лагали. Она стала плохо себя чувствовать,  и  врачи  нашли  у  нее
диабет. Форма нетяжелая, и при должной диете и умеренных дозах инсулина  она
вполне может прожить еще много лет, но сознание, что она больна  неизлечимой
болезнью, усилило ее тревогу за будущее дочери. Они все обговорили. Изабелла
проявила благоразумие. Она согласилась, что, если Ларри и после двух  лет  в
Париже откажется вернуться в Чикаго, тогда останется одно - порвать  с  ним.
Но самой миссис Брэдли представлялось обидным дожидаться назначенного срока,
а потом увозить его обратно на родину, точно преступника,  скрывающегося  от
правосудия. И для Изабеллы это значило  бы  поставить  себя  в  унизительное
положение. Зато ничего не могло  быть  естественнее,  чем  провести  лето  в
Европе, где Изабелла не бывала с детства. Они поживут в Париже, потом поедут
на какой-нибудь курорт, где миссис Брэдли сможет полечиться  водами,  оттуда
ненадолго в Австрийский Тироль и дальше, не спеша, по Италии. В планы миссис
Брэдли входило пригласить в это путешествие Ларри, чтобы дать им с Изабеллой
возможность проверить, не изменились  ли  их  чувства  под  влиянием  долгой
разлуки. Тут уж окончательно выяснится,  готов  ли  Ларри,  порезвившись  на
воле, стать взрослым человеком, ответственным за свои поступки.
     - Генри Мэтюрин был  очень  на  него  сердит,  когда  он  отказался  от
предложенного места, но Грэй уломал его, и Ларри, если захочет, будет принят
к нему в контору, как только вернется в Чикаго.
     - Славный малый этот Грэй.
     - Еще бы, - вздохнула миссис  Брэдли.  -  С  ним-то  Изабелла  была  бы
счастлива, это я знаю.
     Затем Эллиот рассказал ей, какие развлечения  он  для  них  подготовил.
Завтра он дает завтрак, в конце недели - званый обед.
     Еще он повезет их на раут  к  Шато-Гайарам  и  уже  заручился  для  них
приглашением на бал у Ротшильдов.
     - Ларри ты ведь тоже пригласишь?
     - Он заявил мне, что у него нет вечерних костюмов, - фыркнул Эллиот.
     - А ты все равно пригласи. Он как-никак милый, и  нет  никакого  смысла
его отстранять, только Изабеллу против себя восстановишь.
     - Ну конечно, приглашу, если тебе так хочется.
     К  завтраку  Ларри  явился  без  опоздания,  и  Эллиот,   как   человек
воспитанный, выказывал ему  подчеркнутую  сердечность.  Это,  впрочем,  было
нетрудно: Ларри был так весел, так оживлен, что только  человек  куда  более
злонравный, чем Эллиот, мог не поддаться  его  очарованию.  Разговор  шел  о
Чикаго и о тамошних общих знакомых, так что Эллиоту, в сущности,  оставалось
только делать любезное лицо и притворяться, что его интересуют  дела  людей,
не занимающих, по его мнению, никакого  положения  в  обществе.  Слушал  он,
положим, не без удовольствия; его даже умиляло, как они упоминали о том, что
такие-то двое помолвлены, такие-то поженились, а такие-то развелись.  Кто  о
них когда слышал? Ему-то, например, известно,  что  хорошенькая  маркиза  де
Кленшан пыталась  отравиться,  потому  что  ее  бросил  любовник,  принц  де
Коломбе, чтобы жениться на дочери  какого-то  южноамериканского  миллионера.
Вот об этом действительно стоило поговорить. Поглядывая  на  Ларри,  он  был
вынужден признать, что  в  нем  есть  что-то  привлекательное;  эти  глубоко
посаженные, до странности  черные  глаза,  высокие  скулы,  бледная  кожа  и
подвижный рот  напомнили  Эллиоту  один  портрет  кисти  Боттичелли,  и  ему
подумалось, что, если бы Ларри одеть в костюм той эпохи, он выглядел  бы  до
крайности романтично. Он вспомнил, что подумывал свести  его  с  какойнибудь
именитой француженкой, и лукаво улыбнулся при мысли, что на  субботний  обед
приглашена Мари-Луиза де Флоримон, сочетающая безупречные семейные  связи  с
заведомо безнравственным поведением. В сорок лет она выглядела на  тридцать;
она унаследовала утонченную красоту своей бабки, увековеченную  на  портрете
Натье, который сейчас, не  без  помощи  самого  Эллиота,  попал  в  одну  из
знаменитейших американских коллекций; и как женщина была поистине ненасытна.
