разец вдохно-венного творчества природы.

***
     Как бы  сменяют друг друж-ку целые цветочные  цивилизации,  по  меньшей
мере, народы.
     То скифы господствуют в юж-ных русских степях, то их сменя-ют татары. А
то еще были  хаза-ры, печенеги и половцы. То угро-финны  расселяются от Невы
до  Урала: чудь,  мурома,  меря  и  весь,  то  славянские племена:  вя-тичи,
кривичи,  древляне,  поляне. Гора  от  нашего села к  реке никогда не бывает
занята  высо-ким луговым разноцветьем,  тра-востоем, потому что на ней пасут
скотину. Она постоянно покрыта  плотной, мелкой травяной  щет-кой, вроде как
подшерстком, сквозь который вырастают время от времени в виде ости (если уже
мы взяли это сравнение) другие временные растения. Они-то  и напоми-нают мне
смену разных народов.
     В конце апреля --  в начале мая зеленая ровная поверх-ность нашей  горы
разукрашивается  по  всей  ширине  и дли-не крохотными  синими  (лиловатыми,
впрочем)  цветочка-ми.  Эти  цветочки не поднимаются над основной постоянной
травкой, напротив, они даже ниже ее и как бы вкраплены в зелень.
     Они (разновидность фиалки, какая-нибудь там фиалка опушенная или фиалка
собачья) не бросаются в глаза и не видны издали. Подходишь к  горе  и видишь
перед  собой зеленую раннемайскую гору, которая  сейчас тебя плавно и ровно,
как  на крыльях, спустит к  реке. Но, поглядев под ноги, обнаружишь в  траве
свежие  и неожиданные в  ту  бес-цветную  пору синенькие крохотные цветочки.
Увидишь сначала один цветочек у огромного и тупого своего башма-ка (как если
бы  пятиэтажный дом  собирался наступить на девочку, играющую  на тротуаре),
тотчас увидишь и второй и  третий и вдруг радостно обнаружишь, что  вся гора
рас-цвела этими  цветочками,  кое-где  образующими  густые ков-рики.  Садись
поблизости и любуйся.
     Если пойти  в это время на другие косогоры, на склоны оврагов и холмов,
всюду обнаружишь это тихое, скромное цветенье весенней земли, запутавшееся в
густой травяной щетинке.
     Скромный и  мирный народец  покажет миру,  заявит о себе и  исчезнет  с
поприща,  как будто его  и  не бывало. Останется только  в  воспоминаниях, в
лучшем случае  в  сти-хотворении, в песне, если вовремя попадается на  глаза
внимательному поэту. Как помним,  именно об этих цветочках вспоминает девица
из повести Куприна (называли их "сон" и красили ими пасхальные яйца).
     На место  незаметных синеньких цветочков  хлынет  и  обо-льет всю  гору
яркая,  горячая  волна  племени  одуванчиков.  Этих  не  надо  разглядывать,
раздвигая пальцами  траву во-круг.  Выбежишь  на линию, с которой начинается
уклон горы, и даже зажмуришься от обилия  жаркого золота, от обилия солнца и
в небе и на земле.
     Но пройдет некоторое время, схлынет и эта волна. По-кроется гора тонкой
и блеклой позолотой манжетки, которую мы в детстве называли еще божьей росой
за то, что собирает в своих листьях большие прохладные капли.
     Даже и  не позолота,  а  так себе -- желтоватый тон. Но,  конечно, если
идти по горе  в росистое утро, не насмот-ришься  на  сверкание  бесчисленных
самоцветов, которые  дробят  в себе так и  сяк на составные  радужные  цвета
бе-лый свет и сиянье солнца.
     Но  однажды увидишь  гору еще  и в новом  неожиданном украшении.  Нет в
помине  лиловых  цветочков, нет  в  помине  ярких одуванчиков, нет в  помине
желтоватой  манжетки. Теперь  словно  полупрозрачный белый  газ  накинули на
зе-леную  траву, на зеленую гору. Легкое воздушное покры-вало поддерживается
на  некоторой  высоте  крепкими  сте-бельками,  все  более  разветвляющимися
кверху, словно на-рочно для того, чтобы  удобнее было держать на себе, пусть
и  невесомую, белую  вуаль. Из  земли  поднимается  один стебель,  потом  он
ветвится на  два, на  три,  а те,  в свою очередь, достигнув предела  своего
роста, разбегаются на ажурные  зонтики.  Каждая "спица" зонтика оканчивается
крохотным   беленьким  цветочком.  Если  бы   разглядеть  этот  цветочек   в
отдельности,  увидели бы, что он несколько по-хож  на бабочку (величина -- в
половину спичечной  голов-ки).  Но  кто же будет разглядывать в  отдельности
такой цветок?  Воспринимается сразу  весь зонтик, а еще проще --целая  гора.
