жно  найти  себе
обобщенное вы-ражение, должно проявиться в  каком-нибудь локальном образе. И
оно действительно перерастает  и  воплощается в  слово  и в музыку.  Слово и
музыка -- вот обобщение  цве-тения  человеческой  души.  "Лунная соната", "Я
помню чуд-ное мгновенье", сонеты Петрарки...
     Но  разве цветок  менее удачное, менее яркое и вырази-тельное обобщение
того же самого?
     Ни поэт, ни живописец, ни музыкант не нашли бы столь  образного,  столь
лаконичного  и -- главное  -- столь нагляд-ного выражения своей  любви,  как
если  бы  они  воплотили ее  в живой благоухающий цветок  и, показав  людям,
заявили: вот какова моя цветущая душа, вот какова моя лю-бовь!
     И люди изумились бы и были бы потрясены, потому что ничего прекраснее и
чище цветка нет и быть не может.
     Подсознательно мы так и делаем, даря  своим  любимым цветы. Разве мы не
передаем вместо намека на  то,  что и я, мол... и у меня, мол, в  душе...  и
моя, мол, любовь похо-жа на этот цветок, приближается к нему.
     Украсить землю цветами -- это значит украсить ее лю-бовью.
     Когда бы созвали самых великих художников и  сказали им, что существует
во всей Вселенной голый серый камень и что нужно украсить его разнообразно и
одухотворенно, с тем чтобы красота облагораживала, поднимала, делала лучше и
чище,  разве могли бы они, эти художники,  приду-мать что-нибудь  прекраснее
обыкновенного земного цвет-ка?!
     Но дальше  встает вопрос: сумели бы эти художники или нет додуматься до
цветка, если  бы они никогда его до сих пор не  видели, не знали бы, что это
такое, то есть если бы не было в их распоряжении образца?
     Важен именно принцип  и  образец. Потом-то,  оттолкнув-шись от образца,
они насочиняли бы, наконструировали бы и василек, и ромашку, и  незабудку, и
ландыш, и оду-ванчик, и подсолнух, и клевер, и кошачью лапку, и шипов-ник, и
сирень, и жасмин.
     Постепенно они дошли бы  до каких-нибудь экстравагант-ных заумных форм,
до  расщепления формы, до цветка  аб-страктного, то есть,  по-русски говоря,
беспредметного, до какого-нибудь  там кубизма в цветах.  В этом нет никакого
сомнения.
     Сомневаюсь я в другом: что они смогли бы с  самого начала додуматься до
цветка, так сказать, изобрести цве-ток, если бы в их руках не было образца.
     Смотрю   на   цветок   жасмина.  Его   чистота,  нежность   и  тонкость
неправдоподобны.  Глаз  не  устает  любоваться им.  Кроме того, он  источает
неповторимый, во всей многооб-разной  природе только ему, жасмину,  присущий
аромат. Его конструкция проста и строга, он  построен  по законам геометрии.
Его четыре  лепестка, расположенные крестооб-разно,  вписываются в  условный
круг.
     Все это --  и белые  лепестки,  и желтая  серединка цвет-ка, и даже сам
аромат, -- все это создано при использо-вании девяноста двух (или сколько их
там  теперь  откры-ли?) элементов  менделеевской таблицы,  путем  гениальных
комбинаций.
     Ни  один элемент  в чистом виде  жасмином не пахнет. Ни один элемент не
может  произвести  такого же  эстети-ческого воздействия,  то есть такого же
очарования, какое производит живой цветок.
     Ну  конечно. Ведь и буквы, будучи рассыпанными, тоже не  значат ничего.
Возьмем хотя бы такой бездушный и бес-чувственный, бесцветный набор букв: в,
з, ы, з, ш, х,  о, м, у, д, н, и, о, ы, р, а, д, с, в,  к, о, у, ь, н, о, м,
р,  о, к, н, ж, ы, и, и, ж, у, ь, и, е, я, ж, у, ь, и, е,  я, ж, с, ч, б, ш,
ь, о, ч, н, х, а, т, и, у, с, п, ы, ж, я, н, е, м, ж, л, е, н, в, о, у, г б,
и, в, з, д, я, з, с, а, д, з, е, в, з, ю, о, е, о, г, и, п, р, ш, о.
     Увидим  ли  мы,  читая  эти  буквы,  какую-нибудь  картину,  тем  более
прекрасную? Услышим ли  аромат  темной горной ночи, ее  тишину? Возникает ли
перед  нами мерцание звезд,  почувствуем ли мы  в  гортани прохладу  ночного
свежего воздуха, а в сердце -- неизъяснимую тревогу и сладость?
