невзгоды,  в том
числе  и мою глупую безвременную пересадку с места на место. Теперь не будем
гадать.  Теперь  растение  само   рас-скажет  о  себе  все,  что  мы  сумеем
воспринять, глядя на него и сравнивая с другими растениями.
     ...Тмин,  в  связи  с  которым  мне  вспомнилась  эта  исто-рия,  среди
зонтичных считается карликом.  Много-много, если он поднимет свои зонтики на
полметра от земли, и то  где-нибудь  среди высокой  травы,  в  кустах, около
прясла.  Тмин  семидесяти  сантиметров  ростом  надо  считать  из  ряда  вон
выходящим. На открытом же, притоптанном скотиной месте, вроде нашей горы, он
поддерживает ту  самую "ву-аль" своего цветения  на высоте  чуть-чуть повыше
обыкно-венного школьного карандаша.
     Должны были  приехать  друзья,  и  мне  понадобилось три горсти тминных
семян,  чтобы приготовить  настойку. Однако, как  и  во  всяком  деле, когда
ходишь просто  так,  кажется --  вся  земля  засеяна  тмином, но когда  надо
насобирать, он куда-то весь исчезает.
     Сосед подсказал:
     -- Ступай на место бывшего вашего залога.
     -- Почему?
     -- Как же? Дедушка Алексей Митрич, бывало, идет по дороге, увидит тмин,
сощипнет --  и в карман. А потом на своем залоге рассеет.  Подсевал, значит.
От тмина и сено душистее, коровы с аппетитом едят, и молоко полезнее, и так,
если  понадобится, в  огурцы,  в  капусту,  в  графинчик.  А  то  и  в  хлеб
добавляли...
     Я  подумал, что  насчет дедушки -- фантазия моего  со-седа, но придя на
место, где  раньше был  наш залог, я  дей-ствительно увидел  изобилие тмина,
оттесненного, правда, тракторными и автомобильными колеями, буграми и ямами,
и тотчас насобирал несколько горстей его замечатель-ных, душистых и целебных
семян.
     Хотя и  случайно, но так и получилось, что  подсевал дедушка для своего
внука.


x x x


     БеремМахлаюка:"Пижма обыкновенная.  Народные назва-ния:  полевая рябина
(большин-ство областей РСФСР),  трилист-ник  (Сибирь),  горлянка  (Тульская,
Воронежская  обл.),  девясильникжелтый(Пермская,  Кировская обл.),  маточник
(Во-ронежская обл.), пижма дикая, горлинка (УССР)..."
     Ну, во-первых, если уж гово-рить о народных названиях,  то вряд ли  кто
именно  так и  ска-жет по-книжному:  "полевая ря-бина".  Получилось бы очень
искусственное, неточное название.
     Скажут (в большинстве областей РСФСР) не полевая рябина, а  рябинник. И
в этом есть тонкость. Пусть  не садовая, не черноплодная, не невеженская, не
лесная, не гранатовая -- полевая,  но все-таки  ни-каких  ягод. Правда,  что
листья  этой травы немного  похо-жи на  рябиновые, а кисть цветов похожа  на
желтую ря-биновую кисть. То есть, значит, цветы похожи на ягоды. Ну, значит,
и есть рябинник. Трава, напоминающая рябину.
     Что  касается  названия  "пижма",  то  я  за   сорок  семь  лет  своего
существования на земле ни разу не слышал этого слова из уст других людей, но
исключительно читая в кни-гах. Вероятно, оно употребляется только на Украине
и в более южных российских областях.
     Мое  лирическое отношение к этой траве вполне объяс-нимо. Рябинник  для
меня почти всегда  синоним  и  как  бы  олицетворение тревожной  грусти. Это
позднелетний,   пред-осенний   цветок.  Когда  растут  васильки  и  ромашки,
колокольчики,  незабудки, купальницы и  ночные  фиалки,  когда  небо  звенит
жаворонками,  а ольховые кусты около реки соловьями, когда кажется, что лето
длится долго,  если не всегда, и что все еще впереди,  рябинник тогда только
набирает  листву, кустится, не  бросаясь  в  глаза  пешеходу  и не  оказывая
никакого  влияния на  его  настроение. Когда  же  рябинник  достигает  своей
метровой высоты и распустит ярко-желтые кисти своих цветов, обозначив  собой
все тро-пинки, дороги,  межи, края  полей, канавы, границы сельских кладбищ,
тогда поздно думать  о лете, надо считать, что оно прошло. Расцветает рябина
для  лета  как  приговор,  как запоздалый  диагноз  распространенной  теперь
болезни, когда уж ничем нельзя помочь, даже и радикальным но-жом хирурга.
     Нет,  вокруг  еще  много  тепла и  света,  еще  нет  никаких  очевидных
признаков осени, холодных  ветров, моросящих  дождей,  черной земли,  черной
темени. Все  сияет,  зеленеет,  золотеет,  дышит зноем,  утопает в  небесной
лазури.  Но  сердце над расцветшим  рябинником  знает уже вопреки бездумному
летнему  полдню,  что  где-то  в очень  большой  глубине  природа  дрогнула,
надорвалась, надломилась  и песенка, как ни грустно, спета.  Цветы рябинника
на зем-ле как крик журавлей в небе, как желтый лист, вдруг упавший на речную
воду при внезапном и сильном порыве ветра.
     А  казалось  бы  --  мощное,  пышущее  здоровьем  растение,  не  томный
цветочек, не худой стебелек, сгибаемый ветром так и сяк.
     Зацветает рябинник. Не  успели оглянуться, уже зацве-тает  рябинник. Не
успеешь  оглянуться, как  уже торчат из-под  снега его сухие  темные стебли.
Ведь  если  торчит  из-под  снега какая-нибудь трава,  то  в  первую очередь
рябин-ник. И зимний ветер тихонько звенит  в его пересох-ших ломких стеблях,
и птички шелушат его почерневшие кисти, роняя на снег мелкий мусор и мелкие,
как пыль, семена.