Цветет тмин.
     Не знаю, кто как, а я люблю зонтичное. Мне нравится сама конструктивная
схема  зонтичного растения.  Если рас-тение обращено к  небу, к космосу  для
того, чтобы улавли-вать энергию, свет, волны, импульсы, точно так же, как мы
пытаемся  при помощи металлических антенн улавливать радио- и  телеволны, то
посмотрите  на зонтик тмина, или дягеля, или обыкновенного огородного укропа
-- какая чет-кая и разумная схема!
     Один стержень (стебель) делится вдруг  на множество лучей, направленных
по сторонам и кверху. Растение как бы подставляет себя солнцу и небу. Именно
так,  похоже,  мы  подставляем  раскрытые  ладони  под  первые  капли  давно
ожидаемого дождя. Но стремление взять  от неба как  мож-но больше заставляет
каждый  лучик,  каждую "спицу" зон-тика разделиться  еще на лучи, образовать
новый, само-стоятельный зонтик. Как если бы, при  жажде прикоснуться к дождю
и воспринять его, на кончике каждого  нашего пальца вросло бы еще по ладони,
с  растопыренными  паль-цами. У  нас это  было бы  безобразно и  уродливо, у
зонтич-ных получается красиво, ажурно, стройно.
     В конце концов каждое почти растение разветвляется на все более и более
мелкие  ветви, дабы превратить себя в  антенну и дабы антенна эта получилась
наиболее  эффек-тивной,  но  согласитесь,  что  не  у  каждого  растения  мы
встречаем  такую стройную и  ясную схему. Словно  прочие растения набрасывал
свободным   и  фантазирующим  каран-дашом  раскованный  в  своем  творчестве
художник, а зон-тичные вычерчены прилежным и педантичным чертежни-ком.
     На  каждом  кончике этой сложной  и  экономичной  антен-ны  присело  по
крохотному мотыльку с белыми или зеленоватыми крылышками. Отдельный цветочек
надо  раз-глядывать в увеличительное стекло, а в целом -- белая кипень около
тына и даже вот белая газовая вуаль над  про-сторным склоном холма, ведущего
к нашей речке.
     Зонтичные для меня --  признак полнокровного лета, во-шедшего  в  силу.
Если бы я был художник и если бы захотел написать этюд под названием "Лето",
я бы  изоб-разил  тот  угол нашего запущенного беспризорного сада, где около
покосившегося  тына  белой  пеной,  белыми   клуба-ми  поднимаются  душистые
зонтичные травы.
     С  весны -- тын, да  земля,  да  куст крыжовника около  тына.  Но вдруг
вскипает белая волна и захлестывает и то-пит под собой и землю, и крыжовник,
и сам забор. Надо поднять руку, чтобы достать до верхушек трав.

***

     Лет  семь  назад я провел  три недели в  Дании. На одной  кре-стьянской
ферме я  увидел некое зонтичное растение, поразившее меня  своими размерами.
Право  же, в нем  было  не менее трех метров. На такую  высоту оно поднимало
зонты,  мало  чем отли-чающиеся в размере  от настоя-щих дождевых зонтов, от
кото-рых и получило название все это зонтичное семейство.
     Я спросил у фермера, нельзя ли набрать семян. Фермер ух-мыльнулся, как,
вероятно,  ухмы-льнулся бы  наш крестьянин, ес-ли бы у  него попросили семян
репейника, горького лопуха. Тем не менее я набрал горст-ку семечек, завернул
их  в бумагу  и положил в  спичечный  коробок. Я предвкушал  удивление наших
деревенских  жи-телей,  которые  вдруг  увидели  бы где-нибудь  около своего
огорода огромное растение -- каждый зонтик по тележному колесу.
     Около  дома была площадка,  маленький пустырек,  осво-бодившийся, когда
сломали некоторые дедовские построй-ки. Мы решили засадить  эту  площадку по
краям шиповниковыми кустами и рябинами, а  в  середине вишневыми  деревьями.
Тут на рыхлую землю я и выбросил дальние, можно сказать, заморские семена.