     Но  вот буквы меняются местами, группируются, соот-ветствующим  образом
комбинируются, и мы читаем, шепчем про себя, повторяем вслух:

     Выхожу один я на дорогу,
     Сквозь туман кремнистый путь блестит,
     Ночь тиха, пустыня внемлет богу,
     И звезда с звездою говорит.

     Не аналогичным ли образом  должны группироваться и перегруппировываться
элементы  менделеевской  таблицы,  чтобы из  их безобразной и бесчувственной
россыпи полу-чился живой и душистый цветок жасмина?
     Теперь задаем себе  вопрос: сколько миллионов лет нуж-но встряхивать на
подносе рассыпанные буквы, чтобы они сами собой сложились, в конце концов, в
гениальное лер-монтовское четверостишие?  Или в поэму  "Демон"? Или  в сонет
Петрарки? Или в целого Гете? И не придем ли мы к выводу, что для того, чтобы
из рассыпанных  букв  полу-чилось гениальное стихотворение,  нужен,  как  ни
печально в этом признаться, поэт.

     Итак,  оправдав  кое-как  понятие  "любовь"  применитель-но  к  цветку,
возвращаемся к первой фразе этой главы:
     "У растения во время любви  поднимается  температура". Наука,  конечно,
объясняет это как  может. Она говорит, что  в  цветах  появляется  усиленная
химическая деятельность.  Они жадно поглощают кислород, выдыхая углекислоту,
и это-то усиленное дыхание и сопровождается  заметным повышением температуры
всего цветка, в особенности ты-чинок.
     Во-первых, говоря об  учащенном  и усиленном дыхании,  не проще было бы
сказать, что цветок возбужден.  Во-вто-рых,  объяснение правильное, но разве
полное?
     Оно  очень  характерно  для  нас,  людей. Именно  в  такой  степени  мы
объясняем большинство  явлений, в суть кото-рых проникнуть пока  не удается.
Естественно,   что  при  уча-щенном   дыхании,   при  возбуждении   организм
разогревает-ся. Но дыхание-то почему становится чаще и глубже -- вот вопрос?
     Можно  вспомнить и  еще  подобные  же  объяснения  по-добных не  совсем
изученных явлений  природы.  Общеизвест-но,  что  листья мимозы, если до них
дотронуться, мгновенно  складываются. Почему? Так это же очень  просто! Там,
где  листья  примыкают  к черенкам,  а черенки к  стеблю, нахо-дятся  особые
утолщения, подушечки. Клетки этих подуше-чек переполнены соком и находятся в
напряженном  состо-янии. В  момент дотрагивания до  листа, то есть в  момент
раздражения, они  вдруг теряют  напряженность, делаются  вялыми, неупругими,
они уже не  в  состоянии  поддержи-вать  черенок, и он падает,  пригибается.
Можно найти и прочитать подробное описание этого механизма, очень сложного и
очень  точного. Но  все  же  после  тщательного  исследования  наука  устами
добросовестного Тимирязева  заключает:  "Итак,  в  конечном анализе  причина
занимаю-щего  нас   явления  сводится  к  быстрому  выталкиванию   во-ды  из
переполненных  ею  тонкостенных  клеточек раздражительной ткани,  вследствие
чего  эта  ткань так  же быстро  утрачивает свое напряжение.  Но  почему  же
раздражением  имеет  следствие  выталкивания воды и  какие силы  застав-ляют
клеточку переполняться водой? На этот вопрос мы пока еще не в состоянии дать
ответа..."
     Общеизвестно, что одуванчик закрывает свой цветок  в пасмурную погоду и
перед вечером. Почему? Очень просто.
     "Не трудно убедиться, что это зависит от действия све-та и темноты.
     Объяснить  все  подобного рода явления мы можем не-равномерным ростом и
напряжением  тканей  верхней  и  нижней  или  наружной  и  внутренней  части
движущегося  ор-гана.  Мы  видели,  например,  что  свет  задерживает  рост,
следовательно,  под  его влиянием  наружные части  будут  задержаны в росте,
внутренние  их  обгонят  и   будут  стре-миться  выгнуться   наружу,  цветок
раскроется; по  теперь большему освещению будут подвергаться эти  внутренние
или  верхние  части;  наружные  (или  нижние),  затененные в  свою  очередь,
опередят их в росте, цветок закроется".