x x x

     Сколько бы мы ни  убеждали широкие массы  трудящихся, что они совершают
грубую  ошибку,  называя ромашками цветы, кото-рые на самом  деле называются
поповником, мы не заставим их отказаться от первичного, освященного веками и
даже искусст-вом (песнями, во всяком случае), представления о ромашке  как о
крупном цветке с  желтой плоской серединкой  и с крупными белы-ми лепестками
по краям.

     "Давай  погадаем на  поповни-ке?" Так, что  ли? "И не  выросла  еще  та
ромашка,  на которой я  тебе погадаю". "И не вырос на земле тот поповник..."
Нет уж, пусть лучше все мы оши-баемся, но останемся с ромашкой.
     А между тем книга  пишет о цветке,  на котором мы гадаем, обрывая белые
лепестки,  что  у  него,  у  этого  цветка, "цветочные  корзинки  одиночные,
крупные, белые, похожие на ромашку". Вот как. Лишь похожие на ро-машку.
     Но товарищи и  дорогие друзья! В конце концов назва-ния цветам даем мы,
люди,  не  зная, как  они  называются  на  самом  деле. В  конце  концов  мы
переименовываем целые города. Так ли уж  сложен,  даже с точки зрения чистой
науки,  вопрос--считать поповник разновидностью ромаш-ки и наряду  с другими
разновидностями,   с  ромашкой  ап-течной,  душистой,  долматской,  римской,
собачьей, непаху-чей, розовой и мясокрасной,  писать  еще,  скажем,  ромашка
крупная?
     Интересен  в связи  с ромашкой (простите, с  поповни-ком)  еще и  такой
вопрос.  Если  все  в  природе  целесообраз-но (а  так  оно и есть), то  мы,
встречаясь с каким-нибудь явлением, всегда вправе спросить: а зачем?
     -- Зачем дереву листья?
     --  Чтобы  улавливать  солнечную  энергию  и  углерод,  чтобы  выделять
кислород, чтобы испарять влагу, чтобы осуществлять фотосинтез.
     -- Зачем растению корень?
     --  Чтобы  устойчиво  держаться  в почве  и усваивать из  почвы  нужные
вещества.
     -- Зачем тычинки и пестики?
     --  Тычинки  вырабатывают  пыльцу,  а пестик  является женским  органом
размножения.
     --   Зачем   одуванчику   парашютик,    клену   крылышки,    ре-пейнику
колючки-зацепки, ковылю пушистая ость, земля-нике сладкие сочные плоды?
     -- Чтобы удобнее распространять по белому свету свои семена.
     -- Зачем цветам аромат?
     --  Вопрос  неясный  и  спорный.  Последние  опыты пока-зывают,  что  в
приманке   насекомых   он   играет  третьестепен-ную   роль.   Высказывались
предположения, что он предох-раняет цветы от  озябания, но цветы  пахнут и в
жаркое  вре-мя.  Можно  предполагать,  что   аромат  создает  вокруг  цветка
микроклимат, микросферу (нечто вроде скафандра), но многие цветы не пахнут и
тем не менее прекрасно себя чув-ствуют  в земных условиях. Если цветы влияют
на своих  соседей и либо  угнетают, либо  поощряют их, то,  может  быть,  не
последнюю роль в этом играет аромат цветов? А может быть, это средство связи
между  цветами?  Может  быть,  обычный экземпляр  ночной фиалки  лучше  себя
чув-ствует  и лучше  растет,  если знает, что  неподалеку  на зем-ле  растут
другие экземпляры этого же вида? Одним сло-вом, вопрос неясный и спорный.
     -- А зачем поповнику (то есть ромашке) белые длин-ные лепестки?
     -- На этот вопрос ответа нет.
     --   Архитектурное  излишество?  Чистое  искусство?  Не-известная   нам
необходимость? Не знаем.
     Если  приманивать  насекомых,  то  одуванчик--ведь  желтый--делает  это
лучшим образом.  Да  и  мало ли жел-тых  цветов,  к которым прилетают пчелы,
шмели,  мухи,  ба-бочки.  Ромашка  вполне могла  бы  обойтись  своей  желтой
серединкой.  Ведь это и есть ее  цветы, а про  белые лепестки говорится, что
они хотя и пестиковые (по происхождению), но ложные и в процессе размножения
никакого участия не принимают.
     В природе много разных загадок. Так, например, мно-гие поколения ученых
пытаются разгадать, почему кукуш-ка  откладывает  яйца в чужие гнезда. Зачем
птицы совер-шают перелеты почти через  весь  земной шар? Не меньшую  загадку
представляют неожиданные, фантастические ми-грации некоторых грызунов, когда
несметные полчища лем-мингов устремляются даже в океан, где гибнут.
     Секрет,  подобный ромашкиному, не  столь вопиющ, из ряда вон  выходящ и
очевиден. Он  как  бы незаметен на скользящий  поверхностный  взгляд,  но он
такой же право-мочный  секрет, в  ряду других  секретов, которые природа нам
преподносит.
     Счастливая  случайность для  нас,  что  ромашки  цветут  яркими  белыми
лепестками.  Представьте себе, сколько  бы мы потеряли, если бы это растение
спохватилось  и решило избавиться  от праздного украшательского излишества и
цвело  бы только  желтыми  плотными,  похожими  на  пуго-вицы,  лепешечками.
Кошмар!
     С ромашкой  связано и  еще одно  мое  ощущение. Кра-сив и  пышен цветок
хризантемы, а  я его  не  очень люблю. Я знаю, что хризантема так или иначе,
рано или поздно  выведена, произошла от  ромашки. Поэтому, когда  я держу  в
руках  мохнатую шапку,  состоящую  из  сотен перепутав-шихся,  как  мочалки,
лепестков,  я все равно сквозь эту  мах-ровую  путаницу  вижу первоначальную
четкую  схему   ро-машки,   и  ромашка  каждый  раз  загораживает  для  меня
хризантему, мешает ее воспринять и полюбить.


