ан, на ее взгляд очень похвальный. Он рассказал ей, что раз в  две  недели
приезжает в Париж на заседание правления и по  вечерам  ему  скучно  обедать
одному или, если захочется женского общества, ходить  в  публичный  дом.  Он
женат, у него двое детей,  и  для  человека  с  его  положением  это  как-то
неудобно. Их общий знакомый все ему про нее рассказал,  он  знает,  что  она
женщина тактичная. Он уже не молод и не  хочет  связываться  с  какой-нибудь
легкомысленной девчонкой. Он понемножку коллекционирует картины  современной
школы, и ее причастность к искусству  для  него  не  безразлична.  Затем  он
перешел к делу. Он готов снять и обставить для нее квартиру и обеспечить  ее
ежемесячным доходом в две тысячи франков. Взамен этого он хотел бы раз в две
недели одну ночь наслаждаться ее обществом. Сюзанна еще никогда не  имела  в
своем распоряжении столько денег и быстро  прикинула,  что  на  такую  сумму
сможет не  только  жить  и  одеваться  согласно  требованиям  своего  нового
положения, но и содержать дочку и кое-что отложить на  черный  день.  Однако
она ответила не сразу. Она ведь всегда  состояла  "при  живописи",  как  она
выражалась, и была твердо убеждена, что, становясь  любовницей  дельца,  она
себя роняет.
     "C'est a prendre ou a laisser, - сказал он. - Ваше дело -  принять  или
отказаться".
     Он не вызывал у нее отвращения, а  ленточка  ордена  Почетного  легиона
доказывала, что он человек заслуженный. Она улыбнулась.
     "Je prends, - ответила она. - Принимаю".

VII

     До этого Сюзанна всегда жила на Монмартре,  но  теперь,  решив,  что  с
прошлым нужно  порвать,  выбрала  себе  квартиру  на  Монпарнасе,  у  самого
бульвара. Квартира эта, состоявшая из  двух  комнат,  крошечной  кухоньки  и
ванной, помещалась на шестом этаже, но в доме был лифт. А ванная  и  лифт  -
пусть даже он вмещал всего двух человек и двигался со  скоростью  улитки,  а
спускаться надо было пешком - свидетельствовали, на ее взгляд, не  только  о
роскоши, но и о хорошем тоне.
     В первые месяцы их союза мсье Ашиль Равен, так его звали, наезжая раз в
две недели в Париж, останавливался в отеле и,  проведя  с  Сюзанной  столько
часов, сколько требовалось для утоления его любовных томлений, возвращался к
себе в номер и спал там в одиночестве, пока  не  наступало  время  вставать,
чтобы поспеть на поезд, увозивший его к повседневным трудам и тихим радостям
семейной жизни, но затем Сюзанна высказалась в том смысле, что он зря тратит
деньги и что для него было бы экономнее, да и удобнее, оставаться у  нее  до
утра. Он не мог не согласиться  с  ее  доводами.  Заботливость  Сюзанны  его
тронула - ведь и в самом деле, ничего приятного  не  было  в  том,  чтобы  в
холодную зимнюю ночь выходить на улицу и  искать  такси,  -  и  он  мысленно
похвалил ее за нежелание вводить его  в  лишние  расходы.  Женщина,  которая
ведет счет не только своим деньгам, но и деньгам своего любовника, - хорошая
женщина.
     Мсье Ашиль имел все основания считать, что рассудил здраво. Обедали они
обычно в каком-нибудь из  дорогих  монпарнасских  ресторанов,  но  время  от
времени Сюзанна угощала его обедом дома, и ее стряпня неизменно  приходилась
ему по вкусу. В теплые вечера он обедал без пиджака в сладостном  убеждении,
что распутничает и приобщается к  богеме.  Он  уже  давно  полюбил  покупать
картины, но Сюзанна настояла на том, что сама будет  санкционировать  каждую
его покупку, и он скоро привык полагаться на ее суждение.  С  комиссионерами
она не связывалась, а  водила  его  прямо  в  студии  художников,  и,  таким
образом, картины обходились ему вдвое дешевле. Он знал, что она  откладывает
деньги, и, когда она ему сказала, что каждый год прикупает немножко земли  в
своей родной  деревне,  преисполнился  гордости.  Всем  истинным  французам,
считал он, свойственно желание владеть  землей,  и  оттого,  что  и  ей  оно
оказалось не чуждо, он стал еще больше уважать ее.
