ими, пока они
летят сначала беленькие  и четкие на фоне синего неба, а потом переплывут на
фон  зеленой травы, что-то успеет дрогнуть,  оттаять в  вас. Проклюнется  из
мертвого холода слабый первый, но симпто-матический толчок душевного пульса,
и  вы   поймете,   что  душа  в   вас  жива,   но  только  она   заморожена,
анестези-рована...
     Ну, так как же размножается папоротник, если из  спор новые папоротники
не вырастают? И  при чем тут  дети до  шестнадцати лет?  И  зачем  же  тогда
существуют споры?
     Споры  созревают  и  высыпаются  на  влажную  землю.  В лесу она всегда
влажная, а  если нет,  то пойдет  дождь --и она станет  влажной. Это  важно,
потому что для всякого прорастания нужны два условия: тепло и влага.
     -- Значит, споры все-таки прорастают?
     -- Да, они  прорастут, но  не  для того, чтобы из них  вы-растали сразу
новые, пусть и крохотные папоротнички. Из споры вырастает всего лишь зеленая
пластиночка ве-личиной  с ноготь мизинца и даже еще поменьше. Она  похожа на
сердечко и называется у ботаников заростком. Если ходить в лес, в  те места,
где  растут  папоротники,  и  поискать там  в  середине  лета  (в  общем-то,
действительно  в  день  Ивана Купалы),  то можно эти зеленые  бляшки найти и
разглядеть. Но скорее  всего, в первый  раз вы уви-дите  не сами заростки, а
розеточки  новых   молодых  па-поротников,  уже  начавших  развиваться,  так
сказать, на базе заростков.
     Перевернув   розеточку,   увидишь  и  заросток,   но   уже  сморщенный,
потемневший, отработанный  и  ненужный.  На-глядитесь  на  него  хорошенько,
запомните его, чтобы  на будущий  год  легче  было  обнаружить  где-нибудь у
корней трухлявого пня, а то и на самом пне.
     --  Значит, из споры вырастает заросток, а из заростка  папоротник? Что
же тут особенного? Бесполое размно-жение...
     -- Далеко не  так. От руки  человека, от  спины человека не отпочкуется
новый человек.  Он может вырасти только из половой женской клетки,  и притом
оплодотворенной. У папоротника происходит все то же самое.
     -- Но у него нет цветка, нет мужских тычинок и жен-ского  пестика,  нет
пчелы, которая перенесла бы пыльцу...
     --  Но  у  него  есть  заросток. Зеленая  бляшка, величи-ной  с ноготок
мизинца  и похожая  на сердечко.  Так вот на этой  зеленой  бляшке вырастают
рядом  два  органа, один женский,  другой мужской... Между прочим, над лесом
пролетает самолет, чудо техники двадцатого  века, не хо-чется ли вам задрать
голову  и поглядеть, как он там ле-тит  в облаках? Смотрите, как  интересно:
два крыла, окна, хвост...  Не хочется? Интереснее поглядеть на бляшку? Тогда
смотрите... Женский  половой орган (выписываю)  "...по своей форме несколько
напоминает бутылочку, в расширенной,  утолщенной части которой располагается
женская половая клетка -- яйцеклетка, шейка же занята канальцевыми клетками,
которые при созревании... осклизняются".
     Мужской половой  орган  "...округлой  формы,  полый  внутри,  он  имеет
оболочку, которая при  созревании спер-матозоидов раскрывается, позволяя  им
выйти наружу".
     Дальнейшее,  очевидно,  не  трудно  угадать.  Если  есть женский орган,
похожий на бутылочку со  специально осклизлым горлышком и таящий внутри себя
яйцеклетку, и есть мужской орган,  округлый и наполненный  спермато-зоидами,
то им осталось соединиться, и тогда...
     Но  как  им   соединиться,  если  они  оба  на  одной  плоской  бляшке?
Соединиться им никак  не дано, чем  не шекспи-ровский  трагизм? И  близко, и
созрели,  и  предназначены  друг  для  друга,  но  разделены неподвижностью,
практиче-ской недосягаемостью, обречены на безмолвные танталовы муки.
     Между  тем  в верхушках  деревьев  начинается робкое  вначале  шуршание
дождя. Теплый июльский  дождь с на-бежавшей тучки прошел охлаждающей полосой