     Получается все очень складно, за исключением мелочи. Если дело только в
росте тканей и в воздействии на них света и тени, то почему же одуванчик  то
закрывается,  то  открывается,  а рядом цветущие  цветы:  василек,  ромашка,
земляника, не поддаются  разъясненной нам  механике и держатся  открытыми  в
самые темные ночи и холодные росы?
     Будем  ли  мы чистосердечно  признаваться,  что  "мы  по-ка  еще  не  в
состоянии дать ответа", или будем изощрять-ся, но не можем допустить одного,
а именно, что  растение способно чувствовать и на самом деле чувствует, коль
ско-ро  оно  отвечает на  внешние  раздражители.  И уж  конечно, язык наш не
повернется  произнести, что  растение может быть разумно. Не  один экземпляр
растения, а целый био-логический вид.
     Способные  на  дерзкие  эксперименты и обобщения,  мы  не осмеливаемся,
однако, произнести те два слова, которые поэт и  мыслитель осмелился сделать
заглавием своей за-мечательной книги -- "Разум цветов".
     Но разум предполагает мозг, а  не чувствительность, на-личие нервов или
хотя бы нервных клеток. Ни того, ни другого у растений как будто нет.
     Действительно,  как бы  ни были  таинственны  и  удиви-тельны процессы,
происходящие в человеке (мы говорим сейчас лишь о биологических процессах, а
не  о  психиче-ской,  не  о  духовной  жизни  человека  и не об  абстрактном
мышлении), как  бы ни было удивительным поведение лю-бого четвероногого  или
пернатого, а невежество всегда мо-жет найти  себе лазейку в объяснении этого
поведения и сослаться на мозг.
     Да,  есть  пульт  управления, есть  верховная  инстанция, которая  всем
руководит.  По  бесчисленным проводам бегут в  этот центр  разные сигналы  и
донесения, а обратно  бегут распоряжения, приказы,  сигналы,  предписания  к
действию. Сложно,  очень сложно,  подчас  непостижимо, но  все же очевидна и
понятна хотя бы  схема. А тут? Никакого мозга даже в зародышевом  состоянии,
ничего,  напоминающего мозговой центр у растения нет, а между тем им  что-то
ру-ководит, определяя пропорции веществ, сроки, характер по-ведения.
     Ну что же, представим себе человека (пресловутого марсианина, что ли?),
у которого понятие о музыке  обя-зательно связано со струной. Вне  струны он
не  может  пред-ставить  себе музыкального  звука.  И  вот ему в  руки  дают
предмет. Он вертит  этот предмет в руках так н сяк и на-конец возвращает его
нам, говоря, что никакой музыки тут быть не может, потому что нет струны.
     А  между  тем  в руки  ему давалась флейта  --  прекрасный  музыкальный
инструмент.
     Не в таком ли положении находимся мы по отношению к растениям. Если нет
мозга, если нет нервных путей, значит, не может быть ни чувствительности, ни
разума.  А  меж-ду  тем  растение  живет,  осуществляет  сложные  химические
процессы,  строит  само  себя,  заботится  о продлении  вида,  о  потомстве,
путешествует,   завоевывает    пространство,    осу-ществляет   грандиозную,
основополагающую  для  всей  жиз-ни  на земле  задачу фотосинтеза,  то  есть
превращение  сол-нечного  света  в  органическое  вещество,  и, наконец, оно
чувствительно в самом вульгарном смысле этого слова, если реагирует на свет,
на температуру, на влажность и даже -- иногда -- на прикосновение, не говоря
уж о том, что в момент любовного акта начинает  дышать чаще и глубже. Струны
нет, а флейта поет.
     Пишу  с тревогой на сердце.  Щемит сердце так, как  если  бы увлекся во
время морского купания, оглянулся, а берега нет. И может быть, не хватит сил
вернуться об-ратно, к твердой почве.
     Мало ли что -- красивое сравнение с флейтой, мало ли  что -- Тимирязев.
Это было давно.  Наука идет вперед. В растерянности  обозревая зыбкие волны,
шаришь глазами: на  что бы опереться, за что бы ухватиться рукой? Теперь  бы
доску, обрубок бревна,  не говоря  уж о спасительном круге. И вот попадается
под руки отрадная, твердая опора.
     В  статье   доктора   географических   наук,   профессора  Мо-сковского
университета И. Забелина вижу строки, которые ничем  не выделены в  газетном
столбе  ("Литературная  га-зета", статья "Опасные заблуждения"), но мне  эти
строки показались напечатанными жирным шрифтом.
