ждать два года
им не повредит, а за это время мало ли что может случиться.
     Они решили пока оставить Изабеллу в покое. Вечером им предстоял  званый
обед.
     - Я не хочу ее расстраивать, - сказала миссис Брэдли. -  А  то  приедет
туда заплаканная, еще пойдут кривотолки.
     Но на следующий день, когда они втроем позавтракали дома, миссис Брэдли
вернулась к этой теме. Впрочем, легче ей от этого не стало.
     - Право же, мама, я уже все тебе рассказала.
     - Но что он хочет делать в Париже?
     Изабелла улыбнулась - она  знала,  каким  нелепым  ее  ответ  покажется
матери.
     - Бездельничать.
     - Что?! Это как же надо понимать?
     - Я только передаю, что он сказал.
     - Нет, с тобой всякое  терпение  потеряешь.  Будь  у  тебя  хоть  капля
гордости, ты бы тут же разорвала помолвку. Он просто над тобой издевается.
     Изабелла посмотрела на колечко, которое носила на левой руке.
     - А что я могу поделать? Я его люблю.
     Тут в разговор вступил Эллиот и,  как  всегда,  проявил  бездну  такта.
"Понимаете, дорогой, я говорил с ней не как дядя с племянницей, а просто как
человек, знающий жизнь, с неопытной девушкой", - но тоже ничего не  добился.
У меня создалось впечатление, что  Изабелла  предложила  ему  -  в  вежливой
форме, разумеется, - не соваться не в свое дело. Рассказывал он мне об  этом
в тот же день ближе к вечеру, сидя у меня в комнате.
     - Луиза, конечно, права, - сказал он. - Все это очень неопределенно, но
вот так и бывает, когда молодым людям  позволяют  самостоятельно  устраивать
свою судьбу, а для  брака  у  них  нет  никаких  оснований,  кроме  взаимной
склонности. Я уговариваю Луизу не волноваться, по-моему,  все  устроится  не
так уж плохо. Ларри будет далеко, а Грэй Мэтюрин - рядом, ну и всякому,  кто
хоть немножко знает людей, ясно, к чему это  приведет.  В  девятнадцать  лет
чувства горячи, но недолговечны.
     - Житейской мудрости у вас хватает, Эллиот, - сказал я с улыбкой.
     - Недаром же я читал Ларошфуко. Что  такое  Чикаго  -  вы  знаете.  Они
постоянно будут встречаться. Девушке такая преданность всегда льстит, да еще
когда она знает, что любая ее подруга хоть завтра вышла бы за него замуж,  -
ну скажите сами, в  человеческих  ли  это  силах  устоять  против  искушения
восторжествовать над всеми? Все равно как ехать на вечер, когда знаешь,  что
будешь смертельно скучать и вместо ужина подадут только лимонад с  печеньем;
так нет же, едешь, потому что знаешь, что лучшие твои подруги отдали бы  все
на свете, лишь бы туда поехать, а их не пригласили.
     - Ларри когда уезжает? - спросил я.
     - Не знаю. Кажется, это еще не решено.
     Эллиот достал  из  кармана  длинный  плоский  портсигар,  платиновый  с
золотом,  и  извлек  из   него   египетскую   папиросу.   Всякие   "Фатимы",
"Честерфилды", "Кэмел" и "Лаки страйк" - это было не для него. Он  посмотрел
на меня и многозначительно улыбнулся.
     - Конечно, Луизе я бы этого не стал говорить, но вам признаюсь:  втайне
я питаю к этому юноше симпатию. Я понимаю, во время войны он мельком  увидел
Париж, и не  мне  его  осуждать,  если  он  ощутил  прелесть  этого  города,
единственного города в мире для цивилизованного человека. Он молод,  и  ему,
видно, хочется все испытать, прежде  чем  связать  себя  браком.  Это  очень
естественно, так и должно быть. Я о нем позабочусь.  Познакомлю  его  с  кем
нужно: манеры у него хорошие, несколько беглых указаний с моей стороны  -  и
можно будет ввести его в любую гостиную. Я могу показать ему  такую  сторону
парижской жизни, которую видят лишь очень немногие американцы. Поверьте мне,
милейший, рядовому американцу куда легче попасть в царствие небесное, чем  в
особняк на Сен-Жерменском бульваре. Ему двадцать лет, он не лишен обаяния, и
я, вероятно, мог бы устроить ему связь с женщиной постарше его. Это  придало
бы ему лоск. Я всегда считал, что для молодого человека лучшее воспитание  -
это стать любовником женщины известного возраста и,  разумеется,  известного
круга, femme du monde {Светской женщины (франц.).}, вы меня  понимаете.  Это
сразу упрочило бы его положение в Париже.