по зелено-му  лугу, по  желтоватому полю и задел  стеклянно-туманной кисеей,
волочащейся  по  земле  вслед за  тучей, старый сосновый  лес. На  иголочках
повисли светлые крупные капли. Перекапывая все ниже, сливаясь из трех в одну
и отяжеляясь,  они  достигают нижних древесных ветвей,  а  потом и  травы, а
потом и земли. И  вот одна  прохладная  капля упала случайно и накрыла собой
всю зеленую пла-стиночку, похожую на сердечко.
     Сразу же уточним, что это могла быть не капля дождя, а капля росы. Даже
еще  лучше. Еще спокойнее, без не-нужного удара и расплеска, она охватила бы
собой зеле-ную площадочку,  накрыв  ее подобно тому, как капля ку-пола небес
накрывает землю.
     Я  не случайно  употребил это, впрочем-то  банальное, сравнение, потому
что  для  сперматозоидов, дождавшихся  своего  часа  и  извергнутых  мужским
половым органом в  эту прохладную каплю воды,  она,  правда,  по обширности,
округлости и прозрачности должна напоминать  свод не-бес,  если бы, конечно,
они могли воспринять ее во всем трепетном, дрожащем, просвеченном блеске. Ну
или по крайней мере для них это Черное море, океан, в  который выплывают они
дружной,   многочисленной  стаей.  Они,  ока-зывается,  снабжены  жгутиками,
похожими на штопор, и обладают способностью передвигаться в воде.
     Им  некогда любоваться  тем океаном,  в  который  они  попали,  некогда
наслаждаться  неожиданной свободой,  у  них есть главная и неотложная задача
найти  осклизлое  горлышко женской  бутылочки, незамедлительно проник-нуть в
нее,  а  там найти яйцеклетку,  с  которой соединиться  и  слиться.  И тогда
произойдет еще  одно  чудо --  чудо оп-лодотворения  ("химизм  которого  нам
неясен"), а потом уж и вырастет новый папоротник.
     Сеанс окончен, зажигайте свет, пусть вбегают  все дети. Мы видим теперь
только  старый пень,  на  который падает  косой  луч летнего, последождевого
солнца, капли недавне-го дождя, который ушел дальше и не знает, наверно, что
натворил невзначай, и широкие резные листья папоротни-ков, растения, немного
отличающегося от всех других трав, но все же вполне  привычного нашему глазу
и не удивляю-щего нас, когда  мы  его видим, отправляясь в лес по гри-бы или
по орехи.
     Но все же, пока дети  еще не вбежали,  хочется задать  самому себе один
вопрос,  на  который  пока  никто не отве-тил.  Если  бы я был  ботаником  и
поскольку уже  есть  элек-трические  приборы,  улавливающие  и  записывающие
им-пульсы растений, в частности боль, то я употребил бы все усилия, чтобы на
этот вопрос получить ответ. Есть ли у  растений  оргазм  и в какой момент он
возникает? Когда цветок принимает пчелу? Когда пыльца расстается с тычинкой?
Когда  пыльца попадает на пестик? Когда  она прорастает сквозь пестик? Когда
она  сливается  с  яйце-клеткой?  Когда  лопается  мужской орган, выбрасывая
сперматозоиды? Когда  сперматозоиды  находят горлышко женского органа? Когда
проникают в него? Но что до это-го листьям взрослого папоротника?
     Между  тем  где-то  должна  существовать  та манящая, призывная стадия,
которая вложена природой, как надеж-ный саморегулятор, во  всякий  организм,
дабы он, несмотря ни  на какие препятствия, стремился породить подобный себе
организм.  Может быть,  это  самое гениальное  изобре-тение  природы,  после
которого она может позволить себе иногда вздремнуть на диване или в глубоком
кресле:  все  равно живые творенья  теперь  ничем уж  не  остановишь, оргазм
вмонтирован в  них  и  делает  свое  дело.  Нет  никаких  сомнений,  что  он
присутствует  всюду,  где есть то,  что  мы  называем половым  размножением,
включая  и папоротник,  и подсолнух, и  василек, поскольку, как  мы знаем, в
тече-ние этого процесса у них, у рыбы, у бегемота и гомо сапиенс нет никакой
принципиальной разницы.

