воих. Царство
ее  --  вечная весна!"  "Волхв.,  или  Полное  собра-ние  гаданий с  краткой
мифологией", Москва, 1838 (есть у нас в библиотеке).
     "Гадание"

     "В июле месяце можно набрать двенадцать  различных  цветов,  сплести из
них  небольшой  венок и  положить  на  ночь в  головы  под подушку.  Суженый
непременно при-снится. Должно при этом заметить, что это делается только раз
в неделе: именно с понедельника на вторник" (Там же, стр. ).

     "Когда созреет хлеб, должно взять три различных ко-лоса с той десятины,
которую еще не начали жать, обер-нуть их во что-нибудь льняное или  шелковое
и, ложась спать, укрепить поясом этот сверток так, чтобы он был прямо против
сердца, и сказать -- суженый, ряженый, при-ходи ко мне рожь жать.
     Суженый верно явится" (Там же, стр. ).

     "В Семик, когда завьют венки, оставить свой, как он есть; потом вплести
в него еще несколько цветков, стара-ясь, чтобы в нем было семь разных сортов
растении; ло-жась спать, надеть венок на голову и три раза прогово-рить:
     --  Суженый, ряженый, явися ко  мне сам!  Я тебе ук-рашенный венок свой
отдам!
     Суженый приснится. Только  должно заметить, что, про-говорив эти слова,
не должно после ни с кем разговари-вать в этот вечер" (Там же, стр. ).
     Я еще наткнулся на кое-что ..
     Наговор. (Даю, так сказать, технологию присушки )
     Из-под правой ноги, из-под самой пятки нужно выр-вать клок травы (какой
безразлично)  и  положить ее  под  матицу (потолочная  балка),  приговаривая
следующее за-клинание:
     "И как трава  сия будет сохнуть во веки веков, так чтоб и он, раб божий
(имярек),  по мне, рабе божьей  (имярек),  сохнул душой и телом и тридесятью
суставами.  Чтобы мне, красной  девице, быть для него милее светлого месяца,
красного солнышка, роднее  отца-матери, дороже живота  (жизни). Спать бы ему
не заспать, есть ему не заесть, пить бы ему не запить, гулять бы не загулять
без  меня, красной девицы. И  как рыба-белуга без  воды  бьется-мечется, так
чтобы и он, раб божий (имярек), без меня бился-метался".

     Примечание: Говорят, что действовало.  Не знаю. Я не  пробовал. Но меня
присушивали. Так я полагал, когда был волжским грузчиком, ибо деваха та была
неказиста. Но потом, с годами, я понял, в чем дело.
     Это тоже о траве...
     Царское  правительство  ежегодно  весной, когда особенно часто  умирали
чахоточные,  устраивало  "День белого  цветка"  (ромашки). По  улицам ходили
парочки  -- гимна-зисты и гимназисточки, студенты и студентки -- с жестяными
кружками,  опечатанными сургучными печатями, и побирались в  пользу  больных
туберкулезом...
     ...О значении цветов.
     Желтые -- разлука  и измена, красные  --  любовь, бе-лые  --  уважение,
невинность. А у древних греков  роза служила символом тайны. Если над столом
висела роза, следовательно, все, что будет здесь говориться, должно остаться
в тайне.
     ...Еще нашел в записных  книжках, что существует книга Скальера Метьюза
"Полевые и лесные цветы". Привет!"