     Сюзанна, со своей стороны, тоже была довольна. Она и не изменяла ему, и
не была верна; иными словами, она воздерживалась от долговременных связей  с
другими  мужчинами,  но,  если  кто  приглянется,  не  отказывала   себе   в
удовольствии. Однако никому не разрешалось оставаться у нее до утра. Это, по
ее мнению, было  бы  черной  неблагодарностью  по  отношению  к  богатому  и
почтенному человеку, которому она была обязана своим положением обеспеченной
порядочной женщины.
     Я познакомился с Сюзанной, когда она  жила  с  одним  художником,  моим
знакомым, и не раз сидел у него в студии, пока она  позировала;  и  позже  я
изредка с нею встречался, но подружились мы, только когда она  переехала  на
Монпарнас. А тогда выяснилось, что мсье Ашиль - так она всегда его  называла
и за глаза, и в глаза - читал в переводе  кое-какие  мои  книги,  и  однажды
вечером он пригласил меня отобедать с ними в ресторане. Мсье Ашиль  оказался
человечком небольшого роста, на  голову  ниже  Сюзанны,  с  темной  седеющей
шевелюрой и аккуратными седыми усиками. Был он полноват  и  успел  отрастить
брюшко, но это только придавало ему  солидности.  Подобно  многим  низеньким
толстякам, он на ходу высоко поднимал голову, и было очевидно, что он вполне
собою доволен. Он угостил  меня  прекрасным  обедом.  Был  отменно  любезен.
Сказал мне, как он рад, что я старый друг  Сюзанны  -  сразу  видно,  что  я
человек comme il faut, и он надеется, что мы будем видеться  и  впредь.  Его
самого, увы, дела держат в Лилле, бедная девочка слишком много бывает  одна,
ему будет приятна мысль, что она общается с образованным человеком.  Сам  он
промышленник, но всегда восхищался людьми искусства.
     - Ah, mon cher monsieur, искусство и литература всегда составляли славу
Франции. Так же, конечно, как и ее военная доблесть. И я,  владелец  фабрики
шерстяных изделий, говорю без обиняков, что ставлю писателя и  художника  на
одну доску с полководцем и государственным мужем.
     Трудно вообразить чувства более благородные.
     Сюзанна наотрез отказалась заводить прислугу -  частью  из  соображений
экономии, частью же потому, что  по  известным  причинам  не  желала,  чтобы
кто-то совал нос в ее дела. Свою квартирку, обставленную в современном духе,
она держала в чистоте и  порядке,  сама  шила  себе  белье.  Но  все  равно,
поскольку она больше  не  позировала,  у  нее  оставалось  много  свободного
времени, и она, как женщина работящая, тяготилась этим. В какую-то минуту ее
осенила мысль, почему бы ей, общавшейся со столькими художниками, и самой не
попробовать свои силы в живописи? Не  долго  думая,  она  накупила  холстов,
кистей и красок и взялась  за  дело.  Случалось,  что,  сговорившись  вместе
пообедать, я заходил за ней раньше условленного  времени  и  заставал  ее  в
длинной блузе, погруженной в работу. Как зародыш в  чреве  матери  повторяет
все стадии развития своего  вида,  так  Сюзанна  повторяла  одно  за  другим
пристрастия  своих  любовников.  Она  писала  пейзажи,  как  ее   пейзажист,
абстрактные полотна, как ее кубист, и с помощью  цветных  открыток  парусные
лодки на причале, как ее швед. Рисунком она не владела, но цвет, несомненно,
чувствовала, и, хоть картины у нее получались неважные, писать их доставляло
ей огромное удовольствие.
     Мсье Ашиль поощрял ее занятия живописью. Близость с художницей  льстила
его самолюбию. По его настоянию она послала один холст на осенний  салон,  и
оба очень гордились тем, что картина была принята и выставлена. Он  преподал
ей хороший совет.
     "Не старайся писать, как мужчина, моя дорогая, - сказал он, - пиши, как
женщина. Не стремись к силе,  довольствуйся  обаянием.  И  будь  честной.  В
деловой жизни мошенничество иногда сходит с рук, но в искусстве честность  -
не только лучшая, но единственно возможная политика".
     В то время, о котором  я  пишу,  их  связь  длилась  уже  пять  лет,  к
обоюдному удовлетворению.
     - Он, конечно, меня не волнует, - говорила Сюзанна, - но он неглуп,  он
человек с весом. Я достигла того возраста, когда приходится думать  о  своем
положении.