x x x


      "И вот  былинку понесла ре-ка",-- проходит ритмичным по-втором в
романе Леонова "Рус-ский лес".
     "И в небе каждую звезду, и в поле  каждую былинку",-- бла-гословляет А.
К. Толстой.
     В песне жалуется девица, что она сирота, "как былинка в по-ле". И никак
не могла бы девица в  песне сослаться на  какой-ни-будь другой  цветок.  Как
незабуд-ка в поле,  как ромашка в поле, как колокольчик в поле... Поче-му-то
все  эти  цветы (а их ряд можно продолжать) не несут до-полнительного заряда
грусти и тревожной тоски. Такой заряд несет в себе другое слово -- былинка.
     А  в сущности, что такое былинка? Среди двухсот пяти-десяти тысяч видов
трав  и  цветов  (или сколько  их там?), известных  человеку  и обозначенных
названиями, никакой былины нет и не было. Что такое  былина?  Нечто близкое,
обобщенное, вроде -- "животины", применительно к живот-ным?
     Может  быть, так оно и есть. Может быть, народ про-звал былинкой всякую
одинокую, сиротливую травинку, а тем более засохшую, прошлогоднюю.
     И  все  же одна из самых известных трав  так прямо и называется в наших
местах--былина.   И   если  сказать   ко-му-нибудь:   "Я   пойду   и   нарву
былины",--никто не подума-ет, что нарву сурепки, дягиля, молочая. Но все так
и  поймут,  что  я  пошел за  былиной.  Растение это--обыкно-венная  горькая
полынь.
     Не  трудно  вообразить,  какое  возражение вызовет  по-следняя фраза  у
ботаника,  потому  что она  и  впрямь  бота-нически  неграмотна.  "Какую  же
полынь,-- строго  спросит  ботаник, --  вы  имеете в  виду: обыкновенную или
горькую?"  Ибо  существуют  на  свете  полыни:  обыкновенная,  австрий-ская,
горькая, метельчатая, цитварная и еще другие по-лыни.
     Ботаник  прав. Но если не  вдаваться в тонкости, то для  народа  всякая
полынь прежде всего горька, и всякая горь-кая полынь вполне обыкновенна.
     И  вот вам  пример,  как  можно завоевать  популярность,  не будучи  ни
ландышем,  ни васильком, ни фиалкой,  не бросаясь  в глаза желтыми, белыми и
красными цветами, ни даже хотя  бы сочной  зеленью,  как  крапива. Как будто
нарочно, чтобы  исключить  всякую внешнюю привлекатель-ность, полынь родится
серого   цвета,   который,   как  известно,   является   символом   вопиющей
бесцветности.
     И  чем же  она завоевала свою  популярность?  Не сладо-стью  ли плодов,
подобно землянике? Не  вкусностью ли и свежестью листьев и  стеблей, подобно
салату, капусте,  щавелю,  сельдерею?  Не  сочностью  ли  кореньев,  подобно
моркови, петрушке и редиске?
     Но на  полыни  не  растет  никаких  ягод.  Но  вся  полынь, начиная  от
невзрачных цветочков и кончая деревянистыми корнями,  вполне  несъедобна  не
только для  человека,  но и  для  животных --  ее  не  ест никакая  домашняя
скотина.