x x x

     ..Итак, -- лежать на траве. Но  почему именно на траве? Что же, если не
нравится, ложитесь на пыльную дорогу, на кирпичи, на обрезки железа, на кучу
мине-рального удобрения, на сучковые доски. Можно,  конечно, рассте-лить  на
земле плащ. Но я  бы со-ветовал --  на  траве. Эти минуты  сделаются,  может
быть, лучши-ми, памятными минутами вашей жизни.
     Недавно  я ездил  в Белорус-сию. Янка Брыль и  Пимен Панченко приветили
меня в  Минске  и  решили  показать мне,  хоть не-много,  родную  землю. Они
раздобыли на три дня казенный автомобиль, и мы помчались на запад.
     Поездка захватила три  области:  Минскую,  Брестскую и  Гродненскую. Мы
обошли кругом озеро Свитязь и любо-вались сквозь прозрачную  воду его  белым
песчаным дном. У  лесничего в погребе мы пили квас  из  березового  сока. Мы
сидели  на берегу  Немана в предвечерней тишине  и видели,  как  бултыхнулся
жерех   в  десяти   метрах  от   нас.  Мы   осмотрели   несколько   закрытых
полуразрушенных церквей. Мы  обедали в Новогрудке ядреной редиской и щами из
свежего  щавеля.  Мы ночевали в Любиче, в ти-хой  деревенской гостинице.  Мы
осмотрели  замок Радзивиллов в  Несвиже, а также прекрасный  радзивилловский
парк,  где  меня поразила необыкновенная высота самых обыкновенных деревьев:
берез, лип,  дубов, вязов и даже рябин.  В  костеле,  в подвалах  костела мы
осмотрели фа-мильный  склеп Радзивиллов. Около города  Мир (старое название)
мы  любовались  восстанавливаемыми  руинами  замка  и  зарослями  шиповника,
омывающими руины, по-добно  розовому прибою.  Мы  побывали на  родине  Адама
Мицкевича  и  взбирались  на  так  называемый  Курган  Бес-смертия,  который
насыпали поляки, принеся сюда землю в горстях со  всех уголков своей страны.
Наконец, мы про-сто ехали три дня по красивой земле Белоруссии.
     Янка  Брыль, как инициатор поездки и как уро-женец тех  мест, все время
говорил нам с Пименом Панченко:
     --  Ну что?  Какова  земля?  С  вас  за  такие виды  надо  бы брать  по
гривеннику с каждого километра.
     Таким  образом определилась  шутливая цена  окрестным  пейзажам. Иногда
Янка Брыль уточнял,  когда  попадался очень яркий луг (дело было в июне) или
очень красивый изгиб реки:
     --  За этот километр я с вас возьму по сорок  копеек.  Иногда  мы сами,
восклицая, опережали хозяина:
     -- За этот километр даем рубль!
     Между тем разговаривали, вспоминали, делились мыс-лями,  признавались в
желаниях и мечтах. Так, например, Янка Брыль вдруг сказал:
     -- Хотите верьте, хотите нет, лет двадцать уже меч-таю полежать во ржи!
     -- И за чем дело?
     -- Да вы сами-то когда лежали в последний раз?
     -- Давно. Не вспомнишь когда.
     -- Так же и я. То -- одно, то -- другое.
     Большая часть  жизни  проходит в  городе,  в  поездах,  в самолетах,  в
гостиницах.  Считаем,  что важнее просидеть  три  часа  на  собрании  или  в
ресторане, нежели пролежать эти часы во ржи. Проходят годы, а мечта остается
меч-той. Она все отодвигается. Думаешь: ничего, успею.  А потом --  инфаркт,
инсульт, не дай бог -- прихватит рачок, и прощай рожь навсегда...
     Мы ехали в это время по узкой  полевой  дороге, а справа и слева от нас
колыхалась  высокая, почти уж цветущая рожь.  Должно быть, потому  и зашла о
ней речь.
     -- Может  быть, не надо  больше откладывать? -- робко посоветовал я. --
Отойди на двадцать шагов от дороги и ложись.
     -- Разве я об этом говорю? -- удивился и даже  оби-делся Янка Брыль. --
Разве так нужно лежать во ржи?! Чтобы я лежал, а вы сидели в машине и ждали?
И поторапливали меня: ну скоро ли, наверно, уж нале-жался?
     -- Я знаю, что  во ржи так не лежат. Но все-таки,  если двадцать лет не
удавалось, то, может быть, лечь хоть на три минуты?
     -- А вы?
     -- Что мы? Ляжем тоже.
     Машина остановилась.  Трое взрослых, более того, по-жилых людей пошли в
тихую  зеленую рожь, расходясь веером,  чтобы отдалиться на несколько  шагов
друг от друга.  Потом я опрокинулся на спину, и в мире  не оста-лось ничего:
ни  друзей, ни машины,  ни Белоруссии, ни  Москвы. Высоко  в небе,  почти не
склоняясь надо мной, стояли колосья.
     Внизу, где я лежал,  был микроклимат и микромир. Он состоял из зеленого
полусвета,  прохладной  тишины,  све-жести,  пахнущей  молодой сочной рожью.
Гораздо выше меня в тех сферах, где  находились колосья, струился лег-чайший
ветерок. Его не хватало на то, чтобы шевелить сами колосья, но трепетали  на
ветерке пыльники --  про-долговатые  серые  мешочки, как  бы  приклеенные  к
колосьям. На  каждом колосе  их было по десять, а то  и  боль-ше, и  все они
трепетали, вытягивались в одном  направ-лении, и можно было предугадать, как
через  день-другой  из  них  полетит пыльца  и ветерок будет развеивать  ее,
оплодотворяя все это поле.
     Конечно,  не о таком, минутном лежании во  ржи  мечтал поэт Янка  Брыль
(то, что он пишет прозу, не имеет значе-ния), конечно, это было эрзацлежание
во ржи, суррогат.  Однако суррогатными были лишь наши обстоятельства, а рожь
была настоящая, и  утро было настоящее,  и жаво-ронок над нами (один на всех
нас троих) был самый подлинный, неподдельный жаворонок.
     Рожь доказала нам  свою власть  и силу.  Вечером, подъезжая  к  Минску,
стали  вспоминать  весь  проделанный  путь --  замки, озера,  реки,  города,
деревни, костелы, скле-пы, рестораны...
     -- Объявляется конкурс. Давайте оценим  по нашей шкале  не километры, а
отдельные эпизоды путешествия. Что поставим на первое место?
     --  Рожь! --  воскликнули мои друзья. -- Рожь,  лежание во ржи  и песню
жаворонка над нами.
     -- Цена?
     -- Сто рублей!
     На втором месте оказалось озеро Свитязь.