* * *

     ИЗВЛЕЧЕНИЯ
     М. Метерлинк


     "Тычинки,  спокойные и  покор-ные, ждут  в желтом венчике (речь  идет о
процессе оплодотво-рения  у  руты), размещенные  кру-гом  вокруг  толстого и
корена-стого пестика.  В  брачный  час, повинуясь  приказу супруги, кото-рая
явно делает что-то вроде призыва,  один  из  самцов прибли-жается и касается
стигмата,  по-том то  же  делает  третий, пятый, седьмой, девятый,  пока  не
кончится  весь  нечетный  ряд.  За-тем -- очередь  четного  ряда:  вто-рого,
четвертого, шестого и т. д. Это прямо любовь по приказу. Это цветок, умеющий
считать,  казался  мне  столь  необычным,  что  я  сперва  не мог  пове-рить
ботаникам и старался не раз проверить его чувство чисел. Я установил, что он
ошибается очень редко".


     "...Наш механический гений существует со вчерашнего дня, в то время как
механика цветов  функционирует  уже  тысячелетия.  Когда цветок  появился на
нашей земле, вок-руг него не существовало никакой  модели, которой он мог бы
подражать.  В  ту пору, когда  еще мы  знали  только мотыгу, лук, в недавние
времена, когда мы изобрели коле-со, блок, таран, в то время, -- так сказать,
уже в  послед-ний  год,  -- когда  нашими шедеврами были  катапульты, часы и
ткацкое  искусство, шалфей уже изобрел вращаю-щиеся перекладины и противовес
своих  точных весов. Кто  еще  менее  ста лет тому назад  мог  подозревать о
свойствах  Архимедова  винта, употребляемого кленом и  липой со дня рождения
деревьев? Когда  удастся  нам построить столь  же  легкий, точный,  нежный и
верный парашют, как у оду-ванчика? Когда откроем мы секрет вставлять в столь
хрупкую  ткань, как шелк  лепестков,  такую могуществен-ную пружину, как та,
которая бросает  в пространство зо-лотистую  пыльцу дрока? А  момордика, или
"дамский пистолет",  кто разъяснит нам тайну ее чудесной силы?.. Ее мясистый
плод,  похожий  на  маленький  огурчик, обладает  замечательной  живучестью,
необъяснимой  энергией. Как  бы  слабо ни прикоснуться к нему в  момент  его
зрелости,  он  внезапно,  конвульсивным   сокращением  отрывается  от  своей
плодоножки  и  выбрасывает  в отверстие,  образованное  разрывом,  слизистую
струю, смешанную с зернами, со столь удивительной силой, что она отбрасывает
семена на четыре, пять метров от  родимого растения. Это действие  столь  же
необычно, как если бы нам удалось, сохраняя те же пропорции, выбросить одним
спазматическим   движени-ем  все  наши  органы,  внутренности  и   кровь  на
полкиломет-ра от нашей кожи или нашего скелета..."

     "Пусть  говорят  по  поводу  орхидеи,  как по  поводу  пче-лы,  что это
природа, а вовсе не растение или насекомое вычисляет, комбинирует, украшает,
выдумывает и рассуж-дает, -- какой интерес может  иметь эта разница для нас?
Важно уловить характер, качество, обычаи и, быть мо-жет, цель общего разума,
из которого вытекают все разум-ные акты, совершающиеся на этой земле".

     "Природа,  когда  хочет  быть прекрасной, нравиться,  давать  радость и
казаться  счастливой,  делает  почти  то  же,  что  делали  бы мы,  если  бы
располагали ее сокровищами.  Я знаю, что,  говоря  так, я говорю отчасти как
тот  же  епископ,  который поражался,  что  провидение заставляло  проходить
большие реки около больших городов".

     "Не  будет, думается мне,  слишком  смелым утверждать,  что нет существ
более или  менее разумных,  но есть об-щий, рассеянный разум  -- нечто вроде
всемирного тока, -- проникающий различно, в зависимости от того,  хорошие ли
они  или плохие  проводники разума,  встречающиеся  ему  организмы.  Человек
является до сих пор на земле  тем видом жизни,  который оказывает наименьшее
сопротивле-ние  этому току,  но ток  этот  не  обладает  другой природой, не
исходит из  другого источника,  чем тот,  что проходит в камне, в звезде,  в
цветке  или  в животном...  Но  это тайны,  вопрошать  которые  --  довольно
праздно,  потому что мы  пока  еще не  располагаем  органом, который мог  бы
вос-принять ответ".