     Сначала я колебался.  Вспоминались разные  поучитель-ные  истории.  Как
заполонила  все   водоемы  Европы  случай-но   завезенная  канадская  злодея
(прилипла  к  днищу ко-рабля),  прозванная  даже  потом водяной  чумой.  Как
американская семья  путешествовала  по  Африке и  мальчик  привез  домой две
улитки, и как мать мальчика выбросила этих улиток за  окно, и как они вскоре
съели раститель-ность  целого штата. Некоторые странички о сорняках из книги
Александра  Васильевича  Цингера "Занимательная  ботаника"  тоже  не  давали
покоя.
     "Что такое  сорные травы! Ученые-специалисты разде-ляют их на несколько
различных  категорий,  но  мы,  не  вдаваясь  в подробности, будем  называть
сорными травами все те растения, которые независимо от нашего желания и даже
наперекор нашим стараниям засоряют поля, луга, огороды и сады...
     Представьте  себе,  что  мы с вами на глобусе стали очер-чивать области
естественного распространения различных видов  растений. Из тех примерно 250
тысяч видов высших растений, которые изучены, подавляющее большинство ви-дов
было бы отмечено на нашем глобусе лишь небольши-ми участками, а иногда всего
каким-нибудь  одним   остров-ком.  Наберется  лишь  немного  десятков  таких
растений, которые расселились если не по всему  свету, то на поло-вине  всей
суши и  более...  Это  -- весьма важная особен-ность  многих  из  тех  трав,
которые мы старательно искоре-няем с огородных грядок и с садовых клумб. Они
--  "граж-дане мира", космополиты. У  каждого  из  них  есть,  конечно, своя
родина,  то место, где когда-то впервые вырастал тот или  иной  вид,  но они
отлично уживаются и далеко за пре-делами этой родины: и в Северном полушарии
и в Южном, и  в Старом и в Новом.  Почему? Может быть, они отличаются особой
неприхотливостью, невзыскательностью к усло-виям  жизни?  Нет! Любой опытный
садовник ботанического сада скажет вам:
     -- Сорная трава отлично растет там, где мы ее стара-емся уничтожить, но
на приготовленных для нее грядах, несмотря на все наши заботы, зачастую одни
только... яр-лыки с названиями...  Быстроту  и упорство  размножения  сорных
трав лучше всего можно было проследить в тех случаях, когда они вторгались и
заполняли  новые  для  них  местности. Среди  очень  распространенных  наших
сорняков  есть   чужеземцы...  Возьмем,   например,   невзрачный  канад-ский
мелколепестник,  в  песчаных  местностях  заполнивший  все  пустыри, залежи,
дороги, берега рек... Это  -- один из знаменитых "завоевателей"  Европы.  Он
случайно попал в Париж в середине XVII века. Сохранились сведения,  что  его
хохлатыми плодами  было набито привезенное в 1655  го-ду  из  Канады  чучело
птицы.  Щепотка  плодов  случайно разлетелась по  ветру,  семена  попали  на
подходящую  поч-ву. Проросшие растения развились, и в результате  лет че-рез
сорок мелколепестник сделался по всей Европе самым обыкновенным растением.
     За последние полвека,  уже на моей памяти,  --пишет далее А. В. Цингер,
--и отчасти на моих  глазах, произошло вторжение к нам другого американского
растения  --  паху-чей  ромашки... Она  стала распространяться по  Европе  с
начала 70-х годов прошлого столетия... ботаники полагают, что ее семена были
завезены  с американским зерном.  На  моей памяти пахучая  ромашка заполнила
Тульскую губер-нию. Я отлично  помню,  как отец мой  ездил на  ботаниче-скую
экскурсию  на берег Оки,  километров за 60  от  наших мест, и привез  оттуда
первый экземпляр  пахучей ромашки,  которая заняла тогда одно из почетнейших
мест в  его гер-барии.  Прошло лет пять,  и американскую ромашку  можно было
легко найти по всей линии Московско-Курской доро-ги, прорезывающей наш район
от севера на юг. Прошло еще лет пять, и она стала встречаться все дальше  от
же-лезнодорожной  линии,   а  еще  лет  через  пять   все  края  дорог,  все
незаезженные улицы деревень, все дворы,  все  пустыри сплошь  были  заселены
американской  эмигранткой.  Ступая  по коврам  пахучей ромашки в  нескольких
шагах от  дома, было смешно вспомнить радость  отца,  нашедшего "редко-стную
новинку".