     "Мы еще  только  начинаем познавать язык природы, ее душу, ее разум. За
семидесятые семью печатями для нас  "внутренний мир" растений: сегодня  само
это  понятие  зву-чит  сказочно,  но  в  той  или  иной  форме  он,  видимо,
существует".
     Ладно.   Оперся,   передохнул.   Но   опора,   в   общем-то,   зыб-кая,
эмоциональная, вроде моей струны.  Натянуть бы эту  струну на железные колки
эксперимента и  доказательств. Снова вокруг бездонная хлябь, но не я же один
плаваю  в открытом море. И вот  уж не просто плавучий предмет под  рукой, но
иная  картина: твердая  палуба  под  ногами, сухая удобная одежда,  глубокие
кресла в  капитанской каюте, в  широких,  сужающихся кверху  бокалах  темное
золото согревающего напитка.
     -- Не угодно ли сигару, сударь?
     -- Благодарю.
     -- Это из моей гаванской коллекции...
     Итак, газета "Правда", 1970 год. Репортаж В. Чертко-ва "О  чем  говорят
листья".
     "А  знаете, растения  разговаривают.  Я  сам был свиде-телем  этого. Да
ладно бы разговаривают,  а то ведь и кри-чат.  И это только кажется, что они
безропотно  встречают  свои  невзгоды  и  молча  переносят  обиды.  При  мне
ячмен-ный  побег буквально вопил, когда его корень окунули в  го-рячую воду.
Правда, "голос" растения уловил лишь спе-циальный и очень чуткий электронный
прибор,  который рассказал  о "неведомых миру  слезах" на  широкой бумаж-ной
ленте.
     Перо прибора, словно обезумев, виляет по белой до-рожке. Ячменный побег
в предсмертной агонии, хотя, если посмотреть, ничего не говорит о его плохом
состоянии: ли-сточек  не сник и по-прежнему зелен.  Но "организм"  расте-ния
уже  непоправимо  болен  --  какая-то  его,  будто  даже  "мозговая"  клетка
уведомляет нас об этом своими сигна-лами, что фиксируются на ленте...
     ...Лауреат  Государственной  премии профессор И.  И.  Гунар, заведующий
кафедрой  физиологии  растений  Тимиря-зевской  академии, проделал со своими
сотрудниками сотни  опытов,  и  все  они  подтверждали наличие  в  растениях
эмпирических импульсов, подобных нервным импульсам че-ловека.
     -- Мы полагаем, --  говорит профессор,  -- что  координа-ции внутренних
процессов и уравновешивание их  с  внеш-ней средой осуществляется у растений
при помощи сложной раздражительной системы, под контролем которой  находятся
все  процессы  их жизнедеятельности... Очевидно, растения  принимают сигнал,
передают его по особым каналам в какой-то  центр, где информация принимается
и  обраба-тывается, а  потом  уж  дается  команда исполнительным эле-ментам,
которые в свою очередь имеют обратную связь с "приемщиком сигнала" извне.
     Пока  ученые не нашли  все звенья этой  системы,  но  она,  как говорит
профессор, обязательно есть...
     Приборы должны рассмотреть  многие  электрические явления  в растениях,
которые  являются  глашатаями  про-цессов  возбуждения и торможения --  этой
основы жизне-деятельности всего живого. Уже  ясно, что эти явления не просто
какие-то  частные  феномены  или  нечто побочное,  сопровождающее какой-либо
физиологический  процесс,  а  что  они  закономерны.  В  растениях  заложены
элементы  па-мяти.  Об   этом  тоже  свидетельствуют  наши   опыты...   надо
внимательно изучить клетки корневой  шейки,  именно  здесь, как мне кажется,
должен быть заложен центр сбора всей информации".
     Об элементах памяти  сказано вскользь. Но  ведь  напи-сано же черным по
белому в газете, расходящейся тира-жом  в несколько миллионов экземпляров, а
никто не зво-нил друг  другу  в  возбуждении, никто не  кричал в телефон-ную
трубку захлебывающимся голосом:
     --  Слышали? Растения чувствуют,  растениям  больно,  растения  кричат,
растения все запоминают!
     Другой  профессор, академик из Новосибирского академгородка рассказывал
моей  знакомой  москвичке Гали-не  Ильиничне Балиной  (указываю  ее  девичью
фамилию  во избежание  досужих читательских писем,  обращающихся  обычно  за
разъяснением подробностей).
