лечитесь?
     - Лечусь?..  Чепуха это все...  Этим нельзя вылечить... Да я уже и не
болен... Я как-нибудь уйду отсюда.
     - Куда уйдете?
     - Не знаю...  Я что-то делал там около моря...  Дорогу?.. Вот... могу
опять делать дорогу...
     - Нет,  вы  поедете к  нам в  имение...  На  берегу -  там вам нечего
делать...
     - Нечего,  правда...  И вообще нечего... И везде нечего... У меня был
враг,  -  им я был жив несколько месяцев (чем же еще и жив бывает человек,
как не врагом?).  Теперь его нет больше... То есть он жив вообще... вообще
жив,  а для меня умер...  Смотрел сейчас на него,  как на чужого... Теперь
кончено... Нет его... Над всеми тремя крест!
     Он провел в воздухе крест указательным пальцем.
     - Мне сейчас надо ехать,  - поднялась Наталья Львовна, - к владелицам
имения,  которое мы  хотим снять...  План мы  видели...  и  условия.  Надо
поехать  туда,  на  место,  но  сначала...  сначала  выяснить еще  кое-что
здесь...  Они только недавно оттуда...  Их три сестры,  представьте, и все
красавицы, и еще девочки почти... Мать умерла недавно... Имение в опеке, а
опекун - их дядя, - Оленин, предводитель дворянства... Поняли?.. Ах, какой
дом у них здесь!.. Не дом - дворец!.. Вот мне сейчас к ним надо.
     И  остановилась вдруг:  это в  одном из окон верхнего этажа мелькнула
фигура Ильи, и рядом с ним встал Ваня.
     Она поправила вуальку на шляпке и закончила:
     - Я  думаю,  что если я возьму извозчика Ильи,  то он ничего не будет
иметь против.
     - Как же вы его возьмете?.. Он скажет, что занят.
     - Ничего...  Я  дам ему,  сколько даст Илья,  и еще столько же,  и он
отлично ему изменит.
     Она встала и бойко пошла к калитке.
     - Барин останется здесь,  -  сказала она бородачу.  - На Дворцовую...
Плачу за него я.
     - Пожалуйте!.. Какое место?
     - Дом Олениных.
     И уже садясь, говорила Алексею Иванычу непринужденно и весело:
     - Представьте:  зовут их Вера, Надежда, Любовь, этих сестер... Как по
заказу!.. До свиданья, мой дорогой!
     И загремел экипаж.
     И, глядя ей вслед, поймал себя Алексей Иваныч на том, что думал он не
о  Наталье Львовне,  а  об  Илье:  выйдет он,  -  все-таки  слабый еще,  а
извозчика нет...  И  ему  показалось это  в  Наталье  Львовне  необъяснимо
неприятным.
     В ожидании доктора все больные были дома,  - кто играл в шахматы, кто
читал,  -  и о.  Леонид, когда вошел Алексей Иваныч, участливо обратился к
нему:
     - Что, проводили вашу знакомую?
     - А?..  Да!..  Она уехала, а он еще здесь, - кивнул тот на потолок. -
Мой... тот самый... Выздоровел!
     - Ва-аш?..  Скажите!..  Как  быстро от  таких ран!..  Нервы,  значит,
здоровые...
     О. Леонид был искренне удивлен.
     - Как у бревна!.. Сейчас они выйдут, смотрите... Садитесь здесь.
     Алексей Иваныч поставил ему стул к окну и сам сел с ним рядом.
     Действительно, скоро наверху послышались тяжкие шаги Вани,  ведущие к
прихожей, а рядом с ним его шаги, и, заслышав их, Алексей Иваныч изогнулся
почему-то на своем стуле,  простонал тихо,  потер крепко руки и торопливым
шепотом обратился к о. Леониду:
     - В шубе!.. Сейчас пройдет мимо!.. Смотрите!
     Вс„ напряглось в Алексее Иваныче, как будто теперь именно подводилась
последняя черта итога всей его  прошлой жизни,  и  Вале,  и  Мите,  и  ему
самому:  пока был