     Мне тоже стало  мерещиться по  ночам, как наше село, наши поля  и  сады
окружают  со всех сторон полчища трехметровых гигантов, наступающих стеной и
заполняющих все  вокруг.  Вот  уж  нет  ни  деревенек на склонах  холмов, ни
разнотонных  полей  ржаных,  ячменных,  картофельных, гречишных,  клеверных,
гороховых, овсяных и льняных,  нет ни тропинок, ни дорог между этими полями,
но всюду --ровные  непроходимые  заросли трехметрового  зонтичного  сорняка,
вроде сплошного леса, вроде тайги. Люди разбе-жались в другие места, замерла
вся жизнь, на корню ист-левают брошенные дома, чьи крыши едва выглядывают из
дремучих зарослей.
     Американская ромашка  -- пустяк! Каких-нибудь 10  --15  сантиметров  от
земли,  мягкий  коврик  под босыми нога-ми.  Другое дело, когда  древовидные
растения, высеянные моей легкой преступной  рукой,  начнут  распространяться
вдаль   и  вширь,  завоевывать  луга,  берега  рек,  овраги,  поля,  дороги,
деревни...
     Но  дело было  сделано,  семена брошены в почву, раски-даны  по  земле.
Теперь их обратно не соберешь...
     На  другой  год никаких  необыкновенных растений  на  моей  площадке не
проросло. Потом начали разрастаться деревья и кусты, которые, как редко я их
ни садил, через три года перепутались, образовали густоту, колющую мешанину,
усугубляющуюся летом крапивой, репейником и всякой другой травой.
     Однажды  мне понадобилось залезть в эту  зеленую гу-щу для  того, чтобы
попытаться спасти куст жасмина, со-всем затененный соседними деревьями.
     Едва  ли  не  ползком  я  пробрался под непроницаемый для солнца  полог
рябиновых  и  вишневых ветвей  и увидел, что под  их пологом не  растет даже
трава.
     Куст жасмина погибал. Торчали сухие палки,  и только два зеленых побега
говорили  о  том, что  борьба  за  сущест-вование  продолжается и пульс  еще
бьется.
     Я знал,  конечно,  что в конце июня пересаживать расте-ния  нельзя.  Но
этот куст  был мне  очень дорог.  Увидев, что  он  еще  жив  и борется,  мне
захотелось  оказать  ему немед-ленную, хотя  бы  рискованную помощь. В конце
концов, ес-ли  окопать  растение со всех  сторон, подальше  от  стволов,  от
стеблей,  и как можно глубже, если  выворотить его  по-том вместе  с  глыбой
материнской земли  и  опустить  эту  глыбу бережно в большой таз,  и бережно
перенести, и бе-режно  поместить в заранее  вырытую яму  в хорошем месте,  а
потом  поливать и  ухаживать...  поболеет, перестрадает, но  для  своего  же
блага.
     С жасмином я так все и сделал и тогда увидел, что за-гораживаемые сухим
жасминным  кустом,  то  есть  в  еще  боль-шей и глубокой тени,  без всякого
травяного  соседства,  из  влажноватой  гладкой  земли  растут  два больших,
продол-говатых,  пятилопастных,  на  толстых  черенках  лопуха,  со-всем  не
похожие на какие-нибудь наши местные лопухи.
     Я рассказал о  своей находке за столом во время  обеда,  и  моя  сестра
Екатерина Алексеевна, человек очень внима-тельный к природе, меня огорошила.
     -- Это растет какое-то  твое  заморское растение. А ты разве не знал? И
прошлый год оно там  росло, и три  года  назад. Только оно не  вырастает как
полагается, потому что ему там очень плохо.
     Если нельзя пересаживать среди лета древесный куст или  деревце, то тем
более нельзя  этого делать с травяни-стым  растением.  Но  удачная пересадка
жасмина  вдохно-вила  меня  на  дальнейшие  садовнические подвиги,  а вернее
сказать  -- глупости.  Мой пересадческий  зуд  подхлестывался  воображением,
которое почему-то не рисовало, как  засыха-ет  и гибнет неведомое  растение,
уже перенесшее несколько  лет тяжелых  невзгод, но рисовало  только радужные
карти-ны: как хорошо  этому  растению на новом месте,  как  оно  радуется и,
достигнув  той,  памятной мне высоты, набирает огромный зонт, расцветает  и,
благодарное, сыплет мне в пригоршни щедрые многочисленные семена.
     Как ни глубоко  я  окопал со всех сторон  несчастное ра-стение,  оно не
хотело колебаться,  и, взяв еще поглубже, я с отдачей в сердце услышал,  как
под острым железом хру-стнул толстый и сочный корень.