Эллиот решил, что за обедом посадит ее  радом  с  Ларри.  Она,  конечно,  не
замедлит сделать так, чтобы ее желания стали ему  понятны.  Для  Изабеллы  у
него  уже  припасен  интересный  молодой  атташе   британского   посольства.
Поскольку  Изабелла  очень  хорошенькая,  а  он  англичанин,  и  притом   со
средствами, то обстоятельство, что она небогата, роли не играет. Разомлев от
превосходного монтраше, поданного к первому блюду, и  от  последовавшего  за
ним  отличного  бордо,  Эллиот  безмятежно  созерцал  широкие   возможности,
открывавшиеся  его  внутреннему  взору.  Если  все  пойдет   так,   как   он
рассчитывает, у бедной Луизы не будет больше причин тревожиться. Она  всегда
к нему придиралась; она, бедняжка, очень  провинциальна;  но  он  ее  любит.
Приятно, что, опираясь на  свое  знание  жизни,  он  может  избавить  ее  от
серьезных забот.
     Дабы не терять времени, Эллиот подгадал  так,  чтобы  везти  своих  дам
выбирать туалеты сразу после завтрака,  а  потому,  едва  все  встали  из-за
стола, с присущим ему тактом намекнул Ларри, что пора и честь знать,  однако
тут же настойчиво и радушно пригласил  его  на  оба  задуманных  им  приема.
Впрочем, он мог особенно не стараться  -  Ларри  принял  оба  приглашения  с
полуслова.
     Но планы Эллиота рухнули. Он вздохнул с облегчением, когда Ларри явился
на обед в очень приличной визитке, ведь он побаивался, что увидит его в  том
же  синем  костюме,  который  был  на  нем  за  завтраком;  а  после  обеда,
уединившись с Мари-Луизой де Флоримон  в  углу  гостиной,  спросил,  как  ей
понравился его молодой друг американец.
     - У него красивые глаза и хорошие зубы.
     - И только? Я посадил его рядом с вами, потому что решил, что он вполне
в вашем вкусе.
     Она глянула на него испытующе.
     - Он мне сказал, что помолвлен с вашей хорошенькой племянницей.
     - Voyons, ma chere {Полноте, дорогая (франц.).},  то  соображение,  что
мужчина принадлежит другой, никогда еще не мешало вам хотя бы попытаться его
отнять.
     - Так вы вот чего от меня хотите? Ну нет, мой  бедный  Эллиот,  таскать
для вас каштаны из огня я не намерена.
     Эллиот усмехнулся.
     - Это, видимо, надо понимать так, что вы испробовали на нем ваши методы
и убедились, что ничего не выйдет?
     - За что я вас люблю, Эллиот, так это за то, что моральные  критерии  у
вас как у содержательницы борделя. Вы не хотите, чтобы он женился  на  вашей
племяннице. Почему? Он хорошо воспитан и  очень  обаятелен.  Правда,  наивен
сверх меры. По-моему, он и не догадался, к чему я клоню.
     - Вам бы следовало выразиться яснее.
     - Я достаточно опытна, чтобы понять, когда я  даром  трачу  время.  Ему
нужна только ваша маленькая Изабелла, а у нее,  между  нами  говоря,  передо
мной преимущество в двадцать лет. И она очень мила.
     - Платье ее вам понравилось? Это я выбирал.
     - Платье красивое и ей к лицу. Но шика у нее, разумеется, нет.
     Эллиот воспринял ее слова как упрек по своему адресу и решил, что этого
он госпоже де Флоримон не спустит. Он любезно улыбнулся.
     - Мой милый друг, такой шик, как у вас, приобретается только  в  зрелые
годы.
     Оружием госпоже де Флоримон служила не рапира, а скорее дубина.  От  ее
ответа вся виргинская кровь Эллиота так и вскипела.
     - Но это ничего, в вашей прекрасной стране гангстеров (votre beau  pays
d'apaches)  едва  ли   заметят   отсутствие   свойства   столь   тонкого   и
неподражаемого.
     Впрочем, злословила только госпожа де  Флоримон,  остальные  же  друзья
Эллиота были в восторге и от Изабеллы и от Ларри. Им нравилась ее прелестная
свежесть, ее бьющее в  глаза  здоровье  и  жизнерадостность,  нравилась  его
живописная внешность, хорошие манеры и тихий иронический юмор. К тому же оба
отлично говорили по-французски, в то время как миссис Брэдли, прожив столько
лет среди дипломатов, говорила правильно,  но  с  неистребимым  американским
акцентом. Эллиот оставался щедрым и  радушным  хозяином.  Изабелла,  радуясь
своим новым платьям и новым шляпам, жадно хваталась за все увеселения, какие
поставлял ей Эллиот, и, счастливая близостью  Ларри,  чувствовала,  что  еще
никогда так не наслаждалась жизнью.