x x x

                 БОРАХВОСТОВ

     "Копаясь в старых записных книжках эпохи  своего студенчества, случайно
наткнулся на высказывания Лу-креция о травах. Посылаю, может, сгодится.

     Кроме того, почему распускается роза весною.
     Летом же зреют хлеба, виноградные осенью гроздья?
     Не иначе как потому (перевод, конечно, хреновый,
     хотя издание "Академии"), что
     Когда в свое время сольются
     Определенных вещей семена.

     (Лукреций. О природе вещей)

     Без дождей ежегодных в известную пору
     Радостных почва плодов приносить никогда не смогла бы,
     Да и природа, живых созданий корму лишивши,
     Род умножать свой и жизнь обеспечить была бы не в силах.

     (Там же)

     В самом начале травой всевозможной
     и зеленью свежей
     Всюду покрылась земля изобильно,
     холмы и равнины,
     Зазвенели луга, сверкая цветущим покровом.
             (Там же. с. . Изд. Ак. наук СССР, 6)

     "Володя!
     Я  сейчас  занимаюсь   "повторением  пройденного".  Пере-читываю   свои
записные книжки. В  них я наткнулся еще на античную  траву. Правда, не такую
древнюю, как у Лукреция. Но все же! Это -- Овидий. Вот что он  писал в своих
буколиках и георгиках:


         Мальчик прекрасный, сюда! О, приди!
     Тебе лилии в полных
     Нимфы корзинах несут, для тебя
     белоснежной наядой
     Бледных фиалок цветы
     ("Фиалок цветы" -- перевод не ахтн, но это не я, а Шервинский)
     и высокие сорваны маки,
     Соединен и нарцисс с (три "с" подряд)
     анисовым цветом душистым.

     (Овидий. Сельские поэмы.

     Изд-во "Академия", 3, с. 28)

      Травы, что мягче, чем сон,
     и источники, скрытые мхом,
     И осенивший редкою тенью зеленый кустарник,
     Вы защитите от зноя стада.
             (Там же, с. 49)
       Высохло поле. Трава умирая
     от порчи воздушной,
     Жаждет...
             (Там же)
       Прежде всего, выбирай для пчел
     жилище и место,
     Что  недоступно ветрам (затем,  что  препятствуют  ветры  Пищу  к  дому
нести), где ни овцы,
     ни козы-бодалки
     Скоком цветов не сомнут, где корова,
     бредущая полем,
     Утром росы не стряхнет и поднявшихся
     трав не притопчет.
             (Там же, с. )

     Этот  мой интерес  к травам объясняется  тем, что в 8 -- 9 годах я  был
пастухом у нас под Царицыном -- Сталинградом --  Волгоградом. Получив высшее
образова-ние, я решил узнать,  как интеллигенция  называет  травы, которые я
видел и которые щипала моя скотина.
     Еще немного античности.