     Сестра же и начала ухаживать за обоими новоселами. Тотчас она их полила
и сказала, что будет поливать каж-дый день утром и вечером.
     На другое утро я  пошел поглядеть на  свои растения  и  увидел, что оба
чувствуют себя хорошо. За жасмин я не опасался. Но благополучие неизвестного
растения показа-лось мне мнимым. Ведь даже и сорванный цветок, постав-ленный
в воду, не вянет несколько дней.
     С другой стороны,  почему ему завянуть? Ему, правда, пришлось проделать
принудительную эмиграцию, но ведь из каких условий в какие? Или  не главное,
что из плохих условий в хорошие, а главное, что из привычных в непри-вычные?
Обращались же с ним по возможности бережно. Не выдернули ведь, не бросили на
новое место -- расти как знаешь. Пересадили вместе с материнской землей.
     Корень,  правда,  пришлось  перерубить.  Но  у  какого   эми-гранта  не
перерублены  корни? Однако выживают, живут. Без  крупицы материнской  земли.
Отрождаются и живут. Тем более что за моим "эмигрантом" предполагался уход.
     Через три дня сестра пришла из сада, заметно отводя взгляд.
     -- Ну как наш "датчанин"?
     -- Да  ведь, кажется, ничего. Большой лист, правда, прилег  на землю. Я
его загородила газетой. Может быть, ему слишком жарко?
     --  Там рассеянный свет.  А  под газетой вовсе не будет никакой  жизни.
Газету надо убрать.
     Но увы, газета была уже как белая простыня, которой накрывают с головой
только что отошедшего человека, по-койника.
     Второй  лист  пока  продолжал держаться,  не  сникал,  не  обвисал, как
тряпка.  Значит,  шел  снизу,  от  корней  неко-торый  напор соков,  который
заставляет стебли трав стоять вертикально и быть упругими, а листья деревьев
держаться даже горизонтально, что гораздо труднее.
     Перерубленные корни борются  там,  в  земле. Им  нужно питание,  идущее
сверху,  чтобы  успели  зарубцеваться  раны,  чтобы  успели  вырасти  новые,
аварийные  корешки. Изо  всех сил они стараются  поддержать один лист, ибо с
двумя справиться им не под силу.
     Но вот и второй лист  дрогнул и сдал. Некая слабость, вялость разлилась
по  нему.  Так  начинает  слабеть волей-больный  мяч,  когда  из него  через
незаметную дырочку на-чинается утечка воздуха.
     Корни  не в силах  больше  поддерживать  лист  в  напря-женном,  живом,
рабочем  состоянии. Лист, в свою очередь, перестает подавать корням то,  что
им нужно. Растение по-гибает.  Какой выход оно  может  найти из создавшегося
положения?  Какие меры принять?  По-видимому, на наш человеческий взгляд, --
никаких. Положение его безвы-ходно.
     Какое же именно растение загублено мной, я мог  толь-ко гадать. Судя по
ботаническим  атласам, это  мог  быть какой-нибудь из борщевиков.  Например,
Монтеверде пи-шет: "Борщевик пушистый.  Крупное зонтичное, ветвистый стебель
которого  достигает  2--3  метров.  Листья  большие,  сверху  голые,   снизу
пушистые, пластины их перисто рассе-чены на 5 -- 7 крупных перисто-лопастных
долей... Дико ра-стет в лесах Крыма и Закавказья; разводится в садах. Цветет
летом.  Из  других наших  исполинских  борщевиков  в  са-дах чаще разводится
борщевик волокнистый, встречающий-ся в гористых лесах Крыма и Кавказа...
     А мог быть и каким-нибудь из наших борщевиков. Например,  вырос бы он у
меня, выхоженный с таким тру-дом, привел бы я к нему наших мужиков поглядеть
на за-морское диво, а мужики  бы рассмеялись: "Да вон в Крутовском овраге, в
лесу, такого дива сколько угодно!" Для новеллы лучшего  конца, пожалуй, и не
придумаешь.
     Однако  пока я лазал по ботаническим атласам, жизнь  продолжалась. Там,
где  сходились  около  земли  два увяд-ших  листа,  вдруг  появился  острый,
желтоватый,  похожий на  волчий клык,  росток. Через два дня он поднялся  до
десяти  сантиметров,  а  потом,  еще через  несколько  дней,  стал  длинным,
зеленым,  сочным и развернулся в новый лист. У  основания этого нового листа
прокусил землю  еще один волчий клык. Растение победило все