IV

     Эллиот держался того мнения, что утренний  завтрак  следует  вкушать  в
одиночестве или, в случае крайней необходимости, с  совсем  уж  посторонними
людьми; поэтому миссис Брэдли волей-неволей, а Изабелла даже с удовольствием
пили утренний кофе каждая у себя  в  спальне.  Но  иногда  Изабелла  просила
Антуанетту отнести ее поднос в комнату матери,  чтобы  поболтать  с  ней  за
чашкой кофе с молоком. Жизнь ее была так заполнена, что только в  это  время
суток они и могли побыть наедине. В одно такое утро,  когда  они  прожили  в
Париже уже около месяца, миссис Брэдли сперва выслушала ее  рассказ  о  том,
как она и Ларри с компанией друзей полночи кочевали из одного ночного  клуба
в другой, а потом задала вопрос,  который  держала  в  мыслях  с  самого  их
приезда:
     - Когда он вернется в Чикаго?
     - Не знаю. Он об этом не говорил.
     - А ты его не спрашивала?
     - Нет.
     - Боишься?
     - Нет, что ты.
     Миссис Брэдли в роскошном матине, которое Эллиот непременно захотел  ей
подарить, полировала ногти, полулежа на кушетке.
     - О чем же вы с ним говорите все время, когда бываете одни?
     - А мы не все время говорим. Нам просто хорошо вместе.  Ты  же  знаешь,
Ларри всегда был молчаливый. По-моему, когда мы разговариваем, говорю больше
я.
     - Что он тут поделывал один?
     - Право, не знаю. Кажется,  ничего  особенного.  Наверно,  жил  в  свое
удовольствие.
     - А где он живет?
     - И этого не знаю.
     - Видно, он стал очень скрытный?
     Изабелла закурила сигарету и, выпустив через нос струйку дыма, спокойно
поглядела на мать.
     - Что ты хочешь этим сказать, мама?
     - Дядя Эллиот думает, что он снимает квартиру и живет  там  с  какой-то
женщиной.
     Изабелла расхохоталась.
     - Но ты же в это не веришь?
     - Честно говоря, нет. - Миссис Брэдли критически оглядела свои ногти. -
Ты сама с ним когда-нибудь говорила о Чикаго?
     - Очень часто.
     - И он ни разу не упомянул, что собирается домой?
     - По-моему, нет.
     - В октябре будет два года, как он уехал.
     - Я знаю.
     - Что  ж,  милая,  дело  твое,  поступай  как  знаешь.  Но  чем  дольше
откладываешь, тем бывает труднее. -  Она  взглянула  на  дочь,  но  Изабелла
отвела глаза. Миссис Брэдли ласково ей улыбнулась. - Беги  принимать  ванну,
не то еще опоздаешь к завтраку.
     - Мы завтракаем с Ларри. Поедем с ним куда-то в Латинский квартал.
     - Ну, дай вам Бог.
     Ларри зашел за ней через час. Они взяли такси до  моста  Сен-Мишель,  а
оттуда не спеша прошлись по бульвару до первого приглянувшегося им кафе. Они
сели на террасе и заказали по порции дюбонне.  Потом  опять  взяли  такси  и
поехали в ресторан. Аппетит  у  Изабеллы  был  отменный,  ей  нравились  все
вкусные вещи, которые Ларри для нее  заказывал.  Ей  нравилось  смотреть  на
людей, сидевших к ним вплотную,  потому  что  ресторан  был  переполнен,  ее
смешило явное наслаждение, с каким они поглощали пищу; но больше  всего  она
наслаждалась тем, что сидит за крошечным столиком вдвоем с Ларри. Он с таким
интересом слушал ее веселую болтовню. Чудесно было чувствовать  себя  с  ним
так свободно. Но где-то в ней гнездилось смутное беспокойство,  потому  что,
хотя и он как будто чувствовал себя свободно, ей казалось, что причина этого
не столько в ней, сколько в окружавшей его обстановке. То, что утром сказала
ей мать, немного ее смутило, и она, не прекращая своей, казалось  бы,  такой
безыскусной болтовни, зорко вглядывалась в его лицо. Он был не совсем  такой
же, как до отъезда из Чикаго, но в чем разница - она не могла бы сказать. На
вид как будто бы совсем прежний - такой же веселый, открытый, - но выражение
лица изменилось. Не то чтобы он стал серьезнее - в  покое  лицо  его  всегда
было серьезным, - но в нем появилась какая-то новая  спокойная  уверенность,
точно он решил что-то для себя, окончательно в чем-то утвердился.