     Спорить давай, кто скорей: сорняки
     из души я исторгну,
     Иль же ты -- из полей, и кто чище:
     Гораций иль поле?
             (Квинт Гораций  Флакк. Полное  собрание  сочинений.  Изд-во
"Академия", 6, с. )

     Вот пасут пастухи жирных овец стада,

     Лежа в мягкой траве, тешат свирелью слух.
             (Там же, с. )
       Вот в чем желания были мои, необширное поле,
     Садик, от дома вблизи непрерывно текущий источник.
     К этому лес небольшой.
             (Он же. Сотулы, 8, с. )
       Сивилла сказала, что может
     Пеньем и травами мне горечь любви облегчить.
             (Авл. Левий Тибул. Любовные
     элегии. 1)

     Идет  молва,  что  она  (Венера.  --  В. Б.) одна  обладает зловредными
травами... Она сказала мне, что ее чары и травы властны  потушить огонь моей
любви (Тибул. Эле-гии. 2, с. 5 и 6. Переведено прозой)".

x x x

     У растения во время любви под-нимается температура. В осо-бенности  это
происходит  у тех  растений,  которые  цветут  пыш-ными  крупными цветами. У
Вик-тории-регии,  у магнолии,  напри-мер.  В  белых,  бело-розовых  брач-ных
одеждах,  величественные,  роскошно  раскрывшиеся навстре-чу  неизбежному  и
самому глав-ному, одурманивающие воздух вокруг себя крепкими аромата-ми, эти
царицы,   эти  Клеопатры,   эти  жрицы  любви  распаляются   настолько,  что
температура  внутри  цветка   получается  на  це-лых  девять  градусов  выше
температуры окружающего воздуха  или температуры того же цветка, но только в
спокойном состоянии.
     Но и у самого скромного цветочка,  у любого  из  наших луговых, лесных,
полевых цветов все равно  наступает возбуждение, сопровождающееся повышенной
температу-рой, пусть и не такое бурное, как у тропических красавиц.
     Выражение   насчет  любви   у  растений  звучит  на  непри-вычный  слух
вульгарно, как метафора либо поэтическая вольность. Существует  даже  термин
--  антропоморфизм.  То есть приписывание животным  и растениям человеческих
свойств и человеческих чувств.
     Однако дело не в антропоморфизме, но в истинной сути происходящего.
     Возьмем несколько  разных  пар,  то есть  несколько  женских  и мужских
особей,  соединяющихся велением закона жизни. Их соединение принято называть
любовью.
     Испанец поет серенады своей возлюбленной, дерется из-за нее  на шпагах,
пробирается  по  шелковой лестнице  в заветное  окно. Навстречу  ему тянутся
нежные руки воз-любленной. Страстный шепот, объятия. Любовь.
     Жених и  невеста  приезжают  из  загса.  Свадебный  пир, провозглашение
здоровья, песни  и пляски.  Потом  молодые остаются  одни.  Страстный шепот,
объятия. Любовь.
     Воображение  и память подскажут нам десятки и сотни известных (хотя  бы
из   литературы  и   других  видов   искус-ства)  любовных  пар.  Влюбленные
разлучающиеся, гибну-щие, упивающиеся счастьем,  путешествующие,  ревнующие,
изменяющие, раскаивающиеся...
     Влюбленные на балу, в церкви,  в театральной ложе, в корчме, на  берегу
моря, в  уединенной хижине, на войне, на  службе, на трудовой вахте... Какое
нагромождение  со-бытий, переживаний,  восторгов,  слез,  надежд,  ожиданий,
разочарований,  взаимных упреков, встреч,  прежде чем  влюбленные  останутся
одни и обнимут друг друга. Лю-бовь.
     Два огромных тяжелых  лося сходятся в поединке. Сам-ка  ждет в стороне,
независимо пощипывая траву. Два  лебедя, два волка, два зубра (он  и она)...
Двое сходятся, чтобы из двух разрозненных единиц образовать пару.
     В книге  о  дельфинах  написано, что любовное желание  у дельфина-самца
возникает после  того, как  самка  не-сколько раз дотронется до него  своими
ластами. Все это, очевидно, тоже -- любовь.
     Может быть,  внешняя  надстроечная сторона  тут про-ще,  чем в случае с
испанцем,  поющим серенады,  звякаю-щим шпагой и карабкающимся  по  шелковой
лестнице.  Или  чем  в случае с Карениной  и  Вронским. Или чем в  случае  с
Дубровским и Машенькой Троекуровой.
     Но,  с  другой  стороны, был  я однажды  в  доме  отдыха.  Десятки  пар
разбредаются после кино по обширному тем-ному парку, и не слышно ни серенад,
ни звяканья шпаг.
     Внешняя  сторона события может  быть очень  разной. Назвать остров  или
пролив именем любимой женщины и взять женщину, не  поинтересовавшись, как ее
зовут.  По-святить  женщине  поэму и  дать ей рубль. Преодолевать  ради  нее