     - А миссис Брэдли вы это говорили? - улыбнулся я.
     Эллиот поперхнулся смешком.
     - Дорогой мой, если я чем-нибудь горжусь, так это своим тактом. Нет, ей
я этого не говорил. Она, бедняжка, и не поняла бы меня. А мне в  Луизе  одно
непонятно: как она, полжизни вращаясь в дипломатических кругах чуть ли не во
всех столицах мира, умудрилась сохранить такой безнадежно американский образ
мыслей.

IX

     В тот вечер я был на обеде  в  большом  каменном  доме  на  Набережной,
производившем   такое   впечатление,   словно   архитектор   начал   строить
средневековый замок, а достроив до половины, передумал  и  решил  превратить
его в швейцарское шале. Приглашенных было не счесть,  и,  войдя  в  огромную
пышную гостиную - сплошь статуи, пальмы, канделябры, старые мастера и мягкая
мебель, - я был рад увидеть хотя бы несколько знакомых  лиц.  Генри  Мэтюрин
представил меня своей худенькой, хрупкой, сильно  накрашенной  жене.  Миссис
Брэдли и Изабелла дружески со мной поздоровались. Изабелла  была  прелестна,
красное шелковое платье очень шло к ее темным волосам и  ярко-карим  глазам.
Она, казалось, была в ударе, и никто бы не догадался,  что  только  накануне
она прошла через такое мучительное испытание. Ее окружало несколько  молодых
людей, в том числе Грэй Мэтюрин, и она весело с ними болтала. Обедали мы  за
разными столами, и я ее не видел, но  позже,  когда  мы,  мужчины,  просидев
невесть сколько времени за кофе с ликером и сигарами,  вернулись  наконец  в
гостиную, мне удалось с нею поговорить. Я не был  с  ней  знаком  достаточно
близко, чтобы прямо коснуться того, о чем рассказал мне Эллиот,  но  у  меня
была в запасе новость, которой я надеялся ее порадовать.
     - На днях видел в клубе вашего молодого человека, -  сказал  я  как  бы
мимоходом.
     - Правда?
     Говорила она так же небрежно, как  я,  но  я  заметил,  что  она  сразу
насторожилась. Глаза стали внимательные и как будто испуганные.
     - Он был в библиотеке, читал,  -  продолжал  я.  -  Меня  поразила  его
усидчивость. Он читал, когда я пришел туда в  начале  одиннадцатого,  читал,
когда я вернулся после завтрака, и все еще  читал,  когда  я  заглянул  туда
перед самым обедом. Очевидно, он часов десять подряд просидел в этом кресле.
     - А что он читал?
     - "Научные основы психологии" Уильяма Джеймса.
     Она не смотрела на меня, так что трудно было судить, как мои слова были
восприняты,  но  почему-то  мне  показалось,  что  они  и  озадачили  ее,  и
успокоили. Тут хозяин дома потащил меня играть в бридж, а когда  мы  кончили
играть, Изабелла с матерью уже уехали.

X

     Через несколько дней я зашел к миссис  Брэдли  проститься  с  ней  и  с
Эллиотом. Я застал их за  чаем.  Вскоре  после  меня  явилась  Изабелла.  Мы
побеседовали о предстоящем мне путешествии. Я поблагодарил  их  за  то,  как
любезно они приняли меня в Чикаго, и, просидев  сколько  нужно,  поднялся  с
места.
     - Я дойду с вами до аптеки, - сказала Изабелла. - Я забыла  купить  там
одну вещь.
     Последнее, что я услышал от миссис Брэдли, было:
     - Когда увидите дорогую королеву Маргариту,  не  забудьте  передать  от
меня привет, хорошо?
     Я уже отчаялся внушить ей, что не знаком с этой коронованной особой,  и
без запинки ответил, что передам непременно.
     Выйдя на улицу, Изабелла лукаво поглядела на меня и спросила:
     - Вы как, способны выпить содовой с мороженым?
     - Попробую, - ответил я осторожно.
     До самой аптеки Изабелла молчала, мне  тоже  было  нечего  сказать.  Мы
вошли и сели за столик, на стулья с гнутой  проволочной  спинкой  и  гнутыми
проволочными ножками, очень  неудобные.  Я  заказал  две  порции  содовой  с
мороженым. У прилавка стояло несколько покупателей, еще две-три пары  сидели
за столиками, но они были заняты своими разговорами, так  что  мы  оказались
все равно что одни. Я закурил и стал ждать, пока Изабелла с довольным  видом
тянула напиток через длинную соломинку. Она, видимо, нервничала.