     Даже  другие  растения  сторонятся ее и растут  всегда  на почтительном
отдалении.
     Чем  же  завоевала  полынь  широкую,  всеобщую   популяр-ность?   Своей
неповторимой полынной горечью! И еще раз повторю--вот вам пример. Уж если вы
хотите быть горь-ким и несъедобным, будьте образцом горечи и несъедобно-сти,
неким  идеалом  горечи, будьте последовательны  своей  горечи, идите по пути
горечи  твердо и до конца. Лишь  в  этом случае вы добьетесь признания, даже
уважения сво-его качества, если даже оно не больше, чем полынная го-речь.
     Ну, правда, помогает  полыни и ее неповторимый, не-забываемый, если  уж
кто растер в пальцах и понюхал, за-пах.
     На стихотворение  Майкова "Емшин" ссылаться уж как будто и  неприлично,
оно  становится  общим  местом.  Но ведь факт же,  что  Хана, забывшего свою
родину  ради чу-жой стороны, не могли  возвратить никакие соблазны, пока  не
понюхал он лукаво присланный ему пучок сухой полыни.
     Путешествуя  по  казахстанским  и  киргизским степям,  я так  надышался
полынью, что вполне понимаю  Хана, вспо-мнившего через аромат засохшей травы
весь  огромный и  сложный  комплекс  родины и  тотчас помчавшегося на коне в
родные пределы,  навстречу  широким и светлым, сухим  и  терпким горьковатым
ветрам.
     Горечь  полыни приносили на своих губах и  в  складках  одежды киевские
дружины,  воевавшие половцев. Вкус по-лыни  будет  долгие годы  сопровождать
воспоминания  тех лет, когда  вздымались и опускались конармейские  клинки и
сквозь  степную  полынную  пыль  медленно проступали красные  пятна  степных
закатов.
     Пишу  сейчас  за  городским  столом,  в  окружении  ничем  не  пахнущих
городских  предметов,  а  слышу  запах  степи  под  Акмолинском,  Атсабаром,
Кустанаем и еще  дальше в предгорьях Тянь-Шаня и Алатау. Жестокое киргизское
седлецо,  тяжелая  камча  на  руке,  пиала  с  кумысом,   при-нятая  из  рук
гостеприимной  хозяйки,  кизячный дымок ко-стра, уже приправленный  ароматом
вареной баранины, мягкая кошма в  теплой  юрте, предчувствие полной луны над
разогретой  днем,  но  странно остывающей  ночью  степью, и  полынь, полынь,
полынь... Велика и  устойчива власть ее запаха над нашей памятью. Не зря эту
траву у нас еще называют -- былина.


     ИЗВЛЕЧЕНИЯ
                 К. Тимирязев. "Жизнь растений"

     "Растение  питается  для  того,  чтобы расти, растет для  того,  что-бы
питаться,  т.  е. увеличивать поверхность принимающих пищу органов. Эти  два
совместных  про-цесса  могут  длиться  очень  долго,  у  некоторых  растений
тысячеле-тиями, но  тем  не  менее им насту-пает  предел,  хотя,  собственно
го-воря, мы не в состоянии объяс-нить себе необходимость подоб-ного предела,
мы не  в состоянии понять, почему бы  один и тот же растительный организм не
мог существовать неопределенно долгое время".