***

     Если правда,  что существует спор между прозой и поэзией, то вот точка,
о  которую  ломаются  копья. Причем вот  странный  слу-чай, когда  при  всей
очевидности    прозаической   правоты   легкомыс-ленная   поэзия    остается
победительницей.
     Давно втолковали  людям,  что  эторастениевредоносный  и злой сорняк, а
люди,  когда спро-сишь  о любимом  цветке, продол-жают твердить по-прежнему:
ва-силек.  Просветительский  агроно-мический  разум  вскипает  в бес-сильной
ярости   перед   чудовищной   обывательской  тупостью,  а  тупой   обыватель
(обывательница) очарованно смотрит на синий-синий  цветок  и срывает его, не
только не испытывая никакой враждебности  и ненависти, но радуясь и любя.  И
ничего уж тут с этим не поделаешь. Такова власть кра-соты.
     Сорняк, да красив! Да полно, сорняк ли он? Такой ли уж он сорняк? И что
такое сорняк?
     "Хищник -- это животное, поедающее другое  животное,  которое вы хотели
бы съесть сами" (У. О. Нагель).
     "Дело   в  том,  что  нет  ни  растения,  ни  животного,  а  есть  один
нераздельный и органический мир" (Тимирязев).
     Может быть, мы не разгадаем многих тайн, пока будем считать, что рожь и
василек -- два раздельных растения, а не один биологический организм.
     Эта мысль  не моя, хотя я и не взял ее в кавычки. Я ее вычитал в ученой
статье,  но  по  непростительной  оплош-ности почему-то  не записал и теперь
воспроизвел прибли-зительно, по памяти, но за смысл, разумеется, ручаюсь.
     Есть еще о сорняках у замечательного белорусского писателя Янки Брыля.
     "--  Скажи  ты, браток, что  это делается?  И  семя  дали  сортовое,  и
химпрополка у нас, а осота -- сплошь полно. Так и прет, так и прет!..
     -- А что ты хочешь? Тогда, при  единоличестве, как ты на посев выезжал?
Баба тебе и фартук помоет  беленько, и перекрестишься ты, и, став  на колени
на пашне, набе-решь того жита... ну просто праздник у тебя! А теперь? Только
мать да перемать один перед другим... Вот сорняк и лезет!"
     В  сказанном  --  народный  толк:  мало  любви к земле. (Брыль Я н к а.
Горсть  солнечных  лучей.  М.,  Сов.  писа-тель,  1968,  с.  62.  Перевод  с
белорусского Дм. Ковалева).
     Согласимся,  что  и  действительно  только  от  нерадивости земледельца
сорняки на его ниве могут заполнить поле  и  победить злаки. Только по своей
нерадивости  земледелец  создает  (вернее,  допускает)  равные  условия  для
сорняков и для злаков (демократия, что ли?), но истинный хоро-ший земледелец
делать  этого никогда  бы не стал.  Он  зна-ет, что при одинаковых  условиях
сорняки победят. Так что,  когда увидите где-нибудь близ дороги поле, сплошь
заросшее ромашкой,  осотом или  теми же васильками (а такие поля вы  увидите
всюду), то не  сваливайте вину на ромашки и на васильки,  а  смело обвиняйте
хозяев данного поля.
     Но  кроме  того,  если  признать  философию  белорусского  крестьянина,
разговор  которого  подслушал чуткий  писа-тель,  а  именно,  что  похабные,
мерзкие, матерные  слова  оборачиваются на  поле сорняками, то неужели можно
представить себе, будто грубое, грязное слово может превратиться в изящный и
чистый василек? Никоим образом, никогда!
     В колючий жабрей --  возможно, в осот полевой -- до-пустим, но в чистый
и ясный василек? Нет, в этот цветок явно вложена какая-то иная идея.
     Если  бы он был  злостным  сорняком, то  крестьяне (русские,  немецкие,
всякие)  давно бы, задолго до появле-ния начитанных агрономов, возненавидели
его и эту свою  неприязнь  сумели бы передать детям, воспитать в поколе-ниях
крестьянских  детей,  как  это  произошло,  скажем,  с  мышью,  со  зверьком
вообще-то милым и симпатичным, ес-ли бы не воспитание, перешедшее  в плоть и
в кровь.
     Полевка-малютка,  вьющая  себе  гнездо  на  стебле ржи, -- казалось бы,
трогательная картинка. Чем этот, с наперсток  величиной, зверек не милее, не
симпатичнее та-кой же крохотной лесной птички? Однако при слове "птич-ка" мы
слышим в себе доброжелательную симпатию  и уми-ление, а при  слове "мышонок"
-- отвращение, брезгли-вость и немедленную готовность убить, пресечь.
     Василек же мы любим и любуемся им, едва ли не больше, чем самим колосом