     Она умела сочувствовать, умела понимать, и мсье Ашиль высоко  ценил  ее
мнение. Она была вся внимание, когда он обсуждал с ней свои дела, финансовые
и семейные. Она соболезновала ему, когда его дочь провалилась на экзамене, и
радовалась вместе с ним, когда его сын обручился с богатой девушкой. Сам  он
женился на единственной дочери человека, подвизавшегося  в  той  же  отрасли
промышленности, и слияние двух конкурирующих фирм оказалось  прибыльным  для
обеих сторон. Его, естественно, радовало, что у его сына хватило ума  понять
простую истину: лучшая основа для счастливого брака - это  общность  деловых
интересов. Он поделился с Сюзанной своей заветной мечтой выдать  дочь  замуж
за аристократа.
     - А почему бы и нет, с ее-то приданым? -  сказала  Сюзанна.  Свою  дочь
она, благодаря мсье Ашилю, смогла отдать в монастырскую школу, а после школы
он обещал за свой счет послать девушку на курсы  машинописи  и  стенографии,
чтобы ей было чем заработать себе на жизнь.
     - Она, когда вырастет, будет красавицей, - сказала мне  Сюзанна.  -  Но
образование и умение стучать на машинке ей не помешают. Сейчас она еще мала,
трудно сказать, но у нее может не оказаться темперамента.
     Со свойственной ей деликатностью она предоставила  мне  самому  понять,
что крылось за этими словами. Я понял ее как нельзя лучше.

VIII

     Дней через десять после того, как я столь неожиданно встретил Ларри, мы
с Сюзанной как-то вечером, пообедав в ресторане и сходив в  кино,  сидели  в
кафе "Селект" на бульваре Монпарнас и тянули пиво, как вдруг он сам появился
в дверях. Сюзанна ахнула и, к моему  удивлению,  громко  его  окликнула.  Он
подошел к нашему столику, расцеловался с ней и пожал мне руку.  На  ее  лице
было написано крайнее изумление.
     - Можно к вам подсесть? - спросил он. - Я сегодня не обедал, вот  решил
закусить.
     - До чего же я рада тебя видеть, mon petit! - воскликнула она. - Откуда
ты взялся? Почему столько времени не подавал признаков жизни? Господи, какой
ты худой! Я уж думала, может, ты умер.
     - Как видишь, нет, - отвечал он с веселым блеском в глазах. -  Ну,  как
Одетта?
     Одеттой звали дочку Сюзанны.
     - Растет, совсем большая стала. И хорошенькая. Она тебя помнит.
     - Вы и не говорили мне, что знаете Ларри, - сказал я.
     - А зачем? Я же не знала, что вы его знаете. Мы с ним старые друзья.
     Ларри заказал яичницу с ветчиной.  Сюзанна  стала  рассказывать  ему  о
дочери, потом о себе. Он слушал ее, не  прерывая,  улыбаясь  своей  чудесной
улыбкой. Она рассказала ему, что угомонилась и занимается живописью,  и  тут
призвала меня в свидетели.
     - Правда ведь, я делаю успехи?  На  гениальность  я  не  претендую,  но
таланта у меня не меньше, чем у многих моих знакомых художников.
     - И продаешь картины? - спросил Ларри.
     - Мне это не нужно, - отвечала она беспечно. - У меня  есть  постоянный
доход.
     - Счастливица.
     - Скажи лучше - умница. Обязательно приходи посмотреть мои картины.
     Она написала ему свой адрес на клочке бумаги и взяла  с  него  обещание
прийти. Веселая,  возбужденная,  она  болтала  без  умолку.  И  вдруг  Ларри
попросил счет.
     - Ты что, уходишь? - вскричала она.
     - Ухожу, - улыбнулся он.
     Он расплатился, помахал нам рукой и ушел. Я невольно  рассмеялся.  Меня
всегда забавляла эта его манера - сейчас он здесь, с тобой, а через  минуту,
без всяких объяснений, уже исчез, точно растворился в воздухе.
     - Почему он так быстро ушел? - обиженно спросила Сюзанна.
     - Может быть, его ждет какая-нибудь девушка, - поддразнил я ее.
     - А что, очень просто. - Она открыла сумочку и напудрилась. - Жаль  мне
ту женщину, которая в него влюбится. О-ля-ля.
     - Почему вы так говорите?
     Минуту она смотрела на меня с таким серьезным выражением, какое я редко
у нее видел.
     - Я сама когда-то  чуть  в  него  не  влюбилась.  Это  все  равно,  что
влюбиться в отражение в воде, или в солнечный луч,  или  в  облако.  Еще  бы
немножко... До сих пор как вспомню, так вся дрожу,  вот  какая  мне  грозила
опасность.