     - Мне нужно было с вами поговорить, - начала она вдруг.
     - Я так и понял, - улыбнулся я.
     - Почему вы в тот вечер у Саттеруэйтов сказали мне это про Ларри?
     - Думал, вам будет интересно. Я  не  был  уверен,  хорошо  ли  вы  себе
представляете, что Ларри понимает под словом "бездельничать".
     - Дядя Эллиот ужасный сплетник. Когда он сказал, что идет к вам в  клуб
поболтать, я сразу поняла, что он вам все обо всем расскажет.
     - Не забудьте, мы с ним давно знакомы. Его хлебом не корми, дай  только
посудачить о чужих делах.
     - Это верно. - Она улыбнулась, но  это  был  лишь  проблеск,  глаза  ее
оставались серьезными. - Что вы скажете о Ларри?
     - Я видел его всего три раза. По-моему, очень славный мальчик.
     - И это все?
     В голосе ее прозвучало разочарование.
     - Нет, почему же. Мне, знаете ли, трудно сказать, ведь я его  почти  не
знаю. Но,  конечно,  в  нем  много  привлекательного:  какая-то  скромность,
мягкость,  дружелюбие...  И  в  нем  чувствуется  редкое  для  его  возраста
самообладание. Чем-то он отличается от всех молодых людей, которых  я  здесь
встречал.
     Пока я подыскивал слова, чтобы  выразить  впечатление,  мне  самому  не
совсем ясное, Изабелла не сводила с меня  глаз.  Когда  я  умолк,  она  чуть
вздохнула, словно бы с облегчением, а  потом  подарила  меня  очаровательной
шаловливой улыбкой.
     - Дядя Эллиот говорит, что часто  дивился  вашей  наблюдательности.  Он
говорит, что вы буквально все замечаете, но что главное ваше достоинство как
писателя - здравомыслие.
     - Я мог бы назвать  более  ценное  качество,  -  отозвался  я  сухо.  -
Например, талант.
     - Понимаете, мне не с кем это обсудить. Мама смотрит на все  только  со
своей точки зрения. Она хочет, чтобы мое будущее было обеспечено.
     - Что ж, это естественно.
     - А для дяди Эллиота значение имеет только положение в обществе. А  мои
друзья, то есть мои сверстники, считают, что Ларри - жалкий  неудачник.  Это
ужасно обидно.
     - Еще бы.
     - Они не то что плохо к нему относятся. К нему нельзя относиться плохо.
Но они не принимают его всерьез. Они все время ,| его поддразнивают,  а  ему
хоть бы что, он только смеется, и это выводит их из себя. Как сейчас обстоит
дело, вы знаете?
     - Только со слов Эллиота.
     - Можно, я вам расскажу, что на самом деле произошло, когда мы ездили в
Марвин?
     - Разумеется.
     Этот эпизод я частью восстановил по воспоминаниям о том,  что  она  мне
тогда рассказала, частью домыслил сам. Но разговор у них с Ларри был долгий,
и сказано было, несомненно, куда больше того, что будет воспроизведено ниже.
Думаю, что они, как всегда бывает в  таких  случаях,  не  только  наговорили
много такого, что не относилось к делу, но и без конца повторяли одно  и  то
же.

     Проснувшись  утром  и  убедившись,  что  погода  прекрасная,   Изабелла
позвонила Ларри, сказала, что мать посылает ее  в  Марвин  с  поручением,  и
просила свозить ее туда в автомобиле. На всякий случай она добавила термос с
мартини к тому термосу с кофе, который миссис Брэдли велела Юджину уложить в
корзинку. Машина у Ларри была новенькая, и он очень ею  гордился.  Он  любил
ездить быстро, от бешеной скорости настроение у обоих поднялось.  Когда  они
приехали, Изабелла перемерила занавески, подлежавшие замене, а Ларри записал
нужные данные. Потом они устроились завтракать на веранде. Она была защищена
от ветра, а солнце бабьего лета приятно пригревало. К  дому  вела  грунтовая
дорога, он выглядел отнюдь не нарядно, не то что старые  деревянные  дома  в
Новой Англии, и похвалиться мог разве что  тем,  что  был  поместительный  и
удобный; но с веранды открывался вид  на  длинный  красный  сарай  с  черной
крышей, купу старых деревьев и необозримые бурые поля. Скучный вид, но в тот
день солнце и яркие осенние краски придавали ему какую-то интимную прелесть.