     После завтрака он предложил ей пройтись к Люксембургскому дворцу.
     - Нет, картины смотреть мне не хочется.
     - Ладно, тогда пойдем посидим в саду.
     - Нет, тоже не хочу. Я хочу посмотреть, где ты живешь.
     - А там и смотреть нечего. Я живу в паршивой комнатушке в гостинице.
     - Дядя Эллиот  уверяет,  что  ты  снимаешь  квартиру  и  живешь  там  с
натурщицей.
     Он засмеялся.
     - Раз так - пошли, сама убедишься. Отсюда два шага, дойдем пешком.
     Он повел ее узкими кривыми улочками, мрачноватыми даже под ярко-голубым
небом, сиявшим между крышами  высоких  домов,  и  вскоре  остановился  перед
небольшой гостиницей с вычурным фасадом.
     - Вот и пришли.
     Изабелла последовала за ним в тесный вестибюль, в одном  углу  которого
стояла конторка, а за ней читал газету человек  без  пиджака,  в  полосатом,
желтом с черным, жилете и грязном  фартуке.  Ларри  попросил  свой  ключ,  и
человек протянул руку к висевшей позади него доске с гвоздями. Подавая ключ,
он  бросил  на  Изабеллу  вопросительный  взгляд,  обернувшийся   понимающей
усмешкой. Он явно решил, что в номер к Ларри она направляется не за  хорошим
делом.
     Они поднялись по лестнице, устланной потертой красной дорожкой, и Ларри
отпер дверь. Изабелла очутилась в небольшой комнате  с  двумя  окнами.  Окна
выходили на  серый  доходный  дом  через  улицу,  в  нижнем  этаже  которого
помещалась писчебумажная лавка. В комнате стояла узкая кровать и рядом с ней
тумбочка, стоял массивный гардероб с зеркалом, мягкое, но с  прямой  спинкой
кресло, а между окнами - стол и на нем пишущая машинка,  какие-то  бумаги  и
довольно много книг. Книги в бумажных обложках громоздились  и  на  каминной
полке.
     - Садись в кресло. Оно не слишком  уютное,  но  лучшего  предложить  не
могу.
     Он пододвинул себе стул и сел.
     - И здесь ты живешь? - в изумлении спросила Изабелла. Он усмехнулся.
     - Здесь и живу. С самого приезда.
     - Но почему?
     - Место удобное. И до Национальной  библиотеки,  и  до  Сорбонны  рукой
подать. - Он указал на дверь, которую она сперва не заметила. -  Даже  ванна
имеется. Утром я ем здесь, а обедаю обычно в том ресторане, где мы  с  тобой
завтракали.
     - Убожество какое.
     - Да нет, здесь хорошо. Большего мне не требуется.
     - А какие люди здесь живут?
     - Толком не  знаю.  В  мансардах  -  студенты.  Есть  несколько  старых
холостяков, государственных служащих. Есть актриса на покое, когда-то играла
в  "Одеоне";  вторую  комнату  с  ванной  занимает  содержанка,  покровитель
навещает ее раз в две недели, по четвергам. Есть, наверно, и проезжий народ.
Очень тихая гостиница и очень респектабельная.
     Изабелла немного растерялась и,  зная,  что  Ларри  это  заметил,  была
готова обидеться.
     - Это что за большущая книга у тебя на столе? - спросила она.
     - Это? Это мой древнегреческий словарь.
     - Что-о?
     - Не бойся, он не кусается.
     - Ты учишь древнегреческий?
     - Да.
     - Зачем?
     - Просто захотелось.
     Он улыбался ей глазами, и она улыбнулась в ответ.
     - Может быть, ты мне все-таки расскажешь, чем ты занимался  все  время,
пока жил в Париже?
     - Я много читал. По восемь, по десять часов в сутки.  Слушал  лекции  в
Сорбонне. Прочел,  кажется,  все,  что  есть  значительного  во  французской
литературе, и по-латыни, во всяком случае латинскую прозу читаю теперь почти
так же свободно, как по-французски. С греческим, конечно, труднее. Но у меня
прекрасный учитель. До вашего приезда я ходил к нему по вечерам три  раза  в
неделю.
     - А смысл в этом какой?
     - Приобретение знаний, - улыбнулся он.
     - Практически это как будто ничего не дает.