     -- Не удивляйтесь, -- говорил  академик, --  мы проводим многочисленные
опыты,  и все  они говорят  об  одном: у ра-стений  есть  память.  Они умеют
накапливать  и  долгое   вре-мя  хранить  впечатления.  Одного  человека  мы
заставили несколько  дней подряд мучить и истязать куст герани. Он щипал ее,
обрывал листья,  колол иглой,  делал  надрезы, капал на живую ткань кислоту,
подносил к листьям  заж-женную  спичку, подрезал корешки...  Другой  человек
бе-режно  ухаживал  за  тем  же  кустом  герани:  поливал,  рых-лил   землю,
опрыскивал свежей водой, подвязывал отяже-левшие ветки, лечил ожоги и раны.
     Потом  мы  подсоединили  к  растению  электрические  при-боры,  которые
фиксировали бы  и  записывали бы на бума-гу импульсы  растения  и смену этих
импульсов. Что же вы думаете? Как  только "мучитель" приближался к растению,
стрелка  прибора  начинала бесноваться. Растение не просто "нервничало", оно
боялось, оно пребывало в  ужа-се,  оно негодовало, и, если бы его  воля, оно
либо выбро-силось бы в окно, либо бросилось на мучителя.
     Но стоило ему уйти, а на его место прийти доброму че-ловеку, как кустик
герани умиротворялся, его импульсы затухали, стрелка прибора чертила плавные
и, можно ска-зать, ласковые линии.
     -- Теперь я  понимаю, почему зацвела моя герань! -- воскликнула  другая
добрая  женщина, услышав об этих опытах. --  Дело в том, что я  на все  лето
уезжала из Моск-вы.  Ухаживать за  своими цветами  поручила  соседке.  Она и
ухаживала, и  поливала их время от времени, выставив за окно.  То ли  кустик
герани  далековато стоял -- не  дотя-нуться, то ли соседка  махнула на  него
рукой по той при-чине, что он захирел в первый же летний месяц и было видно,
что не жилец, но даже  и тогда, когда неожиданно выпал ранний  снег, соседка
не убрала его в тепло.
     Однако хозяйка, возвратясь  домой после длительных  летних  странствий,
пожалела герань.  Тем более что у  нее с  этим цветком было  связано  что-то
личное и  лирическое.  Она  взяла  его в комнату,  оборвала сухие  листочки,
полила,  обласкала.  И  вот  полузасохшее,  безнадежно больное растеньице на
третий уже  день  выбросило  алый  цветок.  А  как, скажите,  оно  еще могло
приветствовать  свою  доб-рую  хозяйку  и  ее  возвращение,  как  еще  могло
отблагода-рить за любовь и за ласку, за спасение жизни?
     Конечно,  ничего не зная о столь чудесных опытах,  о ко-торых  тут было
вскользь рассказано, можно смело  гово-рить,  что цветенье этой  гераньки --
совпадение и  случай-ность.  Но  зная  об этих опытах,  зная  о них,  можно,
пожалуй, рассказать и о том отправном  случае, с  которого на-чался разговор
между   Галиной   Ильиничной   Балиной   и   профессором  из  Новосибирского
академгородка, то есть, вернее, с которого их разговор перешел на цветы.
     Галина  Ильинична  была  в  гостях  у  своих дальних  род-ственников  и
осталась там ночевать. Ее положили в не-большой уютной комнате. Она почитала
немного перед сном, а потом погасила свет. Она  уже засыпала.  Уже со-знание
ее находилось  на  той  зыбкой  грани между  явью и  сном, когда, как видно,
ворота его  (сознания) наиболее беззащитны, не  заперты,  распахнуты.  Вдруг
безотчетный ужас охватил Галину Ильиничну. С криком выбежала она из  комнаты
к людям.  Она не  могла ничего объяснить,  но зубы  все еще стучали  о  край
стакана, а сама она вздраги-вала и всхлипывала.
     Ночевала она вместе  с хозяйкой,  а  утром  ей призна-лись,  что  в той
маленькой уютной комнате, где  ее поло-жили сначала,  две недели тому  назад
удавилась сестра хозяйки, пятидесятилетняя женщина...
     Ну вот и дошли до мистики, до загробной жизни, до привидений и духов.
     Так сказал бы,  пожалуй, всякий рядовой, считающий про себя, что все он
знает,  то  есть невежественный человек. Однако профессор  из Академгородка,
выслушав Галину Ильиничну, вдруг серьезно спро-сил:
     -- Скажите, а не было ли в той комнате цветов?
     -- Там, где я легла спать?
     --