     К черту деликатность. Не полюбопытствовать, в чем  тут  дело,  было  бы
выше человеческих сил. К счастью, ни в скрытности, ни в молчаливости Сюзанну
не обвинишь.
     - Как вы вообще с ним познакомились? - спросил я.
     - О, это было давно. Шесть-семь лет назад, не помню точно. Одетте  было
лет пять. Он был знаком с Марселем, с которым я тогда жила, приходил  иногда
в студию и сидел, пока  я  позировала.  Изредка  приглашал  нас  обедать.  И
никогда-то, бывало, не знаешь, когда он появится. То пропадет на месяц, а то
приходит три дня подряд. Марсель все звал его заходить почаще,  уверял,  что
при нем лучше пишется. А потом меня свалил мой брюшной тиф. Очень  мне  туго
пришлось после  больницы.  -  Она  пожала  плечами.  -  Да  это  я  вам  уже
рассказывала. Так вот однажды, когда я обошла  несколько  студий  в  поисках
работы и никому не понадобилась, и с  утра  ничего  не  ела,  только  выпила
стакан молока с рогаликом, и за  комнату  платить  было  нечем,  я  случайно
встретила его на бульваре Клиши. Он остановился, спросил, как дела, и я  ему
рассказала про свой брюшной тиф, а он и говорит: "Выглядишь ты неважно, под-
кормиться надо". И было что-то такое в его голосе  и  в  глазах,  что  я  не
выдержала - разрыдалась.
     Случилось это рядом с "Ля мер Марьетт", он взял меня за локоть,  провел
к столику и усадил. Я была  так  голодна,  что,  кажется,  съела  бы  старый
башмак; а когда принесли омлет, чувствую  -  кусок  в  горло  не  лезет.  Он
заставил меня немножко поесть и выпить стакан вина. Мне стало лучше, потом я
и спаржи поела. Я ему все про себя рассказала. Позировать нет  сил,  на  вид
страшилище, кожа да кости, ни один мужчина на меня не польстится. Я спросила
его, не даст ли он мне взаймы денег, уехать к себе в  деревню.  Там  я  хоть
буду вместе с дочкой. Он спросил, хочется ли мне туда ехать, я говорю,  что,
конечно, нет. Маме я не нужна, она и сама-то еле-еле  перебивается  на  свою
пенсию при том, как все вздорожало, а те деньги, что я присылала для Одетты,
давно кончились. Но если я к ней явлюсь, она, скорей всего, меня не выгонит,
увидит, что я совсем больная. Он долго на меня смотрел, я уж думала - сейчас
скажет, что выручить меня деньгами не может, а он сказал:
     "Хочешь, отвезу тебя в одно местечко в деревне, и тебя и малышку? Мне и
самому не мешает отдохнуть".
     Я не поверила своим ушам. Сколько времени его знала, и  никогда  он  ко
мне не подъезжал.
     "Ты кому это говоришь? - говорю и даже засмеялась. - Мой бедный друг, я
сейчас мужчинам без надобности". А он улыбнулся. Вы замечали, какая  у  него
удивительная улыбка? Сладкая, как мед.
     "Не говори глупостей, у меня этого и в мыслях нет".
     Я так плакала, что слова сказать не могла. Он дал мне  денег,  съездить
за дочкой, а  потом  мы  втроем  уехали  в  деревню.  И  в  какое  же  место
замечательное он нас привез!
     Сюзанна описала мне это место. В трех милях от городка,  забыл  какого;
они на машине приехали прямо в гостиницу. Гостиница была старенькая,  стояла
на реке, и лужайка тянулась от дома  до  самого  берега.  На  лужайке  росли
платаны, они там в тени и завтракали и обедали. Летом туда  приезжает  много
художников писать этюды, но  это  позже,  а  тогда  они  были  единственными
постояльцами. Кормили их на убой. По воскресеньям туда  съезжались  люди  из
разных мест позавтракать  на  воздухе,  а  в  будни  редко  кто  нарушал  их
уединение. Отдых, сытная еда и  вино  сделали  свое  дело  -  Сюзанна  стала
поправляться и не могла нарадоваться, что дочка при ней.
     - А с Одеттой уж так был мил,  она  его  обожала.  Мне  приходилось  ее
удерживать, чтобы не лезла к нему все время, но  ему  она  как  будто  и  не
мешала. Я смеялась, на них глядя, - точно двое ребят.