В этих огромных пространствах было что-то бодрящее. Зимой тут, наверно, было
холодно, неприютно, уныло, знойным летом сухо, выжжено, нечем дышать,  но  в
эту пору ландшафт веселил душу, самая безбрежность его  манила  в  неведомые
дали.
     Они позавтракали с аппетитом, как свойственно молодости, им было хорошо
вдвоем. Изабелла разлила кофе, Ларри закурил трубку.
     - Ну, приступай, дорогая, - сказал он, лукаво улыбаясь глазами.
     - К чему приступать? - спросила она, по мере сил разыгрывая удивление.
     Он усмехнулся.
     - Ты меня совсем уж за дурака принимаешь? Голову даю на отсечение,  что
ширина и высота ваших окон в гостиной твоей маме отлично  известны.  Не  для
этого ты просила меня сюда съездить.
     Овладев собой, она улыбнулась ему ослепительной улыбкой.
     - Может быть, я подумала, что хорошо бы  нам  с  тобой  провести  денек
наедине.
     - Может быть, но едва ли. Скорее, я подозреваю, что  дядя  Эллиот  тебе
сказал, что я отклонил предложение Генри Мэтюрина.
     Говорил он легко и весело, и она решила отвечать ему в тон.
     - Грэй, должно быть, ужасно разочарован. Ему  так  хотелось,  чтобы  вы
работали вместе. Когда-то ведь нужно начинать, а чем дольше откладывать, тем
будет труднее.
     Он попыхивал трубкой, ласково ей улыбаясь, и она  не  могла  разобрать,
шутит он или говорит серьезно.
     - А мне, знаешь ли, сдается, что я вовсе не мечтаю всю жизнь  торговать
ценными бумагами.
     - Ну хорошо, тогда поступи в обучение к юристу или на медицинский.
     - Нет, это тоже не для меня.
     - Так чего же тебе хочется?
     - Бездельничать, - отвечал он спокойно.
     - Не дури, Ларри. Это ведь очень-очень серьезно.
     Голос ее дрогнул, глаза наполнились слезами.
     - Не плачь, родная. Я не хочу тебя терзать.
     Он пересел к ней ближе, обнял ее за плечи. В голосе  его  было  столько
ласки, что она не могла сдержать слезы. Но тут же вытерла глаза и  заставила
себя улыбнуться.
     - Говоришь, что не хочешь меня терзать, а сам терзаешь. Пойми,  ведь  я
тебя люблю.
     - И я тебя люблю, Изабелла.
     Она глубоко вздохнула. Потом сбросила с плеча его руку и отодвинулась.
     - Давай говорить как взрослые люди.  Мужчина  должен  работать,  Ларри.
Хотя бы из самоуважения. Мы - молодая страна, и долг мужчины - участвовать в
ее созидательной работе. Генри  Мэтюрин  только  на  днях  говорил,  что  мы
вступаем в такую пору, рядом с которой все достижения прошлого -  ничто.  Он
сказал, что возможности развития у нас беспредельные, и он  убежден,  что  к
тысяча девятьсот тридцатому году мы будем  самой  богатой  и  самой  великой
страной во всем мире. Ведь это ужасно интересно, правда?
     - Ужасно.
     - Перед молодыми открыты все дороги. Тебе бы  надо  гордиться,  что  ты
можешь принять участие в работе, которая нас ждет. Это так увлекательно.
     - Наверно, ты права, -  отвечал  он  смеясь.  -  Армор  и  Свифт  будут
выпускать все больше мясных консервов все лучшего качества,  а  Маккормик  -
все больше жнеек, а Генри  Форд  -  псе  больше  автомобилей.  И  все  будут
богатеть и богатеть.
     - А почему бы и нет?
     -  Вот  именно,  почему  бы  и  нет.  Но  меня,  понимаешь,  деньги  не
интересуют.
     Изабелла фыркнула.
     - Дорогой мой, не говори глупостей. Без денег не проживешь.
     - Немножко у меня есть. Это и позволяет мне делать, что я хочу.
     - То есть бездельничать?
     - Да, - улыбнулся он.
     - Ох, Ларри, с тобой так трудно говорить, - вздохнула она.
     - Мне очень жаль, но тут я бессилен.
     - Неправда.
     Он покачал головой. Помолчал, о чем-то задумавшись.  Когда  же  наконец
заговорил, то сказал нечто совсем уж несуразное.
     - Мертвецы, когда умрут, выглядят до ужаса мертвыми.
     - Что ты хочешь этим сказать? - спросила она растерянно.