     - Возможно. А с другой  стороны,  возможно,  и  дает.  Но  это  страшно
интересно. Ты даже представить себе  не  можешь,  какое  это  наслаждение  -
читать "Одиссею" в подлиннике. Такое ощущение, что стоит только подняться на
цыпочки, протянуть руку - и коснешься звезд.
     Он встал со стула, точно поднятый охватившим его волнением,  и  зашагал
взад-вперед по маленькой комнате.
     - Последние месяца два я читаю Спинозу. Понимаю, конечно, с  пятого  на
десятое, но чувствую себя победителем. Словно вышел из аэроплана на огромном
горном плато. Кругом  ни  души,  воздух  такой,  что  пьянит,  как  вино,  и
самочувствие лучше некуда.
     - Когда ты вернешься в Чикаго?
     - В Чикаго? Не знаю. Я об этом не думал.
     - Ты говорил, что если через два года не найдешь того, что тебе  нужно,
то поставишь на этом крест.
     - Сейчас я не могу вернуться.  Я  на  пороге.  Передо  мной  раскрылись
необъятные пространства духа и манят, и я так хочу их одолеть!
     - И что ты рассчитываешь там найти?
     - Ответы на мои вопросы. - Он поглядел на нее так лукаво, что, не  знай
она его наизусть, она подумала бы, что он шутит. - Я хочу уяснить себе, есть
Бог или нет Бога. Хочу узнать, почему существует зло. Хочу знать, есть ли  у
меня бессмертная душа или со смертью мне придет конец.
     Изабелла чуть слышно ахнула. Ей стало не по себе, когда он заговорил  о
таких вещах, хорошо еще, что говорил он о них легко, самым обычным тоном,  и
она успела преодолеть свое замешательство.
     - Но, Ларри, - сказала она улыбаясь, -  люди  задают  эти  вопросы  уже
тысячи лет. Если бы на них существовали ответы, их уже наверняка нашли бы.
     У Ларри вырвался смешок.
     - Нечего смеяться, как будто я сболтнула какую-то чушь, -  сказала  она
резко.
     - Наоборот, по-моему, то, что ты сказала,  очень  умно.  Но,  с  другой
стороны, можно сказать и так:  раз  люди  задают  эти  вопросы  тысячи  лет,
значит, они не могут их не задавать и будут задавать их и впредь. А вот  что
ответов никто не нашел - это неверно. Ответов больше, чем вопросов, и  много
разных людей нашли ответы, которые их  вполне  удовлетворили.  Вот  хотя  бы
старик Рейсброк.
     - А он кто был?
     - Так, один малый, с которым я не учился в школе,  -  беспечно  сострил
Ларри.
     Изабелла не поняла, но переспрашивать не стала.
     - Мне все это кажется детским лепетом. Такие  вещи  волнуют  разве  что
второкурсников, а после колледжа люди о них забывают. Им  надо  зарабатывать
на жизнь.
     - Я их не осуждаю. Понимаешь, я в особом положении - у меня есть на что
жить. Если б не это, мне тоже, как всем, пришлось бы зарабатывать деньги.
     - Но неужели деньги сами по себе ничего для тебя не значат?  Он  широко
улыбнулся.
     - Ни вот столечко.
     - Сколько же времени у тебя на это уйдет?
     - Право, не знаю. Пять лет. Десять лет.
     - А потом? Что ты будешь делать со всей этой мудростью?
     - Если я обрету мудрость, так авось у меня хватит ума понять, что с ней
делать.
     Изабелла отчаянно стиснула руки и подалась вперед.
     - Ты не прав, Ларри. Ты же американец. Здесь тебе не место. Твое  место
в Америке.
     - Я вернусь туда, когда буду готов.
     - Но ты столько теряешь. Как ты  можешь  отсиживаться  в  этом  болоте,
когда мы переживаем самое увлекательное время во всей истории?  Европа  свое
отжила. Сейчас мы - самая великая, самая могущественная  нация  в  мире.  Мы
движемся вперед огромными скачками. У нас есть решительно все. Твой  долг  -
вносить свой вклад в развитие родины. Ты забыл, ты не  знаешь,  как  безумно
интересно сейчас жить в Америке. А что, если ты просто  трусишь,  если  тебя
страшит работа, которая требуется сегодня от  каждого  американца?..  Да,  я
знаю, по-своему ты тоже работаешь, но, может быть, это всего-навсего бегство
от ответственности? Может, это просто своего рода старательное безделье? Что
бы сталось с Америкой, если бы все вздумали так отлынивать?
     - Ты очень строга, родная, - у