     "Для поддержания растительных форм необходимо,  чтобы они от времени до
времени обновлялись  посредст-вом процесса слияния двух  отдельных клеточек.
Значение, необходимость, смысл этого закона существования двух полов для нас
совершенно темны:  это только эмпирический  закон,  основанный на совокупном
свидетельстве всех нам известных фактов".

     "В кокосовых плодах замечательны  следующие особен-ности: наружная кожа
непроницаема для морской воды, а толстый волокнисто-мочалистый слой содержит
воздух, что и поддерживает орех на  поверхности моря.  Далее  сле-дует очень
твердая    скорлупа    и    большая   полость,    наполнен-ная    водянистой
жидкостью--кокосовым молоком. Эта жид-кость составляет большой запас пресной
воды для потреб-ностей зародыша в течение его далекого  морского  плава-ния,
совершенно так, как это делают моряки для дальних экспедиций".

     "Другой способ...  основывается  на  обоюдной  пользе,  на  привлечении
животных известными частями плода, годными в пищу. Таковы сочные и  мясистые
плоды, например,  земляники или косточковые плоды вишни, черемухи, пер-сика,
малины  и т. д.  ...необходимо, чтобы мякоть плода привлекала  животное, как
лакомая пища,  и  бросалась ему в глаза,  и в то же время, чтобы семена были
защищены так, чтобы могли проходить без вреда через пищевой канал животного.
Это  осуществляется  таким  образом:  пока  семе-на  развиваются  и  еще  не
образовали  толстой  защищаю-щей  их оболочки,  вкус плодов  своим изобилием
кислот  и разных  терпких, вяжущих веществ не  привлекает живот-ных, да и  к
тому же они мало заметны, так как не отли-чаются цветом от листьев. Но когда
семена созрели  и  получили защищающую их  оболочку,  в  плодах накопля-ются
сахаристые,  крахмалистые и другие  питательные  вещества, и окраска  плодов
бросается  в глаза. Особенно распространен  яркий красный  или  желтый цвет.
Этот способ  разнесения  семян вместе с извержениями живот-ных  выгоден  для
растения еще  и тем, что  почва в  бли-жайшем  соседстве  оказывается богато
удобренной".

     "...вся листовая  поверхность  клевера  в 26  раз превосхо-дит  площадь
земли,  занимаемую этим  растением,  так  что десятина,  засеянная клевером,
представляет  для поглоще-ния лучей солнца зеленую поверхность в 26 десятин.
Дру-гие  растения  дают  более  высокие   цифры.  Эспарцет  имеет   листовую
поверхность  в  38,  а  люцерна  в 85  раз  более  за-нимаемой  ими площади.
Смешанные травы, по всей веро-ятности, дали бы еще более высокие цифры".

     "Но тут-то именно, на этом кажущемся пределе, физи-олог начинает смутно
сознавать,  что  его задача  не  исчер-пана,  что из-за  всех  этих  частных
вопросов всплывает один общий,  всеобъемлющий вопрос: почему все эти органы,
все эти существа  так  совершенны,  так изумительно приспособ-лены  к  своей
среде и отправлению?  Чем поразительнее факт, чем совершеннее организм,  тем
неотвязчивое вопрос: да почему же он так совершенен? Как, каким путем достиг
он этого совершенства? Неужели стоило сделать такой  длинный путь для  того,
чтобы  в конце его услышать  лако-нический  ответ:  не знаю,  не  понимаю  и
никогда не пойму.  Правда, естествоиспытатель охотно, быть может, охотнее  и
откровеннее других  исследователей, всегда готов  сказать: не знаю; зато тем
настойчивее  хватается он за  первую  воз-можность объяснения, тем  ревнивее
охраняет он те  области знания, куда успел уже проникнуть хотя бы слабый луч
света".

     "Жизнь растения представляет  постоянное превращение энергии солнечного
луча  в  химическое  напряжение;  жизнь  животного,  наоборот,  представляет
превращение химиче-ского  напряжения в теплоту и движение. В одном заводится
пружина, которая спускается в другом".

     "Дрова горят, животные горят, человек горит, все го-рит, а между тем не
сгорает.   Сжигают  леса,   а  раститель-ность  не   уничтожается;  исчезают
поколения,  а  человечест-во  живет.  Если  бы  все  только