ржи.  Поэзия  победила пользу? Но дело в  том, что поэзия тут только тогда и
возникает,  когда васильки расцветают во  ржи. Я видел васильки, растущие на
городских клумбах и на газонах. В них не только не было никакого очарования,
на них было почему-то неприятно смотреть. Они выглядели выцветшими, хилы-ми,
производили даже неряшливое впечатление, тщетно было  бы  искать  в  них той
полной, сочной и как бы про-хладной синевы, какая  свойственна им, когда они
цветут на своем месте -- во ржи.
     Между  прочим,  именно  василек может  научить нас, что  в произведении
искусства все  изобразительные  средства должны  гармонировать и  небрежение
хотя бы одним из них резко ослабляет художественную силу произведения.
     Берем другой цветок, который по схеме,  по чертежу  почти не отличается
от  нашего  василька.  Он  так и называ-ется  "василек",  но  с  добавлением
словечек  "перистый" и "фригийский" и  тяготеющий  не к  хлебным полям,  а к
лу-гам и кустарникам.
     Да, чертеж тот же  самый,  не соблюдены  только  два ус-ловия: размер и
цвет.  Фригийский василек  крупнее, и ле-пестки  у  него лилово-пурпурные  и
темно-красные. И вот уж средний читатель начнет сейчас думать, о каком таком
цветке идет речь.  Вероятно, вспомнит. Но разве нужны такие же усилия, чтобы
вообразить василек обыкновенно-го василькового цвета?
     Говорилось о неприязни, которая должна была бы, ка-залось, существовать
у крестьян к васильку, как к траве бесполезной  и сорной. Но мало  того, что
не  было никогда такой неприязни,  василек с  древних  времен участвовал  во
многих красивых обрядах и празднествах.
     Во  Владимирской  губернии в некоторых  местах  был обычай,  называемый
"водить колос". То ли обычай,  то ли  хороводная игра, то ли народная песня,
то ли поэма, но выраженная не в словах, а во внешнем действии.
     Около троицына дня, когда начинает колоситься рожь, выходили на околицу
девушки,  парни, молодые женщины,  подростки. Молодые  люди  становились все
лицом друг к другу и брались за руки крест-накрест, как берутся, когда хотят
образовать  сиденье "стул", чтобы  нести  человека,  например, подвихнувшего
ногу.
     По соединенным таким  способом рукам  пускали идти  маленькую девочку в
васильковом  венке.  Задние  пары,  по  рукам  которых  девочка уже  прошла,
перебегали  вперед. Так  девочка,  не касаясь земли,  доходила  до  ближнего
по-ля.  Впрочем,  оно колосилось  всегда где-нибудь  поблизости  от  крайних
деревенских домов.  Тогда девочка  спрыгивала  на землю,  срывала  несколько
колосков, бежала с ними в село и бросала их возле церкви. Шествие к  ржаному
полю сопровождалось песней.
     Зажиточный сноп, который ставили иногда в переднем углу,  тоже украшали
васильками или васильковым вен-ком.
     Если  же  вы  будете настаивать, что  все-таки василек  не  больше  чем
вредитель, то тем удивительнее -- скажу я, --что  он сумел, несмотря на свою
вредоносность, внушить нам, людям, расположение к себе и даже любовь.
     Относительную  пользу  тоже нельзя сбрасывать  со  сче-тов.  Василек --
прекрасное  средство  для  укрепления   глаз.  У   Монтеверде  читаем,   что
васильковые  "цветы  дают пче-лам обильный  взяток меда  даже в  самую сухую
погоду".
     Вспоминаю,  как Иван Александрович Крысов -- пчело-вод  из-под Вятки --
удружил мне ведро василькового меда, цвета зеленоватого янтаря. Бывает такой
янтарь, похожий на виноград.
     Грешно  говорить про  хлеб, но  я бы  то драгоценное  ведро зеленоватой
тягучей жидкости не променял ни тогда, ни теперь задним числом, а  вероятно,
даже и в голодовку, на ведро уважаемой мной сыпучей ржи или муки из нее.
     Но дело вовсе не в  этой относительной пользе василь-ка.  Я подозревал,
что они  существуют,  и  действительно набрел  в  специальной литературе  на
сведения   о  васильке   и  его   роли   на   хлебной  ниве,  подтверждающие
безошибочность крестьянской интуиции, благодаря которой они и от-носились  к
васильку  во  все  века  с  несомненной  симпатией,   вопреки  поверхностной
очевидности.
     Наука -- вещь многослойная. Копнут снаружи, ухва-тятся за  первое звено