     - Да то, что  сказал,  -  ответил  он  с  виноватой  улыбкой.  -  Когда
находишься в воздухе совсем один, есть время  подумать.  И  всякие  странные
мысли лезут в голову.
     - Какие мысли?
     - Туманные, - улыбнулся он. - Бессвязные. Путаные.
     Изабелла обдумала его слова.
     - А тебе не кажется, что, если б ты стал работать, они бы прояснились и
ты бы разобрался в себе?
     - Я думал об этом. Я уже прикидывал, может,  пойти  работать  плотником
или в гараж.
     - О Господи, Ларри, да люди подумают, что ты помешался.
     - А это имеет значение?
     - Для меня - да.
     Опять наступило молчание. На этот раз первой заговорила она.
     - Ты так изменился после Франции.
     - Неудивительно. Со мной там много чего случилось.
     - Например?
     - Ну, что всегда бывает на войне. Один авиатор, мой лучший  друг,  спас
мне жизнь, а сам погиб. Это было нелегко пережить.
     - Расскажи.
     Он посмотрел на нее с тоской в глазах.
     - Не хочется мне об этом  говорить.  Да  в  общем,  такое  каждый  день
случается.
     Изабелла, отзывчивая душа, опять чуть не заплакала.
     - Ты несчастлив, милый?
     - Нет, - улыбнулся он. - Если несчастлив, так только оттого, что  делаю
тебе больно. - Он взял ее за руку, и в прикосновении  его  крепкой,  сильной
руки было что-то до того дружеское, до  того  бережное  и  нежное,  что  она
прикусила губу, чтобы не разрыдаться. - Скорее всего, я так и не  успокоюсь,
пока окончательно для себя все не решу, -  сказал  он  задумчиво.  -  Ужасно
трудно выразить это словами. Только начнешь - и сбиваешься.  Говоришь  себе:
"Кто я такой, чтобы копаться в этих сложностях? Может, я просто  возомнил  о
себе? Не лучше ли идти проторенной дорожкой, а там будь что будет?" А  потом
вспомнишь парня, который час назад был полон жизни, а теперь лежит  мертвый,
и так все покажется жестоко и нелепо. Поневоле задаешься вопросом, что такое
вообще жизнь и есть ли в ней какой-то смысл или она всего  лишь  трагическая
ошибка незрячей судьбы.
     Невозможно было остаться спокойной,  когда  Ларри  говорил  этим  своим
особенным голосом, говорил запинаясь, словно против воли, но с такой щемящей
искренностью. Изабелла не сразу нашла в себе силы заговорить.
     - А тебе не стало бы легче, если бы на время уехать?
     Она задала этот вопрос с замиранием сердца. Он долго не отвечал.
     - Вероятно, стало бы. Я очень стараюсь относиться безразлично  к  тому,
что обо мне думают, но это  нелегко.  Когда  тебя  осуждают,  сам  начинаешь
осуждать других и делаешься себе противен.
     - Так почему ж ты не уезжаешь?
     - Из-за тебя, конечно.
     - Не будем прятаться друг от друга, милый. Сейчас  в  твоей  жизни  для
меня нет места.
     - Это что значит, что ты расхотела быть со мной помолвленной?
     Она заставила себя улыбнуться дрожащими губами.
     - Нет, глупенький, это значит, что я согласна ждать.
     - Может быть, год, может быть, два?
     - Ничего. Может быть, и меньше. Ты куда поедешь?
     Он посмотрел на нее пристально,  словно  хотел  заглянуть  ей  в  самое
сердце. Она опять улыбнулась, чтобы скрыть отчаяние.
     - Для начала я бы поехал в Париж. Я там никого не знаю. Никто не станет
соваться в мою жизнь. Я несколько раз туда ездил в отпуск. Не знаю почему, я
вбил себе в голову, что там все мои недоумения прояснятся. Это  удивительный
город, он рождает ощущение, что там можно без помехи додумать свои мысли  до
конца. Мне кажется, там я смогу понять, как мне жить дальше.
     - А если не сможешь, тогда что? Он усмехнулся.
     - Тогда я вспомню, что, как всякий американец, наделен здравым смыслом,
плюну на все, вернусь в Чикаго и  возьмусь  за  любую  работу,  какую  смогу
получить.

     Эта сцена так повлияла на Изабеллу, что она и рассказывать об  этом  не
могла без волнения, а закончив, устремила на меня жалобный взгляд.
     - Как по-вашему, я правильно поступила?
     - По-моему, иначе вы поступить не могли,  но  вы  к  тому  же  выказали
большую доброту, вел