     - Чем же вы заполняли время? - спросил я.
     - О, всегда находилось что поделать. Брали лодку, ездили ловить рыбу, а
то попросим у хозяина его "ситроен" и катим в город.  Ларри  там  нравилось.
Старые дома, площадь. Тишина такая, только  и  слышишь,  что  свои  шаги  по
булыжнику. Там  была  ратуша  времен  Людовика  Четырнадцатого  и  старинная
церковь, а на краю города - замок с парком Ленотра. Когда сидишь в  кафе  на
площади, кажется, что шагнула на триста лет назад, а "ситроен" у обочины как
будто явился из другого мира.
     После одной из таких вылазок  Ларри  и  рассказал  ей  ту  историю  про
молодого авиатора, которую я привел в начале этой книги.
     - Интересно, почему он рассказал это вам, - заметил я.
     - Понятия не имею. У них  там  во  время  войны  был  госпиталь,  а  на
кладбище ряды и ряды маленьких крестов. Мы там побывали. Пробыли  недолго  -
мне жутко стало, сколько их там, и все молодые. На обратном пути Ларри почти
все время молчал. У него и всегда-то был плохой аппетит,  а  тут  за  обедом
почти ничего не съел. Я так хорошо все это помню - вечер  был  чудесный,  на
небе звезды, мы сидели на берегу, и тополя выделялись на фоне черноты, а  он
курил свою трубку. И вдруг ни с того ни с  сего  рассказал  мне  про  своего
друга, как тот умер, а его спас. - Сюзанна  глотнула  пива.  -  Странный  он
человек. Я его никогда не пойму. Он читал мне вслух. Иногда  днем,  когда  я
шила что-нибудь малышке, а то по вечерам, когда уложу ее спать.
     - Что же он вам читал?
     - Да разное. Письма мадам де Севинье, кое-что  из  Сен-Симона.  Вы  это
можете вообразить? Я-то раньше никогда ничего не читала,  только  газеты  да
изредка какой-нибудь роман, если услышу, как его обсуждают в  студии,  и  не
хочу прослыть дурой. Я понятия не  имела,  что  читать  так  интересно.  Эти
старые писатели не так глупы, как может показаться.
     - Кому это может показаться? - усмехнулся я.
     - А потом он и  меня  заставил  читать.  Мы  вместе  читали  "Федру"  и
"Беренику". Он читал мужские роли, а  я  женские.  Вы  себе  представить  не
можете, как это было здорово, - добавила она простодушно. - Он на  меня  так
странно поглядывал, когда я плакала в  трогательных  местах.  Плакала-то  я,
конечно, потому, что очень была слабая. Вы знаете, эти книжки я до  сих  пор
храню. Даже сейчас, как начну читать некоторые из писем  мадам  де  Севинье,
которые он мне читал,  так  и  слышу  его  голос  и  вижу,  как  река  течет
медленно-медленно, и тополя на том берегу. Иногда так сердце  сожмется,  что
не могу дальше читать... Теперь-то я знаю, это были самые счастливые  недели
в моей жизни. Этот человек - сущий ангел.
     Сюзанна расчувствовалась и тут же испугалась (напрасно), как  бы  я  не
стал над ней смеяться. Она пожала плечами и улыбнулась.
     - Вы знаете, я уже давно решила, что как достигну того возраста,  когда
ни один мужчина не захочет больше со мной спать, так вернусь в лоно церкви и
покаюсь в грехах. Но в тех  грехах,  что  я  совершила  с  Ларри,  ничто  не
заставит меня покаяться. Никогда, никогда!
     - Но послушать вас, так вам и каяться не в чем.
     - А я вам еще не все рассказала. Понимаете, организм у меня крепкий,  а
тут я все время была на воздухе, ела досыта, хорошо спала и забот не  знала,
так что недели через три уже была совершенно здорова. И выглядела  хорошо  -
румянец вернулся,  волосы  опять  стали  блестеть.  Я  чувствовала  себя  на
двадцать лет. Ларри каждое утро купался в реке, а я на него смотрела. У него
прекрасное тело, не такое атлетическое, как было у моего шведа, но сильное и
стройности необыкновенной.
     Пока я была такая слабая, он проявлял ангельское терпение, но  когда  я
поправилась, то подумала - к чему его дольше манежить? Раза  два  намекнула,
что я, мол,  к  его  услугам,  да  он  как  будто  не  понял.  Конечно,  вы,
англосаксы, особенные люди  -  грубые  и  в  то  же  время  сенти