тысячеверстные  расстояния  и  не  проводить  до   троллейбусной  остановки.
Застрелиться из-за женщины и обложить ее матом.
     Совершают государственные  карьеры,  становятся ве-ликими  художниками,
производят грандиозные ограбления, поют песни, спиваются, изменяют отечеству
(Андрей из "Тараса Бульбы"), попадают в руки врагов (какого-нибудь атамана в
кинофильме ловят  непременно, когда он идет к женщине)... Тысячи романов уже
написаны, тыся-чи еще будут написаны, и все это называется любовью,  вернее,
внешней, событийной,  декоративной,  надстроечной  частью любви. Потому  что
ученые говорят, и в частности наш  великий ученый К. А. Тимирязев, что "брак
на  всех  ступенях  органической  лестницы,  начиная  водорослью  и   кончая
человеком, представляет одно и то же явление: это слияние... двух клеточек в
одну".
     Я   уж   думаю,   иногда   вырисовывается   странное,   фанта-стическое
предположение: а может быть, реально в осно-ве, и существуют-то на земле эти
самые половые клетки, может быть, они-то (а ведь они живые организмы) и есть
основное, реальное  население  мира? Эти существа умеют  создавать  для себя
очень  сложные  обиталища, ко-торые,  кроме  удобств, еще и обеспечивают  им
практиче-ское  бессмертие.  Ибо  обиталища  время  от  времени  отми-рают  и
истлевают,  а  половые  клетки  (вместе с  генами и хромосомами)  продолжают
существовать во времени и пространстве,  воссоздавая себе все новые и  новые
обита-лища.
     Но оставим  шутки и вернемся  к неоспоримой истине: любовь у  человека,
любовь у  дельфина и  любовь у  цветка по  своей сокровенной  сути  ничем не
отличаются друг от друга -- она есть соединение двух половых клеток.
     Вокруг  этих  клеток,  вокруг факта  их соединения  суще-ствует  разный
антураж. Чем дальше от них, тем антураж различнее, непохожее, но чем ближе к
самому   непосредст-венному   соединению   их,  тем   различие   все  больше
утрачивается.
     Скаканье  на  тройках, тайное венчание в  ночной сель-ской церкви; игры
двух подвижных существ в теплой мор-ской воде; утонченное ароматное цветенье
ночной фиалки. Это все еще как будто  далеко одно от  другого.  Но все равно
дело сквозь любовную шелуху должно идти к  двум клеткам,  и  чем ближе оно к
ним  будет подвигаться,  тем общее,  однороднее,  похожее будет  становиться
любовь. А все эти тройки, игры, благоухания останутся позади,  осыпятся сами
собой. У цветка это произойдет весьма  нагляд-но, когда осыпятся лепестки, в
других случаях не так уж буквально и зримо.  Дело закончится прикосновением,
со-единением и слиянием.
     Причем, как утверждает К. А. Тимирязев, "сущность этого явления, химизм
этого процесса для нас  почти не-известен".  "Почти"  употреблено  ученым из
осторожности.  Зато  все ученые сходятся на  том,  что каков бы ни был  этот
процесс, в нем нет никакой принципиальной разницы.
     Но  если  это  так -- а это  так,  -- то нет  и никакого  ино-сказания,
никакого  антропоморфизма  в  том,  что  мы   упот-ребляем   слово  "любовь"
применительно к  растению,  к  цветку.  Напротив, может быть, нужно  идти  в
приписыва-нии  качеств и свойств от цветка к человеку. Да мы так и делаем на
каждом шагу,  отнюдь не  называя  это  фитоморфизмом.  Такого и слова-то  не
существует в человеческом языке. Сейчас  оно впервые появилось написанным на
бу-маге.
     Но  разве  мы  не  говорим  о какой-нибудь  женщине,  что, полюбив, она
расцвела? Или разве  мы не говорим о жен-щине, что она преждевременно увяла?
Или разве мы не говорим о подрастающем поколении: молодо-зелено? Не называем
его  порослью? Не  называем  кого-нибудь  пусто-цветом?  И  разве то, что мы
называем  человеческой  лю-бовью  (вся событийная  сторона  любви), не  есть
цветенье нашей души? И как вернее сказать  -- цветок  ли расцвета-ет подобно
душе  влюбленного  человека или душа влюблен-ного  раскрывается и расцветает
подобно цветку?
     Цветенье  души проявляется в  поступках. Мужчина ста-новится  ласковым,
нежным, предупредительным.  Он при-глашает ее в кино, на  футбол, на хоккей.
Он начинает  лучше учиться  или работать. Он следит за своей внешно-стью. Он
томится,  грустит,  улыбается,  ликует.  Все это (если  брать не  отдельного
влюбленного  "антропоса",  а  че-ловека  как  такового)  дол